Я вижу ее перед собой, как живую. Я даже помню (это очень удивительно в мужчине) какое платье было на ней. И все-таки мне не хочется писать о ней, точно в этом заключается что-то дурное. Сделайте одолжение, добрый друг, позвольте отослать все эти листы, произведение ленивого утра, не прибавив к ним ничего. В следующем письме обещаю исправиться и написать портрет мисс Регины во весь рост, а пока не подумайте, что она произвела на меня неблагоприятное впечатление. Далеко нет. Вы слышали мнение старого доктора. Мое мнение еще более лестное».
Примечание. На письме странная приписка, сделанная спустя несколько месяцев после получения письма: «О, бедный Амелиус! Лучше бы ему вернуться к мисс Меллисент и примириться с ее летами. Какой он был веселый, славный малый! Прощай Гольденхарт!» Эти строки не подписаны. Однако известно, что почерк Руфуса Дингуэля.
Глава VII
«Приезжай непременно, милая Сесилия, завтракать к нам послезавтра. Не говори себе: у Фарнеби скучно, Регина слишком глупа для меня и не думай о расстоянии между вашим имением и Лондоном. Это письмо очень интересно – у меня есть для тебя новость. Что ты скажешь, если я обещаю показать тебе молодого человека умного, красивого, приятного и, что еще удивительнее, совершенно непохожего на всех молодых людей когда-либо виденных тобой. Ты его увидишь за завтраком.
Я вложу его карточку в письмо, чтобы ты могла заранее привыкать к его странной фамилии. Он был у нас вчера вечером в первый раз. Когда мне его представили за чайным столом, он не удовольствовался поклоном – я должна была протянуть ему руку. У нас, объяснил он, неловкость первого знакомства облегчается радушием. Он смотрел на свою чашку с видом человека, который сказал бы многое, если бы ему позволили. Разумеется, я ободрила его.
– Вероятно, пожатие руки в Америке равняется поклону в Англии? – спросила я.
Он взглянул на меня и покачал головой. – Здесь слишком много формальностей. Гостеприимство, например, в Англии сделалось пустой формальностью. В Америке если новый знакомый приглашает вас к себе, он, действительно, хочет вас видеть. Здесь же из десяти случаев девять, когда пригласивший удивляется, если вы поймаете его на слове. Я терпеть не могу притворства, мисс Регина, а, возвратясь на родину, я нашел, что притворство вошло в число обычаев, принятых в английском обществе. „Не могу ли я вам быть полезным?“ – говорят вам. Попросите их о чем-нибудь и вы увидите, что значат эти слова. „Благодарю вас за приятно проведенный вечер!“ Сядьте с ними в карету, когда они поедут домой и вы услышите: „Какая тоска!“. „Господин такой-то, позвольте мне поздравить вас с новым назначением“. Господин такой-то отходит и вы узнаете, что значит это поздравление. „Жадное животное! Ему заплатили за подачу голоса при последнем разделении Парламента.“ „О, мистер Блэнк, какую вы прелестную книгу написали!“ Блэнк отходит, и вы спрашиваете, что он написал. „По правде сказать, я не читал ее. Шш, он принят при дворе, такие вещи необходимо говорить.“ На днях один приятель возил меня на обед Лорда-Мэра. Мы поехали сперва в клуб, многие именитые гости сошлись там перед обедом, Господи, как они отзывались о Лорде-Мэре! Один не знал его имени и не желал его знать, другой не знал наверно, торговец ли он свечами или пуговичный фабрикант, третий, встретивший его где-то, говорил, что он осел, четвертый сказал: „О, не судите его так строго, он просто старый дурак без всякого характера“. Когда наступило время ехать на обед, все единогласно закричали: какая тоска! Я шепнул своему другу: „Зачем же они едут? Это необходимо“, – отвечал он. Когда мы приехали в Mansion Home, их узнать нельзя было. Эти самые люди, которые выказывали полное презрение к Лорду-Мэру за его спиной, говоря речь, льстили ему в глаза с таким лакейским бесстыдством, с таким полным равнодушием к своей подлости, что мне положительно сделалось тошно.
– Я ушел подышать чистым воздухом и после такого общества освежиться сигарой. Нет, нет, бесполезно излагать подобные вещи. (Я мог бы привести множество других случаев, замеченных мной) говоря что это пустяки, когда подобные пустяки обращаются в привычку от них трудно отвыкнуть. Весь общественный строй Англии никуда не годится. Если вы хотите знать одну из причин, обратите внимание на общепринятое притворство и лицемерие в английской жизни.
