Он был утомлен и желал только одного – неподвижно лежать и надеяться, что стихнет этот ужасный рев в ушах. Однако, когда женщина забрала бокал, он заставил себя сесть прямо и произнес:
– Я хочу видеть мисс Ламберн. Сходи и приведи ее.
– Одну минуту, ваша светлость. – Сиделка потрогала его лоб и проверила компресс на руке. – Вы чувствуете боль?
– Далеко не так сильно, как ощутишь ее ты, если не будешь выполнять мои указания.
– Могу дать вам настойку опия, если пожелаете.
– Приведи мисс Ламберн. Немедленно!
Краснолицая кивнула:
– Разумеется, ваша светлость.
Она еще несколько секунд повозилась с повязкой, скорее для того, чтобы продемонстрировать, что она может позволить себе это неподчинение, а затем не торопясь вышла из комнаты.
Рансом тяжело откинулся на подушки. Он лежал, не двигаясь, и проклинал свое бессилие. Через некоторое время дверь открылась.
– Мисс Ламберн отказалась встретиться с вами, – бодро сказала краснолицая и принялась расправлять на кровати сбившиеся простыни. – Она также попросила меня сообщить вам, что не выйдет за вас замуж и что вам не следует думать, будто вы сможете этого добиться, постоянно донимая ее.
Рансом облизал губы и стал рассматривать полог над кроватью. Краснолицая подоткнула простынь и с сочувствием взглянула на него:
– Теперь вы примете настойку опия?
– Да, – без всякого выражения ответил он.
Звякнул стакан, появилась ложка. Он принял сладко-горький сироп, лег на спину и уныло уставился в потолок. Краснолицая развязала повязку, обновила компресс и наложила новые полоски хлопковой ткани. Рансом ощутил, как лекарство затуманило мозг. Раздражающий гул в ушах отступил, веки отяжелели.
– Черт ее побери, – бормотал он, – черт ее побери…
Прохладные, умелые руки стерли пот у него со лба и потрепали по плечу.
– Засыпайте, ваша светлость. Девушка ведет себя просто глупо, но вы-то ее образумите. Никто не сомневается в этом ни секунды.
Однако сам он в этом сомневался.
Днем позже Рансом сидел в широком, покрытом чехлом кресле в Годолфинском салоне – как немощный старик. Ноги его покоились на приставленной к креслу скамеечке и были укрыты пледом. По стеклам высоких окон струился дождь.
Мерлин не желала с ним разговаривать. Не соглашалась даже просто его повидать. Рансома душила ярость, хотелось начать крушить и швырять все вокруг – да так, чтобы слугам пришлось даже привязать его к креслу. Только это удержало бы его от попыток отыскать ее и зацеловать до того, чтобы она наконец подчинилась. Рансом постепенно выздоравливал: он уже не терял сознание при малейшем перенапряжении, в ушах не звенели колокола. И все же, если он пытался встать, то с равным успехом мог либо удержаться на ногах и сделать шаг, либо бессильно рухнуть обратно.
Дверь за его спиной открылась. Рансом почувствовал, как ухнуло сердце, и с трудом преодолел очередной приступ головокружения. Ощущения эти быстро прошли, и он обернулся.
Вошедшим оказался мистер Пилл. Он стряхнул с рукава несколько капель дождя, и Рансом увидел, что под мышкой он держит шляпу, и еще одна шляпа у него в руке. Обе они сверкали от влаги.
– Ваша светлость, – Пилл радостно двинулся к нему, – ваша светлость, я так счастлив, что вижу вас уже не в постели! Я полагал, что после столь серьезного ранения вы не подниметесь еще несколько недель. Вы уверены, что вам уже можно вставать?
– Я в прекрасной форме. – Рансом хотел было встать на ноги, чтобы это доказать. И только воспоминание о том, как он только что это проделал при собственной матери и тут же свалился на пол у ее ног, удержало его в кресле. – А как дела у вас, мистер Пилл?
Молодой священник смутился:
– Неплохо, ваша светлость, благодарю вас.
Рансом потер подбородок. Ему было интересно, как продвигается дело со сватовством, но он не хотел об этом спрашивать напрямую, и Пилл это понимал. Тем не менее священник, похоже, совершенно не собирался предоставлять какую-либо информацию на этот счет. Очевидно, дела шли неважно. Впрочем, это не удивительно. Рансом ощутил наплыв раздражения.
– Прошу прощения, мистер Пилл, – начал он, когда пауза чересчур затянулась. – Не могу не поинтересоваться, для чего вам понадобились сразу две шляпы?
