Если же в дело будет вовлечено оружие, тогда кто-то кого-то обязательно пристрелит.
– И сколько ты за него просишь? – спрашивает Олли.
– За этот – пятьсот, – отвечает Электрик.
– Пятьсот? Ни хрена себе. Так много?
– Да.
Олли затихает. За удовольствие иметь у себя за пазухой фиговину, при помощи которой можно убивать людей, с него просят целых пятьсот фунтов. Это остужает его пыл.
– Но после того как вы сделаете дело, я согласен опять купить у вас стволы, – добавляет Электрик.
– Какое дело? – спрашивает Олли.
– Если у вас вдруг возникает потребность в пушках, значит, насколько я понимаю, вы задумываете пойти на какое-то серьезное дело, – объясняет Электрик. – Когда дело сделано, я готов выкупить у вас пистолеты назад.
– И за сколько же? – спрашиваю я.
– За четыреста фунтов, при условии, что из них никто не убит и все довольны.
– Мы не планируем идти на серьезное дело, – говорю я.
– Что ж, если запланируете в будущем, всегда рад вам помочь.
– Не запланируем. И будь поосторожнее, дружище, думай, с кем имеешь дело. Существует куча идиотов, которых к оружию нельзя и близко подпускать.
С одним из таких экземпляров я отправляюсь домой на собственном фургоне.
Пару дней спустя Электрик звонит мне и просит сейчас же к нему приехать. По тому, каким тоном он говорит, я догадываюсь, что у него проблемы. Мне в голову приходит мысль положить трубку, отключить телефон и не дергаться. Но Электрик заверяет меня, что бояться нечего. Я нехотя соглашаюсь приехать к нему.
По пути я заезжаю к Олли и рассказываю о просьбе старика и о том, что нам якобы бояться нечего. Олли советует мне плюнуть на все и не соваться не в свое дело. Но ведь я даже не знаю точно, в чем именно состоит проблема Электрика, поэтому не могу так просто о ней забыть.
– Послушай, – говорит Олли. – Пусть он катится со своими неприятностями ко всем чертям. Не забивай себе голову разной ерундой.
– Нет уж, бери куртку и пошли со мной.
– Да иди ты.
– Значит, ты отказываешься?
– Да, отказываюсь. Хочешь вляпаться в дерьмо, вляпывайся в него один. А мне спать охота.
С этими словами Олли закрывает дверь и отправляется в кровать под теплое одеяло. А я возвращаюсь в фургон и еду к Электрику, надеясь, что не попаду где-нибудь в пробку.
Сегодня будний день, к тому же я не привез никакого товара, поэтому вхожу в магазин Электрика через парадный вход, как обычный покупатель, не как профессиональный грабитель. Электрик сидит за кассой и грызет ногти, причем грызет их не потому, что нервничает, а потому что у этого кретина такая привычка.
Он выплевывает кусочек отгрызенного ногтя на пол, поднимает голову и просит меня закрыть за собой дверь на замок и перевернуть табличку ОТКРЫТО/ЗАКРЫТО. Я выполняю его просьбу.
– Ну, что у тебя стряслось?
– Пойдем покажу.
Электрик встает и исчезает внутри магазина. Я следую за ним. Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, входим в гостиную, и Электрик закрывает дверь. Бывать в этой комнате мне никогда еще не доводилось.
Обычно, когда он уходит наверх – за деньгами или с какими-то другими целями, – я жду его внизу, в складском помещении. Мне всегда было интересно узнать, как выглядят его жилые комнаты. Теперь я знаю как и хочу поскорее отсюда уйти.
Понимаю, услышать подобное от такого типа, как я, покажется вам странным. С Электриком в течение нескольких лет нас связывали чисто деловые отношения, а мое появление в его гостиной – в месте, куда он приходит расслабиться и отдохнуть, – выходит за рамки бизнеса, и от этого я чувствую себя очень дискомфортно.
Только бы он не начал еще и переодеваться при мне, мелькает в моей голове мысль.
Я ощущаю всю эту неловкость против своей воли, просто потому что во мне говорит обычная неприязнь к гомосексуалистам. Любой нормальный парень на моем месте испытал бы то же самое. Понимаете, когда любой человек, с которым я знаком совсем немного, внезапно начинает вести себя со мной как с корешем, у меня тут же возникают разные подозрения.
Электрик проходит мимо меня и приближается к телевизору.
– Где вы все это взяли?
– Что?
– То, что привезли мне в прошлый раз: видеомагнитофон и остальное.
– Гм... Не знаю... В одном доме. А в чем дело?