Ты, разумеется, понимаешь Сесилия, что все это не было выговорено залпом, как я написала. Некоторые суждения были ответами на мои вопросы, а остальные были высказаны в промежутках разговора, чаепития и смеха, но я хочу тебе показать, как не похож этот молодой человек на всех молодых людей, которых мы привыкли встречать, и потому передаю тебе весь его разговор.
Милая моя, он положительно красив (я говорю о нашем обворожительном Амелиусе); оживленное веселое лицо его представляет приятный контраст с бесстрастным спокойствием обыкновенного молодого англичанина. Улыбка прелестна, движения его так лее грациозны, как движения моей итальянской левретки.
Он воспитывался в среде самых странных людей в Америке, и (представь себе) он социалист. Не пугайся. Он привел нас всех в негодование, объявив, что весь его социализм взят из Евангелия. Я потом убедилась, читая Евангелие, что он прав.
О, я забыла, молодой социалист играет и поет. Когда мы попросили его спеть что-нибудь, он тотчас же согласился. Я не настолько хорошо пою, сказал он, чтобы позволять себя упрашивать. Он спел несколько английских песен с большим вкусом и чувством. Один из наших гостей, которому, по-видимому, он не понравился заговорил с ним, как мне показалось, немного дерзко.
– Социалист, который поет и играет, – сказал он, – совершенно безвреден. Я начинаю убеждаться, что мой банкир в безопасности и что Лондон не будет подожжен петролеумом на этот раз. За это ему досталось, уверяю тебя.
– Зачем нам поджигать Лондон? Лондон берету вас ежегодно часть дохода, нравится ли нам это или нет, следуя социальным принципам. У вас есть деньги, и социализм говорит: вы должны и будете помогать людям, не имеющим ничего. То же самое говорит и ваш закон о бедных каждый раз, как сборщик податей оставляет у вас бумагу. Не правда ли, очень умно? И подействовало тем сильнее, что сказано было добродушно. Кажется, я ему понравилась, Сесилия: он не спускал с меня глаз весь вечер. Когда я отходила от него к кому-нибудь из гостей, чувствуя, что нехорошо заниматься им одним, он ухитрялся найти себе место около меня. Голос его изменялся, когда он обращался ко мне. Сама все увидишь послезавтра, но, пожалуйста, не выводи никаких заключений из моего письма. О нет, я не собираюсь в него влюбляться, потому что не могу полюбить никого. Помнишь, что сказал обо мне последний мой жених? У нее в левом боку машинка, из которой кровь расходится по всему телу, ноу нее нет сердца. Мне жаль женщину, которая выйдет замуж за этого человека!
Еще одно слово, моя милая. Этот странный Амелиус, как и мы, замечает безделицы, которые вообще ускользают от внимания мужчин. К концу вечера бедная мама Фарнеби впала в бессознательное состояние, она почти спала на диване в гостиной.
– Ваша тетка меня интересует, – прошептал он. – У нее, вероятно, было страшное горе в жизни. Представь себе, что мужчина это заметил. Он сделал несколько намеков, которые показали, что он ломает себе голову, чтобы узнать, как я с ней лажу и пользуюсь ли ее доверием, он даже решился спросить, какого рода жизнь веду я с дядей и теткой. Милая моя, все это было сказано так деликатно, с таким очаровательным сочувствием и уважением, что я испугалась, когда ночью вспомнила, как откровенно с ним говорила. Я не выдала никакой тайны, потому что не больше других знаю о прежней жизни моей бедной милой тетки, но я рассказала ему, как осталась сиротой и была принята в этот дом, как великодушно они оба поступили со мной и как я счастлива, что могу немного оживлять их грустную жизнь.
– Мне бы хотелось быть наполовину таким добрым, как вы, – сказал он. – Я не могу понять, как вы могли привязаться к мистрис Фарнеби. Может быть, вы полюбили ее из сочувствия и сострадания? – Представь себе, что это сказал мужчина! Он начал рассказывать свои недоразумения, точно мы были знакомы с детства.
– Меня немного удивляет, что мистрис Фарнеби присутствует на таких вечерах, ей лучше было бы у себя.
