Культура - 6


Аннотация
Со средним инициалом, как Иэн М. Бэнкс, знаменитый автор «Осиной фабрики», «Вороньей дороги», «Бизнеса», «Улицы отчаяния» и других полюбившихся отечественному читателю романов не для слабонервных публикует свою научную фантастику.
«Инверсии» – это новый вариант «Трудно быть богом», по-бэнксовски и со стереоэффектом. Действие разворачивается на планете, пережившей катастрофический метеорный дождь; в двух соперничающих государствах на стыке Средневековья и Возрождения, причем фокусами парадоксально перекрещивающихся сюжетных линий, с кровавыми заговорами и коварными интригами, служат придворный лекарь одного властителя и личный телохранитель другого.
Впервые на русском языке!
Иэн Бэнкс
Инверсии
Мишель посвящается
ПРОЛОГ
Эгоизм – вот единственный грех. Так сказала доктор. Когда она впервые сформулировала это соображение, я был еще очень молод, а потому, призадумавшись ненадолго, поразился глубине ее мысли.
И только много позже, когда я достиг средних лет, а ее уже давно не было с нами, я начал подозревать, что верно как раз обратное. Я хочу сказать, что в каком-то смысле эгоизм – единственная истинная добродетель, а потому этот самый эгоизм в конечном счете нейтрален (поскольку противоположности взаимно уничтожаются) и даже бессмыслен, если брать его вне того стержня, что именуется нравственным содержанием. В последующие годы – в годы моей зрелости, если угодно, или старости, если хотите, – я, хотя и не без внутреннего сопротивления, снова начал уважать точку зрения доктора и стал соглашаться с ней (по крайней мере временно) в том, что эгоизм – корень почти всех зол, если не всех.
Я, конечно же, всегда знал, что она имела в виду: когда мы ставим свои интересы выше интересов других, мы, скорее всего, будем поступать плохо, и вина всегда остается виной независимо от того, что за преступление совершено – стащил ли ребенок монетку из кошелька матери или император устраивает геноцид. В том и другом случае (и во всех промежуточных) мы говорим: наше удовольствие значит для нас куда больше, чем все неприятности или переживания, которые вы можете испытать из-за наших поступков. Иными словами, наши желания важнее ваших страданий.
В зрелые годы я выдвинул против этого такое возражение: только потакая своим желаниям, только пытаясь получить то, что доставляет нам удовольствие, что приятно по своей сути, мы создаем богатство, уют, счастье и то, что добрый доктор назвала бы туманным, обобщающим словом «прогресс».
Но в конечном счете я вынужден был признаться самому себе, что хотя мое возражение, возможно, и несет в себе зерно истины, оно недостаточно всеобъемлюще, чтобы полностью перечеркнуть утверждение доктора, и хотя эгоизм иногда может быть добродетелью, по своей природе это скорее грех или непосредственная причина греха.
Нам не нравится думать, что мы ошибаемся, мы предпочитаем говорить, что нас просто неправильно понимают. И грешить мы, конечно, не грешим, просто принимаем трудные решения и выполняем их. Мы хотим, чтобы наши поступки судил мистический, божественно бесчеловечный суд по имени Провидение, надеясь, что он согласится с нами как в нашей самооценке, так и в оценке нашей вины, или, иначе говоря, нашего поведения.
Я подозреваю, что добрый доктор (как видите, я и ей даю оценку, называя таким словом) не верила в Провидение. Я никогда толком не знал, во что она верит, хотя и был всегда убежден, что какая-то вера у нее есть. Возможно, невзирая на все ее слова об эгоизме, верила она только в себя и больше ни во что. Возможно, она верила в тот Прогресс, о котором говорила, а может быть, на какой-то странный, чуждый нам манер, она верила в нас, в людей, с которыми жила и которых любила, так, как не верили в себя мы сами.
Сделались ли мы лучше от общения с нею? Я думаю, несомненно, да. Из каких побуждений она действовала так – из корыстных или бескорыстных? Я полагаю, по большому счету это не имеет никакого значения, разве что для ее душевного покоя. Научила она меня еще и вот чему: ты есть то, что ты делаешь. Провидение (или Прогресс, или Будущее, или любой другой суд, кроме нашей совести) судит нас по тому, что мы делали, а не по тому, что думали.
