Идрис вскричал с угрозой:
– Не тебе говорить, Ридван! Ты предатель брата, трусливый сын, ничтожество, покупающее свое благополучие ценой чести и братства.
Ридван испуганно пробормотал:
Людям нет дела до наших размолвок. Идрис захохотал:
– Людям известен ваш позор. Если бы они не были столь трусливы, для этой свадьбы не нашлось бы ни единого музыканта или певца.
Ридван твердо и решительно произнес:
– Отец доверил нам брата, и мы не дадим его в обиду. Идрис снова захохотал и насмешливо спросил:
– В состоянии ли ты защитить самого себя, не то что сына рабыни?
– Где твое благоразумие, брат? Только оно позволит тебе вернуться в дом.
– Ты лжец! И знаешь, что ты лжец…. Ридван с грустью промолвил:
– Я не стану отвечать на твои упреки, но пропусти свадьбу с миром.
Вместо ответа Идрис ринулся на толпу, как разъяренный бык. Он размахивал своей дубинкой, разбивал ею фонари, раскалывал барабаны, разбрасывал во все стороны цветы. Люди в испуге кинулись врассыпную, как песок под ветром. А Ридван, Аббас и Джалиль встали плечом к плечу и загородили собой Адхама. Идрис еще пуще разъярился:
– Презренные, из-за хлеба и похлебки вы защищаете того, кого ненавидите…
И набросился на них. Они отражали его удары своими палками, но сами ударов не наносили и постепенно отступали назад. Внезапно Идрис бросился между ними, стараясь добраться до Адхама. Люди, глядевшие на эту сцену из окон домов, громко закричали, Адхам, готовясь защищаться, воскликнул:
– Идрис, я не враг тебе, образумься! Идрис поднял было палку, но тут громкий голос возвестил: «Габалауи!», а Ридван, обращаясь к Идрису, прошептал:
– Отец идет.
Идрис отпрыгнул в сторону, оглянулся и увидел Габалауи, приближавшегося в окружении слуг с факелами в руках. Он заскрежетал зубами и издевательски крикнул отцу:
– Скоро я подарю тебе внука, сына распутницы. То-то ты порадуешься.
И кинулся бежать по направлению к Гамалийе. Люди расступились, давая ему дорогу, и вскоре он исчез в темноте. Габалауи приблизился к месту, где стояли братья. Под тысячами устремленных на него взглядов он старался казаться спокойным. Властным тоном сказал:
– Продолжайте же свадьбу.
Фонарщики вернулись на свои места. Вновь ударили барабаны, запели флейты, зазвучали голоса певцов, возобновились танцы, свадебное шествие тронулось в путь.
До утра не спал Большой дом, до утра продолжалось пиршественное веселье. Когда Адхам вошел в свою комнату, из окон которой виднелись пустыня и холм Мукаттам, Умейма стояла возле зеркала. Лицо ее все еще было закрыто белым покрывалом. Одурманенный вином и гашишем, Адхам еле держался на ногах. Собрав последние силы, он подошел к девушке, поднял покрывало и открыл ее лицо, которое в этот миг показалось ему особенно прекрасным. Адхам наклонил голову и нашел губами полные губы Умеймы, потом заплетающимся языком пробормотал:
– Что значат все печали по сравнению со сладостью этой минуты… Нетвердыми шагами направился к постели и упал поперек нее, не сняв ни платья, ни сапог. А Умейма глядела на его отражение в зеркале и улыбалась нежно и сочувственно.
5.
В Умейме Адхам нашел неведомое ему доселе счастье. По простоте душевной он всех оповестил о том, что счастлив, и это стало для братьев темой бесконечных анекдотов.
Каждый раз, заканчивая молитву, Адхам простирал руки вверх и восклицал: «Слава ниспослателю щедрот! За милость отца слава ему, за любовь супруги слава ему, за то, что вознес меня выше многих достойных, слава ему, за чудесный сад и за подругу-свирель слава ему!» Все женщины Большого дома в один голос называли Умейму примерной женой – она заботилась о муже, словно о сыне, была ласкова со свекровью и угождала ей во всем. Сам Адхам был преисполнен любви и нежности к жене. Если раньше дела по управлению имением отнимали у него часть времени, которое он мог бы провести за невинными забавами в саду, то теперь любовь заполнила собою все и ни для чего не оставила места. Один за другим текли счастливые дни, и это продолжалось гораздо дольше, чем предполагали насмешники Ридван, Аббас и Джалиль. Но время шло, и на смену бурной радости постепенно пришло успокоение. Так поток, который шумит, бурлит и пенится на порогах, в низине становится плавной рекой. Адхам вновь начал задумываться над многими вещами, вновь почувствовал цену времени, смену дня и ночи, понял, что беседа, даже самая приятная, теряет всякий смысл, если она продолжается до бесконечности. Он вспомнил о саде, своем неизменном приюте, и решил, что им не стоит пренебрегать. Все это совсем не означает, что сердце его охладело к Умейме – она по-прежнему владела им безраздельно, но у жизни свои законы, и человек познает их лишь опытом. Адхам вновь стал посиживать у ручья, любуясь цветами и птицами, наслаждаясь и отдыхая. Однажды в его уголок пришла Умейма, веселая и очень хорошенькая, села рядышком и заговорила:
– Я смотрела из окошка и думала, где ты задержался и почему не позвал меня с собой. Адхам улыбнулся:
– Боялся тебя утомить.
