Когда я наконец открываю парадную дверь, из фургона выскакивает и опрометью бежит ко мне Джерри.
– Что, черт возьми, с тобой произошло? – спрашивает он.
– А ты как думаешь? – огрызаюсь я. – Я провалился сквозь это долбаное окно в крыше!
– Твои ноги! Ты только взгляни на них! Большое спасибо, доктор, злобно думаю я.
– Дай-ка мне руку, и пошли найдем ванную. Хочу посмотреть, насколько серьезно я покалечился.
Мы приходим в ванную, Джерри помогает мне стянуть с себя джинсы и смывает кровь с моих ног душем.
Большинство порезов на них – обычные царапины, но есть и раны посерьезнее. Здесь же, в ванной, в небольшом шкафчике Джерри находит «деттол» и бинты и приступает к оказанию мне первой медицинской помощи. Лезвием карманного ножа вытаскивает кусок стекла из моей руки, отпускает едкое замечание по поводу того, как громко я ору (а я вовсе и не орал, вскрикнул, может, но не более того; хотя это не столь важно, я чувствую такую адскую боль, что едва не теряю сознание), и обрабатывает раны.
Проходит двадцать минут, а мне кажется – несколько часов. В любом случае время поджимает, давно пора приниматься за дело. Я натягиваю джинсы и на не сгибающихся ногах выхожу из ванной и из дома, отыскиваю в цветочной клумбе рацию и стеклорез и отдаю их Джерри. Задерживаться здесь более чем на десять минут для нас опасно.
– За работу, – говорю я. – Надо поторапливаться. Мы проходим в гостиную, Джерри тут же замечает маленький зеленый огонек в одном из углов и останавливает меня. Я свечу на огонек фонарем. Оказывается, горит лампочка в автоответчике.
– Я подумал, это какой-нибудь датчик, – говорит Джерри. – В таких, как этот, старых здоровых домах бывает по нескольку сигнализаций.
Я киваю, будто знаю, о чем он, черт побери, ведет речь.
Мы начинаем осматриваться по сторонам и обнаруживаем, что здесь почти ничего нет, что комната полупуста. Есть ковер, есть стулья, есть стол и книги, а телека, видака, стереосистемы и след простыл. В тех местах, где они находились, валяются только провода. Тот же сюрприз поджидает нас и в кухне: микроволновка исчезла, а разные склянки стоят на местах. Наверху – та же картина.
По всей вероятности, в этом гнездышке уже кто-то побывал до нас.
Одна дверь на втором этаже заперта. Все остальные комнаты здесь – спальни, значит, эта должна оказаться кабинетом.
– Может, сначала постучим? – спрашиваю я. Джерри исследует замок.
– Не-а, мы и так наделали достаточно шума. У тебя есть кредитная карта?
– "Американ Экспресс", естественно, нет. Только банкоматовская. Такая пойдет?
– Пойдет, – отвечает Джерри. – У меня, например, никакой нет. Я ничего не покупаю. Давай ее сюда и внимательно смотри, что я буду делать. Этому научил меня один приятель.
Он берет мою карту, просовывает ее между дверью и косяком и начинает водить туда-сюда. Несколько мгновений спустя раздается щелчок, и Джерри возвращает мне две половинки карты.
– Прошу прощения, – говорит он.
– Отойди-ка в сторону. Приключениями я сыт по горло.
Я дважды ударяю по двери, она растворяется, мы входим в комнату и видим, что и здесь нет ни компьютера, ни факса – ничего.
Джерри смотрит на меня. Я смотрю на Джерри. Мы оба смотрим по сторонам. И не верим своим глазам.
– Пойдем.
Джерри спускается вниз, я иду за ним. Он еще раз входит в гостиную и нажимает кнопку воспроизведения на автоответчике.
– Роберт, – произносит женский голос. – Звоню, чтобы все объяснить. Я забрала из дома все, что принадлежит мне. Мой юрист свяжется с тобой в течение ближайшей пары дней. Я сказала ему, что желаю продать дом по той цене, которую считаю наиболее подходящей.
Щелчок, перемотка.
– Это она все вывезла отсюда, – говорю я. А Джерри уже идет к выходу.
– Сука!
Позднее местные газеты написали, что миссис Ган проникла в дом, в котором раньше проживала вместе с мужем, разбойным путем и вывезла из него все вещи. На уверения, что она вошла в него при помощи собственного ключа, никто не обратил особого внимания. Но все, что эта дамочка вывезла, действительно принадлежало ей, так что, несмотря на требования мистера Гана, до судебного разбирательства по поводу ограбления дело не дошло. Миссис Ган серьезно оштрафовали только за то, что любимый пес мистера Гана сдох от передозировки подсунутых ему снотворных таблеток.

