Накинул плащ на плечи, повернувшись к ней спиной, чтобы привести в порядок свою одежду.
Услышал шорох. Наверное, она собирает свои юбки, белье, разглаживает, думает о том, как починить, поправить тот урон, который он нанес.
– Извини, – глухо сказал он, боясь посмотреть ей в лицо.
Леда ничего не ответила. Он думал, что она ушла. Повернулся – она стояла у стены в мятой одежде, держа перед собой шляпу. Лицо опущено.
– Я отвезу тебя в отель, – он поднял свою шляпу. – Тебе, возможно, интересно узнать, что мой корабль уходит завтра утром в Сан-Франциско.
Она глянула на него с изумлением.
Он пожал плечами.
– Я обещал тебе, что всегда буду помогать. Если ты хочешь уехать – ты свободна. На твое имя открыт счет в Лондоне. Тебе только стоит сказать, что еще нужно…
Шляпа выпала у нее из рук. Перья мягко качнулись в воздухе.
– Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Я ничего не хочу, – он подошел к двери, распахнул ее. Резкий сквозняк скользнул по лицу. Вдали зеленоватая дымка наплывает на горы. – Ты вольна решать. Если ты предпочтешь остаться, жить в этом доме, соблюдать… э… условности, я обещаю, что не буду… требовать… – он запнулся. Потом криво усмехнулся. – Черт! Наверное, ты хорошо понимаешь, что я имею ввиду.
– Ты обещал не ругаться, – тихо сказала она.
– Извини. Я так чертовски сожалею.
Когда он вновь взглянул на нее, она уже подняла шляпу, выпрямилась, затем сделала два шага к центру комнаты.
– Я могу выбирать?
Он почувствовал, что ее голос дрожит, на глазах накипают слезы. Слезы. Он заметил, что у него в горле застрял комок.
– Да.
– Тогда я хочу остаться. И жить в этом доме. И… соблюдать условности.
Если кланяешься, учил Дожен, то в этом должен быть смысл; поклон – осознанное движение, оно прекрасно – две ладони сложены вместе, кончики пальцев вытянуты. И тело должно сгибаться от пояса, с напряжением, в этом поклоне – форма и сила; ум – собран, сосредоточен. Затем – поднимаются руки, все еще сложенные, потом – торс.
Так, по словам Дожена, выражают уважение. К учителю. К противнику. К жизни.
В свете единственной лампы своего кабинета, в три часа ночи Сэмьюэл поклонился Дожену. Встреча была неожиданной – в такое время и в таком месте. То, что Дожен будет искать его, придет в дом ночью – казалось невероятным.
Дожен был одет в поношенную одежду – так раньше одевались рабочие с плантаций, в руках у него не было ничего. Он тоже слегка поклонился в ответ на поклон Сэмьюэла. Затем сказал по-японски:
– Ты с женщиной. Напрасно. Угасший фитиль. Попытка убежать от себя.
– Я женат.
Установилась тишина, слышно было, как бесконечные волны набегают на скалы. Сэмьюэл не хотел смотреть Дожену в глаза, взгляд его следил за тенями позади письменного стола.
– А-а, леди Кэтрин с тобой?
Ну, конечно, конечно. Дожен знал то, о чем Сэмьюэл мечтал годами, хотя ни разу никто из них не сказал об этом ни слова. Легкое чувство неодобрительного удивления Дожена выразилось в почти невидимом движении бровей – он, видимо, удивился, что Кэй приняла это предложение.
Краска бросилась Сэмьюэлу в лицо.
– Я никогда не делал предложения леди Кэтрин, – он понял, что его раскрыли, разгадали, чувствовал, что его разум не способен сейчас сражаться с Доженом, вздумай он напасть на него. – Я женился на простой англичанке, – Сэмьюэл решил сменить тему, кивнул на ароматный дым из горшочка на плите. – Я подогрел саке для тебя. Прими.
– Имадакимазу, – Дожен взял чашку, которую Сэмьюэл наполнил из керамического сосуда карафе. Они селя на пол.
– Ты знаешь, задают много вопросов, – сказал Дожен.
– Да. – Сэмьюэл это знал. Уже в течение нескольких недель поступают запросы о нем в Сан-Франциско, в Гонолулу. Откуда они приходят – неизвестно. По крайней мере, в Китай-городе об этом никто не знает. – Я не знаю, кто это делает.
– Японцы. Почему они спрашивают, Сама-сан? – в голосе Дожена прозвучали холодные нотки.
Дожен читал его, словно книгу, потому что прекрасно знал. Слишком поздно говорить о том, что Сэмьюэл не знает, почему японцы им интересуются. И слишком поздно притворяться, что ему нечего скрывать.
