Вы можете рассчитывать на меня, дружище! Между прочим, я надеюсь, что вы и леди Джон пообедаете с нами на будущей неделе. Эмили уговорила Мельбурна покинуть Брокет на несколько дней и пожить с нами. Вы же знаете, какая она преданная сестра. Бедняге будет приятно повидать старых друзей и узнать новости.
– С удовольствием принимаем ваше предложение. Мне так горько видеть, каким Мельбурн стал слабым. Должен сказать, Генри, вы для него отличная поддержка.
– Эмили очень волнуется за старика, – объяснил Пальмерстон. – А я, конечно, все сделаю ради Эмили. Кроме того, я не забыл, что люди с политическими амбициями постоянно обращались к нему, и я был в их числе. В жизни не встречал более интересного собеседника. Но если вы поинтересуетесь его мнением и станете разговаривать о королеве, он будет счастлив даже несколько недель спустя. Она расспрашивает о Виктории всех, с кем встречается, и желает говорить только о ней.
– Она могла бы приглашать его чаще, особенно сейчас, – заметил Рассел. – Пока тори были у власти, это, конечно, было не совсем уместно, но, может, сейчас…
Губы Пальмерстона скривились в циничной улыбке:
– Он частично парализован, к тому же глухой и иногда забывает, о чем шла речь. Рассел, мы его старые коллеги и уж как-нибудь найдем для него время, но я сомневаюсь, чтобы ее величеству было интересно разговаривать с ним. У нее есть достоинства, но среди них отсутствует доброта и сердечность… Так, я вижу толпы желающих с вами побеседовать, поэтому ухожу. Мой дорогой Рассел, достоинства высокого поста состоят в том, что вы – друг многих, пока находитесь на этом посту!
Проходили месяцы, и новое правительство настолько твердо стояло на ногах, насколько ему это позволяло его незначительное большинство. Ведь год проблема Ирландии была на одном из первых мест.
Начали прокладывать в стране сеть дорог, чтобы дать работу голодным бездомным беднягам. Но работа досталась далеко не всем желающим да и платили сущие гроши. Доведенные до отчаяния люди не останавливались перед грабежами и убийствами. В сельской местности орудовали банды разбойников. Землевладельцы начали по-своему расправляться с доведенными до отчаяния людьми, пока правительство рассматривало один за другим способы как-то помочь несчастным и фракции в парламенте яростно сражались за то, какие средства следует предпочесть.
В Ирландии, стране неразвитой да к тому же со слишком большой плотностью населения, земля делилась и перераспределялась между членами семьи до тех пор, пока не оказывалось, что восемь или десять человек вынуждены жить на продуктах, полученных с четверти акра, и при этом единственной сельскохозяйственной культурой был картофель.
В конце концов землевладельцы решили и вовсе согнать всех арендаторов со своей земли. Судебные исполнители беспощадно вышвыривали людей из их лачуг. А если кто-то отказывался их покидать или был слишком слаб, чтобы собрать вещички и пуститься в путь, то утлые жилища рушили прямо над их головами, а домашних животных выгоняли за пределы участка. В первую очередь и самыми жестокими методами прогоняли больных и слабых, ведь они не могли ни платить ренту, ни обрабатывать землю. Армии бездомных, умирающих с голоду людей, пытались добраться до портов и уехать в эмиграцию. В Ирландии для многих не стало еды, работы и крыши над головой, и несколько фунтов, зачастую присланных родственниками из Америки, давали возможность обнищавшим семьям отправиться в Новый Свет и начать там новую жизнь.
Законы, введенные английским правительством, были призваны бороться с бесправием и террором, однако они предписывали здоровым людям идти в работные дома и разлучали фанатично спаянные ирландские семьи. И благая идея помочь страждущим превратилась в меру давления.
Тысячи эмигрантов отправились подальше от родных мест. Они пересекали Атлантику на судах, настолько неподходящих для путешествия, что многие утонули в первый же шторм. Путешествие эмигрантов происходило настолько ужасно, что люди, до этого плававшие на старых суднах, перевозивших рабов, утверждали, что там было горазда лучше, и с рабами обращались куда более человечно. Судовладельцы и агенты зарабатывали баснословные деньги на «исходе» из Ирландии. Доходило до того, что у пассажиров брали деньги, а их самих бросали за борт, чтобы немного облегчить перегруженные суда, как только они покидали порт. Чума, цинга и голод поражали живой груз, спрессованный в трюмах, и когда судно прибывало в место назначения, обнаруживали, что многие умерли по пути.