И поэтому изложенное ниже являет собой избранную хронику наших деяний. За одну часть моей истории я могу поручиться, поскольку сам был ее свидетелем. Что же касается другой части, то ее подлинность я гарантировать не могу. Я натолкнулся на ее исходную версию по чистой случайности, много времени спустя после того, как случились описанные в ней события. И хотя я думаю, что она представляет собой интересную перекличку с той историей, в которой участвую я, здесь она присутствует как некий художественный изыск, а не как плод углубленных размышлений и исследований. И все же я думаю, что две эти истории связаны и рассматривать их вместе гораздо более осмысленно, чем по отдельности. Я думаю, нет никаких сомнений, что те времена были загадочными. Географически загадка была разделена, но, в конце концов, тогда почти все было разделено. Разделение – единственное, что тогда обеспечивало порядок.
В своих записках я пытался не высказывать суждений, но должен признаться, я питаю надежду, что это сделает Читатель (ведь его можно назвать своего рода Провидением), который не станет плохо думать о нас. Я с готовностью признаю, что мной руководило (в особенности, когда я исправлял и дополнял записки моего прежнего «я», а также облагораживал язык и грамматику моего сорассказчика) желание предстать перед Читателем в лучшем свете, а это, конечно же, эгоистическое желание. Но все же я надеюсь, что эгоизм такого рода может послужить на благо по той простой причине, что иначе эта хроника вообще не увидела бы света.
И еще раз: пусть читатель сам решает, был бы этот последний исход наилучшим или нет.
Достаточно. Молодой, довольно серьезный человек горит желанием обратиться к нам:
1. ДОКТОР
Хозяин, это случилось вечером третьего дня южного посевного сезона – помощник главного палача пришел к доктору, чтобы сопроводить ее в потайную камеру, где ждал его начальник.
Я сидел в гостиной докторской квартиры и с помощью ступки и пестика перетирал компоненты одного из докторских снадобий. Я так увлекся этим занятием, что не сразу услышал громкий и настойчивый стук в дверь; ринувшись к ней, я опрокинул небольшую курильницу. Этим объяснялась и задержка, с которой я ответил на стук, и проклятия, которые, возможно, были услышаны Юнуром, помощником палача. Эти проклятия адресовались вовсе не ему, я не спал и не был выпивши. Надеюсь, мой добрый хозяин поверит мне, что бы ни говорил этот тип Юнур, которого, как ни крути, ни прямым, ни надежным человеком не назовешь.
В это вечернее время доктор, как обычно, находилась в своем кабинете. Я вошел в лабораторию, где стоят два больших шкафа с порошками, кремами, мазями, вытяжками и различными инструментами, необходимыми в ее профессии. Здесь же находятся два стола, на которых расположились всевозможные горелки, спиртовки, реторты и сосуды. Случается, доктор принимает здесь и пациентов, и тогда комната становится операционной. Пока дурно пахнущий Юнур ждал в гостиной, вытирая нос грязным рукавом и оглядываясь, словно прикидывал, что бы стянуть, я прошел через лабораторию и постучал в дверь кабинета, который служит доктору также спальней.
– Элф?
– Да, хозяйка.
– Входи.
Я услышал хлопок – закрылась тяжелая книжка – и улыбнулся себе самому.
В кабинете было темно и сладко пахло цветками истры, листья которой доктор по обыкновению сжигала в подвешенных к потолку курильницах. Я, конечно же, знал устройство докторского кабинета до мелочей (знал благодаря вдохновенному предвидению и практической смекалке моего хозяина лучше, чем она могла вообразить), но у доктора есть привычка оставлять где попало стулья, табуретки и подставки, чтобы лазать по книжным стеллажам, а потому мне пришлось чуть ли не на ощупь идти туда, где слабый огонек свечи указывал на ее присутствие – она сидела за столом перед тщательно занавешенным окном. Сидела на своем стуле, прямо, вытягивая спину и протирая глаза. На столе лежал ее дневник – книжища толщиной в кулак и размером с предплечье. Книжища эта была закрыта на замок, но даже в сумерках я заметил, что цепочка застежки еще раскачивается. Из открытой чернильницы торчала ручка. Доктор зевнула и поправила изящную цепочку у себя на шее – на цепочке у нее висит ключ от дневникового замка.
Из моих многочисленных отчетов хозяин знает, что, по моему мнению, доктор ведет записи о случившемся с ней здесь, в Гаспиде, для своих соотечественников в Дрезене, откуда она родом.
