Болеизлучатель воздействует прямо на периферические нервные центры. Все это Ильгет объяснял медленно и подробно высокий и незнакомый человек в черной форме.
Сильнее боли просто не бывает.
Но за что, за что? Почему?
Ты еще не веришь в боль, не знаешь, какой сильной она бывает. И в первые секунды (адреналин клокочет в крови) кажется, что терпеть можно. А потом боль достигает самой глубины и самого предела…
…Почему, за что? Я же не сделала никому, ничего… Да, я не помню.
Придя в себя в очередной раз, задыхаясь от запаха рвоты (все вокруг залито рвотой, и уже желчь выходит, во рту горько от желчи), обливаясь слезами…
Сильнее боли просто не бывает.
Наверное, ты что-то такое сделала… Ты враг. Эти люди - твои враги (у Ильгет до сих пор никогда не было врагов). Теперь тебе придется терпеть и держаться. Терпеть. Только это терпеть - невозможно. Невозможно, но деваться некуда. Я же не думала, не могла думать, что будет так… Что они сделают со мной?
Как долго это продлится? Меня все равно убьют, так скорее бы… Как было бы хорошо просто сидеть в камере смертников, и ждать… нет, это невозможно!
Ей на горло поставили глушитель, такой пластмассовый приборчик, гасящий все звуковые колебания. Она слишком сильно кричит… хрипит, надрывается, рвется, выворачиваясь из ремней, но все совершенно беззвучно - так бывает во сне, когда…
Отчаяние. Ужас, отчаяние, кажется, мозг выворачивает наружу, как кишки, когда рвет. Этого же просто не может быть… сколько еще осталось? Это не кончится никогда. Это - теперь уже - навсегда. До смерти. Когда станет еще хуже, совсем невыносимо, наступит смерть. Но сколько еще ждать - год, два… я даже одну минуту не могу этого выдержать! Я не могу, вы понимаете это, я не могу, так же нельзя, так невозможно!
В глазах черно. Слишком много этих, и все они в черном. Странная очень форма. Пуговица такая серебристая, блестящая, слегка поцарапанная. Ильгет дышит тяжело, воздуха не хватает. Пока боли нет… что-то ноет внутри, но настоящей боли сейчас нет. Лучше всего рассматривать пуговицу на черном мундире, хочется ее потрогать, но руки же привязаны. Пуговица посверкивает, отражая свет. Почему во рту вкус крови? Я, кажется, закусила губу. Глаза сами собой закрываются. Спать хочется, устала от боли.
Ночь кончена. Луна мертва…
Белый халат, значит, все-таки я в больнице. Почему-то я совсем не вижу их лиц, они где-то там, высоко, расплываются пятнами. Нет, я все так же привязана, вот они, ремни, никуда не делись. На левой руке - капельница, на правой… какой-то браслет. Он надувается. Понятно, это давление измеряют.
— Сколько уже времени? Давно она здесь?
— Дней десять.
(Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).
— Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.
Капельница. И ремней нет никаких… какое счастье, неужели это все кончилось… Ильгет немедленно проваливается в сон.
Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие - вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот…
— Выключите эту машину.
— Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?
— Но это не жизнь.
Вина, страшная вина - я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико - старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так… я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?
Вдох, выдох…
Ты даже и закричать не можешь.
— Вы думаете, что есть шанс?
— Я не знаю, госпожа Эйтлин, при такой недоношенности процент выживания…
Прости меня, Мари, прости меня. Я ничего не могу сделать. Даже прекратить твою муку - не в моей воле. Я единственный человек на земле, кто любит тебя, но я ничего не могу сделать… ничего.
На какой-то миг - прозрение, ясное, как молния, я-то хоть знаю, ЗА ЧТО мне все это, хотя бы могу догадаться.
Нет, я не знаю этого точно, но смутно уже понимаю. За что. Мне очень хочется вспомнить, понять. Для себя. Но этого-то как раз и нельзя, потому что тогда ведь и они узнают.
Ты кричишь, но твой крик никому не слышен, пластмассовая заглушка стянула горло. Я знаю, знаю, что надо бороться, но я больше не могу, я действительно не могу, Господи, забери меня отсюда, куда угодно, мне этого больше не выдержать. Это невозможно терпеть…
Сколько уже прошло времени - наверное, год… Воспоминания из прошлой жизни приходят все реже. Я родилась для того, чтобы корчиться здесь, на этом столе, и счастье - это когда тебя оставляют в покое, разрешают спать. Спать. Потом ты с удивлением замечаешь шнур капельницы - они вообще вынимают его когда-нибудь? И сразу проваливаешься в сон. Спасение.