– Меня утомить? Но ведь я так люблю этот сад! Ты помнишь нашу первую встречу здесь, на этом самом месте? Он взял ее руку в свои, прислонил голову к стволу пальмы, устремил взгляд в небо, видневшееся сквозь ветви. А Умейма продолжала говорить о своей любви к саду. Он молчал, а она без умолку говорила, ибо ненавидела молчание с той же силой, с какой любила сад. Сначала она рассказывала о себе и о своей жизни. Потом перешла к последним сплетням в жизни Большого дома, в первую очередь к отношениям между женами Ридвана, Аббаса и Джалиля. Наконец она промолвила с упреком:
– Ты не слушаешь меня, Адхам! Адхам с улыбкой ответил:
– Что ты, радость моя!
– Но ты думаешь о чем-то другом…
Это была правда. Но, хотя Адхам не слишком обрадовался приходу жены, присутствие ее не было ему в тягость, и, если бы она захотела уйти, он стал бы искренне ее удерживать. Он воспринимал ее как неотделимую частицу самого себя. Поэтому он извиняющимся тоном сказал:
– Я люблю этот сад. Часы, проведенные здесь,– самое приятное воспоминание моей прошлой жизни. Его цветущие деревья, поющие птицы, журчащий ручей, наверное, знают меня не хуже, чем знаю их я. Я хочу, чтобы ты разделила со мной эту любовь. Смотрела ли ты когда-нибудь в небо сквозь ветви?
Умейма на мгновение подняла глаза, затем с улыбкой обратила их на мужа и сказала:
– Сад и правда красив. Неудивительно, что тебе в нем так хорошо.
Он почувствовал в ее словах скрытый упрек и поспешил добавить:
– Он был таким, пока я не знал тебя.
– А теперь?
Адхам нежно сжал руку жены:
– Твое присутствие оттеняет его очарование. Пристально глядя на мужа, Умейма произнесла:
– К счастью, сад не может тебя упрекнуть, когда ты покидаешь его ради меня.
Адхам засмеялся, привлек ее к себе, прижался губами к ее щеке. Потом спросил:
– Разве эти цветы не более достойны нашего внимания, чем жены братьев?
Умейма серьезно возразила:
– Цветы красивы, но жены твоих братьев без конца болтают о тебе, об управлении имением и о доверии к тебе отца, все время – с утра до вечера.
Адхам нахмурил брови:
– Чего им не хватает?
– Я боюсь, они тебя сглазят… Адхам воскликнул в сердцах:
– Будь проклято это имение! Оно забирает все мои силы, оно сделало братьев моими врагами, из-за него я лишился покоя! Да пропади оно пропадом… Умейма приложила палец к его губам.
– Не будь неблагодарным, Адхам. Управление имением – важное дело и может принести пользу, о какой ты даже не помышляешь.
– До сих пор оно приносило мне одни заботы. Достаточно вспомнить об Идрисе.
Умейма улыбнулась, но не оттого, что ей было весело, а желая скрыть встревоженное выражение своих глаз, и сказала:
– Взгляни на наше будущее так, как ты глядишь в небо, на деревья и на птиц.
С этого дня Умейма всегда сидела с Адхамом в саду. И редко молча. Но он не тяготился ею, привыкнув слушать ее вполслуха или вовсе не слушать. А под настроение брал свирель и начинал высвистывать какую-нибудь мелодию. Адхам был доволен жизнью и искренне считал себя счастливым. Даже выходки Идриса воспринимались теперь как нечто привычное. Только вот мать Адхама чувствовала себя все хуже и хуже. Ее мучили жестокие боли, и сердце Адхама разрывалось от жалости. Мать часто призывала его к себе, горячо благословляла и возносила Богу жаркие молитвы о благополучии сына. Однажды она сказала умоляюще: «Адхам, всегда проси Господа о том, чтобы он отвел от тебя зло и наставил на истинный путь». Она долго не отпускала его от себя и просила, перемежая мольбы стенаниями, помнить ее завет. В тяжких мучениях она скончалась на руках у сына. Адхам горько оплакивал мать. И Умейма оплакивала свекровь. Пришел Габалауи, долго смотрел в лицо покойной, потом бережно прикрыл его покрывалом, и в его суровых глазах светились тоска и грусть.