Сэмьюэл наполнил еще раз чашку учителя, вновь с глубоким поклоном подал ему. Затем перешел на английский:
– Извини, Дожен-сан. Это – мое дело. Дожен медленно потягивал саке.
– Ты слишком мрачен и погружен в какие-то мысли. Я – старик. Ты не хочешь нарушать мой покой? Но мы разделим тяжесть вместе, да? – Дожен не перешел на английский, невзирая на попытку Сэмьюэла. И за этим стояло многое: положение Дожена, его желание руководить беседой и говорить о вещах, слишком сложных для обсуждения на чужом для него языке.
– Скажи, почему эти люди интересуются тобой?
– Я украл кое-что. Из японского посольства в Лондоне. Возможно, они ищут украденное. Я прослежу, чтобы не нашли.
Выражение липа Дожена изменилось.
– И что это, маленький бака?
Сэмьюэл не позволил своему телу напрячься, когда его назвали дураком.
– Это – казаритачи.
Дожен издал звук подавляемого гнева.
– И где он?
Не было смысла отвечать. Стоило только Сэмьюэлю подумать, и Дожен уже смотрел туда, куда он спрятал похищенное, – за плитой офиса располагался тайник.
– Могло быть и хуже. Ты не знаешь, с чем ты играешь. Назови пять великих мечей, – потребовал До-жен.
– Йуцу-мару, – сказал Сэмьюэл. – Доджири, разру-батель Доджи. Микацуки, Бледная Луна. O'Тента, гордость Мицуйев. Ичиго Хитофури, называемый Однажды за жизнь.
– Но в Мейбутсучо написано: есть еще один меч.
– Нет, есть пять имен, пять лезвий.
– Но ты же читал. В Мейбутсучо написано, что есть пять великих мечей и еще один, кроме пяти.
– Я читал это. Но я не понял. Я привык к тому, что не все могу прочесть по-японски. Дожен слегка улыбнулся:
– Это всего лишь простая головоломка. Монахи хотели во все внести философскую мысль. Но речь идет о том, что есть шестой, великий меч, его название и описание боялись занести в Мейбутсучо. Какой смысл намекать тому, кто все равно не знает, или утаить правду от того, кому она известна.
Сэмьюэл, потягивая саке, ждал, понимая, что Дожен ни о чем не говорит без цели. Старое чувство сосредоточенного спокойствия возвращалось к нему. Дожен продолжил:
– Гокуакума. Вот имя меча, если он существует. Высший Демон. Кто-то из посещающих христианскую школу рассказывал, что есть ангел, который стал дьяволом. Он и есть – дух этого меча.
– Если он существует.
– Лезвие длиной два шаку и пять суй. Рядом с рукояткой выгравирован демон – его называют Тенгу – низкие лапы, крылья, огромный клюв. На конце изгиба – углубление. На острие нет надписи, но есть знаки: Гоку, аку, ма. Во всей истории нет оружейника с таким именем или символами.
Сэмьюэл узнал описание, приведенное в Мейбутсучо – каталоге великих японских мечей. Но там не было ни имени мастера, ни истории владения.
– Он утерян?
– Нет, не утерян. Он… может появиться.
В свете лампы лицо Дожена было ни молодым, ни старым. Как всегда. Только его волосы были теперь коротко подстрижены. Все менялось вокруг. Дожен оставался прежним.
– Без ножен лезвие опасно. Можно отрубить себе палец, если быть неосторожным. Можно убить кого-нибудь.
Можно убить себя. Но с рукоятью, с ножнами – лезвие укрощено. А дух лезвия – это дух человека. Гокуакума – прекрасная и странная вещь. Она стара, как мир. Первая запись сделана семьсот лет назад: меч с золотой рукоятью. Он был в руках Минамото Йоритомо, когда тот очистил столицу от клана Тайра, уничтожил подростка-императора. Но одной власти мало – Гокуакума хочет больше. Йоритомо приказал уничтожить брата и всех тех, кто мешал ему. После его смерти семья жены Йоритомо – Ход-жо – стала владелицей меча, и демон захватил их всех. Они убили наследника Йоритомо, вырезали все потомство до последней ветви. И стали править. Но опасность еще не проявила себя. Проявила власть.