20
Подонки в нелепых костюмах

Являться в суд мне даже нравится. Мотаться в отделение я, конечно, не особенно люблю – от подобных прогулок настроение портится, бывает, на целую неделю вперед, – но если тебя вызывают в суд и если речь не идет о чем-нибудь серьезном, это даже приятно. Сейчас я все объясню.
День, проведенный в суде, – это нечто нереальное, надеюсь, вы понимаете, о чем я. Ко всем происходящим в такой день событиям неприменимы любые правила. Полиция, и жертвы, и преступники, их семьи и друзья, свидетели, адвокаты, судьи и социальные работники – все собираются в одном и том же месте. Все эти люди прохаживаются по одному и тому же коридору, пьют чай в одном и том же кафе и при этом пристально друг на друга посматривают. Выглядит все довольно странно.
Данная ситуация походит разве что на затишье на поле боя, на временное прекращение огня. Как в старых фильмах про войну, помните? Пулеметы обеих противоборствующих армий на полчаса замолкают, и за этот период доктор Фрэнк Синатра быстро переходит с одной стороны поля на другую, чтобы вырезать аппендикс маленькому потному япошке.
На протяжении какого-то времени все собравшиеся в суде ведут себя как цивилизованные люди, за исключением, быть может, жертв, которые растерянны и не знают, что им делать.
Я давно привык к судам.
А еще мне нравятся такие дни, потому что я встречаюсь с кучей ребят. Серьезно. Когда бы я ни явился в суд, непременно сталкиваюсь с кем-нибудь из своих приятелей, порой с теми из них, кого не видел уже сто лет. А случается и такое, что я знакомлюсь здесь с новыми людьми.
Со Зверем, например, мы впервые повстречались именно в суде. С тех пор прошло уже полдюжины лет, а может, и больше. Меня тогда обвиняли в нанесении ущерба чужому имуществу, а его – в распространении наркоты. Кстати, кличку Зверь ему дали вовсе не потому, что он жестокий или диковатый (в действительности он тощий как шпала), а потому что вечно во что-нибудь ввязывается. Это прозвище закрепилось за ним еще с того момента, когда однажды какая-то его школьная учительница заявилась в столовую, увидела, что его горох, пюре и сладкий крем из яиц и молока размазаны по всему столу, и обозвала его животным. Все остальные дети засмеялись, и вот уже более двадцати лет бедолагу никто не называет иначе, как Зверем.
А ведь, надо заметить, та дура как будто знала, что говорит.
Зверь понравился мне сразу же. В день знакомства мы с ним мгновенно разговорились, пошли в кафе выпить по паре чашек чая и по стакану сока, над чем-то долго смеялись, обменялись парой рассказов, а во время ленча «приняли» по стопочке. После обеда швейцар назвал мое имя, и я пошел в зал заседания.
– Только не приближайся к судье, – шепчет швейцар мне вслед. – Если он учует запах у тебя изо рта, засадит недельки на четыре. Его честь на дух не переносит спиртное.
По-моему, подобные типы – те, кто не в состоянии вынести человеку приговор независимо от личных пристрастий, – не имеют права быть магистратами. А если бы он, предположим, не терпел низкозадых, или людей в синих рубашках, или толстых девиц с химией, или негров, что тогда? Это означало бы, что, предстань они перед ним, он автоматически назначил бы им более суровое наказание, чем светловолосым, голубоглазым?
Что плохого в том, что во время ленча я немного выпил с приятелем? Ведь закона, запрещающего подобное, не существует, верно? Когда меня задерживали, я был трезв как стеклышко, а судить меня собираются за то, что я совершил именно в тот вечер, а не сегодня. При чем здесь нелюбовь судьи к спиртному?
Я думал обо всем этом как раз в тот момент, когда зачитывалось мое дело. Думал и смотрел на того самодовольного сухопарого придурка, производящего впечатление тупицы, а еще представлял себе, как он внутренне радуется от того, что наделен властью над этой грязной толпой. Так и подмывало подойти к нему и врезать по заносчивой, идиотской харе, а потом еще, еще, еще и еще разок, пока он не одуреет от боли и стыда. Кретин! Естественно, я сознавал, что ничего подобного никогда не сделаю, а высказать свои мысли вслух смогу лишь за пинтой пива в кабаке.