— Информация нужна любой ценой. Вы меня поняли? Любой ценой. Это личный приказ Хозяина.
Ильгет тяжело дышит, глядя вверх, лица - очень смутно. Черные мундиры. Белый халат. Это хорошо, может быть, он скажет, что ей нужно отдохнуть. Что она умирает.
— Капайте больше.
— Больше нельзя, - возражает белый халат, - вы не можете бесконечно усиливать болевую чувствительность, у нее наступит шок. У нее и так низкий порог…
— Если бы у нее был низкий порог, давно бы сняли блокаду.
— Здесь не только в физиологии дело. Применяйте другие методы.
— Мы можем ее потерять.
— Вы ее потеряете гарантированно и так. Нужны другие методы.
— Сука. Ты издеваешься надо мной. Думаешь, что круче всех, да? Я тебе покажу, дерьмо…
Информация-нужна-любой-ценой-любой-ценой-любой-ценой-лю…
Господи, я не могу. Я… как животное. Я не могу больше жить, у меня нет никаких сил больше, теперь эта боль - все время, даже когда они оставляют меня в покое, мне постоянно и нестерпимо больно, я не могу даже заснуть, потому что кости… Сейчас вот, правда, уже не болят руки, просто кажется, что они превратились в огромные надутые шары, и наверное, так оно и есть, если скосить глаза, то видно что-то черное и большое. На месте пальцев. Но зато нестерпимо болит спина. Я не могу ни о чем думать, Господи, только о спине, о руках, о голове, о пальцах, я не могу, не могу…
Не могу.
Все время соленый вкус во рту и очень сухо. Это кровь. И пахнет кровью. Тошнит. Я даже не понимаю, зачем это все… за что, почему…
Питу вызвали в комитет Народной Системы через две недели после ареста жены. Бывшей жены - процедуру развода удалось ускорить.
Странное дело, но теперь он чувствовал постоянно легкую эйфорию. Чувство освобождения? Он сам себя перестал понимать. Но иногда эйфория оставляла его, и тогда начинало тошнить. Буквально тошнить. Ему становилось страшно и тяжело. И снова он не понимал - почему…
Все было правильно. И Голос с ним был согласен. Тогда, после того решающего разговора, Пита вдруг осознал, что должен сделать.
Это было так очевидно.
Ведь это не шутки, не мелочи какие-нибудь - связаться с агентами вражеского государства. Это преступление. Она и его, получается, втягивала в это преступление - действовала, не сообщая ему ни о чем. Это просто непорядочно. Если уж хочешь нарушать закон, уйди из семьи и нарушай в одиночку. Она не подумала о том, что если что-то случится, если она попадется, то таскать будут и Питу. И неизвестно еще, удастся ли ему доказать свою невиновность.
Он никогда не лгал государству. Он честный человек. Даже налоги никогда не скрывал. Он всегда все делал по закону.
И еще - да, конечно, в тюрьме сидеть удовольствия мало, но она это заслужила. За все, что она сделала ему, за его исковерканную жизнь… Да ничего, у нас в тюрьмах хорошие условия. Посидит, подумает. Она сама на это напросилась.
Это было адекватно. Бросить ее - она еще и рада будет. Использовала его и выбросила, как тряпку. Выгнала по сути.
А так мы еще посмотрим - не пройдет, дорогая Ильгет, на этот раз не пройдет. На этот раз придется отвечать за свои действия. Всему есть предел. В том числе, и терпению Питы.
И все же иногда решимость проходила. В НС он позвонил сразу же, чтобы не передумать. Но… так бывало и раньше. Ему вдруг становилось жаль Ильгет. Какая бы она ни была, но все же… человек. Любил он ее когда-то. Все-таки он умеет любить, ведь даже такую, даже после всего случившегося он все еще жалеет.
"Что поделаешь? - говорил верный Голос, - Ты не можешь вытащить человека из ада, на который он сам же себя обрек".
— Рад сообщить, что ваш развод утвержден окончательно, - чиновник в черном выдал Пите паспорт, - и вот что шен Эйтлин… вы не хотите подумать о вступлении в Систему?
— Но… моя работа меня устраивает, - ошеломленно сказал Пита.
— Да, но вам не придется менять работу! Вы смените только статус. Поступив на службу в Систему, вы получите бесплатный проезд, право на удвоенный оплачиваемый отпуск… а ваши обязанности сведутся к тому, что в случае необходимости вас могут призвать на службу - но ведь вы и так, кажется, резервист?