Электрик выглядит как-то странно, таким никогда раньше я его не видел. Создается такое впечатление, что кто-то сильно чем-то его достал.
А ведь у него есть оружие.
– А что произошло? – опять спрашиваю я.
– Вы случайно не задействованы в каких-нибудь сомнительных делах? – интересуется Электрик.
– Я – нет, – говорю я, хотя понятия не имею, что он подразумевает под «сомнительными делами».
– Ты уверен? – произносит Электрик, странно изгибая шею.
– Уверен.
В этот момент до меня начинает доходить, что, по всей вероятности, он в течение всех этих лет имел на меня виды. Я вспоминаю вдруг о том, что каждый раз, когда мы с Олли выходили через его чертову заднюю дверь, этот болван постоянно вставал в дверном проеме таким образом, чтобы нам пришлось протискиваться мимо него.
Чертов извращенец! Наверное, все эти годы ждал возможности остаться со мной наедине, набирался храбрости предложить мне кучу бабок за возможность отыметь в задницу.
Я настраиваю себя на то, что сейчас хорошенько врежу старому гомику.
Пусть только попробует завести со мной свой грязный разговор.
– Посмотри, – говорит Электрик, включая видак и вставляя в него кассету.
С несколько мгновений я смотрю в телевизор и не верю своим глазам. Желудок сжимается в комок. Мне кажется, сейчас меня вырвет. На экране кровать в какой-то затуманенной комнате. Два парня укладывают на эту кровать маленького пацаненка и... Пожалуй, я не буду описывать, что они с ним делают.
Не произнося ни слова, я подскакиваю к Электрику и со всего размаху заезжаю кулаком ему по башке. Старик падает на пол, как набитый дерьмом мешок.
– Что ты делаешь? Что ты делаешь? – орет он, когда я поднимаю его за грудки, чтобы врезать еще.
– Грязный ублюдок! – кричу я. – Можешь считать, что ты уже мертвец!
– Подожди, подожди! – Электрик закрывает руками голову. – Забери эту кассету, забери, она мне не нужна.
– Я пришью тебя, скотина! – реву я. – Прощайся со своей ничтожной жизнью, полоумный ублюдок!
Я встряхиваю его, швыряю на пол и даю хорошего пинка. Электрик извивается и продолжает что-то выкрикивать, но я в таком сильном бешенстве, что некоторое время ничего не слышу. Потом одна его фраза все же доходит до моего сознания, и у меня перехватывает дыхание.
– Прости, прости... Я не должен был смотреть твою запись... Прости...
– Что? – говорю я ошарашенно. – Что ты только что сказал? Мою запись?
– Прости, пожалуйста... И не бей меня больше... Прости...
– Мою запись? Это не моя кассета. О чем это ты?
– Что? – всхлипывает Электрик.
Только сейчас я понимаю, что произошло маленькое недоразумение.
– Почему ты называешь эту запись моей? – спрашиваю я.
Электрик на мгновение о чем-то задумывается и поправляет на носу очки.
– А разве она не твоя?
– Конечно, нет, черт возьми! За кого ты меня принимаешь? – ору я, едва удерживаясь, чтобы снова не треснуть ему по кумполу.
– А за что же ты тогда на меня набросился?
– Подумал, что это твоя кассета.
– Моя? Моя? А за кого в таком случае ты меня принимаешь?
Я подаю Электрику пятерню. Он колеблется, моргает, но все же берется за мою руку.
– Так где ты взял эту гадость? – спрашиваю я, подняв его на ноги.
– Это вы ее принесли, – отвечает он. – Она была в том видаке, который я купил у вас.
– Значит, она принадлежала тому типу, у которого мы его украли.
– Да. Я тоже так думал до того момента, пока ты не принялся меня лупить.
Электрик проходит к бару, наливает себе большой стакан водки, поднимает его и вопросительно смотрит на меня. Я решаю, что и мне не помешает сейчас расслабиться.
Некоторое время мы выпиваем молча, потом я говорю, что запись на кассете премерзкая и что того парня, которого мы ограбили, следует вздернуть или сжечь заживо и все такое. Затем спрашиваю у Электрика, зачем он мне позвонил.
– Хотел, чтобы ты забрал эту кассету.
– Не легче было просто выбросить ее?
– Послушай, ведь это вы притащили мне эту пакость, вы должны и забрать. Не хватало только, чтобы мусорщик достал ее из моего мусорного бака и отнес в полицию.
Электрик отпивает водки и жестом показывает, чтобы я уматывал.