Двадцать минут спустя меня отпустили.
Зверю же в тот день досталось немало. Его приговорили аж к двум месяцам заключения. Вернее, это был лишь первоначальный приговор. Все дело в том, что в тот момент, когда тюремщики повели его из зала, он заорал его чести: «Кстати, с Рождеством тебя, чертов болван!» (все происходило как раз накануне Рождества, декабря двадцатого). Магистрат приказал вернуть Зверя на место и за неуважение к суду накинул к сроку еще месяц.
Зверь завозмущался:
– Что? А это, черт возьми, еще за что?
Но здесь – как бы преданно я ни стоял на его стороне – даже я его не поддерживаю. Зверь сам на это напросился.
В первые пару раз, когда меня вызывали в суд (в Винчестерский королевский по обвинению в ночных кражах со взломом), я, по сути дела, был еще мальчишкой, и меня сопровождали предки. Мамаша, собственно, приходила со мной только для того, чтобы разыграть перед собравшейся публикой страдалицу – пореветь, якобы со стыда. А старик, которого в эти дни отпускали с работы, сидел в зале заседания с таким видом, будто все, что происходит, его никоим образом не касается, будто у него законный выходной и он в опере.
Во время перерыва мы с ним, мамашей, Олли и его отцом идем в кафе.
– Очень интересное дело об изнасиловании, – говорит мой старик, вспоминая о придурочном водителе грузовика, изнасиловавшем в прошлом октябре девчонку. – Какой позор! А девушка такая красивая!
Наверное, и тому водиле она приглянулась, думаю я. Интересно, считался ли бы его поступок меньшим позором, если бы в качестве жертвы он выбрал какую-нибудь старую уродливую кубышку?
В общем, мой папаша пропустил мимо ушей все, что касалось в суде меня. Все его мысли в тот день были сосредоточены на насильнике, загремевшем в тюрягу на восемь лет (по моему мнению, слишком ненадолго).
А меня приговорили тогда к общественным работам. Мое первое наказание. Кстати, некоторые из парней, которых я считал друзьями, поняв, что влип я конкретно, решили тут же от меня отказаться.
– Эй ты, мерзавец! Мы больше не желаем тебя знать, – заявили они мне тогда.
Ублюдки. Уверен: если бы на следующий день я получил Нобелевскую премию или Оскара, эти гады первыми прискакали бы попросить у меня в долг.
Вообще я не очень-то хотел, чтобы они шли со мной в суд. В первую очередь потому что со мной была мамаша. Разве разберешься с этими скотами, когда она стоит у тебя под боком вся в соплях и слезах?
Как-то раз я встретился в суде даже с Терри. Произошло это еще до того, как мы вместе пошли с ним на дело – того случая я никак не могу себе простить. Гад! Гад!
– А вы что здесь делаете? – спрашивает он у нас с Олли.
– Нарушили общественное спокойствие. Думаем, получим сто часов.
– Что?
– Мы считаем, что нас приговорят часам к ста общественных работ, – объясняю я. – А ты что здесь забыл?
– А меня задержали за шины с изношенным протектором. Мы с Олли переглядываемся.
– Шины с изношенным протектором? В суд за это не вызывают! Такие вопросы урегулируются на месте.
– Вообще-то да, но мне сказали, я должен сюда явиться, потому что заявил, что ни в чем не виновен.
– Не виновен? Олли ржет.
Как можно делать заявление о невиновности, когда вопрос поднимается об изношенных протекторах на шинах? Если в момент задержания они у тебя действительно изношены, это факт. Вот ведь долбанутый! Если бы он не выступал, то прямо на месте заплатил бы сорок фунтов штрафа, что в его положении было просто неизбежно, раз уж копы выписали квитанцию. Вместо этого наш герой, заявивший, что он ни в чем не виновен, заплатил сто двадцать фунтов штрафа, что в принципе вполне справедливо, ведь на него пришлось потратить уйму времени.
Сначала я подумал было: Терри что-то замыслил, у него есть какой-то план. Но, как оказалось, ничего он не замыслил, просто стоял в суде и на любой заданный ему вопрос талдычил:
– Они были не изношенными.
Мы с Олли классно на том суде повеселились. Ничего более смешного я не видел, наверное, никогда в жизни. Даже пристав во время этого дурацкого разбирательства держался за живот. Терри сам на это напросился. Сам. Придурок!
