Они дважды видели его на улице, но он, судя по всему, их не заметил; они ехали в карете, а он, по своему обыкновению, шел глядя прямо перед собой, словно твердо решил сосредоточить внимание на чем-то одном. У Изабеллы было такое чувство, будто они только вчера расстались, должно быть, такой же походкой и с таким же лицом он вышел после их последнего свидания из дверей дома миссис Тачит. И одет он был точно так же, как в тот день; Изабелле запомнился цвет его галстука. И, однако, несмотря на его привычный вид, в облике Каспара Гудвуда появилось что-то незнакомое, заставившее ее заново почувствовать, как ужасно, что он приехал в Рим. Казалось, он стал еще выше ростом, еще больше возвышался надо всеми, хотя и до того был уже достаточно высок. Ей бросилось в глаза, как люди, мимо которых он проходит, оборачиваются и глядят ему вслед, но он шел все так же прямо вперед, подняв голову, и лицо его было похоже на февральское небо.
Вторая тема мисс Стэкпол была совсем иного толка: Генриетта рассказывала Изабелле последние новости о мистере Бентлинге. Год назад он приезжал в Соединенные Штаты, и она просто счастлива, что смогла оказать ему должное внимание. Она не знает, была ли ему радость от этой поездки, но берет на себя смелость утверждать, что польза была немалая: он уехал из Америки совсем другим человеком. У него открылись глаза, он увидел, что Англия это еще далеко не все. Он произвел почти на всех очень хорошее впечатление и подкупил удивительной простотой, а простота, как известно, англичанам не слишком свойственна. Нашлись, правда, люди, которые заподозрили его в притворстве; она не ручается, но, скорей всего, они имели в виду, что подобная простота не может быть ничем иным, кроме притворства. Иногда он буквально ошеломлял ее своими вопросами – то ли принимал всех горничных за фермерских дочек, то ли всех фермерских дочек за горничных, точно она не помнит. Он, по-видимому, был не в состоянии постичь всю грандиозность их системы образования; для него это просто было чересчур. Вообще он вел себя так, будто для него все слегка чересчур, будто он способен охватить лишь малую часть. Вот он и решил ограничиться гостиницами и речным судоходством. От гостиниц он пришел в полный восторг и увез с собой фотографии всех, в которых побывал. Но самый большой интерес проявил он к речным пароходам; казалось, ничего ему на свете не надо, только бы плавать на этих огромных судах. Они пропутешествовали вместе от Нью-Йорка до Милуоки, останавливаясь по пути во всех наиболее интересных городах, и перед тем, как двинуться дальше, он каждый раз ее спрашивал, нельзя ли им сесть на пароход. Как выяснилось, он мало смыслит в географии, почему-то он воображал, что Балтимор на западе, и все ждал, когда они доберутся до Миссисипи. Он, очевидно, не слыхал никогда, что в Америке, кроме Миссисипи, существуют другие реки, и Гудзон явился для него полной неожиданностью, хотя в конце концов он вынужден был признать, что Гудзон нисколько не уступает Рейну. Они провели немало приятных часов в железнодорожных салон-вагонах, причем он то и дело просил цветного проводника принести ему мороженого. Мистер Бентлинг никак не мог привыкнуть к мысли, что в поезде можно есть мороженое. В английских поездах, уж' конечно, ни мороженого, ни вееров, ни конфет нет и в помине. Он нашел, что жара у них неслыханная, и Генриетта выразила надежду, что большей жары ему нигде испытать не довелось. Сейчас он в Англии, отправился на охоту – «охота пуще неволи», сказала она ему. Развлечение, достойное наших американских краснокожих; сами-то мы давно уже забросили эти охотничьи забавы. В Англии, как видно, существует мнение, будто мы ходим с томагавками и украшаем себя перьями, но, право же, и то и другое больше под стать английским обычаям. Мистеру Бентлингу не удастся присоединиться к ней в Италии, но к тому времени, когда она вернется в Париж, он тоже предполагает туда приехать. Ему хочется снова увидеть Версаль, он поклонник старого r?gime. На этот счет они никогда не сойдутся; ей самой тем и нравится Версаль, что в нем сразу видно: старый rйgime сметен. От всех герцогов и маркизов не осталось и следа; ей очень запомнилось, как однажды, когда она была там, по залам расхаживали по меньшей мере пять американских семейств. Мистер Бентлинг мечтает, чтобы она снова занялась Англией: ему кажется, теперь она больше преуспеет, Англия, по его мнению, сильно изменилась за последние два-три года. Он собирается, как только она приедет, сразу же отправиться к своей сестре, леди Пензл, – и на этот раз приглашение не заставит себя ждать. Куда делось то первое приглашение, так, видно, навсегда и останется тайной.