– Ах да, конечно, – Пилл застенчиво улыбнулся. – Это выглядит действительно странно, не правда ли? Я только что совершил небольшую прогулку и обнаружил эту шляпу у самого края леса. Дикая часть парка – кажется, так вы его называете? Я подумал, что, возможно, ее потерял кто-то из ваших гостей.
– Не очень-то подходящее утро для прогулок, – заметил Рансом.
Мистер Пилл покачал головой:
– Именно такую погоду я нахожу благодатной для размышлений.
Рансом протянул руку:
– Так вы говорите, нашли ее у леса?
– Да. Недалеко от тех ворот, где похитили бедную мисс Ламберн. То есть на самом деле я нашел ее уже в самом лесу. Там есть тропинка, по которой можно срезать путь. Она довольно заросшая. Но вы, конечно же, это знаете, ваша светлость. Глупо рассказывать вам о вашей же собственности! Тропинку эту мне показал недавно лорд Шелби. – Он передал Рансому шляпу. – Боюсь, она испорчена, и ее уже нельзя будет носить. Во всяком случае, прежний владелец вряд ли сочтет это возможным. Но может быть, экономка ее высушит и отдаст на благотворительные цели.
Рансом перевернул мокрую шляпу и внимательно осмотрел серую шелковую подкладку. Шляпа была прекрасной выделки и принадлежала, несомненно, джентльмену. Название шляпной мастерской на подкладке было вытиснено золотом.
– Если вы не возражаете, я оставлю ее себе, – сказал он. – Близнецы как раз искали для игры какую-нибудь старую шляпу.
– Да-да, пусть они возьмут ее, ваша светлость. Мне будет приятно думать, что в этот дождливый день я принес им немного радости.
– Это похвальное чувство.
Пилл слегка поклонился.
– Благодарю, ваша светлость. – Он еще немного постоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. – Пожалуй, оставлю вас отдохнуть. Вы позволите, ваша светлость?
– Разумеется.
– Благодарю, ваша светлость, – снова сказал он. Затем, помедлив, нерешительно продолжил: – Я… хм… я еще не нашел пока… подходящего момента… чтобы поговорить с леди Блайз. Но надеюсь сделать это в самое ближайшее время, ваша светлость.
– Когда вам будет угодно, мистер Пилл.
– Да, и еще. Спасибо за ваше терпение и гостеприимство. Боюсь, что я… то есть, вы понимаете… я не очень хорошо выражаю мысли словами, ваша светлость. Мне не хотелось бы уменьшить свои шансы из-за… чрезмерной поспешности.
– Конечно, не торопитесь.
Мистер Пилл выглядел так, будто гора свалилась с его плеч.
– Спасибо, ваша светлость. Спасибо… Я буду молиться о вашем выздоровлении.
Рансом проводил его взглядом и решил, что сам, в свою очередь, будет молиться о том, чтобы этот человек скорее покинул его дом. Мистер Пилл напоминал альбатроса, кружащего вокруг него. Рансом повертел в руках мокрую шляпу и нахмурился. Холодок с улицы, казалось, просочился в помещение. Он положил шляпу на стол рядом с собой и откинулся на спинку кресла, проклиная все еще донимавшую его дурноту.
Дверь тихо открылась и закрылась. Рансом приоткрыл глаза и моргнул, пытаясь понять, не сон ли это.
– Мерлин! – воскликнул он.
Она отвела взгляд от книжной полки, которую внимательно изучала, и сцепила руки за спиной:
– Привет.
– Мерлин, – повторил он, неожиданно для себя не зная, что сказать ей.
– Я не думала, что ты здесь.
– Не думала? – с горечью переспросил он. – А если бы ты думала, то не пришла бы сюда?
Она оглядела его:
– Тебе разве не следует быть в постели?
– Уверяю тебя, у меня есть полное право тут сидеть. Нет, не надо звонить и никого звать… Мерлин, погоди, я… – Она двинулась к двери, он в отчаянии схватился за ручки кресла и, оттолкнувшись от них, вскочил на ноги. – Постой! – Он сделал шаг и судорожно глотнул воздух, сражаясь с подступившей темнотой.
– Ох, нет… проклятие…
Ноги его подогнулись, и он теперь стоял на коленях, упираясь подбородком в кресло. Чернота начала отступать.
– Мерлин, – произнес он, не в состоянии поднять голову и убедиться, что она еще не ушла. – Пожалуйста, останься со мной. На минутку… пожалуйста. – Он сумел повернуть голову, и в поле зрения его попал край ее подола, пара туфель и большая часть цветастого восточноиндийского ковра. Он глубоко вздохнул: – Спасибо.