– Она не хочет оставаться в своей комнате, – отвечала я, – она думает, что если не будет присутствовать на вечерах, все начнут говорить, что муж стыдится ее или что она боится показаться в обществе, а ей не хочется, чтобы о ней говорили дурно. – Можешь ты понять, почему говорила с ним так откровенно? Вот тебе образчик моего увлечения в обществе этого господина, Сесилия.
Он так мил и скромен, а между тем так мужествен. Мне хочется знать, устоишь ли ты против него с твоей твердостью и знанием света. Но я еще не рассказала тебе самого странного происшествия, потому что не знаю, как его описать, а мне хочется, чтобы ты заинтересовалась так же глубоко, как и я. Я расскажу его как можно проще: пусть оно само за себя говорит.
Как ты думаешь, кто пригласил Амелиуса завтракать? Не папа Фарнеби, он его приглашает только обедать. И не я, разумеется. Кто же? Сама мама Фарнеби! Он ее так заинтересовал, что она думала о нем в его отсутствие и даже видела его во сне! Я услышала сегодня ночью, что она, бедненькая, говорит и скрежещет зубами во сне, и вошла в комнату, чтобы, по обыкновению, успокоить ее, положив холодную руку на ее лоб. (Старый доктор говорит, что это магнетизм, но это вздор.) Ну ни этот раз моя рука не помогла, она продолжала бормотать и скрипеть зубами. Изредка можно было расслышать отдельные слова. Связанного ничего не было в них, но я сделала открытие, что она положительно видела во сне американского гостя.
Я, разумеется, ни о чем не упомянула, когда утром принесла ей наверх чашку чаю. Как ты думаешь, что она потребовала прежде всего? Перо, чернила и бумагу. Следующая просьба была, чтобы я написала адрес мистера Гольденхарта на конверте.
– Вы собираетесь ему писать? – спросила я. „Да“, – сказала она, – мне хочется говорить с ним, пока Джон занят.
– О секретах? – спросила я смеясь. Она отвечала серьезно:
– Да, о секретах. – В его гостиницу послали письмо с приглашением на завтрак в первый свободный день.
Он назначил послезавтра. Чтобы проникнуть в тайну, я спросила у тетки, надо ли мне присутствовать при завтраке. Она задумалась.
– Я хочу, чтобы он был в хорошем расположении духа, когда я буду говорить с ним, – ответила она наконец.
– Да, ты будешь с нами завтракать и пригласи Сесилию. Она опять задумалась. – Помни, пожалуйста, что дядя не должен ничего знать, – продолжала она. – Если ты ему скажешь, я никогда больше не буду с тобой говорить. – Не удивительно ли это? Что бы она ни видала во сне, сон произвел на нее сильное впечатление. Я твердо уверена, что она уведет его к себе в комнату после завтрака. Милая Сесилия, помоги мне помешать этому. Она никогда не доверяла мне своих тайн: может быть, они очень невинны, но, во всяком случае, нельзя позволить, чтобы она доверилась молодому человеку, которого видела только один раз, она непременно сделает какую-нибудь глупость. Ради старой дружбы, помоги мне. Напиши только одну строчку, дорогая, чтобы я была уверена, что ты приедешь».
Глава VIII
Это был послеполуденный концерт, новейшая немецкая музыка господствовала в программе. Терпеливая английская публика сидела тесными рядами, слушая напыщенный инструментальный шум, нагло предложенный ей вместо мелодии. Когда эти покорные жертвы самого худшего из всех квартетов (музыкальных) выдержали уже целый час муки, между слушателями произошло легкое волнение, возбудившее интерес: с одной дамой сделалось вдруг дурно от жары. Ее тотчас вывел из концертной залы джентльмен, сопровождавший ее и еще двух молодых леди, которым он сказал шепотом несколько слов в объяснение случившегося. Оставшись одни, молодые леди переглянулись и, сказав что-то друг другу, приподнялись было с мест, сконфузились, увидев, что общее внимание обратилось на них, и наконец, решились оставить зал и последовать за своими спутниками. Первая дама имела, как видно, свои причины не желать оправиться здесь в прихожей. Когда сопровождавший ее джентльмен спросил, не подать ли ей стакан воды, она резко отвечала:
– Позовите извозчика, и как можно скорее.
В ту же минуту привели кабриолет, по ее приглашению джентльмен сел с ней.