Каспар Гудвуд появился наконец в палаццо Рокканера; предварительно он прислал Изабелле коротенькое письмецо, в котором просил разрешения прийти. Разрешение было ему тотчас же даровано: с шести часов вечера она нынче дома. Весь день она гадала, что побудило его приехать – на что он может надеяться? До сих пор он вел себя как человек, неспособный ни на какие компромиссы, которому подавай, что он просит, а другого ему ничего не надо. Радушие Изабеллы было, однако, образцовым, и, как оказалось, ей не составило труда притвориться счастливой – ровно настолько, чтобы его обмануть. По крайней мере она убеждена была – ей это удалось, и Гудвуду придется признать, что его ввели в заблуждение. Но, на ее взгляд, он не был этим разочарован, как был бы, по ее мнению, любой другой; он приехал в Рим не за тем, чтобы воспользоваться благоприятным случаем. Впрочем, она так и не поняла, зачем он приехал; он не счел нужным вдаваться в причины. Да и какие тут еще могли быть причины, кроме самой простой, – желания видеть ее. Иными словами, он приехал ради собственного удовольствия. Ухватившись за эту мысль, Изабелла развивала ее с немалым прилежанием; она была в восторге от своего умозаключения, позволившего ей похоронить призрак былых обид этого джентльмена. Если он приехал в Рим ради собственного удовольствия, о нем можно не тревожиться, ибо, если он стремится к удовольствиям, стало быть, залечил свою сердечную рану. Ну, а если он ее залечил, значит, все обстоит прекрасно, и ее ответственность на этом кончается. Правда, глядя на него, никто бы не сказал, что ему очень весело, но Каспар Гудвуд никогда ведь не отличался легкостью и непринужденностью; и однако он был доволен тем, что увидел, – так по крайней мере считала Изабелла. Он не удостаивал своим доверием Генриетту – это только она удостаивала его своим, поэтому Изабелла ни прямыми, ни окольными путями не могла узнать, что делается у него в душе. Он способен был вести разговор лишь на общие темы; ей припомнилось, как давным-давно она сказала о нем: «Мистер Гудвуд умеет разговаривать, но болтать не склонен». Вот и сейчас он не уклонялся от разговора, но явно не желал болтать, хотя, казалось бы, тем для болтовни в Риме достаточно. Конечно, она не могла надеяться, что его приезд упростит ее отношения с мужем: мистер Озмонд, как известно, не жаловал ее друзей, а мистер Гудвуд только потому и мог рассчитывать на его внимание, что числился самым давним ее другом. Да, он ее старый друг – больше она ничего не могла сказать о нем, сведя таким образом все факты к этому ничего не говорящему обобщению. Она вынуждена была представить его Гилберту; нельзя было не пригласить его на обед, на ее четверги, которыми она так теперь тяготилась, но за которые стоял горой ее муж не столько потому, что можно кого-то позвать на них, сколько потому, что можно не позвать.
