Достаточно близко, чтобы до Кэтрин доходили слухи о герцоге Лаймонде, и достаточно далеко, чтобы можно было их игнорировать.
Коляска тронулась. Монкриф разглядывал скудный пейзаж – дом, службы, дорога, – но для Кэтрин это было прощание с Колстин-Холлом, с прежними надеждами и воспоминаниями. Под этими соснами она, полная радостного удивления, бегала в детстве. В юности стояла в этом саду, глядя на звезды и размышляя, ко всем ли в жизни так внезапно приходит любовь, как пришла к ней? В бурю, она стояла под этим деревом, здесь рыдала вместе с дождем после смерти Гарри.
Пытаясь сдержать слезы, Кэтрин прикрыла глаза. – Вам снова нехорошо?
Тревога в голосе Монкрифа заставила ее открыть глаза и пристально посмотреть на герцога.
– О нет, все в порядке. Мне намного лучше, благодарю вас.
Герцог кивнул и снова отвернулся к окну.
Монкриф был для нее чужим. Их связывал только закон – несколько слов, произнесенных викарием в ту ночь, которую Кэтрин даже не помнила. Однако она прекрасно помнила свой разговор с Томасом Маклаудом, здешним викарием.
– Кэтрин, могу поклясться, что венчание действительно состоялось. Все слуги тому свидетели. – Его пухлое лицо вытянулось в кислую мину.
– Но ведь я, конечно, не дала согласия?
– Дали, Кэтрин. Несколько необычным голосом, но дали. Лично я решил, что вы очень стремитесь к этому браку.
– Я не хочу быть его женой, не хочу и не могу. Вы ведь в состоянии аннулировать этот брак?
– Уверяю вас, Кэтрин, это не в моей власти, – твердо произнес викарий. – Его светлость заявил мне, что провел ночь в вашей постели. Вы будете это отрицать?
Отрицать этого Кэтрин не могла.
Она почти ничего не знала о Монкрифе, новом герцоге Лаймонде, чьей резиденцией был замок Балидон. За три дня этот человек стал распоряжаться в ее доме, как настоящий хозяин. К нему обращались слуги, даже викарий предпочел обсуждать свои нужды с ним, а не с Кэтрин, Глинет утверждала, что герцог следил за ее пищей, пробовал предназначенные ей блюда, но на ночь оставлял Кэтрин в покое, предпочитая спать в комнате ее отца. Со дня свадьбы они впервые проводили утро вместе.
Как странно ничего не знать о своем муже.
– Вы не нравитесь моей компаньонке, – сообщила Кэтрин, инстинктивно пытаясь вывести Монкрифа из равновесия. Герцог промолчал, и она заговорила снова: – Глинет говорит, вы грубо с ней обошлись.
На этот раз Монкриф обернулся, и Кэтрин поразила сила чувства в его взгляде.
– Не сомневаюсь, что она так и сказала. Она пренебрегла своим долгом. Терпеть не могу лентяев, которые изображают из себя невинных страдальцев.
– Мне Глинет всегда казалась очень старательной.
– Она ничего не предприняла, когда вы были почти при смерти. И это ее первая ошибка. Потом она оставила вас наедине со мной. Добросовестная компаньонка так не поступает.
Кэтрин не сумела ничего возразить.
– Расскажите, пожалуйста, о нашей первой встрече.
– Вы сами еще не вспомнили? Она покачала головой.
– Возможно, вы никогда не вспомните. Опиум повреждает память.
Кэтрин не желала вступать в разговоры про опиум. У нее никогда не было к нему того пристрастия, в котором Монкриф ее подозревал. Она всегда была очень осторожна с этой настойкой и следила, чтобы не принять слишком много. С другой стороны, Кэтрин никак не могла объяснить двухдневный провал в памяти.
– Я приехал к вам с визитом, – начал Монкриф, откидываясь на подушки. – Я был другом Гарри.
– Вы ничего мне об этом не говорили.
– Вы просто не помните.
Кэтрин нахмурилась, потом ее лицо вдруг посветлело.
– Гарри когда-нибудь говорил обо мне? Монкриф прикрыл глаза.
– Солдаты всегда говорят о тех, кого любят, и кто остался дома. Гарри не был исключением.
– Что он говорил?
Монкриф долго не отвечал, потом вздохнул и произнес:
– Иногда он читал мне ваши письма.
Кэтрин была удивлена. Для нее самой письма Гарри были святыней, которую она ни с кем не желала делить. Ей казалось, что муж должен испытывать такие же чувства. Сейчас ее щеки вспыхнули, она отвела глаза.
– Это были прекрасные письма, Кэтрин.