Какой-то самурай решил завладеть мечом, украл острие, отделив его от рукояти, вложил в ножны подделку. Этому ронину – его имя вычеркнуто из истории – вначале способствовала удача. Он заставил других ронинов следовать за ним, подчинил своей воле семью Ходжо. Он приставил к лезвию новую рукоять, чтобы использовать меч. Но однажды в бою лезвие выпало из рукояти, ронин не рассчитал движение, упал с коня прямо на лезвие, воткнувшееся в землю и прошедшее сквозь его грудь, – Дожен сделал паузу. Сэмьюэл в упор смотрел на него. – Гокуакума требует единства: только настоящее лезвие не выпадет из золотой рукояти. Ашикага Такауджи воссоединил острие и золотую рукоять, напал на Ходжо и заставил их вскрыть себе животы. Шестьдесят лет длились войны. Внук Такауджи стал хозяином Гокуакума. Он был мудр, решил рассоединить лезвие и рукоять. Он поместил рукоять в Золотом Павильоне, где искусной работой смогли бы восхищаться гости, а лезвие поручил заботам монахов в горах Ига. И наступил мир – золотой век Ашикага. Но Гокуакума хочет быть единым. Такова его суть. И меч призывает и тех, кто силен, но и тех, кто слаб. Брат настоятеля Йошимасье сжег монастырь, чтобы завладеть лезвием, потом выкрал рукоять. Соединил их. Снова началась война. В течение веков меч переходил от хозяина к хозяину, и были войны и хаос. Нобукача стал его владельцем, покорил центральную Японию, но был убит одним властолюбивым человеком. Генерал Хидейоши, обладая Гокуакумой, объявил войну Китаю и Корее. Его преемник Йедацу уничтожил всех остальных наследников из семьи Хидейоши. Он знал историю меча, решив вновь рассоединить его на части. Он обратился к императору, и тот вручил лезвие одной семье, чей долг был теперь – прятать и охранять его в течение двухсот семидесяти трех лет. Гокуакума разделен на части.
– У меня рукоять Гокуакумы, – сказал Сэмьюэл. Он понял это даже без объяснений.
– У тебя рукоять, – Дожен склонил голову и плечи, – а у меня лезвие.
На губах Сэмьюэла появилась странная усмешка.
– У тебя?!
– Я берегу его уже двадцать один год. Я прячу его. У него нет рукояти. Когда я уйду из жизни, то долг хранить его перейдет к тебе.
Сэмьюэл неотрывно смотрел на него.
– Для этого тебя готовили, – просто сказал Дожен. Бабочка села на руку Сэмьюэла. Тишина… тишина… Он был поражен.
– Традиции – как ручей, бегут от сердца к сердцу. Долг передан мне семьей. Когда я был ребенком, меня тренировали так, как тебя. Я научил тебя даже большему. Когда мир, мы начеку. Но наступает время, когда Гокуакума станет смертоносным. Обладание им приведет к злобе духа. Его ищут, потому что хотят власти. Во время восстания самураев мне дали лезвие Гокуакума – я должен был спрятать его и затаиться. Япония тогда строго охраняла свои границы – покинуть страну без разрешения было самоубийством. Я подписал контракт как наемный рабочий для плантаций Гонолулу и должен был покинуть родину. Мы уже были на корабле, когда правительство пало. Мятежники решили усилить контроль за границей. Корабль задержали. Наши паспорта и визы должны были уничтожить, американцы настаивали на выполнении контракта, – Дожен неожиданно улыбнулся, прервав свой рассказ, в котором не было ни интонационных подъемов, ни спадов. – Американцам глубоко наплевать на императоров и демонические мечи. Они заплатили деньги за корабль и за рабочих. Поэтому мы отплыли из бухты Йокохама, не зажигая огней, ночью.
Сэмьюэл, не шевелясь, смотрел на человека, который наставлял его добрых три четверти жизни.
Он почувствовал, что у него из-под ног уходит земля.
– Ради меча? Все, чему ты меня учил… Это все – ради меча?
– Среди людей моего клана, – сказал Дожен, – тот, кто делает то, что делал я, называется кацура. Я же – как дерево кацура, посаженное на луне, отрезанное от тех, кто послал меня. Здесь я должен кинуть семя, взрастить, чтобы ростки были даже тогда, когда меня не будет. Я выбрал тебя. И есть еще Шоджи – мальчик, который убирает у меня.
Это поразило Сэмьюэла. Дожен начал искать ему преемника, а он, Сэмьюэл, даже не догадывался об этом, видел в ребенке только слугу.
После паузы Дожен сказал:
– Недавно я узнал, что рукоять была послана английской королеве. Так сделана попытка удалить эфес от тех, кто стремится ввергнуть Японию в войну ради собственных амбиций, – он встретился взглядом с глазами Сэмьюэла. – Судьба, как оказывается, не предает.
Сэмьюэл вздохнул, встал и пошел к плите, чтобы нагреть еще саке. В обычных занятиях он искал успокоения. Равновесия. И не хотелось больше ни о чем думать.
– Прости, – сказал Сэмьюэл строгим тоном, стараясь не выдать своих чувств, – я глуп, Дожен-сан. Я не японец, я не верю в демонов.