Мистер Гудвуд являлся по четвергам исправно, с торжественным видом, рано; по-видимому, он относился к ним с величайшей серьезностью. Минутами у Изабеллы бывали вспышки раздражения: ну почему он так педантичен? По ее мнению, он просто обязан был знать, до какой степени она не знает, что ей с ним делать. Но она никак не назвала бы его тупым; нет, он ни в коей мере не был туп, а был всего лишь невероятно честен. А когда человек так честен, это отличает его чуть ли не от всех остальных людей, и волей-неволей приходится быть с ним честной тоже. Она пришла к этому выводу именно тогда, когда возомнила, будто ей удалось убедить его, что она самая беззаботная женщина на свете. Он никогда не высказывал сомнений на этот счет, никогда не задавал ей щекотливых вопросов. С Озмондом против всякого ожидания они поладили. Озмонд терпеть не мог, когда на него в чем-то рассчитывали, он испытывал в таких случаях непреодолимую потребность вас разочаровать. Исходя из этого принципа, он и проникся, потехи ради, симпатией к этому прямолинейному бостонцу, к которому, безусловно, должен был бы проявить холодность. Он спросил Изабеллу, не хотел ли и мистер Гудвуд жениться на ней, и выразил удивление, что она не была к нему более благосклонна. Ведь лучше ничего и придумать нельзя, это все равно что жить под сенью высокой колокольни, которая отбивает часы и там, в вышине, удивительным образом сотрясает воздух. Озмонд заявил, что ему положительно нравится разговаривать с большим Гудвудом; сначала, правда, приходится нелегко, надо карабкаться по бесконечным ступеням крутой лестницы до самого верха, но, когда вы туда уже взобрались, перед вами открываются просторы и вас обдает свежим ветром. У Озмонда, как известно, было немало достоинств, и он милостиво услаждал ими Каспара Гудвуда. Изабелла видела, что мистер Гудвуд лучшего мнения о ее муже, чем ему хотелось бы: в то утро во Флоренции у нее создалось впечатление, что никаким благоприятным впечатлениям он недоступен. Гилберт постоянно приглашал его обедать, и мистер Гудвуд выкуривал с ним послеобеденную сигару и даже выражал желание осмотреть его коллекцию. Гилберт сказал Изабелле, что ее друг большой оригинал; он так же надежен и такой же превосходной выделки, как английская дорожная сумка, – у него тьма ремешков и пряжек, которым нет сносу, и отменный патентованный замок. Каспар Гудвуд пристрастился ездить верхом по Кампании и посвящал этому занятию много часов, поэтому Изабелла видела его обычно лишь по вечерам. И как-то вечером она обратилась к нему с просьбой оказать ей услугу.
– Не знаю, впрочем, вправе ли я просить вас об услуге? – с улыбкой сказала она.
– Кто же тогда вправе, если не вы? – ответил он. – Я дал вам когда-то заверения, каких больше не давал никому.
Услуга состояла в том, что он должен был навестить ее больного кузена Ральфа, который в полном одиночестве лежал в H?tel de Paris, и проявить к нему живое участие. Мистер Гудвуд никогда его не видел, но, наверное, знает, кто этот бедняга; если она не ошибается, Ральф пригласил его когда-то погостить в Гарденкорте. Каспар Гудвуд помнил прекрасно это приглашение, и хотя предполагалось, что он не принадлежит к числу людей, наделенных воображением, у него оказалось его достаточно, чтобы поставить себя на место несчастного джентльмена, который лежит смертельно больной в римской гостинице. Он отправился в H?tel de Paris и, когда его провели к владельцу Гарденкорта, обнаружил там сидящую возле его дивана мисс Стэкпол. В отношениях этой леди с Ральфом Тачитом произошла неожиданная перемена. Изабелла не просила ее пойти его навестить, но, услыхав, что он болен, она сама сейчас же к нему явилась и с тех пор навещала его ежедневно на правах заклятого врага. «О да, мы с ней такие враги, что нас водой не разольешь», – говаривал Ральф и обвинял ее без всякого стеснения – без стеснения, но не выходя из границ шутки, – что она является с целью замучить его до смерти. На самом же деле они стали большими друзьями, и Генриетта никак не могла понять, отчего он ей раньше не нравился. Ральфу же она всегда нравилась, он и прежде ни минуты не сомневался, что она – отличный товарищ. Они болтали обо всем на свете и ни в чем не сходились – обо всем, кроме Изабеллы; Ральф неизменно прикладывал худой указательный палец к губам, стоило упомянуть ее имя. Зато мистер Бентлинг оказался темой поистине неисчерпаемой. Ральф способен был обсуждать его с Генриеттой часами. Обсуждение