Еще какое-то время он продолжал стоять на коленях, уткнувшись лицом в полосатый хлопок чехла, покрывавшего ручку кресла. Это головокружение и слабость невозможно победить никаким усилием воли, и он, взрослый мужчина, даже готов был заплакать от бессилия. Мерлин молчала, и Рансом был благодарен ей за это. Он подумал, что если снова придется сказать, будто он в прекрасной форме, ему не удастся сдержать слезы.
– Не возражаешь, если я попрошу тебя сесть рядом?
– Нет, не возражаю.
Он услышал, как зашуршали ее юбки, медленно развернулся и опустился на пол, прислонившись спиной к боковой стороне кресла. Мерлин наблюдала за ним, скрестив ноги на индийском ковре.
– Мерлин, нам нужно поговорить.
– Только не о том, чтобы пожениться, – быстро ответила она.
Рансом сдержал готовое было вырваться возражение.
– Хорошо. – Он приподнял одно колено и стер со светло-серых брюк прилипшую ворсинку от ковра. – Тогда… расскажи мне, как ты жила эти несколько дней.
– Ничего особенного…
– Я слышал, что ты приходила, когда я спал.
Она сцепила пальцы на коленях:
– Ну да. Я просто хотела узнать, как ты.
– Почему же ты не приходила, когда я бодрствовал?
Она пожала плечами, разглядывая свои руки.
– Я хотел увидеть тебя, Чара. Я скучал.
Ее тонкие пальцы беспокойно сжимались и разжимались.
– Когда ты пришла в ту первую ночь, это было прекрасно. Я был… – Он помедлил, стараясь преодолеть очередной переполнявший его наплыв эмоций, которые теперь так часто охватывали его. Ужасно, но в последнее время проклятая эйфория стала его обычным состоянием, с тех пор как он проснулся в объятиях Мерлин на ступенях полуразрушенной церкви. – Я был счастлив, Чара. Даже если у меня немного и… закружилась голова.
Она продолжала молчать, опустив взгляд на руки.
Рансом был близок к отчаянию. Тогда, на ступенях церквушки, свалившееся вдруг понимание, что он действительно абсолютно искренне любит ее, стало для него настоящим откровением. Он полагал, что причиной открытия могла быть близость смерти. В состоянии шока человек ясно видит истину, в обычной жизни скрытую от него постоянными заботами и повседневной суетой. До этого он думал, что предложение руки было его долгом, чувством ответственности за совершенные ошибки, и не задумывался над тем, почему же на самом деле он так настаивает на женитьбе, несмотря на все доводы рассудка и ее отказ.
Что ж, теперь он знал истинную причину. Эта причина терпеливо сидела напротив него на ковре. Он ее любил, он хотел остаться рядом с ней навсегда, быть тем человеком, к кому она первому обратится за помощью и сочувствием, к кому прибежит со своими странными, умными идеями, кто будет слушать ее с улыбкой, а потом радостно рассмеется, и кто всегда сумеет отличить ее абсурдные фантазии от настоящих открытий.
Рансом постучал пальцами по колену и стряхнул с него воображаемые пылинки. Он так хотел, чтобы она что-нибудь сказала, хоть как-нибудь ответила, подтвердила, что чувствует то же, что и он. Рансом уже начал верить, что действительно мечтал обо всем этом, лежа под пологом в кровати. При мысли о том, что он хочет отдать сердце той, которая в нем совершенно не нуждалась, он ощущал, как что-то обрывается в его груди. Он продолжал сидеть, постукивая пальцами по колену. Через некоторое время, не поднимая глаз и стараясь сохранить спокойствие, он тихо спросил:
– Ты все еще любишь меня, Чара?
– Да, – сказала она, – конечно, люблю.
Рансом закрыл глаза. Ему удалось скрыть огромное облегчение, охватившее все его существо.
– Я тоже люблю тебя, – произнес он.
Говорить спокойным голосом было ему сейчас до нелепого трудно. Он бросил осторожный взгляд из-под ресниц. Мерлин с нежностью улыбалась ему, и он сразу почувствовал себя лучше. Однако он знал, что действовать нужно очень осторожно. Начиная издалека, он сказал:
– Скоро я передам твою говорящую коробку в Лондон.
Она кивнула:
– Надеюсь, она будет хорошо работать.
– Конечно! Ты прекрасно справилась с задачей. Адмиралтейство будет приятно удивлено. – Он усмехнулся: – Скорее всего эти старые чудаки придут в настоящее замешательство.
Она с сомнением посмотрела на него:
– Но ею же так просто пользоваться. Ты думаешь, адмиралы настолько глупы?