— Да, - подтвердил Пита. Чиновник интимно улыбнулся.
— Вступайте в НС, шен Эйтлин. Я вам очень советую. Очень скоро членство в Системе будет исключительно важным фактором.
— Арнис, - тихо сказала Иволга, касаясь его плеча. Он вздрогнул.
— Будьте вы прокляты… все…
— Арнис, перестань.
Иволга бросила взгляд на пустые бутылки, выстроившиеся на столе. Потом на рамку монитора в воздухе. Скрипнула зубами и чуть пошатнулась.
— Арнис.
Она взяла его за плечи, и развернула к себе.
— Дэцин ничего не говорил?
— Что?
— Дэцин…
— Иволга… ничего личного… но я хочу, чтобы вы все сдохли… особенно Дэцин… и вся эта война. И вся эта планета. И сам я тоже особенно.
— Слышишь, ладно, хрен с ним, с Дэцином. Арнис. Давай ты не будешь больше смотреть. Хорошо? Мы сделаем это с Анри. Если появится сагон, мы вызовем тебя.
Он перевел взгляд на монитор.
— Она спит, - поспешно сказала Иволга.
Изображение было нечетким и смазанным. Наносистема почему-то давала сбои. Может быть, повреждена сама матка, введенная в тело Ильгет. Но это и к лучшему, что плохо видно.
— Не думаю, - тихо и хрипло сказал Арнис, - ей слишком больно.
— Все равно, сейчас они ее не трогают. Серьезно, мы снимем тебя с дежурства. Брось это дело. Ты не выдержишь.
— А она?
Иволга промолчала.
— При чем здесь я?
— Сколько крови… - прошептала Иволга, - она раньше умрет, чем…
— Иволга, лучшее, что можно сейчас сделать - это пойти и ее убить. И я могу это сделать, мне это несложно. Я там работаю. Иволга, ты понимаешь, что мы делаем?
— Мы ждем сагона, - сказала она.
Да, мы не думали, что это будет так долго. И так страшно. Всему есть предел…
— Арнис, тебе нельзя пить, - сказала она.
— Я знаю.
— Ее предупредили. Она согласилась. Она знала, что так может быть. Арнис, она умирает как боец… не как червяк на крючке. Ты правильно сделал, что сказал ей. Ей есть что защищать.
— Иволга, ты не видела, что они делали сейчас… перед этим…
— Слушай, ты там работаешь уже три месяца, на этой фабрике. Ты не видел, что всегда делают с людьми в этом здании?
— Видел. Да.
— Я знаю, как ты относишься к ней. Но ты знал, что так будет.
Иволга помолчала, потом спросила тихо и жалобно.
— Что они с ней делали?
Арнис молчал. По его щекам катились слезы.
Измученный, раздавленный болью и ужасом, полуживой зверек. Уже не человек. Не надо меня бить, мне и так все время больно… не надо, не бейте меня. Я не могу.
Страшно смотреть и гадливо - как ползет недобитое насекомое, задние лапки оторваны, тело волочится по земле, и оно все еще живет, все еще трепещет, наверное, насекомое не чувствует муки так, как человек, но я всегда убивала полураздавленных мух, я не могу на это смотреть.
Ясный свет. Солнечный. Здесь очень светло. И кто-то склонился над ней. Он не из тех. Почему-то ясно, что он ничего ей не сделает. Он не касается истерзанного тела. И он очень, очень странный. Хочется снова закрыть глаза. Так проще терпеть.
— Теперь лучше? - высокий ясный голос. И вдруг боль исчезает.
Ильгет широко открыла глаза от удивления и радости. Боли нет. Совсем. И глаза - будто промыли, она видит все необыкновенно ясно и четко. И думать легко. Совсем легко. И теперь она поняла, что именно казалось ей таким странным - глаза.
У этого человека нет зрачков. Глаза слепые. Белые. Нет, кажется, зрачки есть, но слишком бледные и неподвижные. Нечеловеческие сияющие глаза.
— Ну вот и все, - говорит он. Его лицо рядом с лицом Ильгет. Нет, ничего больше не болит, но пошевелиться страшно.
— Это тебе не нужно, - он вытаскивает катетер капельницы из руки.
— Я ждал тебя, Ильгет.
Она открыла рот, чтобы спросить что-то, но звуки не выходили.
— Не беспокойся, тебе не надо говорить. Я слышу все, что ты думаешь.