протекало достаточно горячо, так как они по обыкновению не сходились во мнении: Ральф, забавы ради, настаивал на том, что милейший экс-гвардеец сущий Макиавелли. В этом споре Каспар Гудвуд не мог принять участие, но, когда гость и хозяин остались наедине, у них нашлось немало предметов для беседы. Следует, однако, отметить – удалившаяся только что дама не принадлежала к их числу: Каспар готов был заранее признать за мисс Стэкпол все ее несомненные достоинства, но к этому ему нечего было прибавить. И о миссис Озмонд они после первого упоминания говорить избегали – Каспар Гудвуд, как и Ральф, предвидел на этом пути слишком много подводных рифов. Ему бесконечно жаль было этого недюжинного человека, ему тягостно было видеть этого приятного, несмотря на все его чудачества, джентльмена, для которого ничего уже нельзя сделать. Но Каспар Гудвуд был не из тех, кто сидит сложа руки, он и здесь нашел себе дело, продолжая навещать Ральфа в Hфtel de Paris. Изабелле казалось, что она очень умно распорядилась излишним присутствием Каспара Гудвуда. Она придумала ему занятие, приставила хранителем к Ральфу. У нее возникла даже мысль заставить его отправиться с ее кузеном на север, как только позволит погода; лорд Уорбертон привез Ральфа в Рим, пусть Каспар Гудвуд увезет его. В этом была отрадная симметрия; к тому же теперь она жаждала всей душой, чтобы Ральф уехал. Изабелла жила в вечном страхе, что он умрет у нее на глазах, и была в ужасе от того, что это может произойти в гостинице, в двух шагах от ее дома, порог которого он так редко переступал. Ральф должен обрести вечный покой в дорогом ему отчем доме, в одной из глубоких сумрачных спален Гарденкорта, где по краям смутно поблескивающих окон густо вьется темный плющ. Для Изабеллы Гарденкорт стал теперь чем-то священным; ни одна глава ее прошлого не казалась ей такой невозвратимой. Когда она думала о проведенных там месяцах, к глазам ее подступали слезы. Изабелла, как я уже сказал, превозносила свое хитроумие, но никогда еще она не нуждалась в нем так, как сейчас, ибо одновременно произошло несколько событий, они обступили ее, они как бы бросали ей вызов. Прибыла из Флоренции графиня Джемини – прибыла со своими сундуками и туалетами, своим щебетом, своей лживостью, своей ветреностью и с вечно сопутствующим ей невообразимым списком любовников. Снова появился в Риме исчезнувший было куда-то – ни одна душа, даже Пэнси, не знала куда – Эдвард Розьер и засыпал ее длинными письмами, которые оставались безответными. Из Неаполя возвратилась мадам Мерль и сказала с непонятной улыбкой: «Помилуйте, куда вы девали Уорбертона?». Хотя ей-то какое до этого дело!
48
В последних числах февраля Ральф Тачит решился наконец возвратиться в Англию. У него были на это свей причины, в которые он не собирался никого посвящать, но, когда он упомянул о своем намерении сидевшей возле его дивана Генриетте Стэкпол, она подумала, что угадать их нетрудно. Однако воздержалась от рассуждений и просто сказала:
– Надеюсь, вы понимаете, что одному вам ехать нельзя.
– Я не собираюсь ехать один, – ответил Ральф. – Со мной будут люди.
– Кого вы разумеете под «людьми»? Слуг, которым вы платите?
– Ну, вообще-то говоря, – сказал Ральф шутливо, – они тоже человеческие существа.
– А есть среди них хотя бы одна женщина? – осведомилась мисс Стэкпол.
– Послушать вас, так можно вообразить, будто у меня дюжина слуг. Нет, субретки, признаюсь, я не держу.
– Вот что, – сказала невозмутимо Генриетта, – так ехать в Англию вам нельзя. Вы нуждаетесь в женской заботе.
– Я столько видел ее с вашей стороны за последние две недели, что мне надолго хватит.
– И все-таки ее было недостаточно. Пожалуй, я поеду с вами, – сказала Генриетта.
– Поедете со мной? – Ральф медленно привстал с дивана.
– Знаю, знаю, я вам не по вкусу, но хотите вы или нет, я с вами поеду. А сейчас вам лучше снова лечь.
Ральф несколько мгновений смотрел на нее, потом так же медленно опять опустился на диван.
– Вы очень мне по вкусу, – сказал он после короткой паузы.
Мисс Стэкпол рассмеялась, а это случалось с ней нечасто.
– Не думайте, что вам удастся так легко от меня откупиться. Я все равно с вами пседу и, более того, возьму на себя заботу о вас.
– Вы чудесная женщина, – сказал Ральф.
– Дайте мне сначала благополучно вас довезти, а потом уж говорите, что будет нелегко. Тем не менее ехать надо.
Прежде чем она ушла, Ральф еще раз спросил ее:
– Вы в самом деле хотите взять на себя заботу обо мне?