– Лучше ли вам теперь? – спросил он.
– Тут дело идет не обо мне, – спокойно ответила она, – велите извозчику погонять хорошенько.
Исполнив приказание, джентльмен (Амелиус) пришел в некоторое смущение. Леди (мистрис Фарнеби) заметила состояние его духа и удостоила объяснением.
– Я имела свои причины пригласить вас сегодня на завтрак, – начала она свойственным ей твердым и откровенным тоном. – Мне нужно было сказать вам несколько слов по секрету. Моя племянница, Регина, не удивляйтесь, что я называю ее моей племянницей, после того как вы слышали, что мистер Фарнеби называет ее дочерью. Она моя племянница. Усыновление ее пустая фраза. Не должно извращать фактов, так как она не дочь ни мне, ни мистеру Фарнеби, не правда ли?
Она закончила вопросом, но, казалось, вовсе не нуждалась в ответе. Лицо ее было обращено к окну кареты, в противоположную сторону от Амелиуса, который принадлежал к числу людей, умеющих молчать, когда им нечего сказать. Мистрис Фарбери продолжала:
– Моя племянница, доброе создание в своем роде, но она подозрительного характера. Она имеет свои причины препятствовать мне сделать вас своим поверенным, а ее приятельница, Сесиль, помогает ей в этом. Да, поездку в концерт устроили они, чтобы помешать мне. Вы должны были поехать, после того как сказали, что любите музыку, и я не могла претендовать на это, так как они взяли четвертый билет для меня. Я должна была отправиться против своего желания, и я это сделала. Ничего нет удивительного, что мне сделалось дурно от жары, ничего нет удивительного и в том, что вы как джентльмен исполнили свою обязанность и проводили меня. Что же из этого вышло? То, что мы остались наедине и на пути в мою комнату, вопреки их стараниям. Все это устроено недурно, таким беспомощным существом как я, не так ли?
Внутренне удивляясь и не понимая, что все это должно значить и чего она от него хочет, Амелиус заметил, что молодые леди могут оставить концертный зал и, не найдя их в прихожей, последовать за ними домой.
Мистрис Фарнеби обернулась и в первый раз посмотрела ему в лицо.
– Предоставьте это мне, – сказала она, – и вы увидите, что я могу еще бороться с ними.
Сказав это, она с минуту твердо, пытливо смотрела в лицо Амелиуса. На ее полных губах появилась грустная улыбка, голова тихо опустилась на грудь.
– Странно, что он считает меня несколько сумасшедшей. Другая женщина на моем месте действительно давно бы сошла с ума. Может быть, это было бы лучше для меня?
Она снова взглянула на Амелиуса.
– Вы добрый малый, – продолжала она. – В благоприятном ли вы расположении духа теперь? Переварили ли свой завтрак? Веселое общество молодых леди хорошо ли вас настроило в отношении женщин вообще? Я бы желала, чтобы вы были теперь в самом лучшем расположении духа.
Она говорила совершенно серьезно. Амелиус, к своему величайшему удивлению, также серьезно отвечал ей, уверяя ее в своей готовности служить ей. Что-то в ее манерах произвело на него неприятное впечатление. Если бы он последовал своему внутреннему побуждению, то сейчас же вышел бы из экипажа и в ту же минуту возвратил бы себе свободу и веселость, убежав прочь.
Извозчик повернул на улицу, в которой жила мистрис Фарнеби. Она приказала ему остановиться на некотором расстоянии от своего дома.
– Вы полагаете, что те леди последуют за нами, – обратилась она к Амелиусу. – Пускай их разыскивают, прислуга не в состоянии будет ничего сообщить им о нас в таком случае. – И она не позволила ему постучать в двери дома. – Теперь время чая, люди внизу, – прошептала она, взглянув на часы. – Вы и я войдем в дом, не известив о том прислугу. Теперь вы меня поняли?
Она вынула из кармана стальное кольцо с несколькими ключами. – Это дубликат ключей мистера Фарнеби, – объяснила она, выбрав один ключ и отпирая уличную дверь. – Иногда мне не спится с раннего утра и я не могу выносить постели, мне необходимо бывает пройтись. Ключ этот служит мне тогда, как служит теперь, никого не беспокоя. Вы хорошо сделаете, если не упомянете об этом мистеру Фарнеби, не то чтоб это было очень важно, но мне пришлось бы отдать ему ключ, если б он потребовал его. Но вы добрый человек и не захотите вносить раздор между мужем и женой. Входите тихо и следуйте за мной.
