Вскоре из ворот появился дядюшка Керим и направился к их дому. Адхам поспешил навстречу со словами приветствия. Поздоровавшись, дядюшка Керим сказал:
– Господин интересуется, что задержало Хумама.
– Мы сами не знаем, где он. Мы даже подумали, что он у вас,– в полном отчаянии откликнулась Умейма.
– Господин спрашивает, что его задержало?
– Спаси его Господь! Чует мое сердце недоброе,– взмолилась Умейма.
Дядюшка Керим ушел… У Умеймы затряслась голова, предвещая близящуюся истерику. Адхам, видя это, отвел Умейму в ее комнату, где плакали маленькие дети, и приказал:
– Не выходи отсюда. Я приведу тебе его. Только смотри не выходи никуда!
С этими словами Адхам вернулся во двор, где прямо на земле сидел Кадри.
Адхам подошел к нему, нагнулся и тихо сказал:
– Расскажи мне все, что тебе известно о Хумаме. Кадри резко вскинул голову, но что-то помешало ему ответить.
– Говори, Кадри, что ты сделал с братом?
– Ничего,– еле слышно проговорил Кадри.
Тогда Адхам снова вошел в лачугу, затем появился, держа в руке фонарь, зажег его и поставил на свою тележку. Свет фонаря упал на лицо Кадри. Вглядевшись в лицо сына, Адхам почувствовал страх: черты Кадри были искажены невыразимой мукой.
В этот момент из комнаты раздался голос Умеймы, но, так как одновременно кричали малыши, было невозможно разобрать ни слова. Адхам не выдержал:
– Не кричи, старая! Умри, если хочешь, но молча!
Он вновь принялся разглядывать сына. Как вдруг руки его затряслись… Он схватил Кадри за рукав галабеи и в ужасе крикнул:
– Кровь! Что это? Кровь брата?!
Кадри взглянул на свой рукав и невольно сжался, в отчаянии опустив голову. Этим жестом он выдал себя. Ухватив сына за ворот, Адхам заставил его подняться и с несвойственной ему грубостью вытолкал со двора. Мрак, застилавший его глаза, был чернее окружающей ночи.
21.
Отец толкал его по направлению к пустыне, говоря:
– Пойдем в обход, чтобы не проходить мимо дома Идриса.
Кадри шел как пьяный под тяжестью отцовской руки, вцепившейся в его плечо. Адхам, не замедляя шага, спросил – голос его напоминал голос дряхлого старика:
– Ты ударил его? Скажи, чем ты его ударил? В каком состоянии ты его бросил?
Кадри молчал. Рука Адхама была тяжела, но Кадри не чувствовал ее тяжести. Его мучила другая боль, которую он не мог высказать. Единственное, чего он желал, чтобы солнце больше никогда не взошло.
– Пожалей меня, расскажи!.. Хотя ты не знаешь, что такое жалость. Я обрек себя на мучения, дав тебе жизнь, и вот уже двадцать лет меня преследует проклятие. К чему просить милосердия у того, кому оно неведомо!
Не выдержав, Кадри разразился рыданиями. Плечо его, которое судорожно сжимали пальцы Адхама, задергалось. Он так дрожал, что его дрожь передалась отцу.
– Это и есть твой ответ? – спросил Адхам.– Но почему, Кадри? Как ты смог? Признавайся сейчас, пока еще не взошло солнце, пока ты не взглянул на себя при свете дня!
– Я не хочу, чтобы наступал день,– пролепетал Кадри.
– Да, мы люди тьмы. Для нас не взойдет солнце. Я думал, что зло живет в лачуге Идриса, а оно у нас в крови. Тот гогочет, напивается, буянит. Мы же убиваем друг друга… О боже! Ты что, убил брата?
– Нет!
– Где же он?
– Я не хотел его убивать!
– Значит, он убит?!
Кадри еще горше заплакал. Адхам только сильнее сжал его плечо. Значит, Хумам убит. Лучший из всех, любимец деда. Убит, как будто и не было его. Если бы не ужасная боль, не поверил бы в случившееся.
Тем временем они добрались до большой скалы, и Адхам спросил сына:
– Где ты оставил его, преступник?
Вместо ответа Кадри подошел к тому месту, где закопал брата, и остановился.
– Где же он? Я ничего не вижу!
– Я похоронил его здесь,– едва слышно проговорил Кадри.
– Похоронил?!
Адхам вынул из кармана коробок спичек, зажег одну и стал осматривать землю. Он заметил свежевскопанное место и возле него след от тела, которое волокли по песку. Адхам застонал от невыносимой муки. Дрожащими руками он стал раскапывать песок и копал до тех пор, пока пальцы его не коснулись головы Хумама. Адхам погрузил руки в песок, взял сына под мышки и осторожно вытащил тело. Опустился возле него на колени, положив руки ему на голову, и закрыл глаза – живое воплощение отчаяния и горя.