Хозяин, думает она. Они именно его так называли.
— Да, они называли так меня.
Эти глаза… пронизывают… свет из них, такой ослепительный, он жжет, сжигает изнутри.
— Я ждал тебя. Ты нужна мне, Ильгет. Они больше не тронут тебя. Ты увидишь другой мир… светлый. Все будет иначе. Ты всегда будешь рядом со мной.
— Кто… ты? - губы совсем не шевелятся, но это и не нужно. Звук не нужен, он и так все слышит.
— Я твой друг. Я люблю тебя. Закрой глаза.
Он кладет ладонь на лоб Ильгет. Она послушно закрывает глаза.
И странным образом начинает ВИДЕТЬ.
Контраст слишком велик. После только что пережитого этот мир слишком светел… Свет слепит глаза. Словно взгляд Хозяина. Воздух полон света, и ей легко, так легко, а там, внизу раскрываются огромные чашечки живых радужных цветов, и они поют… И какие-то облака, нет, они взрываются шпилями и башнями, это облачные города.
Миг - и видение пропадает, и снова рядом Хозяин. Ильгет открывает глаза.
— Я покажу тебе другие миры. Твоя жизнь отныне принадлежит мне, и она станет иной. Ильгет… тебе было душно здесь. Они мучили тебя, мучили с самого детства, разве не так? Тебя втянули в эту игру, в грязную игру, и твой муж в итоге донес на тебя. Он и так достаточно выпил твоей крови. А теперь по его вине ты оказалась здесь, и посмотри, что они сделали с тобой. Знаешь, почему так происходит? Потому что ты чище и лучше других. Потому что они не могут перенести, если рядом оказывается кто-то лучше их… вестник иных миров. Ильгет… теперь все это кончилось. Ты будешь со мной. Ты рождена, чтобы быть со мной… Я дам тебе любовь, дам тебе счастье…
Ильгет не пыталась сказать что-нибудь - да и не могла. Губы и язык казались огромными и неподвижными (она знала, почему так - рот пересох и растрескался, а губы распухли, пить ей не давали, жидкость только через капельницу). Но и не нужно ничего говорить, ведь ОН и так все понимает…
И говорит именно те слова, которые… да, которые где-то в глубине души она сама себе говорила… давным-давно… испытывая ненависть и обиду по отношению ко всему миру. К маме. К Пите. К некоторым учителям. К свекрови.
Да, ведь именно такие мысли у нее и возникали…
Это ведь напрашивается само собой - когда тебя действительно все мучают, а ты не видишь своей вины ни в чем. Логично предположить, что это происходит именно потому, что ты выше и лучше других.
Только вот как-то давно она уже переросла эти мысли, и если лет в 15 они порой переполняли ее, то в последнее время… особенно после бесед с отцом Дэйном. После обращения… Нет, все это совсем не так. Приятно, конечно, слышать, но не так.
— Ну расслабься, Ильгет, отдохни, наконец… Конечно, они пытались тебя убедить, что все не так, внушали тебе чувство вины. Я не сомневаюсь в этом. Но мне-то ты можешь поверить… я знаю все. Я знаю тебя до последней клеточки, до глубины твоей души…
А ведь хочется поверить-то! Как не поверить… И еще предательское желаньице - полностью отдать себя воле этого могущественного… человека? Существа. Ведь именно этого ты всегда и хотела. Это так соответствует твоей натуре. Подчиняться. Плыть по течению. Пусть кто-то другой отвечает за тебя. Почему бы и нет… тем более, другой с такими приятными словами. Он такого высокого мнения о тебе. Он, наверное, и правда любит…
Она очень устала. Очень. Ей невыносимо. Да, сейчас в голове ясно, и боли нет. Она просто устала.
— Ты отдохнешь. Доверься мне…
Так она вроде бы уже и доверилась, разве нет?
— Нет. Ильгет, ты все еще сомневаешься во мне. Как только ты доверишься, ты вспомнишь - кто я.
Хозяин? Как же в самом деле его называют… Она действительно помнила что-то такое… когда-то.
Да ведь он прав, она не доверилась до конца. Не верит она его словам. И ничего с этим сделать нельзя. Почему - даже не потому, что он говорит вещи, из которых она давно выросла. Она могла бы поверить им… как знать, может, она была тогда права все-таки. И так заманчиво быть правой. Не предполагать, а знать точно, что ты лучше других, что другие тебя просто недостойны - отсюда все проблемы…
Она ему не может поверить. Именно ему. Что-то в нем есть такое… непонятно, что - но она не может до конца ему подчиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Сильнее боли просто не бывает.