Не успел Адхам немного оправиться от горя и вернуться к обычному образу жизни, как его поразила непонятная перемена в поведении Умеймы. Началось с того, что она перестала сопровождать его в сад. К собственному удивлению, он обнаружил, что это его ничуть не обрадовало. Он спросил ее, в чем причина, Она сослалась на дела и усталость. Адхам заметил также, что она не отвечает на его ласки с прежней горячностью, а словно лишь терпит их, не желая обидеть мужа. Адхам встревожился. Что случилось? Он мог бы обращаться с ней построже, иногда ему и хотелось так поступить, но слабость Умеймы, ее бледность и явное желание ему угодить останавливали его. Временами она казалась печальной, временами растерянной, а однажды он даже уловил в ее взгляде враждебность, что одновременно рассердило и испугало его. Адхам сказал себе: «Потерплю еще немного – или все наладится, или я прогоню ее ко всем чертям!»
Войдя в покои отца с отчетом за месяц, Адхам почувствовал на себе испытующий взор и услышал вопрос:
– Что с тобой?
Адхам удивленно поднял голову.
– Ничего, отец.
Габалауи сощурил глаза и потребовал:
– Расскажи мне об Умейме.
Адхам не выдержал пронзительного взгляда отца, опустил глаза.
– Умейма здорова, все в порядке. Габалауи проговорил с раздражением:
– Будь откровенен.
Адхам немного помолчал, почти веря в то, что отец всеведущ, и наконец признался:
– Она очень переменилась. Похоже, она чуждается меня.
В глазах Габалауи появилось странное выражение, он спросил:
– Вы поссорились?
– Нет.
Габалауи удовлетворенно улыбнулся.
– Глупец, будь к ней особенно внимателен. И не ищи близости, пока она сама тебя не позовет. Скоро ты станешь отцом.
6.
Адхам сидел в конторе имения, принимая одного за другим новых арендаторов. Они выстроились перед ним в очередь, протянувшуюся через всю большую комнату. Когда наступил черед последнего, Адхам, не поднимая головы от своей конторской книги, спросил:
– Как твое имя, хозяин? И услышал в ответ:
– Идрис аль-Габалауи.
Адхам испуганно вскинул глаза и увидел перед собой брата. Он вскочил с места, готовясь защищаться, но его поразил какой-то новый, необычный облик Идриса: тот стоял тихо и смирно, одетый в лохмотья, и смотрел на брата грустным и открытым взглядом. Хотя зрелище это мгновенно вытеснило из души Адхама былую неприязнь, он не мог до конца поверить в мирные намерения братаи сказал тоном, в котором звучали предостережение и мольба одновременно:
– Идрис! Идрис склонил голову и проговорил с удивительной кротостью:
– Не бойся, я всего лишь гость в этом доме, если ты соблаговолишь принять меня.
Неужели эти робкие слова исходят от Идриса?! Неужели несчастья смирили его?! Но смирение его столь же огорчительно, как и его наглость. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Адхам пригласил Идриса сесть рядом с собой. Тот уселся, и некоторое время братья недоверчиво оглядывали друг друга. Наконец Идрис сказал:
– Я проник сюда в толпе арендаторов, чтобы иметь возможность поговорить с тобой наедине.
– Тебя никто не видел? – с тревогой спросил Адхам.
– Успокойся, меня не видел никто из живущих в доме.
– Я пришел не досаждать тебе, а в надежде на твою доброту.
Адхам опустил глаза, взволнованный словами брата, к лицу его прилила кровь.
Идрис же продолжал:
– Ты, наверное, удивлен тем, как я переменился. Наверное, спрашиваешь себя, куда делись его высокомерие и заносчивость. Так знай же, что на мою долю выпали страдания, вынести которые никому не под силу. И все же я пришел к тебе, потому что такой человек, как я, может поступиться гордостью только перед добротой.
– Да облегчит Господь твою участь,– пробормотал Адхам,– мысль о твоей судьбе и мне отравляла существование.