– Сорок лет моей жизни кажутся мне нелепостью, когда я стою на коленях перед твоим телом, сынок, глубоко вздохнув, – проговорил он.
Внезапно Адхам поднял взгляд на Кадри, стоявшего напротив него. Его захлестнула волна слепой ненависти.
– Ты на собственной спине отнесешь Хумама домой!
Кадри испуганно отшатнулся, но отец, обойдя тело Хумама, быстро подошел к нему и схватил за руку.
– Неси брата!
– Я не могу,– простонал Кадри.
– А убить ты смог?!
– Я не в силах, отец!
– Не называй меня отцом! У убийцы брата нет ни отца, ни матери, ни брата!
– Не могу…
– Убийца на себе должен почувствовать тяжесть убитого им.
Адхам еще крепче вцепился Кадри в руку. Кадри попытался высвободиться, но Адхам, не ослабляя хватки, другой рукой надавал ему затрещин. Кадри покорно терпел побои, не пытаясь увернуться, даже не охнул от боли. Обессилев, Адхам сказал:
– Не теряй времени. Мать ждет нас. Кадри вздрогнул при упоминании о матери.
– Позволь мне скрыться! – взмолился он. Но Адхам подтолкнул его к трупу брата.
– Давай поднимай! Понесем вместе! Адхам нагнулся и взял Хумама под мышки, а Кадри обхватил его ноги. Вдвоем они подняли тело и медленно пошли к дому. Адхам углубился в свои мрачные думы и не замечал ничего вокруг, он даже перестал чувствовать душевную боль. Кадри же, наоборот, страдал невыносимо, сердце его бешено колотилось, руки дрожали. Запах могильной земли бил ему в ноздри, холод, исходивший от трупа, леденил руки. Было очень темно, и только на горизонте, там, где находились жилые кварталы, светились огни… Кадри остановился в изнеможении и сказал отцу:
– Я понесу его один!
Он взвалил тело Хумама себе на плечи и, сопровождаемый Адхамом, побрел к дому.
22.
Подойдя к лачуге, Адхам и Кадри услышали обеспокоенный голос Умеймы:
– Ну что, нашли его?
Адхам строгим голосом приказал ей не выходить из комнаты, а сам остановился, пропуская вперед Кадри. Но Кадри замер у порога, не в силах его переступить. Отец жестом велел ему войти.
– Я не смею встретиться с ней, прошептал Кадри.
– Ты посмел сделать нечто более ужасное!
– Нет! Это ужаснее! – покачал головой Кадри, не двигаясь с места.
Тогда Адхам силой заставил Кадри войти в комнату, где находилась Умейма. Сам же кинулся к жене и, закрыв ей рот ладонью, заглушил готовый вырваться крик.
– Не кричи, старая! Я не хочу, чтоб нас кто-нибудь слышал. Будем страдать молча. Надо вытерпеть эту боль. Мы с тобой породили это зло, и проклятье лежит на всех нас.
Адхам крепко зажал Умейме рот. Она пыталась вырваться, укусить его руку, но не смогла. Ей не хватало дыхания, силы оставили ее, и она потеряла сознание. Кадри все так же стоял в полном молчании, держа на руках тело брата, и, чтобы не смотреть на мать, безотрывно глядел на фонарь. Адхам подошел к нему, помог уложить Хумама на постель, бережно прикрыл тело. Кадри смотрел на брата, на постель, на которой они долгие годы спали вдвоем, и понимал, что ему больше нет места в этом доме… Гут Умейма пошевелила головой, приходя в себя, затем открыла глаза. Адхам поспешил к ней.
– Только не кричи! Умейма попыталась встать, и Адхам помог ей подняться, но, увидев, что она готова кинуться на тело сына, удержал ее. Подчинившись его воле, Умейма скорбно вздохнула, вцепилась себе в волосы и стала вырывать их прядь за прядью. Адхам не остановил ее и лишь заметил:
– Делай что хочешь, только молча. Умейма тихо причитала:
– Сыночек… Сыночек…
– Это только его труп… У нас нет больше сына… А вот его убийца! Если хочешь, убей его!– сказал Адхам.
Ударив себя по щекам, Умейма прохрипела, обращаясь к Кадри:
– Ты хуже дикого зверя!
Кадри молча опустил голову, а Адхам с яростью произнес:
– Этого нельзя простить! Убийца не может оставаться в живых! Справедливость требует отмщения!
– Вчера еще у нас была светлая надежда,– рыдала Умейма.– Мы говорили ему: «Иди!» А он отказался. Почему он не ушел?! Если бы он не был таким благородным, добрым, милосердным, он бы ушел и остался жив. Где же возмездие? Как ты смог, жестокосердый? Ты не сын мне больше, а я тебе не мать!