Но за что, за что? Почему?
Ты еще не веришь в боль, не знаешь, какой сильной она бывает. И в первые секунды (адреналин клокочет в крови) кажется, что терпеть можно. А потом боль достигает самой глубины и самого предела…
…Почему, за что? Я же не сделала никому, ничего… Да, я не помню.
Придя в себя в очередной раз, задыхаясь от запаха рвоты (все вокруг залито рвотой, и уже желчь выходит, во рту горько от желчи), обливаясь слезами…
Сильнее боли просто не бывает.
Наверное, ты что-то такое сделала… Ты враг. Эти люди - твои враги (у Ильгет до сих пор никогда не было врагов). Теперь тебе придется терпеть и держаться. Терпеть. Только это терпеть - невозможно. Невозможно, но деваться некуда. Я же не думала, не могла думать, что будет так… Что они сделают со мной?
Как долго это продлится? Меня все равно убьют, так скорее бы… Как было бы хорошо просто сидеть в камере смертников, и ждать… нет, это невозможно!
Ей на горло поставили глушитель, такой пластмассовый приборчик, гасящий все звуковые колебания. Она слишком сильно кричит… хрипит, надрывается, рвется, выворачиваясь из ремней, но все совершенно беззвучно - так бывает во сне, когда…
Отчаяние. Ужас, отчаяние, кажется, мозг выворачивает наружу, как кишки, когда рвет. Этого же просто не может быть… сколько еще осталось? Это не кончится никогда. Это - теперь уже - навсегда. До смерти. Когда станет еще хуже, совсем невыносимо, наступит смерть. Но сколько еще ждать - год, два… я даже одну минуту не могу этого выдержать! Я не могу, вы понимаете это, я не могу, так же нельзя, так невозможно!
В глазах черно. Слишком много этих, и все они в черном. Странная очень форма. Пуговица такая серебристая, блестящая, слегка поцарапанная. Ильгет дышит тяжело, воздуха не хватает. Пока боли нет… что-то ноет внутри, но настоящей боли сейчас нет. Лучше всего рассматривать пуговицу на черном мундире, хочется ее потрогать, но руки же привязаны. Пуговица посверкивает, отражая свет. Почему во рту вкус крови? Я, кажется, закусила губу. Глаза сами собой закрываются. Спать хочется, устала от боли.
Ночь кончена. Луна мертва…
Белый халат, значит, все-таки я в больнице. Почему-то я совсем не вижу их лиц, они где-то там, высоко, расплываются пятнами. Нет, я все так же привязана, вот они, ремни, никуда не делись. На левой руке - капельница, на правой… какой-то браслет. Он надувается. Понятно, это давление измеряют.
— Сколько уже времени? Давно она здесь?
— Дней десять.
(Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).
— Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.
Капельница. И ремней нет никаких… какое счастье, неужели это все кончилось… Ильгет немедленно проваливается в сон.
Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие - вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот…
— Выключите эту машину.
— Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?
— Но это не жизнь.
Вина, страшная вина - я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико - старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так… я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?
Вдох, выдох…
Ты даже и закричать не можешь.
— Вы думаете, что есть шанс?
— Я не знаю, госпожа Эйтлин, при такой недоношенности процент выживания…
Прости меня, Мари, прости меня. Я ничего не могу сделать. Даже прекратить твою муку - не в моей воле. Я единственный человек на земле, кто любит тебя, но я ничего не могу сделать… ничего.
На какой-то миг - прозрение, ясное, как молния, я-то хоть знаю, ЗА ЧТО мне все это, хотя бы могу догадаться.
Нет, я не знаю этого точно, но смутно уже понимаю. За что. Мне очень хочется вспомнить, понять. Для себя. Но этого-то как раз и нельзя, потому что тогда ведь и они узнают.
Ты кричишь, но твой крик никому не слышен, пластмассовая заглушка стянула горло. Я знаю, знаю, что надо бороться, но я больше не могу, я действительно не могу, Господи, забери меня отсюда, куда угодно, мне этого больше не выдержать. Это невозможно терпеть…
Сколько уже прошло времени - наверное, год… Воспоминания из прошлой жизни приходят все реже. Я родилась для того, чтобы корчиться здесь, на этом столе, и счастье - это когда тебя оставляют в покое, разрешают спать. Спать. Потом ты с удивлением замечаешь шнур капельницы - они вообще вынимают его когда-нибудь? И сразу проваливаешься в сон. Спасение.