Теплая волна окатила все тело Кэтрин. Она опустила взгляд на свои руки. Ногти отросли, надо бы ими заняться. Лунки стали какие-то странные – цвета бледной лаванды. Казалось, все ее тело погрузилось в траур.
Кэтрин молча кивнула, надеясь, что Монкриф оставит эту тему. Ее охватил стыд, но не из-за того, что она писала мужу, а оттого, что чужой человек знал, содержание ее интимной переписки.
Монкриф бросил на нее быстрый взгляд.
– Гарри просто делился со мной своим счастьем. Сам я не получал писем. Отец написал мне лишь однажды, перед смертью, а брат вообще не любил писать. Мне кажется, я никогда не получил от него ни строчки.
– Вы были близки с ним?
– Не особенно. Колин был на двенадцать лет старше меня. Он почти не интересовался младшим братом. – И не давая ей задать следующий вопрос, Монкриф продолжил: – У меня был еще один брат. Дермотт был на пять лет старше меня. Он погиб в возрасте тринадцати лет. Дурацкая история – брал препятствие на необученной лошади.
– Вы так говорите, как будто из-за своей глупости он заслужил смерть.
Его синие глаза снова впились в лицо женщины.
– В жизни существуют причины и следствия, Кэтрин. Как он самоуверен!
– Значит, вы должны быть довольны, что стали герцогом. Имея двух старших братьев, едва ли вы могли на это надеяться.
Да, лицо Монкрифа – просто воплощение заносчивости: форма носа, острые скулы, твердый квадратный подбородок – все отражало надменность и высокомерие.
– Конечно, я этого не ожидал. Но теперь, когда Колин умер, ответственность легла на меня. Я должен исполнить свой долг.
– Вы всегда столь благородны?
– Разве поступать правильно – это благородство?
У него была сбивающая с толку привычка отвечать вопросом на вопрос. Кэтрин решила сменить тему:
– Вас не беспокоит мысль о том, как отнесется ваша семья к вашему появлению вместе с женой?
– Я не был в Балидоне больше четырнадцати лет. Все это время семья не поддерживала со мной никаких связей. И сейчас меня мало интересует, что они об этом подумают.
– Вы всегда были таким властным?
К удивлению Кэтрин, Монкриф улыбнулся.
– Нет ничего дурного в том, чтобы знать себе цену. Четырнадцать лет я самостоятельно пробивал себе дорогу в жизни, но никто из моей семьи не интересовался моими достижениями. Моя ценность для Балидона состоит в том, что я его унаследовал. С этого момента все, что я буду делить, будет продиктовано тем, что я – двенадцатый герцог Лаймонд.
– А где же мое место?
– Вы – герцогиня Лаймонд, – бесстрастным тоном произнес Монкриф.
– Я не состою в родстве со знатью, за исключением, пожалуй, дальнего кузена – графа. Мой отец – простой землевладелец, разве что не фермер. Нас можно считать мелким дворянством, но и то с натяжкой. – Кэтрин вопросительно взглянула на мужа.
– Зачем вы решили копаться в генеалогии? – Монкриф удивленно поднял брови.
– Не могу понять, как герцог может жениться, на ком попало. Ведь вы почти принц.
– Я Монкриф, – произнес он таким непререкаемым тоном, как будто дальнейшие объяснения не требовались и даже были нежелательны.
– Неужели вас не волнует, что я – просто дочь фермера?
Он улыбнулся широкой улыбкой. Сверкнули белые ровные зубы.
– Сомневаюсь, что вас можно назвать фермерской дочерью, мадам. Ваш отец был самым богатым землевладельцем в графстве, а Колстин-Холл вовсе не убогая хижина.
– Мой отец был скромным человеком, он не хотел, чтобы я ставила себя выше других.
– В таком случае он, без сомнения, будет разочарован, узнав, что вы вышли замуж за герцога.
– Он бы очень удивился, если бы был жив, – возразила Кэтрин.
– Мне кажется, что если от меня потребуется следить за стадами овец, то дочка фермера окажется ценным, приобретением. У нас в Балидоне море овец.
Кэтрин не смогла сдержать улыбку.
– Монкриф, ну говорите же серьезно!
– Вот если бы ваш отец был пивоваром или виноделом, то в Балидоне вас встретили бы с распростертыми объятиями. Мы делаем прекрасное виски и отличный эль.
– Неужели наш союз не кажется вам неравным?
– Абсолютно не, кажется. – Улыбка исчезла с его лица, а в глазах появилось уже знакомое Кэтрин напряженное выражение. – Если вы спросите меня, являюсь ли я поборником равноправия, то я отвечу – нет. Я не обращаюсь со своим адъютантом как с другом. У меня нет желания дружить со служанками и водить компанию с лакеями.