Кадри снова промолчал, но про себя подумал: «Я убил его один раз, а он убивает меня каждую секунду. Я уже мертв. Кто сказал, что я живой?»
– Что мне сделать с тобой? – сурово спросил его Адхам.
– Ты же сказал, что я не должен жить,– спокойно ответил Кадри.
– Как тебе пришло в голову убить его? – тихо спросила Умейма.
– Что толку причитать? Я готов понести любую кару. Мне легче умереть, чем выносить такие страдания! – в отчаянии воскликнул Кадри.
– Но ты и нашу жизнь сделал хуже смерти,– зло проговорил Адхам.
Умейма не переставала бить себя по щекам и тяжело вздыхать.
– Я не хочу так жить! Лучше похороните меня вместе с сыном. Почему ты не даешь мне оплакать его? – причитала она.
– Я опасаюсь не за твое горло,– ответил ей Адхам,– я боюсь, как бы нас не услышал сатана!
– А хоть бы и услышал! – воскликнул Кадри.– Мне все безразлично!
Вдруг снаружи послышался голос Идриса:
– Брат мой, Адхам, иди сюда, несчастный! Все оцепенели. Но Адхам крикнул в ответ:
– Иди к себе! Не смей ко мне приставать! А Идрис продолжал:
– Зло убивает зло. Ваше горе избавило вас от моего гнева. Забудем наши распри. Мы оба страдаем. Ты потерял дорогого сына, а я – единственную дочь. Дети были нашим утешением в изгнании, но их не стало. Иди сюда, бедняга, давай пожалеем друг друга.
Итак, значит, тайна раскрыта. Но каким образом? Только сейчас Умейма испугалась за Кадри.
– Твое злоречие,– проговорил Адхам,– не задевает меня. Что оно в сравнении с моими страданиями!
– Злоречие? – укоряюще сказал Идрис.– Ты ведь не знаешь, как я плакал, когда увидел тебя извлекающим тело сына из ямы, которую вырыл Кадри.
– Проклятый шпион! – вскипел Адхам.
– Я плакал не только об убитом, но и об убийце. Я сказал себе: «Бедный Адхам! В одну ночь он потерял двух сыновей».
Тут Умейма заголосила, уже не обращая ни на кого внимания, а Кадри бросился к выходу. Адхам поспешил за ним.
– Я не хочу терять обоих! – стенала Умейма.
Кадри кинулся было на Идриса, но Адхам оттолкнул его, а сам встал перед Идрисом и с вызовом сказал:
– Предупреждаю, не вмешивайся в наши дела!
– Глупец! – спокойно произнес Идрис.– Ты не понимаешь, кто твой друг, а кто – враг. Ты готов драться с собственным братом, чтобы защитить убийцу твоего сына.
– Уходи прочь!..
– Ну что же, прими мои соболезнования и до скорой встречи,– проговорил, хихикнув, Идрис и скрылся в темноте…
Адхам повернулся к Кадри, но того уже не было. Он увидел лишь Умейму, которая стояла рядом с ним и спрашивала, куда делся Кадри. Адхам, вглядываясь в окружающий мрак, громко позвал:
– Кадри, Кадри, где ты?!
Ему, как эхо, вторил голос Идриса: «Кадри! Кадри! Где ты?..»
23.
Хумама похоронили на кладбище в Баб ан-Наср. На похороны пришло много народу – все, кто знал Адхама, такие же торговцы, как он сам, а также его постоянные покупатели, уважавшие Адхама за мягкий нрав и вежливое обращение. Идрис не только явился без приглашения на похороны и шагал вместе со всеми в похоронной процессии, но и после погребения стоял со скорбным видом, принимал соболезнования в качестве дяди умершего. Адхам негодовал, глядя на него, но молча терпел его присутствие. В похоронах участвовали и футуввы, и люди, занимавшиеся сомнительными делами: жулики, воры, разбойники. Когда тело опускали в могилу, Идрис, стоявший рядом с Адхамом, говорил ему слова утешения, а Адхам скрепя сердце молча стискивал зубы, и только слезы градом катились из глаз его. Умейма била себя по щекам, голосила, каталась по земле. Когда все наконец разошлись, Адхам, обращаясь к Идрису, спросил:
– Существует ли предел твоей жестокости?!
– О чем ты говоришь, мой бедный брат? – притворно удивился Идрис.
– Я не знал, что ты так жестокосерден, хотя всегда плохо думал о тебе. Ведь смерть – конец всему. Над чем же злорадствовать?
– В горе ты утратил свою обычную вежливость, но я прощаю тебя,– проговорил Идрис, ударяя ладонью о ладонь и выражая этим жестом отчаяние от того, что чувства его истолкованы столь неверно.
– Когда же ты наконец поймешь, что нас уже давно ничто не связывает? Помилуй Бог, разве ты мне не брат?! Эти узы нельзя расторгнуть!
– Идрис! Неужели тебе мало того, что ты со мной сделал?