– А мне что прикажешь с ней делать? – спрашиваю я.
– Не знаю, главное – забери ее.
Я достаю кассету из видака, кладу к себе в карман и поворачиваюсь к двери.
– Кстати, Карл, прости, что поколотил тебя, – говорю я через плечо.
Электрик, лицо которого начинает опухать, машет рукой. Я воспринимаю это как «нет проблем», хотя подозреваю, что он вложил в свой жест иной смысл.
Я еду назад домой и подумываю, не вышвырнуть ли мне эту мерзость в окно. Но меня останавливает боязнь, что кто-то заметит, как я это делаю, запомнит номера моей машины и позвонит в полицию. Потом, когда кассету просмотрят (на ней, кстати, есть отпечатки моих пальцев), подумают, что всей этой гадостью занимаюсь я, и... и... От таких мыслей у меня башка пухнет. Но главная причина, по которой я не хочу раньше времени отделываться от кассеты, это, наверное, нежелание оставлять в покое того типа, которого мы ограбили.
Я уже придумал, как поступлю. Пошлю кассету Соболю, естественно, анонимно, с указанием адреса, по которому я ее нашел.
Только не поймите меня неправильно. Я не стукач, никогда им не был и не собираюсь становиться. Ни на кого из своих ребят я никогда в жизни не донесу. Но спокойно мириться с тем, чем занимается этот ненормальный – которого следует вздернуть или сжечь заживо, – не могу. Если я выполню то, что задумал, то окажу услугу всему миру. Любой уважающий себя взломщик, грабитель, вор, я уверен, согласился бы со мной.
Я не стукач, я человек.
Меня бесит, когда так называемые законопослушные граждане приравнивают нас – честных и порядочных преступников, подобных мне, – ко всяким там извращенцам.
«Как все эти бесчувственные гады – грабители, насильники, убийцы», слышишь тут и там. Мне обидно за всех воров. Кража, по сути дела, – это просто кража. На воровство идешь вовсе не потому, что у тебя не в порядке с головой, а просто таким образом ты зарабатываешь себе на жизнь. К тому же воруют в меньшей или большей степени – взгляните правде в глаза – все люди без исключения. Те, кто насилует женщин и детей, творят настоящее зло, вот их-то и надо вздергивать, сжигать заживо, отсекать им руки и так далее.
Адвокаты же частенько из кожи вон лезут, пытаясь облегчить участь подобных ублюдков.
– Они больны, мы должны им помочь.
А кому, черт возьми, есть дело до их болезни? Жаждете помочь этим скотам – подготовьте для них петлю или кострище. Я, например, считаю, что в тот момент, когда причиняют какому-то малышу страдание, они автоматически лишаются права жить.
Ни один из наших чутких либералов ни разу не высказался в защиту бедных воров, которые даже пары приличных туфель-то не в состоянии себе купить. А ведь «вылечить» нашего брата совсем несложно: дайте нам денег, и мы никогда никого больше не ограбим. Конечно, сумма нам потребуется немалая, но если сравнить ее с теми средствами, которые уходят на разные судебные разбирательства и содержание людей в тюрьме, вы поймете, что она не так уж и велика.
В общем, извращенцам – смерть, ворам – свободу. Вот это, на мой взгляд, будет справедливо.
Через несколько недель мы с Олли опять везем Электрику украденную в очередном доме аппаратуру. Но его магазин закрыт. Я иду в закусочную напротив и спрашиваю у парня за стойкой, что произошло, и он сообщает, что Электрика арестовали.
– Наверное, продал кому-то оружие, из которого впоследствии убили человека.
Пару месяцев спустя Электрика на пятнадцать лет упекли за решетку по обвинению в незаконном пользовании огнестрельным оружием, пребывании в сговоре с грабителями, торговле краденым и так далее.
Пятнадцать лет жрать кашу! В его-то возрасте! Бедный Электрик. Выбраться на волю ему, по-моему, уже не суждено. Разве только в деревянном ящике.
Это справедливо?
Это все чушь собачья.
22
Не для показухи
Дождь льет как из ведра, а я страшно замерз. Олли должен был явиться пятнадцать минут назад, и я, как последний дурак, понадеялся, что так оно и будет.
Он всегда так поступает. Мы договорились встретиться с ним сегодня именно в этом месте. Я приехал вовремя, а его, как обычно, нет. Я болтаюсь по улице как дерьмо в проруби, задаваясь одним и тем же вопросом: неужели ему было так трудно появиться здесь в назначенный час?