– Хочу попытаться.
– Тогда спешу поставить вас в известность, что покоряюсь. Да, да, покоряюсь.
Спустя несколько минут после ее ухода он громко расхохотался быть может, этим он и подтверждал свою покорность судьбе. Такое путешествие по Европе под присмотром мисс Стэкпол казалось Ральфу верхом нелепости, неопровержимым свидетельством отказа от всех обязательств, от всех усилий, а самое смешное было то, что оно представлялось ему заманчивым;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Вторая тема мисс Стэкпол была совсем иного толка: Генриетта рассказывала Изабелле последние новости о мистере Бентлинге. Год назад он приезжал в Соединенные Штаты, и она просто счастлива, что смогла оказать ему должное внимание. Она не знает, была ли ему радость от этой поездки, но берет на себя смелость утверждать, что польза была немалая: он уехал из Америки совсем другим человеком. У него открылись глаза, он увидел, что Англия это еще далеко не все. Он произвел почти на всех очень хорошее впечатление и подкупил удивительной простотой, а простота, как известно, англичанам не слишком свойственна. Нашлись, правда, люди, которые заподозрили его в притворстве; она не ручается, но, скорей всего, они имели в виду, что подобная простота не может быть ничем иным, кроме притворства. Иногда он буквально ошеломлял ее своими вопросами – то ли принимал всех горничных за фермерских дочек, то ли всех фермерских дочек за горничных, точно она не помнит. Он, по-видимому, был не в состоянии постичь всю грандиозность их системы образования; для него это просто было чересчур. Вообще он вел себя так, будто для него все слегка чересчур, будто он способен охватить лишь малую часть. Вот он и решил ограничиться гостиницами и речным судоходством. От гостиниц он пришел в полный восторг и увез с собой фотографии всех, в которых побывал. Но самый большой интерес проявил он к речным пароходам; казалось, ничего ему на свете не надо, только бы плавать на этих огромных судах. Они пропутешествовали вместе от Нью-Йорка до Милуоки, останавливаясь по пути во всех наиболее интересных городах, и перед тем, как двинуться дальше, он каждый раз ее спрашивал, нельзя ли им сесть на пароход. Как выяснилось, он мало смыслит в географии, почему-то он воображал, что Балтимор на западе, и все ждал, когда они доберутся до Миссисипи. Он, очевидно, не слыхал никогда, что в Америке, кроме Миссисипи, существуют другие реки, и Гудзон явился для него полной неожиданностью, хотя в конце концов он вынужден был признать, что Гудзон нисколько не уступает Рейну. Они провели немало приятных часов в железнодорожных салон-вагонах, причем он то и дело просил цветного проводника принести ему мороженого. Мистер Бентлинг никак не мог привыкнуть к мысли, что в поезде можно есть мороженое. В английских поездах, уж' конечно, ни мороженого, ни вееров, ни конфет нет и в помине. Он нашел, что жара у них неслыханная, и Генриетта выразила надежду, что большей жары ему нигде испытать не довелось. Сейчас он в Англии, отправился на охоту – «охота пуще неволи», сказала она ему. Развлечение, достойное наших американских краснокожих; сами-то мы давно уже забросили эти охотничьи забавы. В Англии, как видно, существует мнение, будто мы ходим с томагавками и украшаем себя перьями, но, право же, и то и другое больше под стать английским обычаям. Мистеру Бентлингу не удастся присоединиться к ней в Италии, но к тому времени, когда она вернется в Париж, он тоже предполагает туда приехать. Ему хочется снова увидеть Версаль, он поклонник старого r?gime. На этот счет они никогда не сойдутся; ей самой тем и нравится Версаль, что в нем сразу видно: старый rйgime сметен. От всех герцогов и маркизов не осталось и следа; ей очень запомнилось, как однажды, когда она была там, по залам расхаживали по меньшей мере пять американских семейств. Мистер Бентлинг мечтает, чтобы она снова занялась Англией: ему кажется, теперь она больше преуспеет, Англия, по его мнению, сильно изменилась за последние два-три года. Он собирается, как только она приедет, сразу же отправиться к своей сестре, леди Пензл, – и на этот раз приглашение не заставит себя ждать. Куда делось то первое приглашение, так, видно, навсегда и останется тайной.