– Твое горе – причина твоей грубости! Но мы оба несчастны. Ты потерял Хумама и Кадри, а я – Хинд. У великого Габалауи остались лишь внук– убийца и внучка-распутница. И все же тебе легче, ведь у тебя есть еще дети, они заменят тебе ушедших.
– Неужели ты завидуешь мне? – печально спросил Адхам.
– Идрис завидует Адхаму?! – удивился Идрис. Если не понесешь ты кары, равной твоим злодеяниям, мир рухнет!
– Рухнет, непременно рухнет…
И потянулись дни, полные уныния и печали. Скорбь подорвала здоровье Умеймы, она сильно исхудала. За несколько лет Адхам, казалось, состарился больше, чем за всю долгую жизнь. Оба страдали от физического недуга и душевных мук. И вот настал день, когда болезнь окончательно взяла верх. Супруги уже не могли подняться с постели. Умейма с младшими детьми оставалась во внутренней комнате, Адхам – в комнате старших сыновей. Проходил день, наступала ночь, но они не зажигали лампы. Адхам довольствовался светом луны, проникавшим в комнату через дверь. Он то дремал, то пробуждался, находясь все время на грани между бодрствованием и забытьём… Как-то до него донесся насмешливый голос Идриса:
– Не нуждаешься ли ты в помощи?
Сердце у Адхама сжалось, но он ничего не ответил. Он ненавидел часы, когда Идрис выходил на свою вечернюю прогулку.
– Люди! Будьте свидетелями моей доброты и его невежливости! – выкрикнул на прощание Идрис, после чего удалился, напевая:
Втроем отправились мы на охоту в горы, Один пал жертвой страсти, второго сгубили друзья…
…Глаза Адхама наполнились слезами. Этот злодей еще насмехается. Дерется, убивает, плюет на людские пересуды, своевольничает, творит все, что на ум взбредет, и ничуть не раскаивается, сотрясая небеса наглым хохотом. Ему доставляет удовольствие издеваться над слабыми, он вечно торчит на похоронах и распевает песни на кладбище. Я на краю могилы, а ему хоть бы что. Убитый похоронен, убийца пропал, и мы оплакиваем обоих. Детский смех затих в нашей хижине в эти мрачные дни, дни слез и печали. Боль гложет мое бренное тело. За что такие муки? Где мои светлые мечты?
…Адхаму вдруг показалось, что он слышит шарканье ног, тяжелые шаги, пробудившие в нем смутные воспоминания, неуловимые и ускользающие, как аромат чего-то знакомого, но давно забытого. Он повернул голову и увидел, что дверь отворяется, дверной проем заполняется чьим-то огромным телом. Он удивленно раскрыл глаза… Стон надежды и отчаяния вырвался из его груди. Не веря своим глазам, он прошептал:
– Отец?!
До слуха его донесся старческий голос:
– Добрый вечер, Адхам!
Адхам не сдержал слез. Он хотел приподняться, но у него не было сил. Радость, какой он не испытывал уже двадцать лет, охватила его. Дрожащим от волнения голосом Адхам сказал:
– Я не могу поверить!
– Ты совершил ошибку, и ты плачешь…
– Провинность моя велика, но и наказание непомерно. Ведь даже самые презренные твари, обреченные на муку, не теряют надежды заслужить прощение, – сквозь слезы проговорил Адхам.
– Так ты учишь меня мудрости?!
– Прости, отец. Горе ожесточило мое сердце. Болезнь измучила меня. Даже овцам моим грозит гибель!
– Хорошо, что еще беспокоишься о своих овцах!
– Ты простил меня? – с надеждой спросил Адхам.
– Да! – помолчав, ответил Габалауи.
– Слава Аллаху! – дрожа всем телом, воскликнул Адхам.– Еще недавно я был на краю пропасти от отчаяния!
– Вот я и пришел…
– Да, это как пробуждение после кошмара.
– Потому что ты хороший сын. Вздохнув, Адхам сказал:
– Я дал жизнь убийце и его жертве.
– Мертвый не воскреснет. Чего ты хочешь?
– Когда-то я мечтал петь песни в саду, но сегодня меня уже ничто не радует!
– Имением будут владеть твои потомки.
– Хвала Аллаху!
– Не утомляй себя и постарайся уснуть,– сказал Габалауи, уходя…
***
Почти одновременно умерли Умейма и Адхам, а вслед за ними и Идрис. Выросли дети. После долгих скитаний вернулись Кадри и Хинд со своим потомством. Все дети росли бок о бок, вступали в брак между собой, плодились. Благодаря доходам от имения поселение разрасталось. Так возникла наша улица. И все живущие на ней – потомки тех, первых.
ГАБАЛЬ
24.