— Информация нужна любой ценой. Вы меня поняли? Любой ценой. Это личный приказ Хозяина.
Ильгет тяжело дышит, глядя вверх, лица - очень смутно. Черные мундиры. Белый халат. Это хорошо, может быть, он скажет, что ей нужно отдохнуть. Что она умирает.
— Капайте больше.
— Больше нельзя, - возражает белый халат, - вы не можете бесконечно усиливать болевую чувствительность, у нее наступит шок. У нее и так низкий порог…
— Если бы у нее был низкий порог, давно бы сняли блокаду.
— Здесь не только в физиологии дело. Применяйте другие методы.
— Мы можем ее потерять.
— Вы ее потеряете гарантированно и так. Нужны другие методы.
— Сука. Ты издеваешься надо мной. Думаешь, что круче всех, да? Я тебе покажу, дерьмо…
Информация-нужна-любой-ценой-любой-ценой-любой-ценой-лю…
Господи, я не могу. Я… как животное. Я не могу больше жить, у меня нет никаких сил больше, теперь эта боль - все время, даже когда они оставляют меня в покое, мне постоянно и нестерпимо больно, я не могу даже заснуть, потому что кости… Сейчас вот, правда, уже не болят руки, просто кажется, что они превратились в огромные надутые шары, и наверное, так оно и есть, если скосить глаза, то видно что-то черное и большое. На месте пальцев. Но зато нестерпимо болит спина. Я не могу ни о чем думать, Господи, только о спине, о руках, о голове, о пальцах, я не могу, не могу…
Не могу.
Все время соленый вкус во рту и очень сухо. Это кровь. И пахнет кровью. Тошнит. Я даже не понимаю, зачем это все… за что, почему…
Питу вызвали в комитет Народной Системы через две недели после ареста жены. Бывшей жены - процедуру развода удалось ускорить.
Странное дело, но теперь он чувствовал постоянно легкую эйфорию. Чувство освобождения? Он сам себя перестал понимать. Но иногда эйфория оставляла его, и тогда начинало тошнить. Буквально тошнить. Ему становилось страшно и тяжело. И снова он не понимал - почему…
Все было правильно. И Голос с ним был согласен. Тогда, после того решающего разговора, Пита вдруг осознал, что должен сделать.
Это было так очевидно.
Ведь это не шутки, не мелочи какие-нибудь - связаться с агентами вражеского государства. Это преступление. Она и его, получается, втягивала в это преступление - действовала, не сообщая ему ни о чем. Это просто непорядочно. Если уж хочешь нарушать закон, уйди из семьи и нарушай в одиночку. Она не подумала о том, что если что-то случится, если она попадется, то таскать будут и Питу. И неизвестно еще, удастся ли ему доказать свою невиновность.
Он никогда не лгал государству. Он честный человек. Даже налоги никогда не скрывал. Он всегда все делал по закону.
И еще - да, конечно, в тюрьме сидеть удовольствия мало, но она это заслужила. За все, что она сделала ему, за его исковерканную жизнь… Да ничего, у нас в тюрьмах хорошие условия. Посидит, подумает. Она сама на это напросилась.
Это было адекватно. Бросить ее - она еще и рада будет. Использовала его и выбросила, как тряпку. Выгнала по сути.
А так мы еще посмотрим - не пройдет, дорогая Ильгет, на этот раз не пройдет. На этот раз придется отвечать за свои действия. Всему есть предел. В том числе, и терпению Питы.
И все же иногда решимость проходила. В НС он позвонил сразу же, чтобы не передумать. Но… так бывало и раньше. Ему вдруг становилось жаль Ильгет. Какая бы она ни была, но все же… человек. Любил он ее когда-то. Все-таки он умеет любить, ведь даже такую, даже после всего случившегося он все еще жалеет.
"Что поделаешь? - говорил верный Голос, - Ты не можешь вытащить человека из ада, на который он сам же себя обрек".
— Рад сообщить, что ваш развод утвержден окончательно, - чиновник в черном выдал Пите паспорт, - и вот что шен Эйтлин… вы не хотите подумать о вступлении в Систему?
— Но… моя работа меня устраивает, - ошеломленно сказал Пита.
— Да, но вам не придется менять работу! Вы смените только статус. Поступив на службу в Систему, вы получите бесплатный проезд, право на удвоенный оплачиваемый отпуск… а ваши обязанности сведутся к тому, что в случае необходимости вас могут призвать на службу - но ведь вы и так, кажется, резервист?