Каспар Гудвуд появился наконец в палаццо Рокканера; предварительно он прислал Изабелле коротенькое письмецо, в котором просил разрешения прийти. Разрешение было ему тотчас же даровано: с шести часов вечера она нынче дома. Весь день она гадала, что побудило его приехать – на что он может надеяться? До сих пор он вел себя как человек, неспособный ни на какие компромиссы, которому подавай, что он просит, а другого ему ничего не надо. Радушие Изабеллы было, однако, образцовым, и, как оказалось, ей не составило труда притвориться счастливой – ровно настолько, чтобы его обмануть. По крайней мере она убеждена была – ей это удалось, и Гудвуду придется признать, что его ввели в заблуждение. Но, на ее взгляд, он не был этим разочарован, как был бы, по ее мнению, любой другой; он приехал в Рим не за тем, чтобы воспользоваться благоприятным случаем. Впрочем, она так и не поняла, зачем он приехал; он не счел нужным вдаваться в причины. Да и какие тут еще могли быть причины, кроме самой простой, – желания видеть ее. Иными словами, он приехал ради собственного удовольствия. Ухватившись за эту мысль, Изабелла развивала ее с немалым прилежанием; она была в восторге от своего умозаключения, позволившего ей похоронить призрак былых обид этого джентльмена. Если он приехал в Рим ради собственного удовольствия, о нем можно не тревожиться, ибо, если он стремится к удовольствиям, стало быть, залечил свою сердечную рану. Ну, а если он ее залечил, значит, все обстоит прекрасно, и ее ответственность на этом кончается. Правда, глядя на него, никто бы не сказал, что ему очень весело, но Каспар Гудвуд никогда ведь не отличался легкостью и непринужденностью; и однако он был доволен тем, что увидел, – так по крайней мере считала Изабелла. Он не удостаивал своим доверием Генриетту – это только она удостаивала его своим, поэтому Изабелла ни прямыми, ни окольными путями не могла узнать, что делается у него в душе. Он способен был вести разговор лишь на общие темы; ей припомнилось, как давным-давно она сказала о нем: «Мистер Гудвуд умеет разговаривать, но болтать не склонен». Вот и сейчас он не уклонялся от разговора, но явно не желал болтать, хотя, казалось бы, тем для болтовни в Риме достаточно. Конечно, она не могла надеяться, что его приезд упростит ее отношения с мужем: мистер Озмонд, как известно, не жаловал ее друзей, а мистер Гудвуд только потому и мог рассчитывать на его внимание, что числился самым давним ее другом. Да, он ее старый друг – больше она ничего не могла сказать о нем, сведя таким образом все факты к этому ничего не говорящему обобщению. Она вынуждена была представить его Гилберту; нельзя было не пригласить его на обед, на ее четверги, которыми она так теперь тяготилась, но за которые стоял горой ее муж не столько потому, что можно кого-то позвать на них, сколько потому, что можно не позвать.
Мистер Гудвуд являлся по четвергам исправно, с торжественным видом, рано; по-видимому, он относился к ним с величайшей серьезностью. Минутами у Изабеллы бывали вспышки раздражения: ну почему он так педантичен? По ее мнению, он просто обязан был знать, до какой степени она не знает, что ей с ним делать. Но она никак не назвала бы его тупым; нет, он ни в коей мере не был туп, а был всего лишь невероятно честен. А когда человек так честен, это отличает его чуть ли не от всех остальных людей, и волей-неволей приходится быть с ним честной тоже. Она пришла к этому выводу именно тогда, когда возомнила, будто ей удалось убедить его, что она самая беззаботная женщина на свете. Он никогда не высказывал сомнений на этот счет, никогда не задавал ей щекотливых вопросов. С Озмондом против всякого ожидания они поладили. Озмонд терпеть не мог, когда на него в чем-то рассчитывали, он испытывал в таких случаях непреодолимую потребность вас разочаровать. Исходя из этого принципа, он и проникся, потехи ради, симпатией к этому прямолинейному бостонцу, к которому, безусловно, должен был бы проявить холодность. Он спросил Изабеллу, не хотел ли и мистер Гудвуд жениться на ней, и выразил удивление, что она не была к нему более благосклонна. Ведь лучше ничего и придумать нельзя, это все равно что жить под сенью высокой колокольни, которая отбивает часы и там, в вышине, удивительным образом сотрясает воздух. Озмонд заявил, что ему положительно нравится разговаривать с большим Гудвудом; сначала, правда, приходится нелегко, надо карабкаться по бесконечным ступеням крутой лестницы до самого верха, но, когда вы туда уже взобрались, перед вами открываются просторы и вас обдает свежим ветром. У Озмонда, как известно, было немало достоинств, и он милостиво услаждал ими Каспара Гудвуда. Изабелла видела, что мистер Гудвуд лучшего мнения о ее муже, чем ему хотелось бы: в то утро во Флоренции у нее создалось впечатление, что никаким благоприятным впечатлениям он недоступен. Гилберт постоянно приглашал его обедать, и мистер Гудвуд выкуривал с ним послеобеденную сигару и даже выражал желание осмотреть его коллекцию. Гилберт сказал Изабелле, что ее друг большой оригинал; он так же надежен и такой же превосходной выделки, как английская дорожная сумка, – у него тьма ремешков и пряжек, которым нет сносу, и отменный патентованный замок. Каспар Гудвуд пристрастился ездить верхом по Кампании и посвящал этому занятию много часов, поэтому Изабелла видела его обычно лишь по вечерам. И как-то вечером она обратилась к нему с просьбой оказать ей услугу.