Дома на нашей улице стоят в два ряда, один напротив другого. Начинаются они у Большого дома и тянутся до самой Гамалийи. Но Большой дом, задняя стена которого выходит на пустыню, остается открытым со всех сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Господин интересуется, что задержало Хумама.
– Мы сами не знаем, где он. Мы даже подумали, что он у вас,– в полном отчаянии откликнулась Умейма.
– Господин спрашивает, что его задержало?
– Спаси его Господь! Чует мое сердце недоброе,– взмолилась Умейма.
Дядюшка Керим ушел… У Умеймы затряслась голова, предвещая близящуюся истерику. Адхам, видя это, отвел Умейму в ее комнату, где плакали маленькие дети, и приказал:
– Не выходи отсюда. Я приведу тебе его. Только смотри не выходи никуда!
С этими словами Адхам вернулся во двор, где прямо на земле сидел Кадри.
Адхам подошел к нему, нагнулся и тихо сказал:
– Расскажи мне все, что тебе известно о Хумаме. Кадри резко вскинул голову, но что-то помешало ему ответить.
– Говори, Кадри, что ты сделал с братом?
– Ничего,– еле слышно проговорил Кадри.
Тогда Адхам снова вошел в лачугу, затем появился, держа в руке фонарь, зажег его и поставил на свою тележку. Свет фонаря упал на лицо Кадри. Вглядевшись в лицо сына, Адхам почувствовал страх: черты Кадри были искажены невыразимой мукой.
В этот момент из комнаты раздался голос Умеймы, но, так как одновременно кричали малыши, было невозможно разобрать ни слова. Адхам не выдержал:
– Не кричи, старая! Умри, если хочешь, но молча!
Он вновь принялся разглядывать сына. Как вдруг руки его затряслись… Он схватил Кадри за рукав галабеи и в ужасе крикнул:
– Кровь! Что это? Кровь брата?!
Кадри взглянул на свой рукав и невольно сжался, в отчаянии опустив голову. Этим жестом он выдал себя. Ухватив сына за ворот, Адхам заставил его подняться и с несвойственной ему грубостью вытолкал со двора. Мрак, застилавший его глаза, был чернее окружающей ночи.
21.
Отец толкал его по направлению к пустыне, говоря:
– Пойдем в обход, чтобы не проходить мимо дома Идриса.
Кадри шел как пьяный под тяжестью отцовской руки, вцепившейся в его плечо. Адхам, не замедляя шага, спросил – голос его напоминал голос дряхлого старика:
– Ты ударил его? Скажи, чем ты его ударил? В каком состоянии ты его бросил?
Кадри молчал. Рука Адхама была тяжела, но Кадри не чувствовал ее тяжести. Его мучила другая боль, которую он не мог высказать. Единственное, чего он желал, чтобы солнце больше никогда не взошло.
– Пожалей меня, расскажи!.. Хотя ты не знаешь, что такое жалость. Я обрек себя на мучения, дав тебе жизнь, и вот уже двадцать лет меня преследует проклятие. К чему просить милосердия у того, кому оно неведомо!
Не выдержав, Кадри разразился рыданиями. Плечо его, которое судорожно сжимали пальцы Адхама, задергалось. Он так дрожал, что его дрожь передалась отцу.
– Это и есть твой ответ? – спросил Адхам.– Но почему, Кадри? Как ты смог? Признавайся сейчас, пока еще не взошло солнце, пока ты не взглянул на себя при свете дня!
– Я не хочу, чтобы наступал день,– пролепетал Кадри.
– Да, мы люди тьмы. Для нас не взойдет солнце. Я думал, что зло живет в лачуге Идриса, а оно у нас в крови. Тот гогочет, напивается, буянит. Мы же убиваем друг друга… О боже! Ты что, убил брата?
– Нет!
– Где же он?
– Я не хотел его убивать!
– Значит, он убит?!
Кадри еще горше заплакал. Адхам только сильнее сжал его плечо. Значит, Хумам убит. Лучший из всех, любимец деда. Убит, как будто и не было его. Если бы не ужасная боль, не поверил бы в случившееся.
Тем временем они добрались до большой скалы, и Адхам спросил сына:
– Где ты оставил его, преступник?
Вместо ответа Кадри подошел к тому месту, где закопал брата, и остановился.
– Где же он? Я ничего не вижу!
– Я похоронил его здесь,– едва слышно проговорил Кадри.
– Похоронил?!
Адхам вынул из кармана коробок спичек, зажег одну и стал осматривать землю. Он заметил свежевскопанное место и возле него след от тела, которое волокли по песку. Адхам застонал от невыносимой муки. Дрожащими руками он стал раскапывать песок и копал до тех пор, пока пальцы его не коснулись головы Хумама. Адхам погрузил руки в песок, взял сына под мышки и осторожно вытащил тело. Опустился возле него на колени, положив руки ему на голову, и закрыл глаза – живое воплощение отчаяния и горя.