— Да, - подтвердил Пита. Чиновник интимно улыбнулся.
— Вступайте в НС, шен Эйтлин. Я вам очень советую. Очень скоро членство в Системе будет исключительно важным фактором.
— Арнис, - тихо сказала Иволга, касаясь его плеча. Он вздрогнул.
— Будьте вы прокляты… все…
— Арнис, перестань.
Иволга бросила взгляд на пустые бутылки, выстроившиеся на столе. Потом на рамку монитора в воздухе. Скрипнула зубами и чуть пошатнулась.
— Арнис.
Она взяла его за плечи, и развернула к себе.
— Дэцин ничего не говорил?
— Что?
— Дэцин…
— Иволга… ничего личного… но я хочу, чтобы вы все сдохли… особенно Дэцин… и вся эта война. И вся эта планета. И сам я тоже особенно.
— Слышишь, ладно, хрен с ним, с Дэцином. Арнис. Давай ты не будешь больше смотреть. Хорошо? Мы сделаем это с Анри. Если появится сагон, мы вызовем тебя.
Он перевел взгляд на монитор.
— Она спит, - поспешно сказала Иволга.
Изображение было нечетким и смазанным. Наносистема почему-то давала сбои. Может быть, повреждена сама матка, введенная в тело Ильгет. Но это и к лучшему, что плохо видно.
— Не думаю, - тихо и хрипло сказал Арнис, - ей слишком больно.
— Все равно, сейчас они ее не трогают. Серьезно, мы снимем тебя с дежурства. Брось это дело. Ты не выдержишь.
— А она?
Иволга промолчала.
— При чем здесь я?
— Сколько крови… - прошептала Иволга, - она раньше умрет, чем…
— Иволга, лучшее, что можно сейчас сделать - это пойти и ее убить. И я могу это сделать, мне это несложно. Я там работаю. Иволга, ты понимаешь, что мы делаем?
— Мы ждем сагона, - сказала она.
Да, мы не думали, что это будет так долго. И так страшно. Всему есть предел…
— Арнис, тебе нельзя пить, - сказала она.
— Я знаю.
— Ее предупредили. Она согласилась. Она знала, что так может быть. Арнис, она умирает как боец… не как червяк на крючке. Ты правильно сделал, что сказал ей. Ей есть что защищать.
— Иволга, ты не видела, что они делали сейчас… перед этим…
— Слушай, ты там работаешь уже три месяца, на этой фабрике. Ты не видел, что всегда делают с людьми в этом здании?
— Видел. Да.
— Я знаю, как ты относишься к ней. Но ты знал, что так будет.
Иволга помолчала, потом спросила тихо и жалобно.
— Что они с ней делали?
Арнис молчал. По его щекам катились слезы.
Измученный, раздавленный болью и ужасом, полуживой зверек. Уже не человек. Не надо меня бить, мне и так все время больно… не надо, не бейте меня. Я не могу.
Страшно смотреть и гадливо - как ползет недобитое насекомое, задние лапки оторваны, тело волочится по земле, и оно все еще живет, все еще трепещет, наверное, насекомое не чувствует муки так, как человек, но я всегда убивала полураздавленных мух, я не могу на это смотреть.
Ясный свет. Солнечный. Здесь очень светло. И кто-то склонился над ней. Он не из тех. Почему-то ясно, что он ничего ей не сделает. Он не касается истерзанного тела. И он очень, очень странный. Хочется снова закрыть глаза. Так проще терпеть.
— Теперь лучше? - высокий ясный голос. И вдруг боль исчезает.
Ильгет широко открыла глаза от удивления и радости. Боли нет. Совсем. И глаза - будто промыли, она видит все необыкновенно ясно и четко. И думать легко. Совсем легко. И теперь она поняла, что именно казалось ей таким странным - глаза.
У этого человека нет зрачков. Глаза слепые. Белые. Нет, кажется, зрачки есть, но слишком бледные и неподвижные. Нечеловеческие сияющие глаза.
— Ну вот и все, - говорит он. Его лицо рядом с лицом Ильгет. Нет, ничего больше не болит, но пошевелиться страшно.
— Это тебе не нужно, - он вытаскивает катетер капельницы из руки.
— Я ждал тебя, Ильгет.
Она открыла рот, чтобы спросить что-то, но звуки не выходили.
— Не беспокойся, тебе не надо говорить. Я слышу все, что ты думаешь.
Хозяин, думает она. Они именно его так называли.