– Я думаю, что сумею им все как следует объяснить. И если во время проверки коробка сработает хорошо, то на будущий год ее поставят на каждый британский корабль, и можно будет мгновенно передавать сообщения даже в самую плохую погоду. Ты спасешь множество жизней моряков, Мерлин.
– Да. Спасать жизни у меня уже получается неплохо, правда? – Склонив голову, она улыбнулась и посмотрела на него: – Доктор сказал, что я спасла тебе жизнь.
– Вне всяких сомнений. Но следует также помнить, что ранен я был тогда, когда сам спасал тебя, негодница ты неблагодарная.
– Да, но это ведь твоя служебная обязанность, разве нет?
– Спасение неблагодарных негодниц? Нет, разумеется. – Он откинулся назад и наблюдал за ней полуприкрытыми глазами. – От каждой спасенной мной негодницы я ожидаю полную меру благодарности. А от вас, юная леди, я, по-моему, до сих пор ничего подобного не получил.
– Ты просто потерял сознание и потому не запомнил.
Он не попытался спрятать улыбку, расплывшуюся на его лице:
– В таком случае требую повторения.
Она бросила на него многообещающий взгляд из-под опущенных ресниц – должно быть, случайно. Он не мог себе представить, чтобы Мерлин нарочно флиртовала с ним. И все же эффект был такой же. Сердцебиение его участилось. Под простой одеждой он с легкостью мог различить округлые контуры ее тела. Пытаясь не давать воли воображению, он глубоко вздохнул. Мерлин совсем близко придвинулась к нему, уютно устроившись рядом и положив голову ему на плечо.
– Да, – сказала она, кладя руку на его бедро, отчего его бросило в жар и вновь закружилась голова. – Я тоже хотела бы повторения.
Рансом сидел и пытался прийти в себя. В голове у него гудело. Наконец он дрожащим голосом произнес:
– Думаю, не стоит этого делать на полу в салоне.
– Конечно, нет. Подождем, когда тебе станет лучше. Доктор сказал, через несколько недель.
Рансом надеялся, что она не спрашивала доктора об этом напрямую. Он обнял ее за плечи и погладил по щеке. Ее слова дали ему возможность завести нужный разговор. Он склонил голову и потерся губами о ее висок.
– Знаешь, Чара, – прошептал он, – когда тебя нет рядом, я скучаю. – Он взял ее за руку. Отчасти для того, чтобы она своими поглаживаниями его не отвлекала, отчасти для того, чтобы привлечь к разговору ее внимание. – Но когда я вернусь из Лондона, тебя уже здесь не будет. Тебе придется уехать домой.
Это сообщение вызвало именно ту реакцию, на которую он надеялся. Она выпрямилась и с отчаянием посмотрела на него:
– Ты отправишь меня домой?
Глядя ей прямо в глаза, он без зазрения совести переплел правду и ложь:
– Да, разумеется. Говорящая коробка готова. Когда она окажется в Адмиралтействе, за тобой уже не будут охотиться иностранные агенты. А я не могу оставить тебя здесь навсегда. Люди и так уже всякое говорят.
– О чем говорят?
– Ты здесь уже два месяца, Мерлин. Между нашими семьями нет никаких особых связей, которые могли бы это как-то объяснить. Я тебе не опекун и не родственник. Пока в доме находятся мои мать и сестра, это еще допустимо, – он сделал паузу, – хотя и немного странно в глазах общества. Но сейчас Бонапарта изгнали с нашего побережья, и ездить в Брайтон стало снова безопасно. Говорят, в этом сезоне там собралось блестящее общество. Герцогиня и Блайз просто сгорают от нетерпения отправиться туда. Они уезжают уже очень скоро, и тогда тебе придется либо присоединиться к ним… либо возвратиться домой.
– Ох, – она потрогала нижнюю губу, – а ты с ними поедешь?
– Нет, конечно. Думаешь, у меня есть время для морских купаний? Я буду мотаться в Лондон и обратно. Большую часть дома, кроме того крыла, где я живу, мы просто закроем до осени.
– Ох, – еще раз очень тихо произнесла Мерлин.
Рансом решил закрепить свой успех и снова притянул ее к себе.
– Я буду так по тебе скучать, моя Чара, – нежным шепотом повторил он, целуя ее шелковистые волосы, – я так тебя люблю.
– Но… ты сможешь приезжать ко мне в гости? Я знаю, у тебя много дел, но… – она выпрямилась, увлеченная идеей, – когда тебе не нужно быть в Лондоне, ты сможешь приезжать ко мне домой, а не сюда.