Ах да, я забыл рассказать, что в тот день мы с Олли покурили анаши прямо в здании суда, в сортире. Иногда – отнюдь не регулярно – мы балуемся травкой, так, по особым случаям.
Терри до того момента ни разу в жизни не пробовал конопли и не попробовал бы, если бы мы не запели "Только скажи «нет». Но, затянувшись разок-другой, наш герой уже завел речь о том, что он непременно начнет заниматься распространением травы.
– Нет, я серьезно, ребята. Приступлю к делу уже сегодня вечером.
Естественно, ни к какому делу он не приступил. Я не понимаю, почему взял его тогда с собой в тот дом, честное слово, не понимаю.
Я отворачиваюсь, и в этот момент Мэл опять пытается расправить мой галстук. Я подаюсь назад и говорю ей оставить меня в покое.
– Пойду попрошу приготовить мне стаканчик сока. Ты будешь? – спрашивает она.
– Не приставай ко мне.
– Как хочешь.
Мэл направляется к старой даме за стойкой, заставленной зелеными и оранжевыми пластиковыми стаканами.
Я в дурном настроении. Находиться здесь сегодня мне неохота до невозможности. Мне и не следовало сюда припираться. Я осматриваю физиономии окружающих меня болванов – они сидят и ждут, что их имя вот-вот назовут, – и не вижу ни одного знакомого. Я знаю, что Чарли где-то в этом же здании – лижет кому-то задницы, виляет перед кем-то хвостом, одним словом, пытается уладить мои дела. Я не видел его уже на протяжении часа. И не надеюсь, что он вернется до того, как настанет мой черед войти в зал заседания. Когда это произойдет – никому не известно.
Вот что самое неприятное во всех подобных мероприятиях: являться на них следует к десяти утра, а потом, до того самого момента, пока до тебя не дойдет очередь, ты должен подыхать со скуки. Тебя могут вызвать и сразу же, и после ленча, и в четыре дня, короче, когда угодно. Неужели им непонятно, что далеко не все люди могут запросто позволить себе убить целый день на просиживание в костюме, который тебе мал, в коридоре, на поливание чая и сока? У многих из нас есть дела и поважнее.
Обычно я не просыпаюсь раньше полудня. А если уж вынужден вставать рано, у меня на весь день портится настроение.
Конечно, как я уже говорил, если встретишься здесь с кем-нибудь из ребят, все проходит совсем по-другому, но сейчас определенно не тот случай. Сегодня я пришел в суд с Мэл и вижу вокруг только личностей, поглядывающих на меня с осуждением. Все просто кошмарно! Я надеялся, хотя бы Олли заглянет посмотреть, как идут мои дела, но он о старине Бексе даже, наверное, и не вспомнил. Конечно! Наверняка нашел себе занятие поинтереснее – смотрит телек, или читает газеты, или пьет с парнями в кабаке пиво, а может, играет с кем-нибудь в пул. Вот в таких ситуациях узнаешь, кто твой настоящий кореш, кто – нет. Хотя скорее всего Олли просто мстит мне за то, что в прошлом месяце я ни разу не навестил его, когда он валялся в больнице весь покрытый сыпью. Гад! И хорошо, что я не бегал к нему тогда.
Мэл возвращается и протягивает мне стаканчик.
– Я принесла тебе сок из лайма.
– Я не хочу пить, – отвечаю я.
– Возьми стакан и перестань вести себя как маленький ребенок, – говорит она, привлекая к нам внимание нескольких сидящих рядом идиотов.
Я беру стакан и, чтобы Мэл не продолжала начатую сцену, залпом опустошаю его. Вообще-то я люблю сок из лайма, и, признаюсь, он даже действует на меня ободряюще, но настроение мое не меняется, и я продолжаю видеть все вокруг в мрачных красках.
– Ради Бога, перестань хмуриться, – просит Мэл. – Или я уйду.
– О, не пугай меня так! – восклицаю я театрально. – А кто же будет сидеть рядом со мной и беспрестанно напоминать мне о том, какой я ужасный, и о том, что я один во всем виноват? Умоляю, не уходи!
– А ведь это на самом деле так: ты один во всем виноват. Если бы ты не раскрывал тогда свой рот, мне не пришлось бы брать сегодня выходной, а ты, как обычно, спал бы до самого обеда!
– Если уж говорить о необходимости не раскрывать рот...
– Даже не пытайся мне перечить, неблагодарная свинья! Я... (И так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное...) Ты меня хоть слушаешь?
– Ага!
– Так вот я считаю, черт возьми, что ты должен был поступить именно так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24