В палате общин звучали горячие протесты, и наиболее эксцентричные английские пэры предпринимали попытки запретить изгнание людей с земли и установить надзор за условиями перевозки эмигрантов. Тем временем в уединении прелестного уютного дома в Осборне Виктория читала газеты и сердито вопрошала Альберта, неужели людям больше нечего делать как игнорировать разумную меру, которую выработало правительство. Ее так раздражало, что нужно думать об Ирландии и о всех бедах, которые навлекли на себя эти ужасные люди, причем думать именно теперь, когда Альберт стал почетным ректором университета Кембриджа.
Она уже больше не ревновала его к тем интеллектуальным интересам и занятиям, в которых не находила ничего увлекательного. Виктория давно примирилась с тем, что Альберт намного умнее и артистичнее ее самой, и даже его победа при выборах почетного ректора обрадовала Викторию гораздо больше того, чем если бы эта честь была оказана ей самой. Принц весьма живо интересовался вопросами теологии, физики, архитектуры и искусства, в то время как ее эти предметы не интересовали вовсе. Это почетное членство лишний раз доказывало, что даже ее неблагодарный народ наконец оценил, насколько ее муж умен и образован. Виктория была вне себя от радости и не обращала ни малейшего внимания на издевки и неприязнь к Альберту некоторых газет и большинства университетских преподавателей.
Этот пост был всего лишь почетным, и никто не ожидал, что принц воспримет его серьезно и станет вмешиваться в учебный процесс, настаивая на обновлении устаревших программ университета. Когда он пораженно принялся объяснять Виктории, что такие предметы, как новейшие и восточные языки, метафизика, география и политическая экономия отсутствовали в программах обучения студентов, она быстро ответила ему, что нужно настаивать, чтобы их немедленно в них включили. Но опыт и сильная рука Стокмана сделали Альберта осторожным. Все реформы он провел весьма тактично, и мало кто знал, что принц приложил к ним руку. Когда Виктория начала сетовать, что принц не получил за это даже скромной благодарности, он ее успокоил, ведь главное – он добился своей цели, и ему этого вполне достаточно.
Однако верить этому заявлению не стоило, хотя Альберт и старался не поддаваться слабостям человеческого духа и не страдать от обид, но тем не менее все равно страдал и обижался. Его постоянно грызло подозрение, что если несколько человек, таких как Пил, Энсон и старый герцог Веллингтонский высоко ценили его достоинства, то большинство народа Англии было о нем невысокого мнения. Аристократии он никогда не нравился. Чем больше он предавался увлечению музыкой, планировал создание общественных музыкальных залов, приглашал иностранных артистов посещать двор, тем более враждебно относилась к нему знать. Альберт прекрасно играл на фортепьяно и великолепно владел органом. Но эти достижения не делали его ближе тому классу, который разделял мнение лорда Честерфилда, что если вам нравится музыка, можно нанять скрипача, но совершенно неприлично чтобы эту музыку исполнял сам джентльмен!
К политическим советам принца Альберта прислушивались и иногда претворяли их в жизнь, но только потому, что они становились мнением королевы, а с ней было лучше не спорить. Альберту нравилось работать с сэром Робертом Пилом. Впервые за долгое время принц-консорт почувствовал, что его собственные знания позволяют ему быть полезным обществу.
Теперь он изменил мнение о лорде Джоне Расселе. Тот стал сдержанным, мрачным и даже иногда резким. Создавалось такое впечатление, что ему надоели тактичные и осторожные предложения Альберта. Что они действовали ему на нервы, но он через силу старался ублажать принца. Рассел – весьма ограниченный человек, понял Альберт, и его предубеждения такие же закоренелые, как и у Виктории. Вкусы премьер-министра не совпадали со вкусами королевы и Альберта, и когда они, скажем, восхищались акварелями и фарфором, расписанным разными пейзажами Лендсира, этот холодный, лишенный сентиментальности человек оставался равнодушным. Однако у него было непоколебимое чувство чести и верности короне, а также пламенная вера в принципы либеральной реформы. Виктории и Альберту было сложно работать с лордом Расселом, он доставлял им массу разочарования, но работа с лордом Пальмерстоном и его Министерством иностранных дел превратилась в сущий кошмар.