– А как насчет вашей жены? Как вы будете относиться ко мне?
– Ответ на этот вопрос заключается в вашем поведении, мадам.
– Почему вы женились на мне, Монкриф?
– Вас надо было спасти.
Кэтрин ждала совсем другого ответа и некоторое время сидела молча, стискивая кулачки и не зная, что сказать. Природа пришла ей на помощь. Буря, наконец, разразилась прямо у них над головой. Поднялся такой шум, что продолжать беседу стало невозможно – пришлось бы кричать. Кэтрин это устраивало.
Глинет рассказала ей, что в ночь венчания Кэтрин была очень больна и могла умереть. Но Монкриф произнес свою фразу таким бесстрастным и равнодушным тоном, что сердце Кэтрин сжалось от обиды. Неужели надо жениться, испытывая только одно чувство сострадания? Она же не брошенный щенок, которого Монкриф мог подобрать у дороги и спасти!
Конечно, жизнь Кэтрин сложилась совсем не так, как она бы хотела, но у нее были не только тяжелые дни, но и счастливые тоже. Со временем, пусть не быстро, она бы смирилась с тем, что Гарри больше нет на этом свете. Его образ постепенно померк бы в ее памяти, как и любовь, которую она к нему испытывала. Со временем она свыклась бы со своим горем. Но этого времени ей не дали, не дали и возможности достойно соблюдать траур.
В ее жизнь вошел мужчина, самоуверенно утверждавший, что ее надо спасать, и разом все изменил. И никто его не остановил.
Каждый из путников предавался своим мыслям. Оба молчали. День был холодным, и Кэтрин радовалась, что на коленях у нее покрывало.
Впервые Балидон явился ей сквозь завесу дождя. Замок выглядел как расплывшаяся акварель – пятно темно-красного кирпича на фоне поблекшей зеленой травы. Особняк расположился на самом высоком холме над долиной и своим величием напоминал о бурных временах в шотландской истории.
В здешних местах герцоги Лаймонд веками олицетворяли власть. И, глядя на их замок, Кэтрин поняла почему. Никакой враг не посмеет вторгнуться в столь мощную твердыню или восстать против воли ее властителя.
Сооружение было столь велико, что закрывало почти весь горизонт. Круглые башни по углам внутреннего двора возвышались над холмистыми окрестностями. У стен замка бежала река и пропадала за поворотом.
Как может она, Кэтрин, быть хозяйкой подобной цитадели?
Почти четверть часа карета приближалась к Балидону по гравийной подъездной дорожке. Вокруг тянулись скошенные поля. Монкриф молчал и бесстрастно смотрел на окружающий пейзаж. У Кэтрин возникло неприятное чувство, что это возвращение может оказаться для него нелегким.
– Вы ведь едете домой в первый раз после смерти вашего брата?
Несколько мгновений герцог молчал, и Кэтрин уже подумала, что он не ответит. Лицо Монкрифа в меркнущем свете дня стало еще суровее, рука вцепилась в оконный проем.
– Я не был в Балидоне четырнадцать лет. Тогда мой отец был еще жив. И Колин тоже.
И Монкриф отвернулся к окну, словно бы отгораживаясь от спутницы, однако в эту минуту он поведал ей о себе больше, чем сам рассчитывал.
– Вы ведь не любили отца, правда?
На лице Монкрифа мелькнуло удивление, но исчезло так быстро, что Кэтрин усомнилась, было ли оно.
– Почему вы так решили?
– Когда мой отец умер, я очень горевала. Я до сих пор думаю, о нем с тоской и хочу, чтобы он был рядом. Каждый раз, когда я смотрю на Колстин-Холл, я задаю себе вопрос: что бы он сказал о моих нововведениях?
– Сомневаюсь, чтобы мой отец заметил что-нибудь столь низменное, как новые перила или новую кухню.
– Значит, он тоже был герцогом до мозга костей. Монкриф улыбнулся, и его улыбка поразила Кэтрин – она оказалась очень привлекательной. Но сама Кэтрин предпочитала более строгое выражение на его лице. Как ни странно, тот прежний – суровый – человек казался ей более приемлемым спутником, чем этот, более доступный.
– Мне кажется, таким окольным путем вы пытаетесь выяснить, одобрил бы мой отец наш брак. Скорее всего, нет. Мой отец почти никогда не одобрял моих поступков. Однако с годами я утерял потребность в его одобрении.
– Мне жаль, что в момент его смерти между вами царило такое отчуждение.