Он покачал головой:
– К сожалению, это тоже не выйдет, Чара. Чтобы неженатый мужчина посещал одинокую юную даму – это просто недопустимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Я хочу видеть мисс Ламберн. Сходи и приведи ее.
– Одну минуту, ваша светлость. – Сиделка потрогала его лоб и проверила компресс на руке. – Вы чувствуете боль?
– Далеко не так сильно, как ощутишь ее ты, если не будешь выполнять мои указания.
– Могу дать вам настойку опия, если пожелаете.
– Приведи мисс Ламберн. Немедленно!
Краснолицая кивнула:
– Разумеется, ваша светлость.
Она еще несколько секунд повозилась с повязкой, скорее для того, чтобы продемонстрировать, что она может позволить себе это неподчинение, а затем не торопясь вышла из комнаты.
Рансом тяжело откинулся на подушки. Он лежал, не двигаясь, и проклинал свое бессилие. Через некоторое время дверь открылась.
– Мисс Ламберн отказалась встретиться с вами, – бодро сказала краснолицая и принялась расправлять на кровати сбившиеся простыни. – Она также попросила меня сообщить вам, что не выйдет за вас замуж и что вам не следует думать, будто вы сможете этого добиться, постоянно донимая ее.
Рансом облизал губы и стал рассматривать полог над кроватью. Краснолицая подоткнула простынь и с сочувствием взглянула на него:
– Теперь вы примете настойку опия?
– Да, – без всякого выражения ответил он.
Звякнул стакан, появилась ложка. Он принял сладко-горький сироп, лег на спину и уныло уставился в потолок. Краснолицая развязала повязку, обновила компресс и наложила новые полоски хлопковой ткани. Рансом ощутил, как лекарство затуманило мозг. Раздражающий гул в ушах отступил, веки отяжелели.
– Черт ее побери, – бормотал он, – черт ее побери…
Прохладные, умелые руки стерли пот у него со лба и потрепали по плечу.
– Засыпайте, ваша светлость. Девушка ведет себя просто глупо, но вы-то ее образумите. Никто не сомневается в этом ни секунды.
Однако сам он в этом сомневался.
Днем позже Рансом сидел в широком, покрытом чехлом кресле в Годолфинском салоне – как немощный старик. Ноги его покоились на приставленной к креслу скамеечке и были укрыты пледом. По стеклам высоких окон струился дождь.
Мерлин не желала с ним разговаривать. Не соглашалась даже просто его повидать. Рансома душила ярость, хотелось начать крушить и швырять все вокруг – да так, чтобы слугам пришлось даже привязать его к креслу. Только это удержало бы его от попыток отыскать ее и зацеловать до того, чтобы она наконец подчинилась. Рансом постепенно выздоравливал: он уже не терял сознание при малейшем перенапряжении, в ушах не звенели колокола. И все же, если он пытался встать, то с равным успехом мог либо удержаться на ногах и сделать шаг, либо бессильно рухнуть обратно.
Дверь за его спиной открылась. Рансом почувствовал, как ухнуло сердце, и с трудом преодолел очередной приступ головокружения. Ощущения эти быстро прошли, и он обернулся.
Вошедшим оказался мистер Пилл. Он стряхнул с рукава несколько капель дождя, и Рансом увидел, что под мышкой он держит шляпу, и еще одна шляпа у него в руке. Обе они сверкали от влаги.
– Ваша светлость, – Пилл радостно двинулся к нему, – ваша светлость, я так счастлив, что вижу вас уже не в постели! Я полагал, что после столь серьезного ранения вы не подниметесь еще несколько недель. Вы уверены, что вам уже можно вставать?
– Я в прекрасной форме. – Рансом хотел было встать на ноги, чтобы это доказать. И только воспоминание о том, как он только что это проделал при собственной матери и тут же свалился на пол у ее ног, удержало его в кресле. – А как дела у вас, мистер Пилл?
Молодой священник смутился:
– Неплохо, ваша светлость, благодарю вас.
Рансом потер подбородок. Ему было интересно, как продвигается дело со сватовством, но он не хотел об этом спрашивать напрямую, и Пилл это понимал. Тем не менее священник, похоже, совершенно не собирался предоставлять какую-либо информацию на этот счет. Очевидно, дела шли неважно. Впрочем, это не удивительно. Рансом ощутил наплыв раздражения.
– Прошу прощения, мистер Пилл, – начал он, когда пауза чересчур затянулась. – Не могу не поинтересоваться, для чего вам понадобились сразу две шляпы?