После восстания французского народа в 1792 году раскаты революции эхом прокатились по Италии, и Австрийской империи пришлось сохранять свое господство там с помощью армии в семьдесят пять тысяч штыков и ружей. Памфлеты, написанные Робеспьером и Маратом, снова распространялись во Франции. Всю Европу потрясала лихорадка недовольства, особенно те страны, которыми пытались управлять более сильные в политическом и военном плане государства. Народные массы требовали справедливости и реформ. Прогнившая династия Бурбонов выглядела смехотворно, оставив Луи-Филиппа, сына Дюка Орлеанского, голосовавшего за казнь Луи XVI и впоследствии также погибшего на гильотине, преспокойно сидеть на троне своих предков, получив титул короля Франции. Монарх, происходивший из среднего класса, нес на себе клеймо предательства своего отца. Виктория ему не доверяла. Она ненавидела фальшивую униженность в суверенах. Альберту он тоже не нравился. Принц подозревал, что Луи-Филипп попытается возродить Францию как великую и властную державу.
Но хотя Луи был слабым политиком, он представлял собой единственный противовес мощной группировке, агитировавшей за провозглашение республики. Виктория, как никто другой, горячо поддерживала права других монархов, какими бы слабыми, тираничными или просто глупыми они ни были. По ее мнению, безопасность всех королевских династий зависела от безопасности каждого взятого в отдельности трона.
Но к возмущению и ярости королевы и Альберта, лорд Пальмерстон совершенно ясно высказался, что он абсолютно не согласен с подобной точкой зрения. Он был верен английской короне, но открыто выражал презрение к глупому монарху Франции, ненависть к русскому деспоту и совершенно наплевательское отношение к судьбам правителей Португалии и Испании. К огромному удовольствию английского народа и к возмущению своего премьер-министра он во всеуслышание выражал симпатию требованиям народов Европы предоставить им свободу слова и республиканское правительство. Он отправлял за рубеж дипломатическую почту, выражавшую поддержку либеральным движениям и осуждавшую реакцию.
Чтобы каким-то образом контролировать его действия и высказывания, королева просматривала каждый документ и телеграмму, прежде чем отправлять их за рубеж. Она обнаружила, что ее министр иностранных дел постоянно менял текст в соответствии со своими взглядами или вообще не отправлял нужные бумаги. Отношения между двором и кабинетом министров настолько накалились, что Рассел боялся появляться на глаза королеве. Но Пальмерстон не обращал никакого внимания ни на намеки, ни на прямые приказания. Он заявлял, что его политика отражает общественное мнение и что он, конечно, уважает заботы ее величества о королевских особах других стран, ведь некоторые из них к тому же ее родственники, но обязанность Англии состоит в том, чтобы указывать им на ошибки. Англия даровала своему народу реформы, в то время как эти идиоты за рубежом отказались сделать это. К владениям Англии прибавились Австралия и Цейлон, и ей удалось сохранить Канаду, тогда как Австрия и Россия прибегали к силе своих армий, чтобы удержать то, что у них еще оставалось.
Феодализм и священное право помазанника Божьего ушли в прошлое, и попытка вновь насаждать их могла привести к катастрофе, не говоря о том, что это было просто безнравственным. Пока тысячи ирландцев умирали от голода, палата общин приветствовала эти речи и занималась любимым времяпровождением, состоящим в том, что ее члены отчитывали чужака, глядя на него сверху вниз. И возглавил крестовый поход смелый, с железными нервами ирландец, ставший большим англичанином, чем все остальные англичане вместе взятые – лорд Пальмерстон.
Против него были направлены амбиции Стокмара, политика Альберта и гордость Виктории. Долгая и жестокая борьба между королевой и конституцией началась.