Я не понимаю его, честное слово, не понимаю. На хрена ему понадобилось договариваться со мной о встрече в определенный час, если он заранее знал, что не сможет на эту встречу прийти? Почему, ожидая этого гада, я должен тратить впустую столько времени, подпирать столбы, то и дело поглядывать на часы, смотреть, будто потерявшийся щенок, в ту сторону, откуда он, возможно, все же явится? Ладно бы такое случилось с ним впервые, по тем или иным причинам любой человек может куда-то опоздать. Этот же придурок опаздывает каждый раз, да еще и как опаздывает!
Однажды мы вместе должны были встретиться с ним с одним парнем, и я видел, как он «спешил» на встречу. До последнего пялился в телек, пытался жонглировать апельсинами, а о том, что пора собираться, чтобы выйти заранее и не опоздать, даже не думал. Я сто раз напомнил ему, что времени остается совсем мало, сто раз повторил, что мы не успеем явиться в назначенное место тогда, когда должны, – все без толку. Он и ухом не поводил. Подскочил в последнюю минуту, с трудом отыскал ключи от квартиры, напялил ботинки, а в ту минуту, когда мы уже раскрыли дверь, еще и вернулся за пакетиком сухого завтрака.
У меня давно сложилось такое впечатление, что для Олли это нечто вроде жизненного принципа: заставь себя ждать, и тебя будут больше ценить.
Как-то раз я решил дать ему возможность испытать на собственной шкуре, как несладко битый час болтаться по улице, кого-то ожидая. В тот день мы условились встретиться с ним у рыбного магазина. Прикинув, что этот болван опоздает минут на пятнадцать – двадцать, я решил прийти на целых полчаса позже назначенного времени. И что вы думаете? Мы явились на встречу практически одновременно. Я приехал первым, подошел к магазину, осмотрелся по сторонам и вижу: с противоположной стороны улицы, едва шевеля ногами и тупо улыбаясь во весь рот, ко мне приближается Олли.
Это просто убило меня.
Его нет уже целых двадцать минут, а дождь не прекращается. Ближайший кабак закрылся четверть часа назад, и мне от проклятого ливня даже негде укрыться. Торчу на автобусной остановке, жду этого скота.
Сегодня вечером мы идем с ним надело. Планируем обчистить один чудесный домик на Клэрмонт-стрит. В четверть двенадцатого Олли должен был забрать меня, подъехать сюда на моем собственном фургоне. Я одолжил ему машину только потому, что у него на сегодня было назначено свидание с одной девчонкой, Белиндой, а я встречался с братом, выпил с ним несколько кружечек пива. С этого кретина я взял слово, что уж сегодня-то он приедет вовремя.
Скотина!
Стою на остановке еще десять минут. Олли все нет. Я сажусь на последний автобус и еду через весь город к нему домой.
Автобусная остановка, на которой я выхожу, расположена на главной дороге; дом Олли удален от нее на полмили. Большую часть пути я преодолеваю бегом – мчусь по дождю, прямо по лужам. А промокнув до нитки, когда дальше уже просто некуда, останавливаюсь, перевожу дух и иду обычным шагом.
К дому Олли я приближаюсь в начале первого. Мой фургон здесь, преспокойно стоит во дворе. Я прикасаюсь рукой к капоту – холодный, как камень.
Этот гад вообще никуда не ездил сегодня вечером!
Вхожу в подъезд, взбегаю наверх по нескольким лестничным пролетам, приближаюсь к квартире Олли и подношу руку к звонку, но надавливать на кнопку резко передумываю. Решаю войти без предупреждения. Мы не раз тренировались проникать в хаты друг друга. Я выхожу на улицу, поднимаюсь к кухонному окну Олли по пожарной лестнице, открываю защелку, влезаю вовнутрь и, перепрыгивая через гору грязной посуды и коробок из-под какой-то ресторанной хавки на столе, приземляюсь одной ногой на пол, другой – в кошачью миску.
Мой путь лежит через прихожую прямиком к спальне. Я уверен, что чертов лежебока именно там. Так и есть! Мирно посапывает себе, обнимая свою Белинду.
Сначала мне приходит в голову мысль разбудить их диким воплем, но в последнее мгновение я отказываюсь от этой затеи, так как решаю вдруг, что раз уж я здесь, значит, должен воспользоваться случаем и взглянуть на сиськи этой пташки. Я осторожно подкрадываюсь к кровати и насколько могу стягиваю с Белинды вниз одеяло. Однако в комнате темно, и я почти ничего не вижу, поэтому включаю лампу на тумбочке.