– Не знаю, впрочем, вправе ли я просить вас об услуге? – с улыбкой сказала она.
– Кто же тогда вправе, если не вы? – ответил он. – Я дал вам когда-то заверения, каких больше не давал никому.
Услуга состояла в том, что он должен был навестить ее больного кузена Ральфа, который в полном одиночестве лежал в H?tel de Paris, и проявить к нему живое участие. Мистер Гудвуд никогда его не видел, но, наверное, знает, кто этот бедняга; если она не ошибается, Ральф пригласил его когда-то погостить в Гарденкорте. Каспар Гудвуд помнил прекрасно это приглашение, и хотя предполагалось, что он не принадлежит к числу людей, наделенных воображением, у него оказалось его достаточно, чтобы поставить себя на место несчастного джентльмена, который лежит смертельно больной в римской гостинице. Он отправился в H?tel de Paris и, когда его провели к владельцу Гарденкорта, обнаружил там сидящую возле его дивана мисс Стэкпол. В отношениях этой леди с Ральфом Тачитом произошла неожиданная перемена. Изабелла не просила ее пойти его навестить, но, услыхав, что он болен, она сама сейчас же к нему явилась и с тех пор навещала его ежедневно на правах заклятого врага. «О да, мы с ней такие враги, что нас водой не разольешь», – говаривал Ральф и обвинял ее без всякого стеснения – без стеснения, но не выходя из границ шутки, – что она является с целью замучить его до смерти. На самом же деле они стали большими друзьями, и Генриетта никак не могла понять, отчего он ей раньше не нравился. Ральфу же она всегда нравилась, он и прежде ни минуты не сомневался, что она – отличный товарищ. Они болтали обо всем на свете и ни в чем не сходились – обо всем, кроме Изабеллы; Ральф неизменно прикладывал худой указательный палец к губам, стоило упомянуть ее имя. Зато мистер Бентлинг оказался темой поистине неисчерпаемой. Ральф способен был обсуждать его с Генриеттой часами. Обсуждение протекало достаточно горячо, так как они по обыкновению не сходились во мнении: Ральф, забавы ради, настаивал на том, что милейший экс-гвардеец сущий Макиавелли. В этом споре Каспар Гудвуд не мог принять участие, но, когда гость и хозяин остались наедине, у них нашлось немало предметов для беседы. Следует, однако, отметить – удалившаяся только что дама не принадлежала к их числу: Каспар готов был заранее признать за мисс Стэкпол все ее несомненные достоинства, но к этому ему нечего было прибавить. И о миссис Озмонд они после первого упоминания говорить избегали – Каспар Гудвуд, как и Ральф, предвидел на этом пути слишком много подводных рифов. Ему бесконечно жаль было этого недюжинного человека, ему тягостно было видеть этого приятного, несмотря на все его чудачества, джентльмена, для которого ничего уже нельзя сделать. Но Каспар Гудвуд был не из тех, кто сидит сложа руки, он и здесь нашел себе дело, продолжая навещать Ральфа в Hфtel de Paris. Изабелле казалось, что она очень умно распорядилась излишним присутствием Каспара Гудвуда. Она придумала ему занятие, приставила хранителем к Ральфу. У нее возникла даже мысль заставить его отправиться с ее кузеном на север, как только позволит погода; лорд Уорбертон привез Ральфа в Рим, пусть Каспар Гудвуд увезет его. В этом была отрадная симметрия; к тому же теперь она жаждала всей душой, чтобы Ральф уехал. Изабелла жила в вечном страхе, что он умрет у нее на глазах, и была в ужасе от того, что это может произойти в гостинице, в двух шагах от ее дома, порог