– Разве?
– Нет.
– Значит, тебя охраняют ангелы. Ангелы заставляют тебя искать возможности стать сильным, неуязвимым, быстрым.
Сэмьюэл опустил глаза. Наполнил карафе. Дожен продолжал:
– От кого же ты пытаешься спастись, Сэмуа-сан, если не веришь в демонов?
Он не ответил. Он подумал… Боже! Эта мысль была унизительна..
Хочу слишком много. Так говорил Дожен. Предупреждал его. И не один раз. А он не слушал.
Не хотел слушать. Слышать. Только стремился достичь предела силы и духа с помощью Дожена – его дружбы и труда.
– Было время, когда я сомневался в Гокуакуме, – сказал Дожен, – я думал, что провожу свою жизнь в изгнании, а во имя чего? Потому что кто-то пошутил, быть может, и выгравировал слово «демон» на клинке великолепной сабли. Проживи я всю жизнь в Японии, я мог бы и не узнать об этом, но здесь все по-иному. – Он потянулся к вину, что налил Сэмыоэл.
– Здесь, на западе, обо всем спрашивают. И от этого никуда не уйдешь, Сэмуа-сан. Ты можешь думать до тех пор, пока твой мозг не превратится в пряжу, и не найти ответа. В конце концов, безразлично, находится ли реальный демон в сабле. История говорит, что нация поднимется по команде Гокуакумы. Люди знают историю, и за эту власть они готовы убивать. Я знаю, что это правда, потому что я видел, как умерла моя семья за то, чтобы лезвие было отделено от рукояти, что делало его целым. – Он отпивал медленными глотками. – Может быть, суть демонов в том, что они спят в сознании людей, пока лезвие меча не сверкнет светом, который их разбудит. Сэмьюэл хмуро глядел на свои руки.
– Они разделили меч на части.
– Ты знаешь морскую звезду, что разрушает устричные рифы? В далекие времена, когда рыбак выловил одну, он разрубил ее на две части и бросил обратно. – Дожен опустил вино на пол. – И в глубине рифа, невидимые никем половинки превратились в две звезды.
Сэмьюэл встал, его тело напряглось.
– И что же? Вот почему ты учишь меня всему? Все время – мой бог! – долгие годы! – он сжал руки, с силой раскрыл кулаки. – Скажи, почему ты никогда мне ничего не говорил?
Тонкое, как карандаш, угрожающее лезвие появилось в руке Дожена. Сэмьюэл сделал легкое и быстрое движение: его тело предугадало направление удара прежде, чем разум; бо шурукин вонзился с треском в деревянную стену.
– Когда форма и силы стрелы безупречны, ее движение будет точным. – Взгляд Дожена был ровным, немигающим. Думай не думая, имей верную цель и иди. – Он поднял вино двумя руками и кивнул. – Это то, что я сделал. Ты моя стрела. Я должен идти.
Леда увидела несколько респектабельных дам в столовой отеля, расположенной на веранде с открытыми окнами, с видом на горы с одной стороны и вершинами тропических деревьев с другой. Было очень свободно, и она решила, что здесь можно позавтракать. Гавайский стюард был так радушен, а слуги-китавды в своих безупречных одеждах так добродушны и улыбчивы, и если бы не их затруднения с английским языком, Леда чувствовала бы себя вполне комфортабельно. Никто не разглядывал ее, но несколько морских офицеров и постояльцев отеля, которых она видела вчера, подходили с любезными фразами прежде, чем занять места за своими столиками, уставленными горками бананов, лимонов, апельсинов и гуавой.
Снаружи на деревьях распевали птицы. Легкий ветер залетал из расположенного рядом окна. Она с сомнением посмотрела на жареную рыбу – это оказалась разновидность большой золотой рыбы, которую можно увидеть в домашних аквариумах. Ее принес китайский официант вместо тоста, что она заказала. Леда пыталась объяснить ошибку смущенному слуге, когда позади него показался Сэмьюэл.
По сравнению с низким китайцем он казался очень высоким.
– Возьми это, – сказал он коротко официанту, – прикажи повару обжарить хлеб, мне принеси кофе.
– А! – Официант унес золотую рыбу с поклоном, свидетельствующим о том, что он искренне сожалеет о возникшем недоразумении.
У Леды колотилось сердце. Сэмьюэл сел напротив, не глядя на нее, молча уставился в окно.
Она развернула салфетку на коленях, перебирая ее края пальцами.
– Доброе утро, – наконец, отважилась она. Принесли его кофе. Они оба смотрели, как официант его разливал. Приятный запах донесся до Леды в то время, как она подняла глаза от белого рукава официанта и взглянула в лицо Сэмьюэла.