– Сорок лет моей жизни кажутся мне нелепостью, когда я стою на коленях перед твоим телом, сынок, глубоко вздохнув, – проговорил он.
Внезапно Адхам поднял взгляд на Кадри, стоявшего напротив него. Его захлестнула волна слепой ненависти.
– Ты на собственной спине отнесешь Хумама домой!
Кадри испуганно отшатнулся, но отец, обойдя тело Хумама, быстро подошел к нему и схватил за руку.
– Неси брата!
– Я не могу,– простонал Кадри.
– А убить ты смог?!
– Я не в силах, отец!
– Не называй меня отцом! У убийцы брата нет ни отца, ни матери, ни брата!
– Не могу…
– Убийца на себе должен почувствовать тяжесть убитого им.
Адхам еще крепче вцепился Кадри в руку. Кадри попытался высвободиться, но Адхам, не ослабляя хватки, другой рукой надавал ему затрещин. Кадри покорно терпел побои, не пытаясь увернуться, даже не охнул от боли. Обессилев, Адхам сказал:
– Не теряй времени. Мать ждет нас. Кадри вздрогнул при упоминании о матери.
– Позволь мне скрыться! – взмолился он. Но Адхам подтолкнул его к трупу брата.
– Давай поднимай! Понесем вместе! Адхам нагнулся и взял Хумама под мышки, а Кадри обхватил его ноги. Вдвоем они подняли тело и медленно пошли к дому. Адхам углубился в свои мрачные думы и не замечал ничего вокруг, он даже перестал чувствовать душевную боль. Кадри же, наоборот, страдал невыносимо, сердце его бешено колотилось, руки дрожали. Запах могильной земли бил ему в ноздри, холод, исходивший от трупа, леденил руки. Было очень темно, и только на горизонте, там, где находились жилые кварталы, светились огни… Кадри остановился в изнеможении и сказал отцу:
– Я понесу его один!
Он взвалил тело Хумама себе на плечи и, сопровождаемый Адхамом, побрел к дому.
22.
Подойдя к лачуге, Адхам и Кадри услышали обеспокоенный голос Умеймы:
– Ну что, нашли его?
Адхам строгим голосом приказал ей не выходить из комнаты, а сам остановился, пропуская вперед Кадри. Но Кадри замер у порога, не в силах его переступить. Отец жестом велел ему войти.
– Я не смею встретиться с ней, прошептал Кадри.
– Ты посмел сделать нечто более ужасное!
– Нет! Это ужаснее! – покачал головой Кадри, не двигаясь с места.
Тогда Адхам силой заставил Кадри войти в комнату, где находилась Умейма. Сам же кинулся к жене и, закрыв ей рот ладонью, заглушил готовый вырваться крик.
– Не кричи, старая! Я не хочу, чтоб нас кто-нибудь слышал. Будем страдать молча. Надо вытерпеть эту боль. Мы с тобой породили это зло, и проклятье лежит на всех нас.
Адхам крепко зажал Умейме рот. Она пыталась вырваться, укусить его руку, но не смогла. Ей не хватало дыхания, силы оставили ее, и она потеряла сознание. Кадри все так же стоял в полном молчании, держа на руках тело брата, и, чтобы не смотреть на мать, безотрывно глядел на фонарь. Адхам подошел к нему, помог уложить Хумама на постель, бережно прикрыл тело. Кадри смотрел на брата, на постель, на которой они долгие годы спали вдвоем, и понимал, что ему больше нет места в этом доме… Гут Умейма пошевелила головой, приходя в себя, затем открыла глаза. Адхам поспешил к ней.
– Только не кричи! Умейма попыталась встать, и Адхам помог ей подняться, но, увидев, что она готова кинуться на тело сына, удержал ее. Подчинившись его воле, Умейма скорбно вздохнула, вцепилась себе в волосы и стала вырывать их прядь за прядью. Адхам не остановил ее и лишь заметил:
– Делай что хочешь, только молча. Умейма тихо причитала:
– Сыночек… Сыночек…
– Это только его труп… У нас нет больше сына… А вот его убийца! Если хочешь, убей его!– сказал Адхам.
Ударив себя по щекам, Умейма прохрипела, обращаясь к Кадри:
– Ты хуже дикого зверя!
Кадри молча опустил голову, а Адхам с яростью произнес:
– Этого нельзя простить! Убийца не может оставаться в живых! Справедливость требует отмщения!
– Вчера еще у нас была светлая надежда,– рыдала Умейма.– Мы говорили ему: «Иди!» А он отказался. Почему он не ушел?! Если бы он не был таким благородным, добрым, милосердным, он бы ушел и остался жив. Где же возмездие? Как ты смог, жестокосердый? Ты не сын мне больше, а я тебе не мать!
Кадри снова промолчал, но про себя подумал: «Я убил его один раз, а он убивает меня каждую секунду. Я уже мертв. Кто сказал, что я живой?»