— Да, они называли так меня.
Эти глаза… пронизывают… свет из них, такой ослепительный, он жжет, сжигает изнутри.
— Я ждал тебя. Ты нужна мне, Ильгет. Они больше не тронут тебя. Ты увидишь другой мир… светлый. Все будет иначе. Ты всегда будешь рядом со мной.
— Кто… ты? - губы совсем не шевелятся, но это и не нужно. Звук не нужен, он и так все слышит.
— Я твой друг. Я люблю тебя. Закрой глаза.
Он кладет ладонь на лоб Ильгет. Она послушно закрывает глаза.
И странным образом начинает ВИДЕТЬ.
Контраст слишком велик. После только что пережитого этот мир слишком светел… Свет слепит глаза. Словно взгляд Хозяина. Воздух полон света, и ей легко, так легко, а там, внизу раскрываются огромные чашечки живых радужных цветов, и они поют… И какие-то облака, нет, они взрываются шпилями и башнями, это облачные города.
Миг - и видение пропадает, и снова рядом Хозяин. Ильгет открывает глаза.
— Я покажу тебе другие миры. Твоя жизнь отныне принадлежит мне, и она станет иной. Ильгет… тебе было душно здесь. Они мучили тебя, мучили с самого детства, разве не так? Тебя втянули в эту игру, в грязную игру, и твой муж в итоге донес на тебя. Он и так достаточно выпил твоей крови. А теперь по его вине ты оказалась здесь, и посмотри, что они сделали с тобой. Знаешь, почему так происходит? Потому что ты чище и лучше других. Потому что они не могут перенести, если рядом оказывается кто-то лучше их… вестник иных миров. Ильгет… теперь все это кончилось. Ты будешь со мной. Ты рождена, чтобы быть со мной… Я дам тебе любовь, дам тебе счастье…
Ильгет не пыталась сказать что-нибудь - да и не могла. Губы и язык казались огромными и неподвижными (она знала, почему так - рот пересох и растрескался, а губы распухли, пить ей не давали, жидкость только через капельницу). Но и не нужно ничего говорить, ведь ОН и так все понимает…
И говорит именно те слова, которые… да, которые где-то в глубине души она сама себе говорила… давным-давно… испытывая ненависть и обиду по отношению ко всему миру. К маме. К Пите. К некоторым учителям. К свекрови.
Да, ведь именно такие мысли у нее и возникали…
Это ведь напрашивается само собой - когда тебя действительно все мучают, а ты не видишь своей вины ни в чем. Логично предположить, что это происходит именно потому, что ты выше и лучше других.
Только вот как-то давно она уже переросла эти мысли, и если лет в 15 они порой переполняли ее, то в последнее время… особенно после бесед с отцом Дэйном. После обращения… Нет, все это совсем не так. Приятно, конечно, слышать, но не так.
— Ну расслабься, Ильгет, отдохни, наконец… Конечно, они пытались тебя убедить, что все не так, внушали тебе чувство вины. Я не сомневаюсь в этом. Но мне-то ты можешь поверить… я знаю все. Я знаю тебя до последней клеточки, до глубины твоей души…
А ведь хочется поверить-то! Как не поверить… И еще предательское желаньице - полностью отдать себя воле этого могущественного… человека? Существа. Ведь именно этого ты всегда и хотела. Это так соответствует твоей натуре. Подчиняться. Плыть по течению. Пусть кто-то другой отвечает за тебя. Почему бы и нет… тем более, другой с такими приятными словами. Он такого высокого мнения о тебе. Он, наверное, и правда любит…
Она очень устала. Очень. Ей невыносимо. Да, сейчас в голове ясно, и боли нет. Она просто устала.
— Ты отдохнешь. Доверься мне…
Так она вроде бы уже и доверилась, разве нет?
— Нет. Ильгет, ты все еще сомневаешься во мне. Как только ты доверишься, ты вспомнишь - кто я.
Хозяин? Как же в самом деле его называют… Она действительно помнила что-то такое… когда-то.
Да ведь он прав, она не доверилась до конца. Не верит она его словам. И ничего с этим сделать нельзя. Почему - даже не потому, что он говорит вещи, из которых она давно выросла. Она могла бы поверить им… как знать, может, она была тогда права все-таки. И так заманчиво быть правой. Не предполагать, а знать точно, что ты лучше других, что другие тебя просто недостойны - отсюда все проблемы…
Она ему не может поверить. Именно ему. Что-то в нем есть такое… непонятно, что - но она не может до конца ему подчиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56