Он уставился на свой черный кофе, задумчиво сжав рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Услышал шорох. Наверное, она собирает свои юбки, белье, разглаживает, думает о том, как починить, поправить тот урон, который он нанес.
– Извини, – глухо сказал он, боясь посмотреть ей в лицо.
Леда ничего не ответила. Он думал, что она ушла. Повернулся – она стояла у стены в мятой одежде, держа перед собой шляпу. Лицо опущено.
– Я отвезу тебя в отель, – он поднял свою шляпу. – Тебе, возможно, интересно узнать, что мой корабль уходит завтра утром в Сан-Франциско.
Она глянула на него с изумлением.
Он пожал плечами.
– Я обещал тебе, что всегда буду помогать. Если ты хочешь уехать – ты свободна. На твое имя открыт счет в Лондоне. Тебе только стоит сказать, что еще нужно…
Шляпа выпала у нее из рук. Перья мягко качнулись в воздухе.
– Ты хочешь, чтобы я уехала?
– Я ничего не хочу, – он подошел к двери, распахнул ее. Резкий сквозняк скользнул по лицу. Вдали зеленоватая дымка наплывает на горы. – Ты вольна решать. Если ты предпочтешь остаться, жить в этом доме, соблюдать… э… условности, я обещаю, что не буду… требовать… – он запнулся. Потом криво усмехнулся. – Черт! Наверное, ты хорошо понимаешь, что я имею ввиду.
– Ты обещал не ругаться, – тихо сказала она.
– Извини. Я так чертовски сожалею.
Когда он вновь взглянул на нее, она уже подняла шляпу, выпрямилась, затем сделала два шага к центру комнаты.
– Я могу выбирать?
Он почувствовал, что ее голос дрожит, на глазах накипают слезы. Слезы. Он заметил, что у него в горле застрял комок.
– Да.
– Тогда я хочу остаться. И жить в этом доме. И… соблюдать условности.
Если кланяешься, учил Дожен, то в этом должен быть смысл; поклон – осознанное движение, оно прекрасно – две ладони сложены вместе, кончики пальцев вытянуты. И тело должно сгибаться от пояса, с напряжением, в этом поклоне – форма и сила; ум – собран, сосредоточен. Затем – поднимаются руки, все еще сложенные, потом – торс.
Так, по словам Дожена, выражают уважение. К учителю. К противнику. К жизни.
В свете единственной лампы своего кабинета, в три часа ночи Сэмьюэл поклонился Дожену. Встреча была неожиданной – в такое время и в таком месте. То, что Дожен будет искать его, придет в дом ночью – казалось невероятным.
Дожен был одет в поношенную одежду – так раньше одевались рабочие с плантаций, в руках у него не было ничего. Он тоже слегка поклонился в ответ на поклон Сэмьюэла. Затем сказал по-японски:
– Ты с женщиной. Напрасно. Угасший фитиль. Попытка убежать от себя.
– Я женат.
Установилась тишина, слышно было, как бесконечные волны набегают на скалы. Сэмьюэл не хотел смотреть Дожену в глаза, взгляд его следил за тенями позади письменного стола.
– А-а, леди Кэтрин с тобой?
Ну, конечно, конечно. Дожен знал то, о чем Сэмьюэл мечтал годами, хотя ни разу никто из них не сказал об этом ни слова. Легкое чувство неодобрительного удивления Дожена выразилось в почти невидимом движении бровей – он, видимо, удивился, что Кэй приняла это предложение.
Краска бросилась Сэмьюэлу в лицо.
– Я никогда не делал предложения леди Кэтрин, – он понял, что его раскрыли, разгадали, чувствовал, что его разум не способен сейчас сражаться с Доженом, вздумай он напасть на него. – Я женился на простой англичанке, – Сэмьюэл решил сменить тему, кивнул на ароматный дым из горшочка на плите. – Я подогрел саке для тебя. Прими.
– Имадакимазу, – Дожен взял чашку, которую Сэмьюэл наполнил из керамического сосуда карафе. Они селя на пол.
– Ты знаешь, задают много вопросов, – сказал Дожен.
– Да. – Сэмьюэл это знал. Уже в течение нескольких недель поступают запросы о нем в Сан-Франциско, в Гонолулу. Откуда они приходят – неизвестно. По крайней мере, в Китай-городе об этом никто не знает. – Я не знаю, кто это делает.
– Японцы. Почему они спрашивают, Сама-сан? – в голосе Дожена прозвучали холодные нотки.
Дожен читал его, словно книгу, потому что прекрасно знал. Слишком поздно говорить о том, что Сэмьюэл не знает, почему японцы им интересуются. И слишком поздно притворяться, что ему нечего скрывать.