– Но никакого отчуждения не было! Мы с ним пришли к соглашению относительно характеров друг друга, и мы понимали друг друга. Тот факт, что кто-то является вашим родственником, не заставляет вас любить этого человека. Надо просто терпеть его и принимать таким, как он есть.
Кэтрин пришло в голову, что именно таким и будет их супружество: Монкриф станет терпеть, а она – покорно принимать мужа таким, как он есть.
Кэтрин вдруг подумала, что до сих пор ей удавалось устроить свою жизнь, создать собственный удобный для нее мир, жить с людьми, которых она любила, и среди вещей, которые ей нравились. Она ела то, что хотела, принимала, кого хотела. Жизнь в Колстин-Холле была подобна жизни в коконе, но этот кокон вдруг раскололся. Теперь Кэтрин окружал новый мир, перед ней открылась новая жизнь с этим новым, незнакомым мужчиной. Неизвестность пугала ее почти до слез.
Монкриф был уверен, что Гарри Дуннан смеется над ним в аду.
О Господи, зачем он стал ей писать? Зачем делился мыслями с женщиной, которая сидит сейчас рядом и смотрит в пол, как будто они не едут в одной карете? Зачем позволил себе увлечься ее собственными мыслями?
Если он не решится раскрыть правду, этот брак обречен. Однако Монкриф сомневался, что Кэтрин ему поверит. Она отторгает все, что может ущемить героический образ ее возлюбленного Гарри. А возможно, поверит и превратится в свихнувшуюся фурию. И даже еще хуже: в своем новом горе она может не устоять перед соблазном и принять еще одну порцию опия.
– Вы всю жизнь прожили в Колстин-Холле? – наконец спросил Монкриф.
Кэтрин кивнула.
– Это дом моего отца. Гарри переехал туда после свадьбы.
Монкриф меньше всего хотел говорить о покойном Гарри Дуннане, но был вынужден поддержать тему:
– Гарри нравился Колстин-Холл?
Кэтрин долго смотрела в окно на сплошную завесу дождя. Монкрифу пришло в голову, что, возможно, разговоры о Гарри причиняют ей боль.
– Думаю, ему было там скучно, – наконец произнесла она. Монкриф удивился такой проницательности. – Когда отец предложил ему купить для него патент, Гарри ни минуты не колебался.
– Но вы не одобряли этого решения?
Теперь Кэтрин рассматривала свои руки с таким вниманием, как будто никогда их прежде не видела.
– Я была замужем всего один месяц. Конечно, мне не хотелось, чтобы он покинул меня, но иногда мнение жены не принимается во внимание.
– Я не покину вас, Кэтрин, – бесстрастным тоном проговорил Монкриф.
Внезапно ее лицо побледнело.
Монкриф заставил себя улыбнуться и пожалел, что не взял в дорогу книгу или какие-нибудь деловые бумаги, да все, что угодно, лишь бы отвлечься от мысли, насколько нелеп и безнадежен этот брак, который теперь грозит превратиться в фарс.
Как хорошо было бы снова написать ей, словами изложить свои мысли. И Монкриф стал сочинять новое письмо:
«Мы оба не должны иметь никаких тайных мыслей, которые могут отдалять нас друг от друга. Но в Квебеке я чувствовал себя ближе к вам, чем теперь, сидя рядом в одной карете. Я желал бы знать, о чем вы думаете, но ваша душа закрыта для меня. Я видел вашу наготу, прикасался к вам, но мы по-прежнему остаемся чужими.
Между нами стоит Гарри, и его призрак разделяет нас сильнее, чем разделяло бы живое тело. Я уверен, что ваши страдания его бы только порадовали, но этого я вам сказать не могу, как не могу рассказать о его вероломстве, не раскрывая собственного предательства».
Если бы Монкриф никогда не писал ей, то сейчас был бы избавлен от этих мучений. Но тогда он не узнал бы Кэтрин. Только время способно показать, стоило ли одно другого.
«Я женился на вас, потому, что вас надо было спасти». Или спастись самому.
Коляска замедлила бег. Монкриф видел, как громада Балидона постепенно закрывает небо. В голову пришло воспоминание о сцене из детства.
Взволнованный перспективой прокатиться на новом пони, он летел по лестнице вниз. Его остановил отец.
– Сдержанность – это то, что отличает нас от плебеев, – внушительным тоном проговорил десятый герцог Лаймонд. – Если ты не способен обуздать свои чувства, ты уподобишься самому убогому крестьянину.
С годами Монкриф научился скрывать свои эмоции, по крайней мере, перед лицом отца. Он старался никогда не показывать ни волнения, ни грусти, никаких мятежных чувств, столь свойственных обычному ребенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29