– Я должен был понять это с самого начала. Но гнев лишил меня разума, вино заставило забыть честь, а бродяжничество и скандалы чуть окончательно не убили во мне человека. Мог ли ты думать, что твой старший брат падет гак низко?!
– Да что ты! Ты был лучшим из братьев и благороднейшим из людей!
Голосом, полным горечи, Идрис промолвил:
– Мне жаль тех дней. Сегодня я только несчастный бедняга, скитающийся по миру с беременной женой на руках. Повсюду встречаю одни проклятия и добываю хлеб хитростью и силой.
– Твои слова надрывают мне сердце, брат.
– Прости, Адхам, мне давно известно твое добросердечие. Разве я не носил тебя младенцем на руках? Разве не был свидетелем твоей юности и твоего возмужания, не имел случая убедиться в твоем благородстве и душевной чистоте? Пусть будут прокляты злоба и гнев, где бы они ни проявились!
– Воистину так, брат.
Идрис глубоко вздохнул и задумчиво, словно сам себе, сказал:
– Сколько я причинил тебе зла! Его не искупят все беды, которые меня постигли и еще постигнут.
– Да простит тебе Господь. Знаешь, я не теряю надежды на твое возвращение в дом. Несмотря на гнев отца, я все же пытался говорить с ним о тебе.
Идрис улыбнулся, обнажив гнилые, желтые зубы.
– Я так и думал. Если есть надежда смягчить гнев отца, то под силу это только тебе.
Глаза Адхама заблестели.
– Благородство твоих слов для меня лучший советчик. Я думаю, уже настало время поговорить с отцом.
Идрис безнадежно покачал лохматой головой.
– Кто старше на день, опытнее на год, а я старше тебя на десять лет. Знай, что отец наш может простить все, кроме того, что его сделали всеобщим посмешищем. Он ни за что не простит меня, и мне нет надежды на возвращение в Большой дом.
Идрис, конечно, был прав, и эго только увеличивало неловкость и замешательство Адхама. Он грустно спросил:
– Что я могу для тебя сделать? Идрис снова улыбнулся.
– Не думай о том, чтобы помочь мне деньгами. Я знаю, что, как управитель имения, ты безукоризненно честен, и если протянешь мне руку помощи, то лишь из собственного кармана, а этого я не приму. Ты сегодня муж и завтра станешь отцом. Не бедность побудила меня прийти к тебе, меня привело желание покаяться в обидах, которые я тебе нанес, вернуть твою дружбу. И еще у меня есть к тебе просьба.
Адхам устремил на брата внимательные глаза.
– Скажи скорее, в чем она заключается.
Идрис придвинулся совсем близко к брату, словно боясь, что стены могут его услышать, и прошептал:
– Я хочу удостовериться в своем будущем после того, как погубил настоящее. Как и ты, я скоро стану отцом. А что ждет моих детей?
– Я сделаю все, что смогу.
Идрис благодарно погладил Адхама по плечу и продолжал:
– Я хочу знать, лишил ли меня отец моей доли наследства.
– Как же я это узнаю? Но если хочешь мое мнение… Идрис с тревогой перебил:
– Я хочу знать не твое мнение, а мнение отца…
– Но тебе хорошо известно, что он ни с кем не делится своими планами.
– Да, но он, конечно, составил на этот счет документ. Адхам молча покачал головой, а Идрис продолжал его убеждать:
– В документе на владение поместьем все записано… – Не знаю. И никто в доме не знает. Всю мою деятельность по управлению отец полностью контролирует. Грустно глядя в глаза брату, Идрис говорил:
– Документ этот находится в огромной книге. Я видел ее однажды, когда был еще мальчиком. Я спросил отца, что в этой книге я был тогда его любимцем,– и он ответил, что в книге записано все о нас. Больше мы об этом не говорили, и на вопросы мои он отвечать не желал. Я уверен, что судьба моя записана в этой книге.
Чувствуя себя припертым к стенке, Адхам пробормотал:
– Бог знает.
– Книга лежит в маленькой комнатке, примыкающей к покоям отца. Ты, конечно, видел дверцу в правой стене – она всегда заперта, а ключ находится в серебряном ларчике, в ящичке отцовского стола, ближнем к его постели. А сама книга лежит в маленькой комнатке на столике.
Адхам тревожно сдвинул брови, спросил еле слышно:
– Чего ты хочешь? Идрис ответил со вздохом:
– Если я могу обрести покой в этом мире, то лишь узнав, что написано обо мне в книге. Адхам испуганно проговорил:
– Мне легче прямо спросить о десяти заповедях!
– Он не ответит. И разгневается. Подумает о тебе плохо, заподозрит в твоем вопросе тайный умысел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48