Сэмьюэл наполнил еще раз чашку учителя, вновь с глубоким поклоном подал ему. Затем перешел на английский:
– Извини, Дожен-сан. Это – мое дело. Дожен медленно потягивал саке.
– Ты слишком мрачен и погружен в какие-то мысли. Я – старик. Ты не хочешь нарушать мой покой? Но мы разделим тяжесть вместе, да? – Дожен не перешел на английский, невзирая на попытку Сэмьюэла. И за этим стояло многое: положение Дожена, его желание руководить беседой и говорить о вещах, слишком сложных для обсуждения на чужом для него языке.
– Скажи, почему эти люди интересуются тобой?
– Я украл кое-что. Из японского посольства в Лондоне. Возможно, они ищут украденное. Я прослежу, чтобы не нашли.
Выражение липа Дожена изменилось.
– И что это, маленький бака?
Сэмьюэл не позволил своему телу напрячься, когда его назвали дураком.
– Это – казаритачи.
Дожен издал звук подавляемого гнева.
– И где он?
Не было смысла отвечать. Стоило только Сэмьюэлю подумать, и Дожен уже смотрел туда, куда он спрятал похищенное, – за плитой офиса располагался тайник.
– Могло быть и хуже. Ты не знаешь, с чем ты играешь. Назови пять великих мечей, – потребовал До-жен.
– Йуцу-мару, – сказал Сэмьюэл. – Доджири, разру-батель Доджи. Микацуки, Бледная Луна. O'Тента, гордость Мицуйев. Ичиго Хитофури, называемый Однажды за жизнь.
– Но в Мейбутсучо написано: есть еще один меч.
– Нет, есть пять имен, пять лезвий.
– Но ты же читал. В Мейбутсучо написано, что есть пять великих мечей и еще один, кроме пяти.
– Я читал это. Но я не понял. Я привык к тому, что не все могу прочесть по-японски. Дожен слегка улыбнулся:
– Это всего лишь простая головоломка. Монахи хотели во все внести философскую мысль. Но речь идет о том, что есть шестой, великий меч, его название и описание боялись занести в Мейбутсучо. Какой смысл намекать тому, кто все равно не знает, или утаить правду от того, кому она известна.
Сэмьюэл, потягивая саке, ждал, понимая, что Дожен ни о чем не говорит без цели. Старое чувство сосредоточенного спокойствия возвращалось к нему. Дожен продолжил:
– Гокуакума. Вот имя меча, если он существует. Высший Демон. Кто-то из посещающих христианскую школу рассказывал, что есть ангел, который стал дьяволом. Он и есть – дух этого меча.
– Если он существует.
– Лезвие длиной два шаку и пять суй. Рядом с рукояткой выгравирован демон – его называют Тенгу – низкие лапы, крылья, огромный клюв. На конце изгиба – углубление. На острие нет надписи, но есть знаки: Гоку, аку, ма. Во всей истории нет оружейника с таким именем или символами.
Сэмьюэл узнал описание, приведенное в Мейбутсучо – каталоге великих японских мечей. Но там не было ни имени мастера, ни истории владения.
– Он утерян?
– Нет, не утерян. Он… может появиться.
В свете лампы лицо Дожена было ни молодым, ни старым. Как всегда. Только его волосы были теперь коротко подстрижены. Все менялось вокруг. Дожен оставался прежним.
– Без ножен лезвие опасно. Можно отрубить себе палец, если быть неосторожным. Можно убить кого-нибудь.
Можно убить себя. Но с рукоятью, с ножнами – лезвие укрощено. А дух лезвия – это дух человека. Гокуакума – прекрасная и странная вещь. Она стара, как мир. Первая запись сделана семьсот лет назад: меч с золотой рукоятью. Он был в руках Минамото Йоритомо, когда тот очистил столицу от клана Тайра, уничтожил подростка-императора. Но одной власти мало – Гокуакума хочет больше. Йоритомо приказал уничтожить брата и всех тех, кто мешал ему. После его смерти семья жены Йоритомо – Ход-жо – стала владелицей меча, и демон захватил их всех. Они убили наследника Йоритомо, вырезали все потомство до последней ветви. И стали править. Но опасность еще не проявила себя. Проявила власть.