Доктор явно хочет сохранить свои записи в тайне. Но иногда забывает, что я нахожусь в комнате; обычно это случается, когда она дает мне задание найти какую-нибудь ссылку в одной из книг ее богатейшей библиотеки и я некоторое время бесшумно занимаюсь этим. Из того немногого, что мне удавалось углядеть в ее дневнике, я пришел к выводу, что пишет она не всегда на гаспидианском или имперском (хотя встречаются пассажи и на этих двух), а использует порой алфавит, о котором я понятия не имею.
Видимо, мой хозяин рассчитывает предпринять шаги, чтобы выяснить у других выходцев из Дрезена, пишет ли доктор в этих случаях на дрезенском или нет, а потому при любой возможности я пытаюсь запомнить как можно больше из того, что записано в дневнике. В тот день, однако, мне не представилось случая заглянуть на эти страницы, но я уверен, что она опять делала записи. Но я не теряю надежды принести моему хозяину больше пользы в этом смысле и потому снова покорнейше сообщаю, что временное изъятие дневника позволит опытному слесарю открыть его, не повредив замка, а это поможет снять хорошую копию ее секретных записок и решить наконец эту проблему. Это можно сделать без труда, когда доктор находится в других помещениях дворца, а еще лучше – где-нибудь в городе, или когда она принимает ванну, что случается довольно часто, причем продолжительность ванн растет (как-то, когда она в очередной раз занималась этим, я вытащил из ее медицинского саквояжа скальпель, который теперь уже доставлен моему хозяину; добавлю, что сделал я это сразу же после нашего посещения больницы для бедняков, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из тамошних). Однако в этом отношении я, конечно, полагаюсь на мудрое суждение хозяина.
Доктор нахмурилась, посмотрев на меня.
– Ты дрожишь, – сказала она.
Я и в самом деле дрожал, потому что внезапное появление помощника палача кого угодно выведет из равновесия. Доктор бросила взгляд мимо меня, на двери операционной, которые я оставил открытыми, чтобы Юнур мог слышать наши голоса и не натворил бы гадостей, какие наверняка замышлял.
– Кто это? – спросила она.
– Кого вы имеете в виду, хозяйка? – спросил я, глядя, как она закрывает чернильницу крышечкой.
– Мне показалось, там кто-то кашлянул.
– Ах, это. Это Юнур, помощник допрашивателя. Он пришел за вами.
– И куда он собирается меня отвести?
– В потайную камеру. За вами послал мастер Ноли-ети.
Несколько мгновений она молча смотрела на меня.
– Главный палач, – спокойно сказала она и кивнула. – Значит, у меня неприятности, Элф? – спросила она, кладя руку на толстую кожаную обложку дневника, словно пытаясь предоставить или получить защиту.
– Нет-нет. Вы должны взять свой медицинский саквояж. И лекарства. – Я оглянулся на операционную, в которую попадал свет из гостиной. Оттуда послышался кашель, похожий на тот, каким обычно напоминают о нетерпеливом ожидании. – Думаю, дело срочное, – прошептал я.
– Так ты, значит, думаешь, что главный палач Нолиети простудился? – спросила доктор, поднимаясь и надевая свою длинную жакетку, которая висела на спинке стула.
Я помог ей справиться с рукавами.
– Нет, хозяйка, я думаю, они, видимо, допрашивают кого-то, и он, гм-м, неважно себя чувствует.
– Понимаю, – сказал она, засовывая ноги в сапоги, а потом выпрямляясь.
Меня снова, в который уже раз, поразила внешность доктора. Она высока для женщины, правда, не слишком, и хотя широковата в плечах, мне случалось видеть торговок рыбой и вязальщиц сетей, которые производили гораздо более внушительное впечатление. Но самое выдающееся в ней, пожалуй, это осанка, то, как она держится.
Как-то раз (после одной из бесчисленных ванн) мне довелось мельком увидеть ее соблазнительные формы: в тонкой сорочке, спиной к источнику света, она шла из одной комнаты в другую, оставляя за собой шлейф густого благоухающего воздуха. Руки были подняты – она обматывала полотенцем свои влажные волосы, рыжие и длинные. Видел я и как она танцует в вечернем платье на роскошных дворцовых празднествах – легко и свободно, с самым невинным выражением (точно благородная девица на выданье); признаюсь, что я испытывал к ней физическое влечение, какое может испытывать мужчина (молодой и не только) к женщине такой здоровой и прекрасной наружности. И в то же время в ее манере держаться есть что-то такое, что я (думаю, вместе с большинством других мужчин) нахожу отталкивающим, даже слегка угрожающим. Причиной тому, вероятно, некая бесстыжая откровенность в ее осанке плюс подозрение, что, хотя она на словах безоговорочно признает общепринятое и очевидное превосходство мужчин, вытекающее из природных обстоятельств, делает она это с каким-то непозволительным юмором, отчего у нас, мужчин, возникает обескураживающее чувство, будто она относится к нам снисходительно.