– Ах да, конечно, – Пилл застенчиво улыбнулся. – Это выглядит действительно странно, не правда ли? Я только что совершил небольшую прогулку и обнаружил эту шляпу у самого края леса. Дикая часть парка – кажется, так вы его называете? Я подумал, что, возможно, ее потерял кто-то из ваших гостей.
– Не очень-то подходящее утро для прогулок, – заметил Рансом.
Мистер Пилл покачал головой:
– Именно такую погоду я нахожу благодатной для размышлений.
Рансом протянул руку:
– Так вы говорите, нашли ее у леса?
– Да. Недалеко от тех ворот, где похитили бедную мисс Ламберн. То есть на самом деле я нашел ее уже в самом лесу. Там есть тропинка, по которой можно срезать путь. Она довольно заросшая. Но вы, конечно же, это знаете, ваша светлость. Глупо рассказывать вам о вашей же собственности! Тропинку эту мне показал недавно лорд Шелби. – Он передал Рансому шляпу. – Боюсь, она испорчена, и ее уже нельзя будет носить. Во всяком случае, прежний владелец вряд ли сочтет это возможным. Но может быть, экономка ее высушит и отдаст на благотворительные цели.
Рансом перевернул мокрую шляпу и внимательно осмотрел серую шелковую подкладку. Шляпа была прекрасной выделки и принадлежала, несомненно, джентльмену. Название шляпной мастерской на подкладке было вытиснено золотом.
– Если вы не возражаете, я оставлю ее себе, – сказал он. – Близнецы как раз искали для игры какую-нибудь старую шляпу.
– Да-да, пусть они возьмут ее, ваша светлость. Мне будет приятно думать, что в этот дождливый день я принес им немного радости.
– Это похвальное чувство.
Пилл слегка поклонился.
– Благодарю, ваша светлость. – Он еще немного постоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. – Пожалуй, оставлю вас отдохнуть. Вы позволите, ваша светлость?
– Разумеется.
– Благодарю, ваша светлость, – снова сказал он. Затем, помедлив, нерешительно продолжил: – Я… хм… я еще не нашел пока… подходящего момента… чтобы поговорить с леди Блайз. Но надеюсь сделать это в самое ближайшее время, ваша светлость.
– Когда вам будет угодно, мистер Пилл.
– Да, и еще. Спасибо за ваше терпение и гостеприимство. Боюсь, что я… то есть, вы понимаете… я не очень хорошо выражаю мысли словами, ваша светлость. Мне не хотелось бы уменьшить свои шансы из-за… чрезмерной поспешности.
– Конечно, не торопитесь.
Мистер Пилл выглядел так, будто гора свалилась с его плеч.
– Спасибо, ваша светлость. Спасибо… Я буду молиться о вашем выздоровлении.
Рансом проводил его взглядом и решил, что сам, в свою очередь, будет молиться о том, чтобы этот человек скорее покинул его дом. Мистер Пилл напоминал альбатроса, кружащего вокруг него. Рансом повертел в руках мокрую шляпу и нахмурился. Холодок с улицы, казалось, просочился в помещение. Он положил шляпу на стол рядом с собой и откинулся на спинку кресла, проклиная все еще донимавшую его дурноту.
Дверь тихо открылась и закрылась. Рансом приоткрыл глаза и моргнул, пытаясь понять, не сон ли это.
– Мерлин! – воскликнул он.
Она отвела взгляд от книжной полки, которую внимательно изучала, и сцепила руки за спиной:
– Привет.
– Мерлин, – повторил он, неожиданно для себя не зная, что сказать ей.
– Я не думала, что ты здесь.
– Не думала? – с горечью переспросил он. – А если бы ты думала, то не пришла бы сюда?
Она оглядела его:
– Тебе разве не следует быть в постели?
– Уверяю тебя, у меня есть полное право тут сидеть. Нет, не надо звонить и никого звать… Мерлин, погоди, я… – Она двинулась к двери, он в отчаянии схватился за ручки кресла и, оттолкнувшись от них, вскочил на ноги. – Постой! – Он сделал шаг и судорожно глотнул воздух, сражаясь с подступившей темнотой.
– Ох, нет… проклятие…
Ноги его подогнулись, и он теперь стоял на коленях, упираясь подбородком в кресло. Чернота начала отступать.
– Мерлин, – произнес он, не в состоянии поднять голову и убедиться, что она еще не ушла. – Пожалуйста, останься со мной. На минутку… пожалуйста. – Он сумел повернуть голову, и в поле зрения его попал край ее подола, пара туфель и большая часть цветастого восточноиндийского ковра. Он глубоко вздохнул: – Спасибо.