Амелиус колебался. Ему было неприятно входить таким тайным образом в дом постороннего человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Примечание. На письме странная приписка, сделанная спустя несколько месяцев после получения письма: «О, бедный Амелиус! Лучше бы ему вернуться к мисс Меллисент и примириться с ее летами. Какой он был веселый, славный малый! Прощай Гольденхарт!» Эти строки не подписаны. Однако известно, что почерк Руфуса Дингуэля.
Глава VII
«Приезжай непременно, милая Сесилия, завтракать к нам послезавтра. Не говори себе: у Фарнеби скучно, Регина слишком глупа для меня и не думай о расстоянии между вашим имением и Лондоном. Это письмо очень интересно – у меня есть для тебя новость. Что ты скажешь, если я обещаю показать тебе молодого человека умного, красивого, приятного и, что еще удивительнее, совершенно непохожего на всех молодых людей когда-либо виденных тобой. Ты его увидишь за завтраком.
Я вложу его карточку в письмо, чтобы ты могла заранее привыкать к его странной фамилии. Он был у нас вчера вечером в первый раз. Когда мне его представили за чайным столом, он не удовольствовался поклоном – я должна была протянуть ему руку. У нас, объяснил он, неловкость первого знакомства облегчается радушием. Он смотрел на свою чашку с видом человека, который сказал бы многое, если бы ему позволили. Разумеется, я ободрила его.
– Вероятно, пожатие руки в Америке равняется поклону в Англии? – спросила я.
Он взглянул на меня и покачал головой. – Здесь слишком много формальностей. Гостеприимство, например, в Англии сделалось пустой формальностью. В Америке если новый знакомый приглашает вас к себе, он, действительно, хочет вас видеть. Здесь же из десяти случаев девять, когда пригласивший удивляется, если вы поймаете его на слове. Я терпеть не могу притворства, мисс Регина, а, возвратясь на родину, я нашел, что притворство вошло в число обычаев, принятых в английском обществе. „Не могу ли я вам быть полезным?“ – говорят вам. Попросите их о чем-нибудь и вы увидите, что значат эти слова. „Благодарю вас за приятно проведенный вечер!“ Сядьте с ними в карету, когда они поедут домой и вы услышите: „Какая тоска!“. „Господин такой-то, позвольте мне поздравить вас с новым назначением“. Господин такой-то отходит и вы узнаете, что значит это поздравление. „Жадное животное! Ему заплатили за подачу голоса при последнем разделении Парламента.“ „О, мистер Блэнк, какую вы прелестную книгу написали!“ Блэнк отходит, и вы спрашиваете, что он написал. „По правде сказать, я не читал ее. Шш, он принят при дворе, такие вещи необходимо говорить.“ На днях один приятель возил меня на обед Лорда-Мэра. Мы поехали сперва в клуб, многие именитые гости сошлись там перед обедом, Господи, как они отзывались о Лорде-Мэре! Один не знал его имени и не желал его знать, другой не знал наверно, торговец ли он свечами или пуговичный фабрикант, третий, встретивший его где-то, говорил, что он осел, четвертый сказал: „О, не судите его так строго, он просто старый дурак без всякого характера“. Когда наступило время ехать на обед, все единогласно закричали: какая тоска! Я шепнул своему другу: „Зачем же они едут? Это необходимо“, – отвечал он. Когда мы приехали в Mansion Home, их узнать нельзя было. Эти самые люди, которые выказывали полное презрение к Лорду-Мэру за его спиной, говоря речь, льстили ему в глаза с таким лакейским бесстыдством, с таким полным равнодушием к своей подлости, что мне положительно сделалось тошно.
– Я ушел подышать чистым воздухом и после такого общества освежиться сигарой. Нет, нет, бесполезно излагать подобные вещи. (Я мог бы привести множество других случаев, замеченных мной) говоря что это пустяки, когда подобные пустяки обращаются в привычку от них трудно отвыкнуть. Весь общественный строй Англии никуда не годится. Если вы хотите знать одну из причин, обратите внимание на общепринятое притворство и лицемерие в английской жизни.