Доктор наклонилась над столом, раздвинула занавеси и открыла ставни, впустив в комнату вечернее сияние Зигена. В слабом свете из окон я увидел тарелочку с галетами и сыром – на краю стола, за дневником. На этой же тарелочке лежал ее старый, видавший виды кинжал, с масляными следами на тупом лезвии.
Она взяла нож, облизнула клинок, а потом, чмокнув губами, вытерла носовым платком и засунула за голенище правого сапога.
– Ну, идем, – сказала она. – Нехорошо заставлять ждать главного палача.
– Неужели это и в самом деле необходимо? – спросила доктор, глядя на повязку для глаз в грязной руке помощника допрашивателя. На нем поверх нечистой рубахи был длинный кожаный передник (какие носят мясники) в кровавых пятнах и мешковатые засаленные брюки. Черную повязку он вытащил из глубокого кармана в переднике.
Юнур ухмыльнулся, демонстрируя неровный ряд гнилых, обесцвеченных зубов и черные дыры там, где зубов уже не было. Доктор поморщилась. У нее самой зубы такие ровные, что, увидев их в первый раз, я, понятно, решил, что это безупречно выполненный протез.
– Правила, – сказал Юнур, глядя на грудь доктора. Она запахнула свою длиннополую жакетку. – Вы иностранка, – сказал он ей.
– Иностранка, – весомо сказала она Юнуру, – которая почти каждый день держит в своих руках жизнь короля.
– Не важно, – сказал этот тип, пожимая плечами. Он шмыгнул носом и собрался было вытереться повязкой, потом, увидев гримасу на лице доктора, передумал и снова воспользовался рукавом. – Таков приказ. Нужно поторопиться. – И он оглянулся на дверь.
Мы были у перехода к нижним уровням дворца. Коридор позади нас был связан с почти неиспользуемым проходом за кухнями западного крыла и винными погребами. Через узкий круговой колодец впереди по коридору пробивался сумеречный, сероватый свет, в котором можно было разглядеть нас и металлические двери; чуть дальше тускло горели две свечи.
– Хорошо, – сказала доктор. Она чуть подалась вперед и стала демонстративно разглядывать повязку и руки Юнура. – Только эту повязку я не надену, а ту, что надену, завязывать буду сама. – Она повернулась ко мне и вытащила чистый платок из кармана своего плаща. – Вот.
– Но… – начал было Юнур, однако в этот момент где-то за обшарпанными коричневыми дверями раздался звон, и помощник допрашивателя вздрогнул. Он отвернулся, сыпля проклятиями и засовывая повязку себе в карман.
Я повязал надушенный платок на глаза доктору, а Юнур тем временем отпер дверь. В одной руке я нес саквояж доктора, а другой – придерживал ее саму, ведя в коридор за дверями и по уходящим вниз бесконечной спиралью ступеням и через другие двери и проходы в потайную камеру, где ждал господин Нолиети. На полпути где-то впереди снова раздался звон, и я почувствовал, как доктор вздрогнула, а ее ладонь стала влажной. Должен признаться, что и мои нервы были натянуты.
Мы вошли в потайную камеру через низкую дверь, наклоняясь, чтобы не удариться о притолоку (я положил руку на голову доктора, чтобы она пригнулась; волосы на ощупь были шелковистыми и гладкими). Здесь пахло чем-то едким, мерзким и сверх того – горелой плотью. Я словно утратил контроль над своим дыханием – запахи проникали в ноздри, а оттуда – в легкие.
Высокое просторное помещение освещалось пестрой коллекцией древних масляных ламп, которые отбрасывали нездоровый сине-зеленый свет на множество разных бочек, бадей, столов и всевозможных инструментов и емкостей (некоторые имели форму человеческого тела), разглядывать внимательно которые я совсем не желал, хотя мои широко открытые глаза тянулись к ним, как цветы тянутся к солнцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39