– Что мне сделать с тобой? – сурово спросил его Адхам.
– Ты же сказал, что я не должен жить,– спокойно ответил Кадри.
– Как тебе пришло в голову убить его? – тихо спросила Умейма.
– Что толку причитать? Я готов понести любую кару. Мне легче умереть, чем выносить такие страдания! – в отчаянии воскликнул Кадри.
– Но ты и нашу жизнь сделал хуже смерти,– зло проговорил Адхам.
Умейма не переставала бить себя по щекам и тяжело вздыхать.
– Я не хочу так жить! Лучше похороните меня вместе с сыном. Почему ты не даешь мне оплакать его? – причитала она.
– Я опасаюсь не за твое горло,– ответил ей Адхам,– я боюсь, как бы нас не услышал сатана!
– А хоть бы и услышал! – воскликнул Кадри.– Мне все безразлично!
Вдруг снаружи послышался голос Идриса:
– Брат мой, Адхам, иди сюда, несчастный! Все оцепенели. Но Адхам крикнул в ответ:
– Иди к себе! Не смей ко мне приставать! А Идрис продолжал:
– Зло убивает зло. Ваше горе избавило вас от моего гнева. Забудем наши распри. Мы оба страдаем. Ты потерял дорогого сына, а я – единственную дочь. Дети были нашим утешением в изгнании, но их не стало. Иди сюда, бедняга, давай пожалеем друг друга.
Итак, значит, тайна раскрыта. Но каким образом? Только сейчас Умейма испугалась за Кадри.
– Твое злоречие,– проговорил Адхам,– не задевает меня. Что оно в сравнении с моими страданиями!
– Злоречие? – укоряюще сказал Идрис.– Ты ведь не знаешь, как я плакал, когда увидел тебя извлекающим тело сына из ямы, которую вырыл Кадри.
– Проклятый шпион! – вскипел Адхам.
– Я плакал не только об убитом, но и об убийце. Я сказал себе: «Бедный Адхам! В одну ночь он потерял двух сыновей».
Тут Умейма заголосила, уже не обращая ни на кого внимания, а Кадри бросился к выходу. Адхам поспешил за ним.
– Я не хочу терять обоих! – стенала Умейма.
Кадри кинулся было на Идриса, но Адхам оттолкнул его, а сам встал перед Идрисом и с вызовом сказал:
– Предупреждаю, не вмешивайся в наши дела!
– Глупец! – спокойно произнес Идрис.– Ты не понимаешь, кто твой друг, а кто – враг. Ты готов драться с собственным братом, чтобы защитить убийцу твоего сына.
– Уходи прочь!..
– Ну что же, прими мои соболезнования и до скорой встречи,– проговорил, хихикнув, Идрис и скрылся в темноте…
Адхам повернулся к Кадри, но того уже не было. Он увидел лишь Умейму, которая стояла рядом с ним и спрашивала, куда делся Кадри. Адхам, вглядываясь в окружающий мрак, громко позвал:
– Кадри, Кадри, где ты?!
Ему, как эхо, вторил голос Идриса: «Кадри! Кадри! Где ты?..»
23.
Хумама похоронили на кладбище в Баб ан-Наср. На похороны пришло много народу – все, кто знал Адхама, такие же торговцы, как он сам, а также его постоянные покупатели, уважавшие Адхама за мягкий нрав и вежливое обращение. Идрис не только явился без приглашения на похороны и шагал вместе со всеми в похоронной процессии, но и после погребения стоял со скорбным видом, принимал соболезнования в качестве дяди умершего. Адхам негодовал, глядя на него, но молча терпел его присутствие. В похоронах участвовали и футуввы, и люди, занимавшиеся сомнительными делами: жулики, воры, разбойники. Когда тело опускали в могилу, Идрис, стоявший рядом с Адхамом, говорил ему слова утешения, а Адхам скрепя сердце молча стискивал зубы, и только слезы градом катились из глаз его. Умейма била себя по щекам, голосила, каталась по земле. Когда все наконец разошлись, Адхам, обращаясь к Идрису, спросил:
– Существует ли предел твоей жестокости?!
– О чем ты говоришь, мой бедный брат? – притворно удивился Идрис.
– Я не знал, что ты так жестокосерден, хотя всегда плохо думал о тебе. Ведь смерть – конец всему. Над чем же злорадствовать?
– В горе ты утратил свою обычную вежливость, но я прощаю тебя,– проговорил Идрис, ударяя ладонью о ладонь и выражая этим жестом отчаяние от того, что чувства его истолкованы столь неверно.
– Когда же ты наконец поймешь, что нас уже давно ничто не связывает? Помилуй Бог, разве ты мне не брат?! Эти узы нельзя расторгнуть!
– Идрис! Неужели тебе мало того, что ты со мной сделал?