Тут Белинда просыпается, и весь дом – а вместе с ним и я – сотрясается от ее крика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– И сколько ты за него просишь? – спрашивает Олли.
– За этот – пятьсот, – отвечает Электрик.
– Пятьсот? Ни хрена себе. Так много?
– Да.
Олли затихает. За удовольствие иметь у себя за пазухой фиговину, при помощи которой можно убивать людей, с него просят целых пятьсот фунтов. Это остужает его пыл.
– Но после того как вы сделаете дело, я согласен опять купить у вас стволы, – добавляет Электрик.
– Какое дело? – спрашивает Олли.
– Если у вас вдруг возникает потребность в пушках, значит, насколько я понимаю, вы задумываете пойти на какое-то серьезное дело, – объясняет Электрик. – Когда дело сделано, я готов выкупить у вас пистолеты назад.
– И за сколько же? – спрашиваю я.
– За четыреста фунтов, при условии, что из них никто не убит и все довольны.
– Мы не планируем идти на серьезное дело, – говорю я.
– Что ж, если запланируете в будущем, всегда рад вам помочь.
– Не запланируем. И будь поосторожнее, дружище, думай, с кем имеешь дело. Существует куча идиотов, которых к оружию нельзя и близко подпускать.
С одним из таких экземпляров я отправляюсь домой на собственном фургоне.
Пару дней спустя Электрик звонит мне и просит сейчас же к нему приехать. По тому, каким тоном он говорит, я догадываюсь, что у него проблемы. Мне в голову приходит мысль положить трубку, отключить телефон и не дергаться. Но Электрик заверяет меня, что бояться нечего. Я нехотя соглашаюсь приехать к нему.
По пути я заезжаю к Олли и рассказываю о просьбе старика и о том, что нам якобы бояться нечего. Олли советует мне плюнуть на все и не соваться не в свое дело. Но ведь я даже не знаю точно, в чем именно состоит проблема Электрика, поэтому не могу так просто о ней забыть.
– Послушай, – говорит Олли. – Пусть он катится со своими неприятностями ко всем чертям. Не забивай себе голову разной ерундой.
– Нет уж, бери куртку и пошли со мной.
– Да иди ты.
– Значит, ты отказываешься?
– Да, отказываюсь. Хочешь вляпаться в дерьмо, вляпывайся в него один. А мне спать охота.
С этими словами Олли закрывает дверь и отправляется в кровать под теплое одеяло. А я возвращаюсь в фургон и еду к Электрику, надеясь, что не попаду где-нибудь в пробку.
Сегодня будний день, к тому же я не привез никакого товара, поэтому вхожу в магазин Электрика через парадный вход, как обычный покупатель, не как профессиональный грабитель. Электрик сидит за кассой и грызет ногти, причем грызет их не потому, что нервничает, а потому что у этого кретина такая привычка.
Он выплевывает кусочек отгрызенного ногтя на пол, поднимает голову и просит меня закрыть за собой дверь на замок и перевернуть табличку ОТКРЫТО/ЗАКРЫТО. Я выполняю его просьбу.
– Ну, что у тебя стряслось?
– Пойдем покажу.
Электрик встает и исчезает внутри магазина. Я следую за ним. Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, входим в гостиную, и Электрик закрывает дверь. Бывать в этой комнате мне никогда еще не доводилось.
Обычно, когда он уходит наверх – за деньгами или с какими-то другими целями, – я жду его внизу, в складском помещении. Мне всегда было интересно узнать, как выглядят его жилые комнаты. Теперь я знаю как и хочу поскорее отсюда уйти.
Понимаю, услышать подобное от такого типа, как я, покажется вам странным. С Электриком в течение нескольких лет нас связывали чисто деловые отношения, а мое появление в его гостиной – в месте, куда он приходит расслабиться и отдохнуть, – выходит за рамки бизнеса, и от этого я чувствую себя очень дискомфортно.
Только бы он не начал еще и переодеваться при мне, мелькает в моей голове мысль.
Я ощущаю всю эту неловкость против своей воли, просто потому что во мне говорит обычная неприязнь к гомосексуалистам. Любой нормальный парень на моем месте испытал бы то же самое. Понимаете, когда любой человек, с которым я знаком совсем немного, внезапно начинает вести себя со мной как с корешем, у меня тут же возникают разные подозрения.
Электрик проходит мимо меня и приближается к телевизору.
– Где вы все это взяли?
– Что?
– То, что привезли мне в прошлый раз: видеомагнитофон и остальное.
– Гм... Не знаю... В одном доме. А в чем дело?
