Теперь она вновь будет играть эту героиню. Наш корреспондент Стив Стоун посетил репетицию и встретился с Мэгги, чтобы поговорить о ее прошлом, настоящем и, – надеемся, что мрачные слухи окажутся беспочвенными, – будущем.
– Итак, я потеряла роль в этом телесериале, – беспечно говорит мисс Кендал, сидя перед ярко освещенным зеркалом с трехкратным увеличением и тщательно наклеивая фальшивые ресницы. Подобно другой легендарной звезде, Марлен Дитрих, она очень быстро постигла тайны макияжа, который подчеркивает красоту ее лица. – Что-то теряешь, что-то находишь – такова жизнь, и, слава Богу, приобретений пока больше, чем потерь. Мне очень важно сыграть Мэгги; я уже слишком долго снималась в кино и на телевидении, пора попробовать себя в другом качестве.
– Значит, слухи о том, что вы пришли в ярость, узнав, что Клодия Альбиони увела роль Джудит Кейн у вас из-под носа, – безосновательны? – спрашиваю я. Мисс Кендал ловит мой взгляд в зеркале и пристально смотрит, ожидая, когда я превращусь в камень. Все знают об убийственном взгляде Медузы Горгоны, который унаследовала Мэгги Кендал. Он обычно предназначается тем, кто осмеливается задавать неуместные вопросы. На этот раз со мной обходятся милостиво: актриса недолго испытывает на мне могущество своего взгляда и, подняв свои изумительные брови, – жест, который разошелся в сотнях подражаний, – с улыбкой спрашивает:
– Из-под этого носа?
И я понимаю, что никто даже не осмелился бы подумать о такой дерзости. Да, господа, Мэгги Кендал не знает себе равных. Если она и побывала в руках хирурга-косметолога, это наверняка был гений своего дела – он не оставил никаких следов вмешательства в совершенную природу. Правда, в уголках ее кошачьих глаз едва заметны легкие морщинки, но увидеть их можно только при очень большом увеличении, которое, конечно, немыслимо для кинокамеры. Женщина, которая перешагнула за сорок, выглядит тридцатилетней. Несомненно, именно поэтому она играла тридцатилетних героинь дольше, чем другие. Но ведь на то она и суперзвезда, не так ли?
– Нет, дело совсем не в этом, – возражает мисс Кендал, приближая к зеркалу свое лицо, чтобы нанести последний штрих. – Все дело в моем диапазоне. Я могу сыграть и молоденькую, и старушку. – Она бросает на меня испытующий взгляд. – Я полагаю, вам доводилось видеть меня в разных ролях?
– Разумеется. В «Чокнутой» вам было тридцать, а в «Молодой душою» вы старились до семидесяти. Но вот то, что остается в промежутке – сорокалетние героини – они ведь пока так и не вошли в ваш репертуар. Похоже, тут кроется какая-то тайна?
Мисс Кендал ничуть не сконфужена. Правду говорят, она умеет держать удар.
– У каждой хорошей актрисы есть своя тайна, – спокойно отвечает она.
– Но вас давным-давно перестали называть «хорошей». Вы уже много лет как «великая» – если не ошибаюсь, с тех пор, как вы завоевали не только экран, но и сцену.
Она улыбается своим воспоминаниям.
– Господи, как сейчас помню этот гигантский жуткий зал театра «Ахмансон-центр». 1973 год. Я полмесяца подряд играю Гедду Габлер. В первый вечер меня просто силком вытолкнули на подмостки…
– Но лос-анджелесские критики присудили вам награду как Лучшей актрисе, и ангажемент продлили еще на три месяца. Спектакль шел при аншлагах.
– Это было очень мило с их стороны, – тихо произносит мисс Кендал.
– Потому что вы были очень хороши в этой роли. Вашу трактовку называли сенсационной и – цитирую – «неслыханно новой».
– Мне всегда хотелось сыграть Гедду. Мне кажется, я ее понимаю.
– Всегда – то есть сколько времени?
– Я мечтала стать актрисой прежде, чем узнала значение этого слова.
– А как же это произошло? – спросил я, зная, что отчаянно рискую, ибо всем известно, что Мэгги Кендал ревностно оберегает свою частную жизнь и точно разграничивает свои общественные функции и личную жизнь.
– Теперь это уже не имеет никакого значения, – отвечает она с ледяным величием, ясно давая понять, что я вторгся в запретные пределы. – Я предпринимаю обходной маневр.
– Вы всегда хотели быть именно такой актрисой, какой стали? И играть именно такие роли? Тех самых женщин?