Еще какое-то время он продолжал стоять на коленях, уткнувшись лицом в полосатый хлопок чехла, покрывавшего ручку кресла. Это головокружение и слабость невозможно победить никаким усилием воли, и он, взрослый мужчина, даже готов был заплакать от бессилия. Мерлин молчала, и Рансом был благодарен ей за это. Он подумал, что если снова придется сказать, будто он в прекрасной форме, ему не удастся сдержать слезы.
– Не возражаешь, если я попрошу тебя сесть рядом?
– Нет, не возражаю.
Он услышал, как зашуршали ее юбки, медленно развернулся и опустился на пол, прислонившись спиной к боковой стороне кресла. Мерлин наблюдала за ним, скрестив ноги на индийском ковре.
– Мерлин, нам нужно поговорить.
– Только не о том, чтобы пожениться, – быстро ответила она.
Рансом сдержал готовое было вырваться возражение.
– Хорошо. – Он приподнял одно колено и стер со светло-серых брюк прилипшую ворсинку от ковра. – Тогда… расскажи мне, как ты жила эти несколько дней.
– Ничего особенного…
– Я слышал, что ты приходила, когда я спал.
Она сцепила пальцы на коленях:
– Ну да. Я просто хотела узнать, как ты.
– Почему же ты не приходила, когда я бодрствовал?
Она пожала плечами, разглядывая свои руки.
– Я хотел увидеть тебя, Чара. Я скучал.
Ее тонкие пальцы беспокойно сжимались и разжимались.
– Когда ты пришла в ту первую ночь, это было прекрасно. Я был… – Он помедлил, стараясь преодолеть очередной переполнявший его наплыв эмоций, которые теперь так часто охватывали его. Ужасно, но в последнее время проклятая эйфория стала его обычным состоянием, с тех пор как он проснулся в объятиях Мерлин на ступенях полуразрушенной церкви. – Я был счастлив, Чара. Даже если у меня немного и… закружилась голова.
Она продолжала молчать, опустив взгляд на руки.
Рансом был близок к отчаянию. Тогда, на ступенях церквушки, свалившееся вдруг понимание, что он действительно абсолютно искренне любит ее, стало для него настоящим откровением. Он полагал, что причиной открытия могла быть близость смерти. В состоянии шока человек ясно видит истину, в обычной жизни скрытую от него постоянными заботами и повседневной суетой. До этого он думал, что предложение руки было его долгом, чувством ответственности за совершенные ошибки, и не задумывался над тем, почему же на самом деле он так настаивает на женитьбе, несмотря на все доводы рассудка и ее отказ.
Что ж, теперь он знал истинную причину. Эта причина терпеливо сидела напротив него на ковре. Он ее любил, он хотел остаться рядом с ней навсегда, быть тем человеком, к кому она первому обратится за помощью и сочувствием, к кому прибежит со своими странными, умными идеями, кто будет слушать ее с улыбкой, а потом радостно рассмеется, и кто всегда сумеет отличить ее абсурдные фантазии от настоящих открытий.
Рансом постучал пальцами по колену и стряхнул с него воображаемые пылинки. Он так хотел, чтобы она что-нибудь сказала, хоть как-нибудь ответила, подтвердила, что чувствует то же, что и он. Рансом уже начал верить, что действительно мечтал обо всем этом, лежа под пологом в кровати. При мысли о том, что он хочет отдать сердце той, которая в нем совершенно не нуждалась, он ощущал, как что-то обрывается в его груди. Он продолжал сидеть, постукивая пальцами по колену. Через некоторое время, не поднимая глаз и стараясь сохранить спокойствие, он тихо спросил:
– Ты все еще любишь меня, Чара?
– Да, – сказала она, – конечно, люблю.
Рансом закрыл глаза. Ему удалось скрыть огромное облегчение, охватившее все его существо.
– Я тоже люблю тебя, – произнес он.
Говорить спокойным голосом было ему сейчас до нелепого трудно. Он бросил осторожный взгляд из-под ресниц. Мерлин с нежностью улыбалась ему, и он сразу почувствовал себя лучше. Однако он знал, что действовать нужно очень осторожно. Начиная издалека, он сказал:
– Скоро я передам твою говорящую коробку в Лондон.
Она кивнула:
– Надеюсь, она будет хорошо работать.
– Конечно! Ты прекрасно справилась с задачей. Адмиралтейство будет приятно удивлено. – Он усмехнулся: – Скорее всего эти старые чудаки придут в настоящее замешательство.
Она с сомнением посмотрела на него:
– Но ею же так просто пользоваться. Ты думаешь, адмиралы настолько глупы?