Электрик выглядит как-то странно, таким никогда раньше я его не видел. Создается такое впечатление, что кто-то сильно чем-то его достал.
А ведь у него есть оружие.
– А что произошло? – опять спрашиваю я.
– Вы случайно не задействованы в каких-нибудь сомнительных делах? – интересуется Электрик.
– Я – нет, – говорю я, хотя понятия не имею, что он подразумевает под «сомнительными делами».
– Ты уверен? – произносит Электрик, странно изгибая шею.
– Уверен.
В этот момент до меня начинает доходить, что, по всей вероятности, он в течение всех этих лет имел на меня виды. Я вспоминаю вдруг о том, что каждый раз, когда мы с Олли выходили через его чертову заднюю дверь, этот болван постоянно вставал в дверном проеме таким образом, чтобы нам пришлось протискиваться мимо него.
Чертов извращенец! Наверное, все эти годы ждал возможности остаться со мной наедине, набирался храбрости предложить мне кучу бабок за возможность отыметь в задницу.
Я настраиваю себя на то, что сейчас хорошенько врежу старому гомику.
Пусть только попробует завести со мной свой грязный разговор.
– Посмотри, – говорит Электрик, включая видак и вставляя в него кассету.
С несколько мгновений я смотрю в телевизор и не верю своим глазам. Желудок сжимается в комок. Мне кажется, сейчас меня вырвет. На экране кровать в какой-то затуманенной комнате. Два парня укладывают на эту кровать маленького пацаненка и... Пожалуй, я не буду описывать, что они с ним делают.
Не произнося ни слова, я подскакиваю к Электрику и со всего размаху заезжаю кулаком ему по башке. Старик падает на пол, как набитый дерьмом мешок.
– Что ты делаешь? Что ты делаешь? – орет он, когда я поднимаю его за грудки, чтобы врезать еще.
– Грязный ублюдок! – кричу я. – Можешь считать, что ты уже мертвец!
– Подожди, подожди! – Электрик закрывает руками голову. – Забери эту кассету, забери, она мне не нужна.
– Я пришью тебя, скотина! – реву я. – Прощайся со своей ничтожной жизнью, полоумный ублюдок!
Я встряхиваю его, швыряю на пол и даю хорошего пинка. Электрик извивается и продолжает что-то выкрикивать, но я в таком сильном бешенстве, что некоторое время ничего не слышу. Потом одна его фраза все же доходит до моего сознания, и у меня перехватывает дыхание.
– Прости, прости... Я не должен был смотреть твою запись... Прости...
– Что? – говорю я ошарашенно. – Что ты только что сказал? Мою запись?
– Прости, пожалуйста... И не бей меня больше... Прости...
– Мою запись? Это не моя кассета. О чем это ты?
– Что? – всхлипывает Электрик.
Только сейчас я понимаю, что произошло маленькое недоразумение.
– Почему ты называешь эту запись моей? – спрашиваю я.
Электрик на мгновение о чем-то задумывается и поправляет на носу очки.
– А разве она не твоя?
– Конечно, нет, черт возьми! За кого ты меня принимаешь? – ору я, едва удерживаясь, чтобы снова не треснуть ему по кумполу.
– А за что же ты тогда на меня набросился?
– Подумал, что это твоя кассета.
– Моя? Моя? А за кого в таком случае ты меня принимаешь?
Я подаю Электрику пятерню. Он колеблется, моргает, но все же берется за мою руку.
– Так где ты взял эту гадость? – спрашиваю я, подняв его на ноги.
– Это вы ее принесли, – отвечает он. – Она была в том видаке, который я купил у вас.
– Значит, она принадлежала тому типу, у которого мы его украли.
– Да. Я тоже так думал до того момента, пока ты не принялся меня лупить.
Электрик проходит к бару, наливает себе большой стакан водки, поднимает его и вопросительно смотрит на меня. Я решаю, что и мне не помешает сейчас расслабиться.
Некоторое время мы выпиваем молча, потом я говорю, что запись на кассете премерзкая и что того парня, которого мы ограбили, следует вздернуть или сжечь заживо и все такое. Затем спрашиваю у Электрика, зачем он мне позвонил.
– Хотел, чтобы ты забрал эту кассету.
– Не легче было просто выбросить ее?
– Послушай, ведь это вы притащили мне эту пакость, вы должны и забрать. Не хватало только, чтобы мусорщик достал ее из моего мусорного бака и отнес в полицию.
Электрик отпивает водки и жестом показывает, чтобы я уматывал.
– А мне что прикажешь с ней делать? – спрашиваю я.