Какой-то самурай решил завладеть мечом, украл острие, отделив его от рукояти, вложил в ножны подделку. Этому ронину – его имя вычеркнуто из истории – вначале способствовала удача. Он заставил других ронинов следовать за ним, подчинил своей воле семью Ходжо. Он приставил к лезвию новую рукоять, чтобы использовать меч. Но однажды в бою лезвие выпало из рукояти, ронин не рассчитал движение, упал с коня прямо на лезвие, воткнувшееся в землю и прошедшее сквозь его грудь, – Дожен сделал паузу. Сэмьюэл в упор смотрел на него. – Гокуакума требует единства: только настоящее лезвие не выпадет из золотой рукояти. Ашикага Такауджи воссоединил острие и золотую рукоять, напал на Ходжо и заставил их вскрыть себе животы. Шестьдесят лет длились войны. Внук Такауджи стал хозяином Гокуакума. Он был мудр, решил рассоединить лезвие и рукоять. Он поместил рукоять в Золотом Павильоне, где искусной работой смогли бы восхищаться гости, а лезвие поручил заботам монахов в горах Ига. И наступил мир – золотой век Ашикага. Но Гокуакума хочет быть единым. Такова его суть. И меч призывает и тех, кто силен, но и тех, кто слаб. Брат настоятеля Йошимасье сжег монастырь, чтобы завладеть лезвием, потом выкрал рукоять. Соединил их. Снова началась война. В течение веков меч переходил от хозяина к хозяину, и были войны и хаос. Нобукача стал его владельцем, покорил центральную Японию, но был убит одним властолюбивым человеком. Генерал Хидейоши, обладая Гокуакумой, объявил войну Китаю и Корее. Его преемник Йедацу уничтожил всех остальных наследников из семьи Хидейоши. Он знал историю меча, решив вновь рассоединить его на части. Он обратился к императору, и тот вручил лезвие одной семье, чей долг был теперь – прятать и охранять его в течение двухсот семидесяти трех лет. Гокуакума разделен на части.
– У меня рукоять Гокуакумы, – сказал Сэмьюэл. Он понял это даже без объяснений.
– У тебя рукоять, – Дожен склонил голову и плечи, – а у меня лезвие.
На губах Сэмьюэла появилась странная усмешка.
– У тебя?!
– Я берегу его уже двадцать один год. Я прячу его. У него нет рукояти. Когда я уйду из жизни, то долг хранить его перейдет к тебе.
Сэмьюэл неотрывно смотрел на него.
– Для этого тебя готовили, – просто сказал Дожен. Бабочка села на руку Сэмьюэла. Тишина… тишина… Он был поражен.
– Традиции – как ручей, бегут от сердца к сердцу. Долг передан мне семьей. Когда я был ребенком, меня тренировали так, как тебя. Я научил тебя даже большему. Когда мир, мы начеку. Но наступает время, когда Гокуакума станет смертоносным. Обладание им приведет к злобе духа. Его ищут, потому что хотят власти. Во время восстания самураев мне дали лезвие Гокуакума – я должен был спрятать его и затаиться. Япония тогда строго охраняла свои границы – покинуть страну без разрешения было самоубийством. Я подписал контракт как наемный рабочий для плантаций Гонолулу и должен был покинуть родину. Мы уже были на корабле, когда правительство пало. Мятежники решили усилить контроль за границей. Корабль задержали. Наши паспорта и визы должны были уничтожить, американцы настаивали на выполнении контракта, – Дожен неожиданно улыбнулся, прервав свой рассказ, в котором не было ни интонационных подъемов, ни спадов. – Американцам глубоко наплевать на императоров и демонические мечи. Они заплатили деньги за корабль и за рабочих. Поэтому мы отплыли из бухты Йокохама, не зажигая огней, ночью.
Сэмьюэл, не шевелясь, смотрел на человека, который наставлял его добрых три четверти жизни.
Он почувствовал, что у него из-под ног уходит земля.
– Ради меча? Все, чему ты меня учил… Это все – ради меча?
– Среди людей моего клана, – сказал Дожен, – тот, кто делает то, что делал я, называется кацура. Я же – как дерево кацура, посаженное на луне, отрезанное от тех, кто послал меня. Здесь я должен кинуть семя, взрастить, чтобы ростки были даже тогда, когда меня не будет. Я выбрал тебя. И есть еще Шоджи – мальчик, который убирает у меня.
Это поразило Сэмьюэла. Дожен начал искать ему преемника, а он, Сэмьюэл, даже не догадывался об этом, видел в ребенке только слугу.
После паузы Дожен сказал:
– Недавно я узнал, что рукоять была послана английской королеве. Так сделана попытка удалить эфес от тех, кто стремится ввергнуть Японию в войну ради собственных амбиций, – он встретился взглядом с глазами Сэмьюэла. – Судьба, как оказывается, не предает.
Сэмьюэл вздохнул, встал и пошел к плите, чтобы нагреть еще саке. В обычных занятиях он искал успокоения. Равновесия. И не хотелось больше ни о чем думать.
– Прости, – сказал Сэмьюэл строгим тоном, стараясь не выдать своих чувств, – я глуп, Дожен-сан. Я не японец, я не верю в демонов.
– Разве?
– Нет.