– Я думаю, что сумею им все как следует объяснить. И если во время проверки коробка сработает хорошо, то на будущий год ее поставят на каждый британский корабль, и можно будет мгновенно передавать сообщения даже в самую плохую погоду. Ты спасешь множество жизней моряков, Мерлин.
– Да. Спасать жизни у меня уже получается неплохо, правда? – Склонив голову, она улыбнулась и посмотрела на него: – Доктор сказал, что я спасла тебе жизнь.
– Вне всяких сомнений. Но следует также помнить, что ранен я был тогда, когда сам спасал тебя, негодница ты неблагодарная.
– Да, но это ведь твоя служебная обязанность, разве нет?
– Спасение неблагодарных негодниц? Нет, разумеется. – Он откинулся назад и наблюдал за ней полуприкрытыми глазами. – От каждой спасенной мной негодницы я ожидаю полную меру благодарности. А от вас, юная леди, я, по-моему, до сих пор ничего подобного не получил.
– Ты просто потерял сознание и потому не запомнил.
Он не попытался спрятать улыбку, расплывшуюся на его лице:
– В таком случае требую повторения.
Она бросила на него многообещающий взгляд из-под опущенных ресниц – должно быть, случайно. Он не мог себе представить, чтобы Мерлин нарочно флиртовала с ним. И все же эффект был такой же. Сердцебиение его участилось. Под простой одеждой он с легкостью мог различить округлые контуры ее тела. Пытаясь не давать воли воображению, он глубоко вздохнул. Мерлин совсем близко придвинулась к нему, уютно устроившись рядом и положив голову ему на плечо.
– Да, – сказала она, кладя руку на его бедро, отчего его бросило в жар и вновь закружилась голова. – Я тоже хотела бы повторения.
Рансом сидел и пытался прийти в себя. В голове у него гудело. Наконец он дрожащим голосом произнес:
– Думаю, не стоит этого делать на полу в салоне.
– Конечно, нет. Подождем, когда тебе станет лучше. Доктор сказал, через несколько недель.
Рансом надеялся, что она не спрашивала доктора об этом напрямую. Он обнял ее за плечи и погладил по щеке. Ее слова дали ему возможность завести нужный разговор. Он склонил голову и потерся губами о ее висок.
– Знаешь, Чара, – прошептал он, – когда тебя нет рядом, я скучаю. – Он взял ее за руку. Отчасти для того, чтобы она своими поглаживаниями его не отвлекала, отчасти для того, чтобы привлечь к разговору ее внимание. – Но когда я вернусь из Лондона, тебя уже здесь не будет. Тебе придется уехать домой.
Это сообщение вызвало именно ту реакцию, на которую он надеялся. Она выпрямилась и с отчаянием посмотрела на него:
– Ты отправишь меня домой?
Глядя ей прямо в глаза, он без зазрения совести переплел правду и ложь:
– Да, разумеется. Говорящая коробка готова. Когда она окажется в Адмиралтействе, за тобой уже не будут охотиться иностранные агенты. А я не могу оставить тебя здесь навсегда. Люди и так уже всякое говорят.
– О чем говорят?
– Ты здесь уже два месяца, Мерлин. Между нашими семьями нет никаких особых связей, которые могли бы это как-то объяснить. Я тебе не опекун и не родственник. Пока в доме находятся мои мать и сестра, это еще допустимо, – он сделал паузу, – хотя и немного странно в глазах общества. Но сейчас Бонапарта изгнали с нашего побережья, и ездить в Брайтон стало снова безопасно. Говорят, в этом сезоне там собралось блестящее общество. Герцогиня и Блайз просто сгорают от нетерпения отправиться туда. Они уезжают уже очень скоро, и тогда тебе придется либо присоединиться к ним… либо возвратиться домой.
– Ох, – она потрогала нижнюю губу, – а ты с ними поедешь?
– Нет, конечно. Думаешь, у меня есть время для морских купаний? Я буду мотаться в Лондон и обратно. Большую часть дома, кроме того крыла, где я живу, мы просто закроем до осени.
– Ох, – еще раз очень тихо произнесла Мерлин.
Рансом решил закрепить свой успех и снова притянул ее к себе.
– Я буду так по тебе скучать, моя Чара, – нежным шепотом повторил он, целуя ее шелковистые волосы, – я так тебя люблю.
– Но… ты сможешь приезжать ко мне в гости? Я знаю, у тебя много дел, но… – она выпрямилась, увлеченная идеей, – когда тебе не нужно быть в Лондоне, ты сможешь приезжать ко мне домой, а не сюда.
Он покачал головой:
– К сожалению, это тоже не выйдет, Чара. Чтобы неженатый мужчина посещал одинокую юную даму – это просто недопустимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41