– Не знаю, главное – забери ее.
Я достаю кассету из видака, кладу к себе в карман и поворачиваюсь к двери.
– Кстати, Карл, прости, что поколотил тебя, – говорю я через плечо.
Электрик, лицо которого начинает опухать, машет рукой. Я воспринимаю это как «нет проблем», хотя подозреваю, что он вложил в свой жест иной смысл.
Я еду назад домой и подумываю, не вышвырнуть ли мне эту мерзость в окно. Но меня останавливает боязнь, что кто-то заметит, как я это делаю, запомнит номера моей машины и позвонит в полицию. Потом, когда кассету просмотрят (на ней, кстати, есть отпечатки моих пальцев), подумают, что всей этой гадостью занимаюсь я, и... и... От таких мыслей у меня башка пухнет. Но главная причина, по которой я не хочу раньше времени отделываться от кассеты, это, наверное, нежелание оставлять в покое того типа, которого мы ограбили.
Я уже придумал, как поступлю. Пошлю кассету Соболю, естественно, анонимно, с указанием адреса, по которому я ее нашел.
Только не поймите меня неправильно. Я не стукач, никогда им не был и не собираюсь становиться. Ни на кого из своих ребят я никогда в жизни не донесу. Но спокойно мириться с тем, чем занимается этот ненормальный – которого следует вздернуть или сжечь заживо, – не могу. Если я выполню то, что задумал, то окажу услугу всему миру. Любой уважающий себя взломщик, грабитель, вор, я уверен, согласился бы со мной.
Я не стукач, я человек.
Меня бесит, когда так называемые законопослушные граждане приравнивают нас – честных и порядочных преступников, подобных мне, – ко всяким там извращенцам.
«Как все эти бесчувственные гады – грабители, насильники, убийцы», слышишь тут и там. Мне обидно за всех воров. Кража, по сути дела, – это просто кража. На воровство идешь вовсе не потому, что у тебя не в порядке с головой, а просто таким образом ты зарабатываешь себе на жизнь. К тому же воруют в меньшей или большей степени – взгляните правде в глаза – все люди без исключения. Те, кто насилует женщин и детей, творят настоящее зло, вот их-то и надо вздергивать, сжигать заживо, отсекать им руки и так далее.
Адвокаты же частенько из кожи вон лезут, пытаясь облегчить участь подобных ублюдков.
– Они больны, мы должны им помочь.
А кому, черт возьми, есть дело до их болезни? Жаждете помочь этим скотам – подготовьте для них петлю или кострище. Я, например, считаю, что в тот момент, когда причиняют какому-то малышу страдание, они автоматически лишаются права жить.
Ни один из наших чутких либералов ни разу не высказался в защиту бедных воров, которые даже пары приличных туфель-то не в состоянии себе купить. А ведь «вылечить» нашего брата совсем несложно: дайте нам денег, и мы никогда никого больше не ограбим. Конечно, сумма нам потребуется немалая, но если сравнить ее с теми средствами, которые уходят на разные судебные разбирательства и содержание людей в тюрьме, вы поймете, что она не так уж и велика.
В общем, извращенцам – смерть, ворам – свободу. Вот это, на мой взгляд, будет справедливо.
Через несколько недель мы с Олли опять везем Электрику украденную в очередном доме аппаратуру. Но его магазин закрыт. Я иду в закусочную напротив и спрашиваю у парня за стойкой, что произошло, и он сообщает, что Электрика арестовали.
– Наверное, продал кому-то оружие, из которого впоследствии убили человека.
Пару месяцев спустя Электрика на пятнадцать лет упекли за решетку по обвинению в незаконном пользовании огнестрельным оружием, пребывании в сговоре с грабителями, торговле краденым и так далее.
Пятнадцать лет жрать кашу! В его-то возрасте! Бедный Электрик. Выбраться на волю ему, по-моему, уже не суждено. Разве только в деревянном ящике.
Это справедливо?
Это все чушь собачья.
22
Не для показухи
Дождь льет как из ведра, а я страшно замерз. Олли должен был явиться пятнадцать минут назад, и я, как последний дурак, понадеялся, что так оно и будет.
Он всегда так поступает. Мы договорились встретиться с ним сегодня именно в этом месте. Я приехал вовремя, а его, как обычно, нет. Я болтаюсь по улице как дерьмо в проруби, задаваясь одним и тем же вопросом: неужели ему было так трудно появиться здесь в назначенный час?