Ты, разумеется, понимаешь Сесилия, что все это не было выговорено залпом, как я написала. Некоторые суждения были ответами на мои вопросы, а остальные были высказаны в промежутках разговора, чаепития и смеха, но я хочу тебе показать, как не похож этот молодой человек на всех молодых людей, которых мы привыкли встречать, и потому передаю тебе весь его разговор.
Милая моя, он положительно красив (я говорю о нашем обворожительном Амелиусе); оживленное веселое лицо его представляет приятный контраст с бесстрастным спокойствием обыкновенного молодого англичанина. Улыбка прелестна, движения его так лее грациозны, как движения моей итальянской левретки.
Он воспитывался в среде самых странных людей в Америке, и (представь себе) он социалист. Не пугайся. Он привел нас всех в негодование, объявив, что весь его социализм взят из Евангелия. Я потом убедилась, читая Евангелие, что он прав.
О, я забыла, молодой социалист играет и поет. Когда мы попросили его спеть что-нибудь, он тотчас же согласился. Я не настолько хорошо пою, сказал он, чтобы позволять себя упрашивать. Он спел несколько английских песен с большим вкусом и чувством. Один из наших гостей, которому, по-видимому, он не понравился заговорил с ним, как мне показалось, немного дерзко.
– Социалист, который поет и играет, – сказал он, – совершенно безвреден. Я начинаю убеждаться, что мой банкир в безопасности и что Лондон не будет подожжен петролеумом на этот раз. За это ему досталось, уверяю тебя.
– Зачем нам поджигать Лондон? Лондон берету вас ежегодно часть дохода, нравится ли нам это или нет, следуя социальным принципам. У вас есть деньги, и социализм говорит: вы должны и будете помогать людям, не имеющим ничего. То же самое говорит и ваш закон о бедных каждый раз, как сборщик податей оставляет у вас бумагу. Не правда ли, очень умно? И подействовало тем сильнее, что сказано было добродушно. Кажется, я ему понравилась, Сесилия: он не спускал с меня глаз весь вечер. Когда я отходила от него к кому-нибудь из гостей, чувствуя, что нехорошо заниматься им одним, он ухитрялся найти себе место около меня. Голос его изменялся, когда он обращался ко мне. Сама все увидишь послезавтра, но, пожалуйста, не выводи никаких заключений из моего письма. О нет, я не собираюсь в него влюбляться, потому что не могу полюбить никого. Помнишь, что сказал обо мне последний мой жених? У нее в левом боку машинка, из которой кровь расходится по всему телу, ноу нее нет сердца. Мне жаль женщину, которая выйдет замуж за этого человека!
Еще одно слово, моя милая. Этот странный Амелиус, как и мы, замечает безделицы, которые вообще ускользают от внимания мужчин. К концу вечера бедная мама Фарнеби впала в бессознательное состояние, она почти спала на диване в гостиной.
– Ваша тетка меня интересует, – прошептал он. – У нее, вероятно, было страшное горе в жизни. Представь себе, что мужчина это заметил. Он сделал несколько намеков, которые показали, что он ломает себе голову, чтобы узнать, как я с ней лажу и пользуюсь ли ее доверием, он даже решился спросить, какого рода жизнь веду я с дядей и теткой. Милая моя, все это было сказано так деликатно, с таким очаровательным сочувствием и уважением, что я испугалась, когда ночью вспомнила, как откровенно с ним говорила. Я не выдала никакой тайны, потому что не больше других знаю о прежней жизни моей бедной милой тетки, но я рассказала ему, как осталась сиротой и была принята в этот дом, как великодушно они оба поступили со мной и как я счастлива, что могу немного оживлять их грустную жизнь.
– Мне бы хотелось быть наполовину таким добрым, как вы, – сказал он. – Я не могу понять, как вы могли привязаться к мистрис Фарнеби. Может быть, вы полюбили ее из сочувствия и сострадания? – Представь себе, что это сказал мужчина! Он начал рассказывать свои недоразумения, точно мы были знакомы с детства.
– Меня немного удивляет, что мистрис Фарнеби присутствует на таких вечерах, ей лучше было бы у себя.
– Она не хочет оставаться в своей комнате, – отвечала я, – она думает, что если не будет присутствовать на вечерах, все начнут говорить, что муж стыдится ее или что она боится показаться в обществе, а ей не хочется, чтобы о ней говорили дурно. – Можешь ты понять, почему говорила с ним так откровенно? Вот тебе образчик моего увлечения в обществе этого господина, Сесилия.