– Да, с тех пор как увидела Бетт Дэвис в «Лисичках». Она навсегда осталась моим кумиром.
– Жаль, что она уже не может вернуть вам комплимент. Она говорила, что вы слишком красивы для великой актрисы, что по-настоящему великая актриса может выглядеть красивой тогда, когда это необходимо по роли – независимо от того, хороша ли она в действительности или нет.
Она улыбается.
– Бетт никогда не боялась высказать то, что у нее на уме. К счастью, она была очень умной женщиной.
– Не потому ли вы никогда не играла вместе?
– Нам никто этого не предлагал. – Возможно, из-за вашей несовместимости.
Я чувствую, что попал в точку. Глаза у мисс Кендал загораются.
– Да, при соприкосновении искры могли бы посыпаться снопом.
– В начале карьеры ей очень помогла мать. Вы делали свою карьеру сами. Это был большой минус?
– Я была очень самостоятельной с ранней юности. Кроме того, мои родители никогда не одобрили бы моего решения стать актрисой. При них я бы и заикнуться не посмела о театре. К счастью, мне встретились две женщины, которые одобрили мой выбор и помогли мне. Одна из них помогла мне сделать первые шаги на пути осуществления моих планов. Другая предупредила о подстерегающих на этом пути опасностях.
– И вы последовали их советам? Они помогли вам одолеть огонь и воду?..
– Да. Поначалу я была очень наивной. Все мне казались ангелами…
Она вновь улыбается.
– Пришлось набить немало шишек, прежде чем стала немножко разбираться в людях. Я переиграла с дюжину мелких ролей, прежде чем мне доверили главную роль в «Я так хочу». Я уж не говорю о том времени, когда меня занимали только в массовке. Словом, я вовсе не в одночасье «проснулась знаменитой». «Я так хочу» – это результат долгих и упорных трудов.
– Вы ведь не учились в актерской школе?
– Я не могла себе этого позволить.
– Разве вы не слышали о стипендиях для одаренных студентов?
– Как ни странно – нет. Когда я приехала в Лондон, я вообще ничего и никого не знала. Верьте – не верьте, я была такой невинной простушкой…
– Вы из Йоркшира?
– Да.
– Вы никогда не рассказываете о своей юности.
– Не о чем говорить. Юность – белая страница, на которой жизнь со временем пишет свои строки. Я ничем интересным не занималась, ничего интересного собой не представляла, покуда не стала актрисой. Только тогда и началась настоящая жизнь…
– Начало – трудная штука?
Тонкая рука наносит тушь на ресницы.
– Порой, – говорит она, – мне казалось, что я никогда ничего не достигну. Я начала карьеру с самого низа, мне пришлось карабкаться очень долго и упорно, прежде чем я смогла подняться так высоко.
– Следовательно, вы, как мисс Эванс, – самородок, актриса от Бога?
– Может быть, и так.
– Это уже сказано было до меня. Мне хотелось бы услышать от вас о том, как вы адаптировались после кино на сцене? Кино ведь, как известно, делается с помощью монтажа – режиссер может склеить что угодно. А спектакль творится на глазах публики. Камера может обмануть. Но театральная публика – живой свидетель, она не даст себя провести. Это требует от актеров особого мастерства. О вас в этом смысле отзываются очень высоко. Если вы специально не учились, откуда взялось это мастерство?
– Я училась, наблюдая за другими актрисами. Ища свой путь в профессию, я работала билетершей в кинотеатре. Бесконечные киносеансы стали для меня настоящей школой актерского искусства. Глядя подряд самые великие и очень плохие фильмы, картины замечательных мастеров – от Антониони до Циннемана, я поняла очень многое. То же самое с театром. Я ходила смотреть Пегги Эшкрофт, Ванессу Редгрейв, Джона Гилгуда, Алека Гиннеса – опять и опять, в одних и тех же ролях и других. Многие из них я просто выучила наизусть. Так что, когда я сама стала играть в этих пьесах, у меня не было проблем с текстом.
– Правду ли говорят, что вы всегда слушаете только одного режиссера – ваш внутренний голос?
– Роль режиссера в театре чрезвычайно важна. Люди платят деньги не за то, чтобы смотреть постановку такого-то или другого режиссера. Они идут смотреть на любимую звезду. Только актер способен привлечь публику. То же самое в кино. Мало кто ходит туда «на режиссера» – если это не кто-нибудь из самых знаменитых, вроде Хичкока, Уайлдера или Лина. Но кто-то должен управлять процессом. Это закон. Вся хитрость в том, чтобы не выпячивать этот факт, чтобы не нарушить хрупкую целостность вещи.
– Из-за этого и возникают ваши разногласия с режиссерами?
– Да, но если речь идет действительно о серьезных нарушениях.
– А как вам работается с Джоэлом де Сантисом?
– Легко. Мы старые друзья. Джоэл начинал в театре, а потом отправился в Голливуд. Мы с ним сделали две мои самые удачные ленты. Теперь, когда он вернулся в театр, я не могу назвать никого, с кем бы мне так хотелось работать над этой пьесой. Пьесу написал южанин, она рассказывает о семье южан, о женщине с Юга. Джоэл родился на Миссисипи. Он знает, что к чему.
– Для вас это важно?
Мисс Кендал буквально пригвождает меня взглядом к креслу. Дурак, откровенно говорят ее глаза. Не следует сомневаться: каждое слово в легенде об этой женщине – истинная правда. Не хотел бы я невзначай очутиться на ее пути.
– Женщина обязана быть стойкой, иначе мужчины сметут ее с лица земли, – продолжает она. – Я отвоевала свое место под солнцем. И приложила к этому немало сил.
– Но вам, наверное, помог брак с главой студии, на которой вы работали. Кое-кто осмеливается предположить, что это был весьма дальновидный шаг с точки зрения карьеры.
– Наболтать можно что угодно. Фильм «Я так хочу» сначала принес мне «Оскара», а уж потом мужа, – хладнокровно парирует она. – Он целых пять месяцев не решался отдать мне эту роль. Хотел снимать известную звезду. Я доказывала, что готова к ней, что набралась достаточно опыта, играя всякую муру, причем совершенно безропотно. Я завоевала право играть Анну. Я заручилась поддержкой студии, потом уломала и его. Я была готова играть и заставила его согласиться с этим. В результате я принесла компании «Оскара» – впервые за восемь лет работы студии!
– И кучу денег. Ваши гонорары возросли.
– Само собой. «Оскар» резко повышает планку.
– Значит, неправда, что после двух кассовых неудач ваша ставка уже не выражается шестизначной цифрой?
Я вдруг вижу перед собой разъяренную тигрицу. Слава Богу, что только в зеркале. Вот сейчас она кинется на меня и вонзит зубы в мое горло. Но дело ограничивается выпусканием когтей. Мне будто говорят: осади-ка назад, парень!
– Я сыграла в двадцати двух фильмах, из них только два последних не окупили затрат в десять раз. Не каждый может похвастаться таким рекордом. В двух последних случаях я сознательно шла на риск, потому что ошибочно решила сменить амплуа. Я сама виновата – выбрала роли, которые мне противопоказаны. И публика мне этого не простила…
Она улыбается, но это улыбка хищницы.
– Как я уже сказала, у меня широкий диапазон актерских возможностей, но он все же не безграничен. «Лошадиная опера» не мой жанр. Мой первый вестерн будет и последним. Если, конечно, не в паре с Клинтом Иствудом… Вторая ошибка заключалась в том, что я решилась сыграть падшую женщину. Этого мой зритель принять не мог.
– На мой взгляд, – попытался возразить я, – вы сыграли великую грешницу так, будто знаете о грехе все и не понаслышке…
Она смотрит сквозь меня отсутствующим взглядом.
– Да, не понаслышке, – эхом отзывается великая актриса.
Мне хочется уточнить – как же именно, но журналистская этика не позволяет.
– Итак, что же впереди? – спрашиваю я. – Кино? Телевидение? Новая пьеса? Правда ли, что Национальный театр предлагает вам роль Аркадиной? Роль будто создана для вас. Живая, независимая актриса…
– …тщеславная, мелочная, скупая, сорока трех лет, а притворяется тридцатитрехлетней, – смеется мисс Кендал.
Ее смех звенит как хрусталь.
– Хочу устроить себе каникулы, – объявляет она. – Сто лет не отдыхала по-настоящему. Я имею в виду не пару недель передышки, а хороший отдых… А потом…
Она улыбается своему отражению в зеркале.
– …а потом – кто знает?!
– Вы! Вы-то знаете?
Я иду напролом, понимая, как рискую.
– Намечается какой-нибудь грандиозный проект? Всем известно, что Билл Бартлет всегда держал на прицеле три новые роли, пока вы играли одну. То есть ваш рабочий календарь обычно бывает расписан наперед. Чем же вы собираетесь нас осчастливить в ближайшем будущем?
Мы вновь встречаемся взглядами в зазеркалье. Она улыбается и прикладывает палец к кончику носа. Она кажется искренней и доверительной, но вам не узнать больше того, что она намерена вам открыть.
– В настоящий момент не могу сказать ничего определенного, – заводит она старую песенку, и в глазах ее посверкивает лукавый огонек, – но очень хочется надеяться, что кое-что и получится. Очень хочется…
9
Барт отложил журнал.
– Великолепно, – одобрительно сказал он. – Реклама для нее – кислород, поддерживает горение. И как все чистенько, аккуратно сделано, правда? Это тебе не желтая пресса, где такого наворочают – хоть стой, хоть падай. А что у нас еще новенького?
– Масса звонков, – ответила Конни. – В основном пытаются выяснить подробности насчет роли Джудит Кейн – еще бы, обладательнице «Оскара» вдруг дали по носу. Ублюдки! Откуда у людей такая страсть любоваться тем, как рушатся святыни?
– Это самая заурядная зависть, что же еще? Зависть и злорадство.
Конни протянула ему пачку бумаг.
– А это по твоей части. Большей частью из Голливуда. Боюсь, нам не скоро придется пожинать плоды своих трудов. А пока что вот… – Она показала Барту бульварный журнальчик, раскрытый на статье с крупной фотографией Мэгги, сделанной одним пронырливым журналюгой, который не давал ей проходу. Снимок был сделан с невыгодной для Мэгги точки. Намерение автора бросалось в глаза: ему надо было опорочить Мэгги. Под фотографией было жирно напечатано: МОМЕНТ ИСТИНЫ? ВОЗМОЖНО, МЫ СКОРО УЗНАЕМ, СКОЛЬКО ЛЕТ ЕЙ НА САМОМ ДЕЛЕ…
Барт бегло взглянул на пасквильную статейку и швырнул журнал на стол.
– Обычное дело, – сказал он. – Ты знаешь, куда ему дорога. Смотри, чтобы она не увидела. – Барт просмотрел бумаги, которые вручила ему Конни. – Ничего срочного, – сказал он, возвращая их назад. – Пусть пока у тебя побудут.
– Все думают, ты прочесываешь местность в поисках подходящего ангажемента для Мэгги, раз уж ей не досталась роль Джудит Кейн. Вообще строится уйма всяких догадок по поводу твоего исчезновения с авансцены. Все давно привыкли к тому, что вы с Мэгги неразлучны. И вдруг ты куда-то подевался. Народ, ясное дело, дивится; кое-кто уже довольно потирает ручки.
– Шоу-бизнес! – в один голос сказали оба, понимающе улыбнувшись друг другу.
– Надеюсь, Мэгги хорошо себя ведет? – спросил Барт.
– Да, с головой ушла в репетиции. Выявляют с Джоэлом психологические мотивы и разрабатывают мизансцены. Ты же знаешь Джоэла. Он не успокоится, пока не раскопает всю подноготную своих героев, почище Фрейда.
– Дай ему Бог, лишь бы занял делом Мэгги, пока меня нет.
– А твои разыскания как продвигаются? – спросила Конни.
– Да никак. Не за что ухватиться. Перерыл все архивы, где хранится документация по приемным детям, в доме призрения святой Екатерины – и хоть бы какая зацепка! Рождение дочери у Мэри Маргарет Хорсфилд не зарегистрировано ни 30 апреля 1964 года, ни 28-го, ни 29-го и так далее. Я просмотрел записи за март и май – ничего похожего. Для верности даже еще два года прихватил, 1963-й и 1965-й, может, думаю, Мэгги память подвела…
– Ну уж память-то у нее феноменальная! – заметила Конни.
– Ты права, но все-таки двадцать семь лет прошло, к тому же она явно пыталась заглушить в себе воспоминания, связанные с этим событием. Если она так уверена в дате рождения, почему оно не зарегистрировано? У меня возникло такое ощущение, будто младенца куда-то упрятали. Я изучил законодательство, там черным по белому написано, что рождения регистрируются по своему месту в течение шести недель. Но в Брикстоне я тоже ничего не нашел. А дома номер семнадцать по Пемберли-клоуз не существует. Его снесли в 1966-м. На этом месте выстроили две высотки. Словом, Конни, как ни крути, все сводится к тому, что этот незаконнорожденный ребенок не был зарегистрирован согласно существующим правилам, а следовательно, обстоятельства удочерения были не вполне законны.
– То есть…
– Мэгги ведь так ни разу и не увидела своего ребенка. Его забрали у нее через несколько минут после того, как он появился на свет, и меньше чем через час он уже покинул этот дом вместе со своими новыми родителями. Почему? Почему девочку увезли так поспешно и, судя по всему, тайно? Вывод напрашивается сам собой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Итак, я потеряла роль в этом телесериале, – беспечно говорит мисс Кендал, сидя перед ярко освещенным зеркалом с трехкратным увеличением и тщательно наклеивая фальшивые ресницы. Подобно другой легендарной звезде, Марлен Дитрих, она очень быстро постигла тайны макияжа, который подчеркивает красоту ее лица. – Что-то теряешь, что-то находишь – такова жизнь, и, слава Богу, приобретений пока больше, чем потерь. Мне очень важно сыграть Мэгги; я уже слишком долго снималась в кино и на телевидении, пора попробовать себя в другом качестве.
– Значит, слухи о том, что вы пришли в ярость, узнав, что Клодия Альбиони увела роль Джудит Кейн у вас из-под носа, – безосновательны? – спрашиваю я. Мисс Кендал ловит мой взгляд в зеркале и пристально смотрит, ожидая, когда я превращусь в камень. Все знают об убийственном взгляде Медузы Горгоны, который унаследовала Мэгги Кендал. Он обычно предназначается тем, кто осмеливается задавать неуместные вопросы. На этот раз со мной обходятся милостиво: актриса недолго испытывает на мне могущество своего взгляда и, подняв свои изумительные брови, – жест, который разошелся в сотнях подражаний, – с улыбкой спрашивает:
– Из-под этого носа?
И я понимаю, что никто даже не осмелился бы подумать о такой дерзости. Да, господа, Мэгги Кендал не знает себе равных. Если она и побывала в руках хирурга-косметолога, это наверняка был гений своего дела – он не оставил никаких следов вмешательства в совершенную природу. Правда, в уголках ее кошачьих глаз едва заметны легкие морщинки, но увидеть их можно только при очень большом увеличении, которое, конечно, немыслимо для кинокамеры. Женщина, которая перешагнула за сорок, выглядит тридцатилетней. Несомненно, именно поэтому она играла тридцатилетних героинь дольше, чем другие. Но ведь на то она и суперзвезда, не так ли?
– Нет, дело совсем не в этом, – возражает мисс Кендал, приближая к зеркалу свое лицо, чтобы нанести последний штрих. – Все дело в моем диапазоне. Я могу сыграть и молоденькую, и старушку. – Она бросает на меня испытующий взгляд. – Я полагаю, вам доводилось видеть меня в разных ролях?
– Разумеется. В «Чокнутой» вам было тридцать, а в «Молодой душою» вы старились до семидесяти. Но вот то, что остается в промежутке – сорокалетние героини – они ведь пока так и не вошли в ваш репертуар. Похоже, тут кроется какая-то тайна?
Мисс Кендал ничуть не сконфужена. Правду говорят, она умеет держать удар.
– У каждой хорошей актрисы есть своя тайна, – спокойно отвечает она.
– Но вас давным-давно перестали называть «хорошей». Вы уже много лет как «великая» – если не ошибаюсь, с тех пор, как вы завоевали не только экран, но и сцену.
Она улыбается своим воспоминаниям.
– Господи, как сейчас помню этот гигантский жуткий зал театра «Ахмансон-центр». 1973 год. Я полмесяца подряд играю Гедду Габлер. В первый вечер меня просто силком вытолкнули на подмостки…
– Но лос-анджелесские критики присудили вам награду как Лучшей актрисе, и ангажемент продлили еще на три месяца. Спектакль шел при аншлагах.
– Это было очень мило с их стороны, – тихо произносит мисс Кендал.
– Потому что вы были очень хороши в этой роли. Вашу трактовку называли сенсационной и – цитирую – «неслыханно новой».
– Мне всегда хотелось сыграть Гедду. Мне кажется, я ее понимаю.
– Всегда – то есть сколько времени?
– Я мечтала стать актрисой прежде, чем узнала значение этого слова.
– А как же это произошло? – спросил я, зная, что отчаянно рискую, ибо всем известно, что Мэгги Кендал ревностно оберегает свою частную жизнь и точно разграничивает свои общественные функции и личную жизнь.
– Теперь это уже не имеет никакого значения, – отвечает она с ледяным величием, ясно давая понять, что я вторгся в запретные пределы. – Я предпринимаю обходной маневр.
– Вы всегда хотели быть именно такой актрисой, какой стали? И играть именно такие роли? Тех самых женщин?
– Да, с тех пор как увидела Бетт Дэвис в «Лисичках». Она навсегда осталась моим кумиром.
– Жаль, что она уже не может вернуть вам комплимент. Она говорила, что вы слишком красивы для великой актрисы, что по-настоящему великая актриса может выглядеть красивой тогда, когда это необходимо по роли – независимо от того, хороша ли она в действительности или нет.
Она улыбается.
– Бетт никогда не боялась высказать то, что у нее на уме. К счастью, она была очень умной женщиной.
– Не потому ли вы никогда не играла вместе?
– Нам никто этого не предлагал. – Возможно, из-за вашей несовместимости.
Я чувствую, что попал в точку. Глаза у мисс Кендал загораются.
– Да, при соприкосновении искры могли бы посыпаться снопом.
– В начале карьеры ей очень помогла мать. Вы делали свою карьеру сами. Это был большой минус?
– Я была очень самостоятельной с ранней юности. Кроме того, мои родители никогда не одобрили бы моего решения стать актрисой. При них я бы и заикнуться не посмела о театре. К счастью, мне встретились две женщины, которые одобрили мой выбор и помогли мне. Одна из них помогла мне сделать первые шаги на пути осуществления моих планов. Другая предупредила о подстерегающих на этом пути опасностях.
– И вы последовали их советам? Они помогли вам одолеть огонь и воду?..
– Да. Поначалу я была очень наивной. Все мне казались ангелами…
Она вновь улыбается.
– Пришлось набить немало шишек, прежде чем стала немножко разбираться в людях. Я переиграла с дюжину мелких ролей, прежде чем мне доверили главную роль в «Я так хочу». Я уж не говорю о том времени, когда меня занимали только в массовке. Словом, я вовсе не в одночасье «проснулась знаменитой». «Я так хочу» – это результат долгих и упорных трудов.
– Вы ведь не учились в актерской школе?
– Я не могла себе этого позволить.
– Разве вы не слышали о стипендиях для одаренных студентов?
– Как ни странно – нет. Когда я приехала в Лондон, я вообще ничего и никого не знала. Верьте – не верьте, я была такой невинной простушкой…
– Вы из Йоркшира?
– Да.
– Вы никогда не рассказываете о своей юности.
– Не о чем говорить. Юность – белая страница, на которой жизнь со временем пишет свои строки. Я ничем интересным не занималась, ничего интересного собой не представляла, покуда не стала актрисой. Только тогда и началась настоящая жизнь…
– Начало – трудная штука?
Тонкая рука наносит тушь на ресницы.
– Порой, – говорит она, – мне казалось, что я никогда ничего не достигну. Я начала карьеру с самого низа, мне пришлось карабкаться очень долго и упорно, прежде чем я смогла подняться так высоко.
– Следовательно, вы, как мисс Эванс, – самородок, актриса от Бога?
– Может быть, и так.
– Это уже сказано было до меня. Мне хотелось бы услышать от вас о том, как вы адаптировались после кино на сцене? Кино ведь, как известно, делается с помощью монтажа – режиссер может склеить что угодно. А спектакль творится на глазах публики. Камера может обмануть. Но театральная публика – живой свидетель, она не даст себя провести. Это требует от актеров особого мастерства. О вас в этом смысле отзываются очень высоко. Если вы специально не учились, откуда взялось это мастерство?
– Я училась, наблюдая за другими актрисами. Ища свой путь в профессию, я работала билетершей в кинотеатре. Бесконечные киносеансы стали для меня настоящей школой актерского искусства. Глядя подряд самые великие и очень плохие фильмы, картины замечательных мастеров – от Антониони до Циннемана, я поняла очень многое. То же самое с театром. Я ходила смотреть Пегги Эшкрофт, Ванессу Редгрейв, Джона Гилгуда, Алека Гиннеса – опять и опять, в одних и тех же ролях и других. Многие из них я просто выучила наизусть. Так что, когда я сама стала играть в этих пьесах, у меня не было проблем с текстом.
– Правду ли говорят, что вы всегда слушаете только одного режиссера – ваш внутренний голос?
– Роль режиссера в театре чрезвычайно важна. Люди платят деньги не за то, чтобы смотреть постановку такого-то или другого режиссера. Они идут смотреть на любимую звезду. Только актер способен привлечь публику. То же самое в кино. Мало кто ходит туда «на режиссера» – если это не кто-нибудь из самых знаменитых, вроде Хичкока, Уайлдера или Лина. Но кто-то должен управлять процессом. Это закон. Вся хитрость в том, чтобы не выпячивать этот факт, чтобы не нарушить хрупкую целостность вещи.
– Из-за этого и возникают ваши разногласия с режиссерами?
– Да, но если речь идет действительно о серьезных нарушениях.
– А как вам работается с Джоэлом де Сантисом?
– Легко. Мы старые друзья. Джоэл начинал в театре, а потом отправился в Голливуд. Мы с ним сделали две мои самые удачные ленты. Теперь, когда он вернулся в театр, я не могу назвать никого, с кем бы мне так хотелось работать над этой пьесой. Пьесу написал южанин, она рассказывает о семье южан, о женщине с Юга. Джоэл родился на Миссисипи. Он знает, что к чему.
– Для вас это важно?
Мисс Кендал буквально пригвождает меня взглядом к креслу. Дурак, откровенно говорят ее глаза. Не следует сомневаться: каждое слово в легенде об этой женщине – истинная правда. Не хотел бы я невзначай очутиться на ее пути.
– Женщина обязана быть стойкой, иначе мужчины сметут ее с лица земли, – продолжает она. – Я отвоевала свое место под солнцем. И приложила к этому немало сил.
– Но вам, наверное, помог брак с главой студии, на которой вы работали. Кое-кто осмеливается предположить, что это был весьма дальновидный шаг с точки зрения карьеры.
– Наболтать можно что угодно. Фильм «Я так хочу» сначала принес мне «Оскара», а уж потом мужа, – хладнокровно парирует она. – Он целых пять месяцев не решался отдать мне эту роль. Хотел снимать известную звезду. Я доказывала, что готова к ней, что набралась достаточно опыта, играя всякую муру, причем совершенно безропотно. Я завоевала право играть Анну. Я заручилась поддержкой студии, потом уломала и его. Я была готова играть и заставила его согласиться с этим. В результате я принесла компании «Оскара» – впервые за восемь лет работы студии!
– И кучу денег. Ваши гонорары возросли.
– Само собой. «Оскар» резко повышает планку.
– Значит, неправда, что после двух кассовых неудач ваша ставка уже не выражается шестизначной цифрой?
Я вдруг вижу перед собой разъяренную тигрицу. Слава Богу, что только в зеркале. Вот сейчас она кинется на меня и вонзит зубы в мое горло. Но дело ограничивается выпусканием когтей. Мне будто говорят: осади-ка назад, парень!
– Я сыграла в двадцати двух фильмах, из них только два последних не окупили затрат в десять раз. Не каждый может похвастаться таким рекордом. В двух последних случаях я сознательно шла на риск, потому что ошибочно решила сменить амплуа. Я сама виновата – выбрала роли, которые мне противопоказаны. И публика мне этого не простила…
Она улыбается, но это улыбка хищницы.
– Как я уже сказала, у меня широкий диапазон актерских возможностей, но он все же не безграничен. «Лошадиная опера» не мой жанр. Мой первый вестерн будет и последним. Если, конечно, не в паре с Клинтом Иствудом… Вторая ошибка заключалась в том, что я решилась сыграть падшую женщину. Этого мой зритель принять не мог.
– На мой взгляд, – попытался возразить я, – вы сыграли великую грешницу так, будто знаете о грехе все и не понаслышке…
Она смотрит сквозь меня отсутствующим взглядом.
– Да, не понаслышке, – эхом отзывается великая актриса.
Мне хочется уточнить – как же именно, но журналистская этика не позволяет.
– Итак, что же впереди? – спрашиваю я. – Кино? Телевидение? Новая пьеса? Правда ли, что Национальный театр предлагает вам роль Аркадиной? Роль будто создана для вас. Живая, независимая актриса…
– …тщеславная, мелочная, скупая, сорока трех лет, а притворяется тридцатитрехлетней, – смеется мисс Кендал.
Ее смех звенит как хрусталь.
– Хочу устроить себе каникулы, – объявляет она. – Сто лет не отдыхала по-настоящему. Я имею в виду не пару недель передышки, а хороший отдых… А потом…
Она улыбается своему отражению в зеркале.
– …а потом – кто знает?!
– Вы! Вы-то знаете?
Я иду напролом, понимая, как рискую.
– Намечается какой-нибудь грандиозный проект? Всем известно, что Билл Бартлет всегда держал на прицеле три новые роли, пока вы играли одну. То есть ваш рабочий календарь обычно бывает расписан наперед. Чем же вы собираетесь нас осчастливить в ближайшем будущем?
Мы вновь встречаемся взглядами в зазеркалье. Она улыбается и прикладывает палец к кончику носа. Она кажется искренней и доверительной, но вам не узнать больше того, что она намерена вам открыть.
– В настоящий момент не могу сказать ничего определенного, – заводит она старую песенку, и в глазах ее посверкивает лукавый огонек, – но очень хочется надеяться, что кое-что и получится. Очень хочется…
9
Барт отложил журнал.
– Великолепно, – одобрительно сказал он. – Реклама для нее – кислород, поддерживает горение. И как все чистенько, аккуратно сделано, правда? Это тебе не желтая пресса, где такого наворочают – хоть стой, хоть падай. А что у нас еще новенького?
– Масса звонков, – ответила Конни. – В основном пытаются выяснить подробности насчет роли Джудит Кейн – еще бы, обладательнице «Оскара» вдруг дали по носу. Ублюдки! Откуда у людей такая страсть любоваться тем, как рушатся святыни?
– Это самая заурядная зависть, что же еще? Зависть и злорадство.
Конни протянула ему пачку бумаг.
– А это по твоей части. Большей частью из Голливуда. Боюсь, нам не скоро придется пожинать плоды своих трудов. А пока что вот… – Она показала Барту бульварный журнальчик, раскрытый на статье с крупной фотографией Мэгги, сделанной одним пронырливым журналюгой, который не давал ей проходу. Снимок был сделан с невыгодной для Мэгги точки. Намерение автора бросалось в глаза: ему надо было опорочить Мэгги. Под фотографией было жирно напечатано: МОМЕНТ ИСТИНЫ? ВОЗМОЖНО, МЫ СКОРО УЗНАЕМ, СКОЛЬКО ЛЕТ ЕЙ НА САМОМ ДЕЛЕ…
Барт бегло взглянул на пасквильную статейку и швырнул журнал на стол.
– Обычное дело, – сказал он. – Ты знаешь, куда ему дорога. Смотри, чтобы она не увидела. – Барт просмотрел бумаги, которые вручила ему Конни. – Ничего срочного, – сказал он, возвращая их назад. – Пусть пока у тебя побудут.
– Все думают, ты прочесываешь местность в поисках подходящего ангажемента для Мэгги, раз уж ей не досталась роль Джудит Кейн. Вообще строится уйма всяких догадок по поводу твоего исчезновения с авансцены. Все давно привыкли к тому, что вы с Мэгги неразлучны. И вдруг ты куда-то подевался. Народ, ясное дело, дивится; кое-кто уже довольно потирает ручки.
– Шоу-бизнес! – в один голос сказали оба, понимающе улыбнувшись друг другу.
– Надеюсь, Мэгги хорошо себя ведет? – спросил Барт.
– Да, с головой ушла в репетиции. Выявляют с Джоэлом психологические мотивы и разрабатывают мизансцены. Ты же знаешь Джоэла. Он не успокоится, пока не раскопает всю подноготную своих героев, почище Фрейда.
– Дай ему Бог, лишь бы занял делом Мэгги, пока меня нет.
– А твои разыскания как продвигаются? – спросила Конни.
– Да никак. Не за что ухватиться. Перерыл все архивы, где хранится документация по приемным детям, в доме призрения святой Екатерины – и хоть бы какая зацепка! Рождение дочери у Мэри Маргарет Хорсфилд не зарегистрировано ни 30 апреля 1964 года, ни 28-го, ни 29-го и так далее. Я просмотрел записи за март и май – ничего похожего. Для верности даже еще два года прихватил, 1963-й и 1965-й, может, думаю, Мэгги память подвела…
– Ну уж память-то у нее феноменальная! – заметила Конни.
– Ты права, но все-таки двадцать семь лет прошло, к тому же она явно пыталась заглушить в себе воспоминания, связанные с этим событием. Если она так уверена в дате рождения, почему оно не зарегистрировано? У меня возникло такое ощущение, будто младенца куда-то упрятали. Я изучил законодательство, там черным по белому написано, что рождения регистрируются по своему месту в течение шести недель. Но в Брикстоне я тоже ничего не нашел. А дома номер семнадцать по Пемберли-клоуз не существует. Его снесли в 1966-м. На этом месте выстроили две высотки. Словом, Конни, как ни крути, все сводится к тому, что этот незаконнорожденный ребенок не был зарегистрирован согласно существующим правилам, а следовательно, обстоятельства удочерения были не вполне законны.
– То есть…
– Мэгги ведь так ни разу и не увидела своего ребенка. Его забрали у нее через несколько минут после того, как он появился на свет, и меньше чем через час он уже покинул этот дом вместе со своими новыми родителями. Почему? Почему девочку увезли так поспешно и, судя по всему, тайно? Вывод напрашивается сам собой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41