которого он так редко переступал. Ральф должен обрести вечный покой в дорогом ему отчем доме, в одной из глубоких сумрачных спален Гарденкорта, где по краям смутно поблескивающих окон густо вьется темный плющ. Для Изабеллы Гарденкорт стал теперь чем-то священным; ни одна глава ее прошлого не казалась ей такой невозвратимой. Когда она думала о проведенных там месяцах, к глазам ее подступали слезы. Изабелла, как я уже сказал, превозносила свое хитроумие, но никогда еще она не нуждалась в нем так, как сейчас, ибо одновременно произошло несколько событий, они обступили ее, они как бы бросали ей вызов. Прибыла из Флоренции графиня Джемини – прибыла со своими сундуками и туалетами, своим щебетом, своей лживостью, своей ветреностью и с вечно сопутствующим ей невообразимым списком любовников. Снова появился в Риме исчезнувший было куда-то – ни одна душа, даже Пэнси, не знала куда – Эдвард Розьер и засыпал ее длинными письмами, которые оставались безответными. Из Неаполя возвратилась мадам Мерль и сказала с непонятной улыбкой: «Помилуйте, куда вы девали Уорбертона?». Хотя ей-то какое до этого дело!
48
В последних числах февраля Ральф Тачит решился наконец возвратиться в Англию. У него были на это свей причины, в которые он не собирался никого посвящать, но, когда он упомянул о своем намерении сидевшей возле его дивана Генриетте Стэкпол, она подумала, что угадать их нетрудно. Однако воздержалась от рассуждений и просто сказала:
– Надеюсь, вы понимаете, что одному вам ехать нельзя.
– Я не собираюсь ехать один, – ответил Ральф. – Со мной будут люди.
– Кого вы разумеете под «людьми»? Слуг, которым вы платите?
– Ну, вообще-то говоря, – сказал Ральф шутливо, – они тоже человеческие существа.
– А есть среди них хотя бы одна женщина? – осведомилась мисс Стэкпол.
– Послушать вас, так можно вообразить, будто у меня дюжина слуг. Нет, субретки, признаюсь, я не держу.
– Вот что, – сказала невозмутимо Генриетта, – так ехать в Англию вам нельзя. Вы нуждаетесь в женской заботе.
– Я столько видел ее с вашей стороны за последние две недели, что мне надолго хватит.
– И все-таки ее было недостаточно. Пожалуй, я поеду с вами, – сказала Генриетта.
– Поедете со мной? – Ральф медленно привстал с дивана.
– Знаю, знаю, я вам не по вкусу, но хотите вы или нет, я с вами поеду. А сейчас вам лучше снова лечь.
Ральф несколько мгновений смотрел на нее, потом так же медленно опять опустился на диван.
– Вы очень мне по вкусу, – сказал он после короткой паузы.
Мисс Стэкпол рассмеялась, а это случалось с ней нечасто.
– Не думайте, что вам удастся так легко от меня откупиться. Я все равно с вами пседу и, более того, возьму на себя заботу о вас.
– Вы чудесная женщина, – сказал Ральф.
– Дайте мне сначала благополучно вас довезти, а потом уж говорите, что будет нелегко. Тем не менее ехать надо.
Прежде чем она ушла, Ральф еще раз спросил ее:
– Вы в самом деле хотите взять на себя заботу обо мне?
– Хочу попытаться.
– Тогда спешу поставить вас в известность, что покоряюсь. Да, да, покоряюсь.
Спустя несколько минут после ее ухода он громко расхохотался быть может, этим он и подтверждал свою покорность судьбе. Такое путешествие по Европе под присмотром мисс Стэкпол казалось Ральфу верхом нелепости, неопровержимым свидетельством отказа от всех обязательств, от всех усилий, а самое смешное было то, что оно представлялось ему заманчивым;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93