Он так мил и скромен, а между тем так мужествен. Мне хочется знать, устоишь ли ты против него с твоей твердостью и знанием света. Но я еще не рассказала тебе самого странного происшествия, потому что не знаю, как его описать, а мне хочется, чтобы ты заинтересовалась так же глубоко, как и я. Я расскажу его как можно проще: пусть оно само за себя говорит.
Как ты думаешь, кто пригласил Амелиуса завтракать? Не папа Фарнеби, он его приглашает только обедать. И не я, разумеется. Кто же? Сама мама Фарнеби! Он ее так заинтересовал, что она думала о нем в его отсутствие и даже видела его во сне! Я услышала сегодня ночью, что она, бедненькая, говорит и скрежещет зубами во сне, и вошла в комнату, чтобы, по обыкновению, успокоить ее, положив холодную руку на ее лоб. (Старый доктор говорит, что это магнетизм, но это вздор.) Ну ни этот раз моя рука не помогла, она продолжала бормотать и скрипеть зубами. Изредка можно было расслышать отдельные слова. Связанного ничего не было в них, но я сделала открытие, что она положительно видела во сне американского гостя.
Я, разумеется, ни о чем не упомянула, когда утром принесла ей наверх чашку чаю. Как ты думаешь, что она потребовала прежде всего? Перо, чернила и бумагу. Следующая просьба была, чтобы я написала адрес мистера Гольденхарта на конверте.
– Вы собираетесь ему писать? – спросила я. „Да“, – сказала она, – мне хочется говорить с ним, пока Джон занят.
– О секретах? – спросила я смеясь. Она отвечала серьезно:
– Да, о секретах. – В его гостиницу послали письмо с приглашением на завтрак в первый свободный день.
Он назначил послезавтра. Чтобы проникнуть в тайну, я спросила у тетки, надо ли мне присутствовать при завтраке. Она задумалась.
– Я хочу, чтобы он был в хорошем расположении духа, когда я буду говорить с ним, – ответила она наконец.
– Да, ты будешь с нами завтракать и пригласи Сесилию. Она опять задумалась. – Помни, пожалуйста, что дядя не должен ничего знать, – продолжала она. – Если ты ему скажешь, я никогда больше не буду с тобой говорить. – Не удивительно ли это? Что бы она ни видала во сне, сон произвел на нее сильное впечатление. Я твердо уверена, что она уведет его к себе в комнату после завтрака. Милая Сесилия, помоги мне помешать этому. Она никогда не доверяла мне своих тайн: может быть, они очень невинны, но, во всяком случае, нельзя позволить, чтобы она доверилась молодому человеку, которого видела только один раз, она непременно сделает какую-нибудь глупость. Ради старой дружбы, помоги мне. Напиши только одну строчку, дорогая, чтобы я была уверена, что ты приедешь».
Глава VIII
Это был послеполуденный концерт, новейшая немецкая музыка господствовала в программе. Терпеливая английская публика сидела тесными рядами, слушая напыщенный инструментальный шум, нагло предложенный ей вместо мелодии. Когда эти покорные жертвы самого худшего из всех квартетов (музыкальных) выдержали уже целый час муки, между слушателями произошло легкое волнение, возбудившее интерес: с одной дамой сделалось вдруг дурно от жары. Ее тотчас вывел из концертной залы джентльмен, сопровождавший ее и еще двух молодых леди, которым он сказал шепотом несколько слов в объяснение случившегося. Оставшись одни, молодые леди переглянулись и, сказав что-то друг другу, приподнялись было с мест, сконфузились, увидев, что общее внимание обратилось на них, и наконец, решились оставить зал и последовать за своими спутниками. Первая дама имела, как видно, свои причины не желать оправиться здесь в прихожей. Когда сопровождавший ее джентльмен спросил, не подать ли ей стакан воды, она резко отвечала:
– Позовите извозчика, и как можно скорее.
В ту же минуту привели кабриолет, по ее приглашению джентльмен сел с ней.
– Лучше ли вам теперь? – спросил он.
– Тут дело идет не обо мне, – спокойно ответила она, – велите извозчику погонять хорошенько.
Исполнив приказание, джентльмен (Амелиус) пришел в некоторое смущение. Леди (мистрис Фарнеби) заметила состояние его духа и удостоила объяснением.