– Значит, тебя охраняют ангелы. Ангелы заставляют тебя искать возможности стать сильным, неуязвимым, быстрым.
Сэмьюэл опустил глаза. Наполнил карафе. Дожен продолжал:
– От кого же ты пытаешься спастись, Сэмуа-сан, если не веришь в демонов?
Он не ответил. Он подумал… Боже! Эта мысль была унизительна..
Хочу слишком много. Так говорил Дожен. Предупреждал его. И не один раз. А он не слушал.
Не хотел слушать. Слышать. Только стремился достичь предела силы и духа с помощью Дожена – его дружбы и труда.
– Было время, когда я сомневался в Гокуакуме, – сказал Дожен, – я думал, что провожу свою жизнь в изгнании, а во имя чего? Потому что кто-то пошутил, быть может, и выгравировал слово «демон» на клинке великолепной сабли. Проживи я всю жизнь в Японии, я мог бы и не узнать об этом, но здесь все по-иному. – Он потянулся к вину, что налил Сэмыоэл.
– Здесь, на западе, обо всем спрашивают. И от этого никуда не уйдешь, Сэмуа-сан. Ты можешь думать до тех пор, пока твой мозг не превратится в пряжу, и не найти ответа. В конце концов, безразлично, находится ли реальный демон в сабле. История говорит, что нация поднимется по команде Гокуакумы. Люди знают историю, и за эту власть они готовы убивать. Я знаю, что это правда, потому что я видел, как умерла моя семья за то, чтобы лезвие было отделено от рукояти, что делало его целым. – Он отпивал медленными глотками. – Может быть, суть демонов в том, что они спят в сознании людей, пока лезвие меча не сверкнет светом, который их разбудит. Сэмьюэл хмуро глядел на свои руки.
– Они разделили меч на части.
– Ты знаешь морскую звезду, что разрушает устричные рифы? В далекие времена, когда рыбак выловил одну, он разрубил ее на две части и бросил обратно. – Дожен опустил вино на пол. – И в глубине рифа, невидимые никем половинки превратились в две звезды.
Сэмьюэл встал, его тело напряглось.
– И что же? Вот почему ты учишь меня всему? Все время – мой бог! – долгие годы! – он сжал руки, с силой раскрыл кулаки. – Скажи, почему ты никогда мне ничего не говорил?
Тонкое, как карандаш, угрожающее лезвие появилось в руке Дожена. Сэмьюэл сделал легкое и быстрое движение: его тело предугадало направление удара прежде, чем разум; бо шурукин вонзился с треском в деревянную стену.
– Когда форма и силы стрелы безупречны, ее движение будет точным. – Взгляд Дожена был ровным, немигающим. Думай не думая, имей верную цель и иди. – Он поднял вино двумя руками и кивнул. – Это то, что я сделал. Ты моя стрела. Я должен идти.
Леда увидела несколько респектабельных дам в столовой отеля, расположенной на веранде с открытыми окнами, с видом на горы с одной стороны и вершинами тропических деревьев с другой. Было очень свободно, и она решила, что здесь можно позавтракать. Гавайский стюард был так радушен, а слуги-китавды в своих безупречных одеждах так добродушны и улыбчивы, и если бы не их затруднения с английским языком, Леда чувствовала бы себя вполне комфортабельно. Никто не разглядывал ее, но несколько морских офицеров и постояльцев отеля, которых она видела вчера, подходили с любезными фразами прежде, чем занять места за своими столиками, уставленными горками бананов, лимонов, апельсинов и гуавой.
Снаружи на деревьях распевали птицы. Легкий ветер залетал из расположенного рядом окна. Она с сомнением посмотрела на жареную рыбу – это оказалась разновидность большой золотой рыбы, которую можно увидеть в домашних аквариумах. Ее принес китайский официант вместо тоста, что она заказала. Леда пыталась объяснить ошибку смущенному слуге, когда позади него показался Сэмьюэл.
По сравнению с низким китайцем он казался очень высоким.
– Возьми это, – сказал он коротко официанту, – прикажи повару обжарить хлеб, мне принеси кофе.
– А! – Официант унес золотую рыбу с поклоном, свидетельствующим о том, что он искренне сожалеет о возникшем недоразумении.
У Леды колотилось сердце. Сэмьюэл сел напротив, не глядя на нее, молча уставился в окно.
Она развернула салфетку на коленях, перебирая ее края пальцами.
– Доброе утро, – наконец, отважилась она. Принесли его кофе. Они оба смотрели, как официант его разливал. Приятный запах донесся до Леды в то время, как она подняла глаза от белого рукава официанта и взглянула в лицо Сэмьюэла.
Он уставился на свой черный кофе, задумчиво сжав рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41