Глава 16

В спальне дома в Брокете царила тишина. Такая странная, которая сопутствует только конвульсиям человеческого отчаяния и болезни. За окнами шальные ноябрьские ветра срывали последние листья с деревьев.
Уже стемнело, и горели две свечки возле постели с пологом. Они роняли призрачный свет на черты лица осунувшегося, покоящегося на подушках. Он был совершенно сед, кожа плотно обтянула его благородный лоб и орлиный нос, губы стали синими, и дыхание едва теплилось в его изможденном теле.
Взглянув в его глаза, полуприкрытые веками, можно было заметить, что он еще пытается бороться за жизнь. За последние два дня Мельбурна совершенно измучили конвульсии. Его тело и разум нестерпимо страдали от боли, и теперь наконец на него сошло блаженное спокойствие. Духи покинули его – кровавые воспоминания о чартистских восстаниях, об измученных людях в наручниках, которых по его приказу ссылали в Австралию. С ними ушли тени ненавистных ему людей, согнувшихся под тяжким бременем голода и непосильного труда, которым он не пожелал помочь.
Его возлюбленные проплыли перед ними в полумраке самоосуждения. Маленькая грациозная фигурка отделилась от них и побежала к нему, смеющаяся, сумасшедшая, и он заметался, пытаясь прохрипеть ее имя – Каролина… Каролина. К ней присоединился их идиот сын и превратился в Каролину Нортон. Она не переставала рыдать, потому что была унижена и к ней не допускали ее детей. Его враги и друзья пришли к нему. Он услышал аплодисменты палаты общин и выкрики недовольства. Он попытался произнести речь, но та замерла у него на губах.
Он увидел свою гордую, амбициозную мать, постоянно побуждавшую его к действиям. И потом Мельбурн увидел самого себя. Он сидел не двигаясь, потому что знал: у него не хватает смелости сражаться за себя и человеколюбия, чтобы бороться за других. Потом следующий образ выплыл из кошмара его угасающего сознания. Женушка, одетая в наряд для верховой езды зеленого цвета, двигалась свободно и красиво, как лебедь. Она спросила его высоким голосом, не поедет ли он легким галопом кататься в Грин-парке замка Виндзор. Виктория!
Он пытался произнести ее имя, но не смог. Однако после появления ее образа темнота и боль стали не такими жуткими. Она стояла рядом с ним. Позади перемешались богатство и красота Виндзора и Букингемского дворца. Виктория повернулась к нему и улыбнулась. На ней была тяжелая корона Святого Эдуарда. Грянул триумфальный гимн, когда он следовал за ней по нефу аббатства. И вдруг видение стало исчезать, и Мельбурн задрожал, чувствуя, как холодный вечерний ветерок пронесся над террасой Виндзора, пока он спускался по ступенькам, уходя из ее жизни в отставку.
Какое счастье соскользнуть в бессознательное состояние и не чувствовать сожаления и разочарования! Она забыла о нем… Он честно служил ей. Что ж, это говорит в его пользу. Он спас ее брак, помог жить счастливо, и если она забыла о нем, когда он покинул ее, какое это имеет сейчас значение? Сейчас ничто не важно, кроме покоя и отдыха.
Открыв глаза, он узнал свою спальню в Брокете и увидел, что рядом с ним стоит и плачет женщина, держащая его за руку. Это была его сестра – Эмили Пальмерстон.
Он попытался в знак благодарности пожать ее руку и попросить ее не плакать, но у него больше не оставалось сил. Мельбурн потерял сознание и спустя тридцать шесть часов умер.
– Дорогая, я разговаривал со Стокмаром, и должен тебе сказать, что он очень волнуется.
Виктория подняла взгляд от вышивки. Они сидели в одной из комнат в Осборне – своем уютном убежище, удаленном от огромных холодных дворцов. Виктория была счастлива и вышивала, сидя у огня. Они старались вести простую жизнь вдали от министров и гостей, которых нужно было развлекать. Виктория больше всего ценила возможность после круговерти дня, заполненного чтением бесчисленных бумаг и составлением множества писем, прийти сюда, в милую удобную комнату с чудесной мебелью и прекрасной картиной Лендсира с изображением оленя, и побыть наедине с Альбертом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38