– Я имела свои причины пригласить вас сегодня на завтрак, – начала она свойственным ей твердым и откровенным тоном. – Мне нужно было сказать вам несколько слов по секрету. Моя племянница, Регина, не удивляйтесь, что я называю ее моей племянницей, после того как вы слышали, что мистер Фарнеби называет ее дочерью. Она моя племянница. Усыновление ее пустая фраза. Не должно извращать фактов, так как она не дочь ни мне, ни мистеру Фарнеби, не правда ли?
Она закончила вопросом, но, казалось, вовсе не нуждалась в ответе. Лицо ее было обращено к окну кареты, в противоположную сторону от Амелиуса, который принадлежал к числу людей, умеющих молчать, когда им нечего сказать. Мистрис Фарбери продолжала:
– Моя племянница, доброе создание в своем роде, но она подозрительного характера. Она имеет свои причины препятствовать мне сделать вас своим поверенным, а ее приятельница, Сесиль, помогает ей в этом. Да, поездку в концерт устроили они, чтобы помешать мне. Вы должны были поехать, после того как сказали, что любите музыку, и я не могла претендовать на это, так как они взяли четвертый билет для меня. Я должна была отправиться против своего желания, и я это сделала. Ничего нет удивительного, что мне сделалось дурно от жары, ничего нет удивительного и в том, что вы как джентльмен исполнили свою обязанность и проводили меня. Что же из этого вышло? То, что мы остались наедине и на пути в мою комнату, вопреки их стараниям. Все это устроено недурно, таким беспомощным существом как я, не так ли?
Внутренне удивляясь и не понимая, что все это должно значить и чего она от него хочет, Амелиус заметил, что молодые леди могут оставить концертный зал и, не найдя их в прихожей, последовать за ними домой.
Мистрис Фарнеби обернулась и в первый раз посмотрела ему в лицо.
– Предоставьте это мне, – сказала она, – и вы увидите, что я могу еще бороться с ними.
Сказав это, она с минуту твердо, пытливо смотрела в лицо Амелиуса. На ее полных губах появилась грустная улыбка, голова тихо опустилась на грудь.
– Странно, что он считает меня несколько сумасшедшей. Другая женщина на моем месте действительно давно бы сошла с ума. Может быть, это было бы лучше для меня?
Она снова взглянула на Амелиуса.
– Вы добрый малый, – продолжала она. – В благоприятном ли вы расположении духа теперь? Переварили ли свой завтрак? Веселое общество молодых леди хорошо ли вас настроило в отношении женщин вообще? Я бы желала, чтобы вы были теперь в самом лучшем расположении духа.
Она говорила совершенно серьезно. Амелиус, к своему величайшему удивлению, также серьезно отвечал ей, уверяя ее в своей готовности служить ей. Что-то в ее манерах произвело на него неприятное впечатление. Если бы он последовал своему внутреннему побуждению, то сейчас же вышел бы из экипажа и в ту же минуту возвратил бы себе свободу и веселость, убежав прочь.
Извозчик повернул на улицу, в которой жила мистрис Фарнеби. Она приказала ему остановиться на некотором расстоянии от своего дома.
– Вы полагаете, что те леди последуют за нами, – обратилась она к Амелиусу. – Пускай их разыскивают, прислуга не в состоянии будет ничего сообщить им о нас в таком случае. – И она не позволила ему постучать в двери дома. – Теперь время чая, люди внизу, – прошептала она, взглянув на часы. – Вы и я войдем в дом, не известив о том прислугу. Теперь вы меня поняли?
Она вынула из кармана стальное кольцо с несколькими ключами. – Это дубликат ключей мистера Фарнеби, – объяснила она, выбрав один ключ и отпирая уличную дверь. – Иногда мне не спится с раннего утра и я не могу выносить постели, мне необходимо бывает пройтись. Ключ этот служит мне тогда, как служит теперь, никого не беспокоя. Вы хорошо сделаете, если не упомянете об этом мистеру Фарнеби, не то чтоб это было очень важно, но мне пришлось бы отдать ему ключ, если б он потребовал его. Но вы добрый человек и не захотите вносить раздор между мужем и женой. Входите тихо и следуйте за мной.
Амелиус колебался. Ему было неприятно входить таким тайным образом в дом постороннего человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39