– Твое горе – причина твоей грубости! Но мы оба несчастны. Ты потерял Хумама и Кадри, а я – Хинд. У великого Габалауи остались лишь внук– убийца и внучка-распутница. И все же тебе легче, ведь у тебя есть еще дети, они заменят тебе ушедших.
– Неужели ты завидуешь мне? – печально спросил Адхам.
– Идрис завидует Адхаму?! – удивился Идрис. Если не понесешь ты кары, равной твоим злодеяниям, мир рухнет!
– Рухнет, непременно рухнет…
И потянулись дни, полные уныния и печали. Скорбь подорвала здоровье Умеймы, она сильно исхудала. За несколько лет Адхам, казалось, состарился больше, чем за всю долгую жизнь. Оба страдали от физического недуга и душевных мук. И вот настал день, когда болезнь окончательно взяла верх. Супруги уже не могли подняться с постели. Умейма с младшими детьми оставалась во внутренней комнате, Адхам – в комнате старших сыновей. Проходил день, наступала ночь, но они не зажигали лампы. Адхам довольствовался светом луны, проникавшим в комнату через дверь. Он то дремал, то пробуждался, находясь все время на грани между бодрствованием и забытьём… Как-то до него донесся насмешливый голос Идриса:
– Не нуждаешься ли ты в помощи?
Сердце у Адхама сжалось, но он ничего не ответил. Он ненавидел часы, когда Идрис выходил на свою вечернюю прогулку.
– Люди! Будьте свидетелями моей доброты и его невежливости! – выкрикнул на прощание Идрис, после чего удалился, напевая:
Втроем отправились мы на охоту в горы, Один пал жертвой страсти, второго сгубили друзья…
…Глаза Адхама наполнились слезами. Этот злодей еще насмехается. Дерется, убивает, плюет на людские пересуды, своевольничает, творит все, что на ум взбредет, и ничуть не раскаивается, сотрясая небеса наглым хохотом. Ему доставляет удовольствие издеваться над слабыми, он вечно торчит на похоронах и распевает песни на кладбище. Я на краю могилы, а ему хоть бы что. Убитый похоронен, убийца пропал, и мы оплакиваем обоих. Детский смех затих в нашей хижине в эти мрачные дни, дни слез и печали. Боль гложет мое бренное тело. За что такие муки? Где мои светлые мечты?
…Адхаму вдруг показалось, что он слышит шарканье ног, тяжелые шаги, пробудившие в нем смутные воспоминания, неуловимые и ускользающие, как аромат чего-то знакомого, но давно забытого. Он повернул голову и увидел, что дверь отворяется, дверной проем заполняется чьим-то огромным телом. Он удивленно раскрыл глаза… Стон надежды и отчаяния вырвался из его груди. Не веря своим глазам, он прошептал:
– Отец?!
До слуха его донесся старческий голос:
– Добрый вечер, Адхам!
Адхам не сдержал слез. Он хотел приподняться, но у него не было сил. Радость, какой он не испытывал уже двадцать лет, охватила его. Дрожащим от волнения голосом Адхам сказал:
– Я не могу поверить!
– Ты совершил ошибку, и ты плачешь…
– Провинность моя велика, но и наказание непомерно. Ведь даже самые презренные твари, обреченные на муку, не теряют надежды заслужить прощение, – сквозь слезы проговорил Адхам.
– Так ты учишь меня мудрости?!
– Прости, отец. Горе ожесточило мое сердце. Болезнь измучила меня. Даже овцам моим грозит гибель!
– Хорошо, что еще беспокоишься о своих овцах!
– Ты простил меня? – с надеждой спросил Адхам.
– Да! – помолчав, ответил Габалауи.
– Слава Аллаху! – дрожа всем телом, воскликнул Адхам.– Еще недавно я был на краю пропасти от отчаяния!
– Вот я и пришел…
– Да, это как пробуждение после кошмара.
– Потому что ты хороший сын. Вздохнув, Адхам сказал:
– Я дал жизнь убийце и его жертве.
– Мертвый не воскреснет. Чего ты хочешь?
– Когда-то я мечтал петь песни в саду, но сегодня меня уже ничто не радует!
– Имением будут владеть твои потомки.
– Хвала Аллаху!
– Не утомляй себя и постарайся уснуть,– сказал Габалауи, уходя…
***
Почти одновременно умерли Умейма и Адхам, а вслед за ними и Идрис. Выросли дети. После долгих скитаний вернулись Кадри и Хинд со своим потомством. Все дети росли бок о бок, вступали в брак между собой, плодились. Благодаря доходам от имения поселение разрасталось. Так возникла наша улица. И все живущие на ней – потомки тех, первых.
ГАБАЛЬ
24.
Дома на нашей улице стоят в два ряда, один напротив другого. Начинаются они у Большого дома и тянутся до самой Гамалийи. Но Большой дом, задняя стена которого выходит на пустыню, остается открытым со всех сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48