Если б Христос был теперь на земле, он не простил бы меня?
– Нет, моя милая, так думать не надо.
– И если я, пока живу, буду стараться вести хорошую жизнь и буду молить Бога, чтоб он взял меня на небо, могу я быть услышана?
– Вы будете услышаны, дитя мое, в этом нет сомнения. Но вы живете в свете, а свет установил свои законы. Их вы не найдете в этой книге. В их основе лежит родовая гордость и обычай прикрываться благотворительными чувствами. Вас будут жалеть, оказывать вам благодеяния, одним словом, сделают для вас многое, но не примут вас в свою среду.
У нее был готов ответ.
– Амелиус принял же меня.
– Амелиус принял вас, – согласился Руфус. – Но он забыл одно: свести счеты. Это, как видно, должен сделать я. Посмотрите сюда, дитя мое. Признаюсь, я сомневался в вас, когда вошел в эту комнату, очень о том сожалею и прошу у вас прощения. Я верю, что вы хорошая девушка, я, может быть, не сумел бы ответить, если б меня спросили, на чем я основываюсь, но я верю, что это так. Я был бы рад, если б не было надобности говорить более, но это нужно, ни я, ни вы не можете избежать этого. Общественное мнение не будет так деликатно обходиться с вами, как я, общественное мнение очень дурно отнесется к вам и так же дурно к Амелиусу. Живя здесь с ним – этого нельзя скрыть, – вы невинным образом становитесь малому поперек дороги, портите ему карьеру. Я не знаю, поняли ли вы меня.
Она снова отвернулась от него и стала смотреть в окно.
– Я поняла вас, – отвечала она. – Когда Амелиус меня встретил, он плохо сделал, взяв меня оттуда. Он должен был оставить меня там, где я была.
– Позвольте! Это совершенно не совпадает с моим мнением. Есть выход всему, и если вы захотите довериться мне, я найду выход для вас.
Она не обращала внимания на то, что он говорил, ее первые слова показывали, что она следила за нитью своих мыслей.
– Я стою ему поперек дороги, порчу карьеру, – пробормотала она. – Вы полагаете, что он может жениться?
Руфус ответил утвердительно.
– Может случиться.
– И его друзья будут приходить к нему, – продолжала она, отвернувшись, и голос ее прозвучал глухо. – Никто теперь не посещает его. Вы видите, я поняла вас. Когда должна я уйти отсюда? Я уйду лучше не простясь, не правда ли? А то это огорчит его. Я могу тихонько скрыться из дома.
Руфус почувствовал неловкость. Он приготовился к слезам, а не к тихой покорности. После минутной нерешительности он приблизился к окну. Она не обернулась к нему, она смотрела прямо перед собою, ее свежее, молодое личико сильно изменилось, оно было бледно и сурово. Он ласково заговорил с ней, советовал ей прежде подумать о том, что он сказал, и не делать ничего слишком поспешно. Она знает отель, в котором он всегда останавливался в Лондоне, и может написать ему туда. Если она решится начать новую жизнь в другой стране, он к ее услугам. Он возьмет ей билет на тот же пароход, на котором отправится сам в Америку. В его лета и будучи хорошо известным во всей округе, их приезд не вызовет никакого скандала. Он найдет ей почтенное и выгодное занятие, какое может взять на себя молодая девушка. «Я буду вам добрым отцом, мое бедное дитя, – сказал он. – Не думайте, что вы будете одинокой, без друзей, если вы оставите Амелиуса. Я позабочусь о вас. Вы будете окружены хорошими людьми и будете пользоваться невинными удовольствиями в вашей новой жизни».
Она поблагодарила его с той же мрачной покорностью.
– Что скажут хорошие люди, когда узнают, кто я? – спросила она.
– Им нет никакой надобности знать это, и они ничего не узнают.
– Опять приходим к тому же – вы должны будете обманывать честных людей или не будете в состоянии ничего сделать для меня. Лучше бы сделал Амелиус, оставив меня там, где я была. Там я не бесчестила никого, не была никому в тягость. Холод, голод и дурное обращение могут быть иногда милосердными друзьями, если б я была им предоставлена до сих пор, они привели бы к успокоению. – Она повернулась к Руфусу прежде, чем он успел сказать ей что-нибудь. – Я не неблагодарна, сэр, я подумаю о том, что вы сказали, и я сделаю все, что может сделать бедное, глупое создание, чтоб быть достойной вашего участия. – Она подняла руки и схватилась за голову с выражением страдания. – У меня такая странная, глухая боль здесь, – сказала она, – которая напоминает мне мою прежнюю жизнь, когда меня били по голове. Могу я пойти немного полежать?
Руфус взял ее руку и молча пожал. Она оглянулась на него, когда отворила дверь своей комнаты.
– Не огорчайте Амелиуса, – проговорила она, – я могу перенести все, кроме этого.
Оставшись один, Руфус стал в волнении ходить взад и вперед по комнате.
– Я обязан был сделать это, – думал он, – и должен быть доволен собою. Но я недоволен. Свет жесток к женщинам, и законы приличий дурное к тому основание.
Дверь из залы вдруг быстро распахнулась. Амелиус вошел в комнату. Он был расстроен и рассержен и не хотел пожать руки, протянутой ему Руфусом.
– Что такое я слышал от Тофа? Вы вошли силой сюда, когда здесь была Салли? Есть границы вольностям, которые можно позволить себе в доме друга.
– Это справедливо, – отвечал Руфус спокойно. – Но если человек не позволял себе никаких вольностей, то о чем же говорить. Салли была в приюте, когда я видел вас в последний раз, и никто не сказал мне, что я могу встретить ее в этой комнате.
– Вы могли оставить комнату, найдя ее здесь. Но вы говорили с нею. Если вы сказали ей что-нибудь о Регине…
– Я ничего не говорил о мисс Регине. Вы очень горячего характера, Амелиус. Подождите минуту и остыньте.
– Какое вам дело до моего характера! Я хочу знать, что вы говорили с Салли. Постойте! Я спрошу саму Салли. – Он перешел через всю комнату и постучался в дверь.
– Пойдите сюда, моя милая, мне нужно поговорить с вами.
Ему был дан тихий ответ через дверь.
– У меня сильно болит голова, Амелиус. Дайте мне немного отдохнуть.
Он вернулся к Руфусу и стал говорить тише. Но его глаза сверкали, он сердился больше прежнего.
– Вы бы лучше ушли, – сказал он. – Я догадываюсь, как вы с ней говорили, я знаю, что это за головная боль. На человека, который огорчает это бедное, преданное создание, я смотрю как на своего врага. Плюю я на все эти светские приличия, которым придают значение люди, подобные вам. Никогда более нежное, доброе создание не существовало в мире. Ее счастье для меня так дорого, что я не могу выразить этого никакими словами. Она для меня священна! И я это доказал, я только что пришел от женщины, которая берется научить ее зарабатывать свой хлеб честным трудом. Ни малейшей тени не пало бы на нее. Если вы или кто-либо подобный вам, думает, что я соглашусь бросить ее на произвол судьбы или заключить в тюрьму под именем приюта, тот не знает моей натуры и моих принципов.
Здесь… – он схватил со стола Новый Завет и подал его Руфусу, – здесь мои принципы, и я не стыжусь их.
Руфус взялся за шляпу.
– Да, но вы будете стыдиться одного, сын мой, когда ваша горячность утихнет и вы в состоянии будете одуматься, вы будете стыдиться слов, сказанных вашему другу, другу, который вас искренно любит. Я сам нисколько не сержусь. Вы напомнили мне случай на корабле, когда квартирмейстер хотел застрелить птицу. Вы помирились с ним, и вы придете в мой отель и помиритесь со мной. И тогда мы пожмем друг другу руки и поговорим о Салли. Если это не будет новой вольностью, я попросил бы у вас огня. – Он достал сам спичку из коробки на камине, зажег сигару и оставил комнату.
Не прошло получаса, как добрая натура Амелиуса заговорила и побуждала его последовать за Руфусом, чтоб извиниться. Но он слишком беспокоился о Салли и не решался оставить коттедж, не повидавшись с нею. Тон, которым она отвечала ему, когда он стучался в дверь, при его необычайной чуткости дал ему понять, что тут дело серьезнее простой головной боли. Более часа прождал он, прислушиваясь к движению в ее комнате, но там все было тихо. Никакой звук не достигал до его слуха, только и слышался что шум от проезжавших по улице экипажей.
Терпение его стало истощаться, когда прошел и второй час. Он приблизился к двери, прислушался – ничего. Его охватил вдруг страх, не в обмороке ли она. Он немного приоткрыл дверь и окликнул ее. Ответа не было. Он заглянул – комната была пуста.
Он бросился в зал и позвал Тофа. Не внизу ли она, может быть? Нет. Не в саду ли? Нет? Господин и слуга молча переглянулись. Салли ушла.
Глава XLII
Тоф первый пришел в себя.
– Мужайтесь, сэр, – сказал он. – Немного подумав, мы решим, каким образом отыскать ее. Грубый американец, разговаривавший с ней сегодня утром, был, может быть, причиной нашего несчастья.
Амелиус не слушал дальше. Могло случиться, что вследствие чего-либо сказанного она искала убежища у Руфуса. Он бросился в библиотеку за своей шляпой.
Тоф последовал за своим господином с другими соображениями.
– Одно слово, сэр, прежде чем вы уйдете. Если американец не может помочь нам, мы должны искать другие средства, другие пути. Позвольте мне сопровождать вас до магазина моей жены. Я полагаю привести ее сюда, пускай она осмотрит хорошенько комнату бедной мисс. Мы подождем вашего возвращения и тогда только будем действовать. А пока, умоляю вас, не отчаивайтесь. Весьма возможно, что мы найдем какие-нибудь указания в ее спальне.
Они вышли вместе и взяли первый попавшийся кеб. Амелиус отправился один в отель.
Руфус был в своей комнате.
– Случилось что-нибудь дурное? – спросил он, как только Амелиус отворил дверь. – Пожмем руки, сын мой, и забудем происшедший между нами сегодня разлад. Ваше лицо меня беспокоит, что-то неладно! Что Салли?
Амелиус вздрогнул при этом вопросе.
– Разве ее нет здесь? – спросил он.
Руфус подскочил. Движение это так же хорошо сказало «нет», как если б оно было произнесено.
– Вы ее не видели? Ничего не слышали о ней?
– Ничего. Но будьте тверды, примите это как мужчина и расскажите мне все случившееся.
Амелиус рассказал все в двух словах.
– Не думайте, что я вспылю, как сегодня утром, – прибавил он. – Я слишком несчастен и слишком беспокоюсь о Салли, чтоб сердиться. Только сообщите мне, Руфус, не сказали ли вы ей чего-нибудь такого?..
Руфус взмахнул руками.
– Я вижу, на что вы намекаете. Но ближе будет к цели, если я сообщу вам, что она говорила мне. С начала до конца, Амелиус, я обращался с ней мягко и отдавал ей должную справедливость. Дайте мне минуту времени, чтоб хорошенько вспомнить. – После непродолжительного размышления он тщательно передал ему все происшедшее между ним и Салли в конце их свидания. «Осмотрели ли вы ее комнату? – спросил он в заключение. – Там, может быть, какие-нибудь пустяки послужат вам указанием».
Амелиус сообщил ему о намерении Тофа. Они вместе вернулись в коттедж. Госпожа Тоф ожидала, чтоб приняться за осмотр.
Первое открытие было сделано легко. Небольшие драгоценности, подарок Амелиуса, которые она постоянно носила, оставлены были ею на туалете завернутые в бумагу. Но ни письма, ничего не было подле них. Приступили к осмотру гардероба и тут-то встретилось поразительное обстоятельство. Все платья, сделанные ей Амелиусом, висели на своих местах. Их было немного, и жена Тофа тщательно осмотрела их. Она была вполне уверена, что все платья были налицо. Должна же была Салли надеть что-нибудь вместо своих новых платьев. Что же она надела?
Осматривая комнату, Амелиус заметил в углу ящик, в котором было принесено платье, купленное им для Салли в тот день, когда он ее впервые встретил. Он хотел открыть его, но ящик оказался запертым, а ключа не нашли. Всегда находчивый Тоф принес из кухни кривой нож и в одну минуту открыл его. Ящик был пуст.
Единственный человек, понявший, что это означало, был Амелиус. Он помнил, что Салли взяла с собою свое старое, истасканное платье и положила его в этот ящик, когда сердитая содержательница номеров потребовала, чтоб они оставили ее дом.
– Я хочу видеть его иногда, – сказала бедная девушка, чтоб помнить, насколько я стала лучше теперь. – В этих жалких отрепьях покинула она теперь коттедж, услышав жестокую истину. «Лучше бы он оставил меня там, где я была, – сказала она. – Холод, голод и дурное обращение доставили бы мне успокоение». Амелиус в безнадежном отчаянии упал подле ящика на колени. Заключение, выведенное им из этого, сделало его малодушным. Она ушла в старых отрепьях, чтобы умереть от холода, голода и ужасов прежней жизни.
Руфус взял его за руку и стал утешать, он осушил слезы на глазах его и поднял на ноги.
– Я знаю, где искать ее, – сказал Амелиус, – и должен сделать это один. – Он решительно отказался дать какие-либо объяснения и не позволил никому сопровождать себя. – Это моя тайна и ее, – отвечал он. – Отправляйтесь в свой отель, Руфус, и молите Бога, чтоб я не принес таких известий, которые сделают вас несчастным на всю жизнь.
С этими словами он вышел из комнаты.
Час спустя он был уже в той местности, где встретил Салли. Не было ни шума, ни суеты яблочного рынка, улица при дневном свете наслаждалась мрачным покоем. Он в ожидании ходил из конца в конец улицы, поддерживаемый единственной надеждой, что она искала приюта у двух женщин, бывших ее друзьями в печальные дни ее жизни. Не зная, где они жили, ему оставалось только ожидать, не появится ли которая-нибудь из них на улице. Он был спокоен и решителен. Он задумал оставаться на улице весь день и всю ночь, если понадобится, и быть неустанно настороже.
Когда он не в состоянии был ходить дольше, он отдохнул и закусил в кухмистерской, которую очень хорошо помнил, и все время сидел у окна, из которого мог видеть улицу. Зажгли газ, и зимняя ночь стала опускаться на землю, когда он снова принялся шагами мерить улицу из конца в конец.
Когда совершенно стемнело, его терпение стало, наконец, истощаться. Проходя мимо «Ссуды под залог», он очутился лицом к лицу с женщиной, быстро шедшей с небольшим узелком под мышкой.
Она узнала его с криком радостного изумления.
– Ах, сэр, как я рада, что встретила вас. Вы пришли узнать о Салли, не правда ли? Да, да. Она у нас, но в каком ужасном состоянии. Она совсем потеряла голову, совсем! Говорит только о вас и все твердит одно и то же. «Я стою ему поперек дороги». И это беспрестанно. Не пугайтесь, однако. Дженни дома и смотрит за ней. Она хочет выйти, в жару и бреду лихорадки хочет выйти. Спрашивает, идет ли дождь. «Дождь может убить меня в этих лохмотьях, – говорит она, – и я тогда не буду стоять ему поперек дороги». Мы стараемся успокоить ее, уверяя, что нет дождя, но все тщетно. Она все решительнее хочет выйти. «Я могу опять получить удар в грудь, – продолжает она, – и на этот раз более меткий». Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что-нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. – Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. – Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. Ах, как вы бледны! Вы очень устали? До доктора недалеко. Я бы предложила руку помощи, но разве вам можно показаться на улице в обществе такой женщины, как я!
Амелиус умственно и физически был в совершенном изнеможении. Грустный рассказ женщины окончательно расстроил его, он не мог ни говорить, ни действовать. Он машинально подал ей кошелек и пошел с ней к дому ближайшего доктора.
Доктор был дома, составлял лекарство в своей аптеке. Едва взглянул он на Амелиуса, как бросился в другую комнату и принес стакан вина.
– Выпейте это, сэр, – сказал он, – или с вами случится обморок от истощения. Не слишком надейтесь на свою молодость и силу и не обращайтесь с собой, точно вы сделаны из железа. – Он усадил Амелиуса и обратился к женщине с расспросами о том, что ей нужно. Спустя несколько минут он объявил ей, что она может идти, что он последует за ней тотчас же, как только джентльмен будет в состоянии сопровождать его.
– Что, сэр, приходите ли вы хоть сколько-нибудь в себя? – Он продолжал составлять лекарство, обращаясь с этим вопросом к Амелиусу. – Вы можете положиться на эту женщину, она как следует позаботится о больной девушке, – продолжал он дружеским тоном, как видно, свойственным ему. – Я вас не спрашиваю, каким образом попали вы в это общество, это не мое дело. Я отлично знаю всех живущих по соседству, и я могу вам сказать одно на случай, если вы беспокоитесь. Женщина, которая привела вас сюда, беднейшая и несчастнейшая на свете, добрейшее существо, и другая, живущая с нею вместе, такая же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Нет, моя милая, так думать не надо.
– И если я, пока живу, буду стараться вести хорошую жизнь и буду молить Бога, чтоб он взял меня на небо, могу я быть услышана?
– Вы будете услышаны, дитя мое, в этом нет сомнения. Но вы живете в свете, а свет установил свои законы. Их вы не найдете в этой книге. В их основе лежит родовая гордость и обычай прикрываться благотворительными чувствами. Вас будут жалеть, оказывать вам благодеяния, одним словом, сделают для вас многое, но не примут вас в свою среду.
У нее был готов ответ.
– Амелиус принял же меня.
– Амелиус принял вас, – согласился Руфус. – Но он забыл одно: свести счеты. Это, как видно, должен сделать я. Посмотрите сюда, дитя мое. Признаюсь, я сомневался в вас, когда вошел в эту комнату, очень о том сожалею и прошу у вас прощения. Я верю, что вы хорошая девушка, я, может быть, не сумел бы ответить, если б меня спросили, на чем я основываюсь, но я верю, что это так. Я был бы рад, если б не было надобности говорить более, но это нужно, ни я, ни вы не можете избежать этого. Общественное мнение не будет так деликатно обходиться с вами, как я, общественное мнение очень дурно отнесется к вам и так же дурно к Амелиусу. Живя здесь с ним – этого нельзя скрыть, – вы невинным образом становитесь малому поперек дороги, портите ему карьеру. Я не знаю, поняли ли вы меня.
Она снова отвернулась от него и стала смотреть в окно.
– Я поняла вас, – отвечала она. – Когда Амелиус меня встретил, он плохо сделал, взяв меня оттуда. Он должен был оставить меня там, где я была.
– Позвольте! Это совершенно не совпадает с моим мнением. Есть выход всему, и если вы захотите довериться мне, я найду выход для вас.
Она не обращала внимания на то, что он говорил, ее первые слова показывали, что она следила за нитью своих мыслей.
– Я стою ему поперек дороги, порчу карьеру, – пробормотала она. – Вы полагаете, что он может жениться?
Руфус ответил утвердительно.
– Может случиться.
– И его друзья будут приходить к нему, – продолжала она, отвернувшись, и голос ее прозвучал глухо. – Никто теперь не посещает его. Вы видите, я поняла вас. Когда должна я уйти отсюда? Я уйду лучше не простясь, не правда ли? А то это огорчит его. Я могу тихонько скрыться из дома.
Руфус почувствовал неловкость. Он приготовился к слезам, а не к тихой покорности. После минутной нерешительности он приблизился к окну. Она не обернулась к нему, она смотрела прямо перед собою, ее свежее, молодое личико сильно изменилось, оно было бледно и сурово. Он ласково заговорил с ней, советовал ей прежде подумать о том, что он сказал, и не делать ничего слишком поспешно. Она знает отель, в котором он всегда останавливался в Лондоне, и может написать ему туда. Если она решится начать новую жизнь в другой стране, он к ее услугам. Он возьмет ей билет на тот же пароход, на котором отправится сам в Америку. В его лета и будучи хорошо известным во всей округе, их приезд не вызовет никакого скандала. Он найдет ей почтенное и выгодное занятие, какое может взять на себя молодая девушка. «Я буду вам добрым отцом, мое бедное дитя, – сказал он. – Не думайте, что вы будете одинокой, без друзей, если вы оставите Амелиуса. Я позабочусь о вас. Вы будете окружены хорошими людьми и будете пользоваться невинными удовольствиями в вашей новой жизни».
Она поблагодарила его с той же мрачной покорностью.
– Что скажут хорошие люди, когда узнают, кто я? – спросила она.
– Им нет никакой надобности знать это, и они ничего не узнают.
– Опять приходим к тому же – вы должны будете обманывать честных людей или не будете в состоянии ничего сделать для меня. Лучше бы сделал Амелиус, оставив меня там, где я была. Там я не бесчестила никого, не была никому в тягость. Холод, голод и дурное обращение могут быть иногда милосердными друзьями, если б я была им предоставлена до сих пор, они привели бы к успокоению. – Она повернулась к Руфусу прежде, чем он успел сказать ей что-нибудь. – Я не неблагодарна, сэр, я подумаю о том, что вы сказали, и я сделаю все, что может сделать бедное, глупое создание, чтоб быть достойной вашего участия. – Она подняла руки и схватилась за голову с выражением страдания. – У меня такая странная, глухая боль здесь, – сказала она, – которая напоминает мне мою прежнюю жизнь, когда меня били по голове. Могу я пойти немного полежать?
Руфус взял ее руку и молча пожал. Она оглянулась на него, когда отворила дверь своей комнаты.
– Не огорчайте Амелиуса, – проговорила она, – я могу перенести все, кроме этого.
Оставшись один, Руфус стал в волнении ходить взад и вперед по комнате.
– Я обязан был сделать это, – думал он, – и должен быть доволен собою. Но я недоволен. Свет жесток к женщинам, и законы приличий дурное к тому основание.
Дверь из залы вдруг быстро распахнулась. Амелиус вошел в комнату. Он был расстроен и рассержен и не хотел пожать руки, протянутой ему Руфусом.
– Что такое я слышал от Тофа? Вы вошли силой сюда, когда здесь была Салли? Есть границы вольностям, которые можно позволить себе в доме друга.
– Это справедливо, – отвечал Руфус спокойно. – Но если человек не позволял себе никаких вольностей, то о чем же говорить. