А то это будет похоже на… Но не важно. Нет, меня не надо провожать. Я оставила машину у дома Луизы, дойду туда пешком… – Уже встав, чтобы уйти, девушка обернулась, протянула мне руку и с робкой улыбкой обронила: – Смешно! Кажется, мы отлично ладим, верно?Я смотрел ей вслед, пока она, миновав заросли кустарника, не исчезла из вида. После ее ухода меня стали одолевать сумбурные мысли, и снова вернулся жгучий стыд, когда я подумал о вопросах, которые забыл ей задать, об информации, которую должен был получить от нее… Все это опять навалилось на меня. Это было похоже на запоздалые размышления о речи, которую нужно было произнести, но там, где надо, сострить не удалось. Размышления бесполезные и весьма раздражающие. Это напомнило мне о прошлой ночи еще больше, когда я услышал за спиной сухой смешок…Банколен лениво прохаживался у зеленой изгороди, покуривая сигару. Он поднял брови и, важно воздев палец, воскликнул:– Ах!– Полагаю, вы и этот наш разговор подслушивали? – холодно заметил я.Он пожал плечами, одобрительно взирая на меня.– Для неоперившегося юнца, – задумчиво ответил он, – которых мы называем „непросоленными“, ты действовал неплохо. Что ж! Для вящей славы моей профессии мне приходится жертвовать собой и обрекать себя на нравственные страдания, подслушивая доверительные разговоры людей. Пойдем, у нас есть дела…– Послушайте, Банколен! Случайно, не вы подстроили все это?– Мой дорогой юноша, – увещевательно произнес он, с уязвленным удивлением глянув на меня, – я детектив, а не владелец дома терпимости. Кроме того, что я мог надеяться услышать из этой – ты меня простишь? – девичьей болтовни? Разве это не везение, что подлинные эмоции так наивны? В любом случае нам пора. Здесь я все закончил.– Вы что-нибудь обнаружили?– Я искал образец почерка. К сожалению, все пропало. Tiens! У нас очень умный противник! Зато мне удалось найти лист бумаги и карандаш „Зодиак“ номер 4. – С довольным видом он похлопал себя по карману. – Теперь мы можем спокойно уходить. Добрейший доктор Графенштайн, вероятно, мирно спит в кресле.Мы двинулись к дому. Он положил мне на плечо свою тяжелую руку. Его голос стал серьезным:– Мисс Грей была настолько любезна, что поделилась с тобой несколькими замечаниями, которые представляют для нас огромный интерес. Позволь мне добавить по крайней мере один комментарий к твоему расследованию. Ты делаешь вид, что не признаешь быстро вспыхивающего и умирающего огня. Позволь посоветовать тебе насладиться его теплом, пока он горит, и понять, что он преходящ, как мы это понимаем. Почему бы с философским спокойствием не признать, что это не продлится долго, и тем более насладиться им? Гораздо большая опасность заключается в том, что это твое собственное упрямство сопротивляется дольше, чем ты этого желаешь. Разве тебе не надоест каждый день есть одно и то же? – Он пожал плечами и убрал руку с моего плеча. – Пусть каждый рассвет застает тебя с новой нимфой. И ты будешь счастлив, иначе будешь страдать от измены или от скуки. Говорю тебе это как отец. А теперь пойдем поищем Графенштайна.Как и предсказывал Банколен, мы нашли доктора спящим в гостиной. Один ботинок сполз у него с ноги, когда он развалился на диване эпохи Людовика XV, и его усы равномерно вздымались и опадали от ритмичного похрапывания. На другом конце полутемной комнаты на столе в гробу лежало тело Салиньи в ожидании гробовщика. Банколен задумчиво переводил взгляд с одной фигуры на другую, затем разбудил Графенштайна. Опять появился Герсо, который проводил нас до выхода и заверил:– Да, месье, я прослежу за всеми приготовлениями. Вскоре придет гробовщик, и я займусь цветами и карточками соболезнования, когда их доставят. Доверьтесь мне, месье…– Вскрытие закончено, – сказал нам Банколен, когда мы шли по тропинке к автомобилям, – и мне дадут отчет, которого я так жду. А тем временем, думаю, мы должны нанести визит мадам де Салиньи. Друг мой, у тебя с мисс Грей состоялся очень полезный для нас разговор.– Но я не вижу, чтобы мы чего-нибудь достигли, – проворчал доктор. Он выглядел мрачным и невыспавшимся. – Никакой связи. Нам нужны доказательства… улики, – неуверенно пояснил толстяк.Расположившись в машине Банколена, он тут же задремал.Дорога до дома на авеню Буа, где жила мадам, была недолгой. Крыши зданий уже золотили последние отблески вечерней зари, когда мы послали наверх свои визитные карточки, но в просторном фойе еще не зажигали свет. Автоматический лифт с тихим шумом вознес нас в сумрачный верх, напоминающий палаты больницы. Горничная провела нас в прихожую, и мы сразу же услышали доносящийся через открытую застекленную дверь мужской голос:– И я ему говорю: „Послушай, братец, сколько тебе понадобится солдат, чтобы выставить меня? Слушай, говорю, я же заплатил деньги, разве нет?“Напротив длинных окон, через которые проникали розовые закатные лучи, отбрасывая на стенах причудливые тени, за чайным столиком сидела мадам де Салиньи. Напротив нее на краешке шезлонга торчал мистер Сид Голтон и энергично жестикулировал свободной рукой, тогда как в другой цепко держал бокал с вином. Мадам медленно повернула голову. Четкий белый профиль, черные волосы, омытые волшебным светом, в глазах застыла неизбывная боль… И время от времени она автоматически улыбалась своему визитеру. Она приветствовала нас с оживлением и облегчением, но Голтон был заметно раздражен нашим появлением. Он залпом осушил свой бокал и сидел нахмурившись.– Очень сожалею, что приходится вас беспокоить, – сказал на французском Банколен, игнорируя присутствие Голтона, – но я уверен, что вы заинтересованы в поимке преступника.– Разумеется. Присаживайтесь. Чаю или вина?– Нет, благодарим вас, ничего не нужно. Мы не надолго, не можем задерживаться. – Банколен стоял, опершись ладонями на свою трость призрачная фигура в умирающем свете, – и в его голосе сквозила непонятная мягкость. – Я только хотел у вас спросить, что вам известно о некоем месье Вотреле.Она вздрогнула как от укола. Голтон трагическим шепотом спросил:– О чем это они щебечут?Затем из глубины кресла звякнули браслеты мадам.– Этот человек дьявол. Я знаю, что говорю.– Он был близким другом месье де Салиньи?– Да, что касается выгоды этой дружбы. Его интересовала финансовая поддержка Рауля для пьесы, которую он писал.– Давно Вотрель с ним познакомился?По бледному лицу женщины скользнула слабая усмешка, подобно улыбке спящего человека.– Нет… Я знаю, о чем вы думаете, я сама об этом размышляла. Но он не Лоран. Это очень злой человек, но он не Лоран. Он познакомился с Раулем в то время, когда Лоран уже находился взаперти в сумасшедшем доме. – Она распахнула глаза и пошевелилась в глубоком кресле, словно пыталась выбраться из воды. Женщина понизила голос: – Но Лоран где-то близко. Я чувствую его присутствие… меня невозможно обмануть… я чувствую его присутствие…В моей голове пронеслась мысль: „Эта женщина сошла с ума“, ответом на что послужило только позвякивание браслетов. Нет, подумалось мне, она не сумасшедшая, она в полном рассудке. Я невольно огляделся, словно действительно думал увидеть в тени зловещую фигуру Лорана.Голтон громко и раздраженно заявил:– Что ж, если на меня не обращают внимания, думаю, мне лучше уйти! – и демонстративно поднялся с кушетки.На него действительно никто не обращал внимания. Мы нарочно его игнорировали. Что касается мадам, то мне казалось, вряд ли она вообще сознавала его присутствие. Он громко потребовал в прихожей свою шляпу и медлил, словно ожидая, что его позовут. Но вскоре дверь за ним захлопнулась, и в комнате слегка задрожали стекла. А мы молча стояли вокруг кресла мадам.Ее темные глаза изучали наши лица, каждое в отдельности.– Я не стесняюсь говорить с вами, – продолжала герцогиня. – Больше того, вчера вечером я даже почувствовала потребность беседовать с вами… вчера вечером… – Она помолчала и продолжила, словно невпопад: – Месье Вотрель имеет деньги. И мне кажется, он состоит с кем-то в сделке, возможно, с владельцем того заведения, которое мы посещали. Понимаете, этот маленький смешной человечек! – Она пренебрежительно взмахнула рукой. – Это все, в чем я совершенно уверена. Тот маленький смешной человечек, который всех уверяет, что он художник!Она перевела взгляд на верхушки деревьев за окном.– Месье Вотреля обычно можно застать дома днем? – спросил Банколен. – У меня есть его адрес, и я подумал, может…– Я всегда знаю, где его можно застать днем, потому что Рауль до того, как получил травму, часто виделся с ним. Они тренировались в фехтовальной школе мэтра Терлэна, недалеко от площади Этуаль. Рауля очень мучило, что он не… – Она замолчала.– Разумеется… Мадам, полагаю, вы знакомы с мисс Шэрон Грей?– Шэрон? – Она равнодушно кивнула. – Шэрон связана с моими очень хорошими знакомыми в Англии… Она очень милая, но исключительно ограниченная. Так, симпатичная куколка. А почему это вас интересует?– Она знала месье де Салиньи?Впервые мадам улыбнулась, однако со значительной долей горечи.– Понимаете, она просто не в состоянии пройти мимо мужчины. Да, они были знакомы. Она буквально сходила по нему с ума, как мне стало известно, хотя только дважды встречалась с ним…– Вот как! – Банколен беспокойно заерзал и случайно задел меня за локоть. – Да, понимаю.– И она постоянно ему писала, даже когда он был в Вене. Лично меня это не задевало. Рауль был мужчиной не такого сорта. Он показывал мне ее письма.Она произнесла это с гордостью, потому что верила тому, что говорила. Я поймал себя на мысли – совершенно неоправданно, – что считаю Рауля дураком, если он предпочел мадам, а не мисс Грей. Банколен сменил тему разговора:– Прошу простить, мадам, если я коснусь неприятных тем. Но вы понимаете, что мы занимаемся расследованием преступления… У нас имеются основания полагать, что… ваш первый муж принял обличье человека, почти наверняка знакомого месье де Салиньи и, вполне возможно, знакомого и вам лично.Герцогиня вдруг закрыла лицо руками:– Нет!– И, мадам, вы знали его лучше, чем кто-либо. Как по-вашему, он способен это сделать?– Что именно?Она напряженно смотрела на него, но, когда Банколен ответил, снова упала в кресло.– Я хотел сказать, мог он… скажем… принять облик человека совершенно чужого ему… даже другой национальности, например?– Несомненно, он был отличным актером, – жестко отрезала женщина. – Он обманывал меня, притворяясь совершенно нормальным психически. Нет, не беспокойтесь, месье Банколен, не пытайтесь щадить мои чувства; прошу вас, я все понимаю. Да, у него был дар имитации. Обычно здесь подразумевается способность к иностранным языкам, а это было его хобби. Иногда он дурачился, называл это разрядкой. Разрядкой после напряжения! Мадам засмеялась. – Я видела, как он подражает любому, даже людям разных национальностей. Стоило ему полчаса пообщаться с немцем – и вы могли поклясться, что слушаете настоящего немца, со всеми его характерными жестами, мимикой и прочее… Но все время вас не покидало ощущение, что его страшные глаза следят за вами…Она помолчала, подавленная, но против своей воли продолжала говорить:– Как он, бывало, сидел у себя в кабинете и сочинял то, что называл „розыгрышем“! Тогда я этого не понимала. Я находила его шелковистую бороду комичной. Когда он гладил меня по горлу, его глаза широко раскрывались… но я не понимала. Только когда он снимал очки, вы замечали изменение… Он легко набирал вес. Это делало его похожим на… Меня тянуло к нему, не знаю почему… это было почти отвращение… Но я устала. Я устала.Мы оставили ее сидящей в кресле с опущенной головой и устремившей взгляд на закат. Снова мы спустились в тихо гудящем лифте и очутились на авеню Буа среди высоких деревьев.– А теперь, – решительно произнес Банколен, – последняя беседа перед аперитивом. Едем в фехтовальную школу мэтра Терлэна. Может, удастся получить новые факты о месье Вотреле. Глава 11ПИКИРОВКА Фехтовальная школа мэтра Жерома Терлэна расположилась рядом с площадью Этуаль, на углу улицы Великой Армии. Я давно не попадал в этот вымощенный булыжником двор, но почему-то был уверен в том, что он все такой же, как и прежде. Месье Терлэн, хотя и преклонных лет, поражает своей энергией. Он напоминает мумию, через которую пропустили электрический ток. Старик обучал меня фехтованию, когда мне было восемь лет, с миниатюрной рапирой, которой, по его словам, пользовался Луи Наполеон. Люди старше меня лет на тридцать еще помнят, как он легко вальсировал по залу, приглашая их проводить больше утомительных часов в отработке выпадов перед стенкой, то есть бить в стену, прежде чем они смогут изучить приемы парирования в третьей позиции. Многие помнят эту ожившую мумию, прыгающую в тускло освещенном тренировочном зале и восклицающую: „Неуклюжий верблюд! Просто слон! Не надо колотить, это не боксерский поединок! Стальная рапира должна быть такой же гибкой, как твоя рука, понимаешь? Рука и тело сливаются в одно целое, бросаются вперед вместе, когда ты делаешь выпад!“Такой она и предстала перед нами, эта школа, с теми же покосившимися воротами, когда ближе к вечеру мы с Банколеном и Графенштайном туда добрались. Среди высоких деревьев мелькал свет уличных фонарей. Бледное световое зарево поднималось от Елисейских Полей, сгущаясь в голубовато-серый и сумеречный свет под Триумфальной аркой. В стороне Нейи нависло красное небо, между черными проемами зданий мелькали отблески автомобильных фар. Мы прошли через дверь и спустились по маленькому переулку к фехтовальному залу. Школа мэтра Терлэна теперь стала клубом, куда приходили только известные фехтовальщики, чтобы обменяться воспоминаниями, выкурить сигарету и осушить стаканчик вина или потешить себя схватками, во время которых редко касались друг друга.В длинном зале на полках висели до боли знакомые мне спортивные награды и рапиры. Меня охватило чувство возвращения домой. Запах пыли и мази для натирания клинков, старые маты, маски, крошечные окошки матового стекла высоко, под самым потолком пыльного помещения… все это словно бальзамировало элегантность месье Терлэна. Он маячил в тускло освещенной зале, изящный, одетый в черное, абсолютно лысый, с морщинистым, как печеное яблоко, лицом. Когда его зоркие глазки различили меня в группе визитеров, он с восторгом кинулся ко мне. Где я пропадал последние пять месяцев? Уж не забыл ли своего старого учителя? Он надеется, что у меня все благополучно, это ведь так? И увы, я занимался не так усердно, как следовало бы! Никакого отпора этому заморскому итальянскому фасону в парировании секунданта? И со мной, если его не обманывают глаза, его друг, месье Банколен, ученик Мериньяка?! Мы обменялись рукопожатиями.– Господа, сегодня у себя в комнате я выпил бокал вина, оплакивая смерть. – В середине каждого предложения его голос повышался, словно он пронзал рапирой воздух. Месье Терлэн указал на фотографию на стене; это был один из известных снимков Салиньи в фехтовальном костюме, с поднятой в салюте рапирой. В тусклом зале картина смотрелась ярко и живо. – Великий фехтовальщик, господа, – заявил Терлэн.И в этот момент я увидел появившуюся из сумрака громадного помещения другую фигуру, облаченную в белое. Это был Вотрель, держащийся крайне уверенно. Он улыбнулся, обнажив редкие зубы. В руке Вотрель нес рапиру с огромным раструбом и поперечиной. Месье Терлэн продолжал болтать, передавая слухи 1885 года, смешанные с критическими замечаниями по поводу всех наших стилей фехтования, совершенно не задумываясь о причине наше го визита и не замечая взглядов, которыми обменивались Банколен и Вотрель. Месье Терлэн хотел, чтобы мы непременно заглянули в его комнату, где когда-то отдыхал великий фехтовальщик!Вскоре мы сидели за круглым столом в маленькой комнатке, примыкающей к залу. Месье Терлэн пошел принести вина. В этом сумрачном помещении с высокими стропилами возникало призрачное ощущение. Вотрель откинулся на спинку стула, подбоченившись. Свою блестящую рапиру он положил поперек стола. Я заметил, что он скрывает снедающую его злобу, стараясь показать себя в выгодном свете. Когда Вотрель говорил, его голос был полон сарказма. Он посматривал на Банколена с высоты своего роста с видом человека, обдумывающего, как бы нанести укол поязвительнее. К моему удивлению, Банколен ни слова не сказал о Салиньи. Вотрель, должно быть, знал, зачем мы сюда явились, и светский разговор раздражал его. Но Банколен спокойно обсуждал с Графенштайном преимущества рапиры перед шпагой… Терлэн принес запылившуюся бутылку и четыре стакана, чтобы мы помянули Салиньи. Вотрель встал, поднял стакан и, когда Терлэн провозгласил тост светлой памяти Салиньи, засмеялся и продекламировал гимн в честь холеры:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22