Я не понимаю его, честное слово, не понимаю. На хрена ему понадобилось договариваться со мной о встрече в определенный час, если он заранее знал, что не сможет на эту встречу прийти? Почему, ожидая этого гада, я должен тратить впустую столько времени, подпирать столбы, то и дело поглядывать на часы, смотреть, будто потерявшийся щенок, в ту сторону, откуда он, возможно, все же явится? Ладно бы такое случилось с ним впервые, по тем или иным причинам любой человек может куда-то опоздать. Этот же придурок опаздывает каждый раз, да еще и как опаздывает!
Однажды мы вместе должны были встретиться с ним с одним парнем, и я видел, как он «спешил» на встречу. До последнего пялился в телек, пытался жонглировать апельсинами, а о том, что пора собираться, чтобы выйти заранее и не опоздать, даже не думал. Я сто раз напомнил ему, что времени остается совсем мало, сто раз повторил, что мы не успеем явиться в назначенное место тогда, когда должны, – все без толку. Он и ухом не поводил. Подскочил в последнюю минуту, с трудом отыскал ключи от квартиры, напялил ботинки, а в ту минуту, когда мы уже раскрыли дверь, еще и вернулся за пакетиком сухого завтрака.
У меня давно сложилось такое впечатление, что для Олли это нечто вроде жизненного принципа: заставь себя ждать, и тебя будут больше ценить.
Как-то раз я решил дать ему возможность испытать на собственной шкуре, как несладко битый час болтаться по улице, кого-то ожидая. В тот день мы условились встретиться с ним у рыбного магазина. Прикинув, что этот болван опоздает минут на пятнадцать – двадцать, я решил прийти на целых полчаса позже назначенного времени. И что вы думаете? Мы явились на встречу практически одновременно. Я приехал первым, подошел к магазину, осмотрелся по сторонам и вижу: с противоположной стороны улицы, едва шевеля ногами и тупо улыбаясь во весь рот, ко мне приближается Олли.
Это просто убило меня.
Его нет уже целых двадцать минут, а дождь не прекращается. Ближайший кабак закрылся четверть часа назад, и мне от проклятого ливня даже негде укрыться. Торчу на автобусной остановке, жду этого скота.
Сегодня вечером мы идем с ним надело. Планируем обчистить один чудесный домик на Клэрмонт-стрит. В четверть двенадцатого Олли должен был забрать меня, подъехать сюда на моем собственном фургоне. Я одолжил ему машину только потому, что у него на сегодня было назначено свидание с одной девчонкой, Белиндой, а я встречался с братом, выпил с ним несколько кружечек пива. С этого кретина я взял слово, что уж сегодня-то он приедет вовремя.
Скотина!
Стою на остановке еще десять минут. Олли все нет. Я сажусь на последний автобус и еду через весь город к нему домой.
Автобусная остановка, на которой я выхожу, расположена на главной дороге; дом Олли удален от нее на полмили. Большую часть пути я преодолеваю бегом – мчусь по дождю, прямо по лужам. А промокнув до нитки, когда дальше уже просто некуда, останавливаюсь, перевожу дух и иду обычным шагом.
К дому Олли я приближаюсь в начале первого. Мой фургон здесь, преспокойно стоит во дворе. Я прикасаюсь рукой к капоту – холодный, как камень.
Этот гад вообще никуда не ездил сегодня вечером!
Вхожу в подъезд, взбегаю наверх по нескольким лестничным пролетам, приближаюсь к квартире Олли и подношу руку к звонку, но надавливать на кнопку резко передумываю. Решаю войти без предупреждения. Мы не раз тренировались проникать в хаты друг друга. Я выхожу на улицу, поднимаюсь к кухонному окну Олли по пожарной лестнице, открываю защелку, влезаю вовнутрь и, перепрыгивая через гору грязной посуды и коробок из-под какой-то ресторанной хавки на столе, приземляюсь одной ногой на пол, другой – в кошачью миску.
Мой путь лежит через прихожую прямиком к спальне. Я уверен, что чертов лежебока именно там. Так и есть! Мирно посапывает себе, обнимая свою Белинду.
Сначала мне приходит в голову мысль разбудить их диким воплем, но в последнее мгновение я отказываюсь от этой затеи, так как решаю вдруг, что раз уж я здесь, значит, должен воспользоваться случаем и взглянуть на сиськи этой пташки. Я осторожно подкрадываюсь к кровати и насколько могу стягиваю с Белинды вниз одеяло. Однако в комнате темно, и я почти ничего не вижу, поэтому включаю лампу на тумбочке.
Тут Белинда просыпается, и весь дом – а вместе с ним и я – сотрясается от ее крика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24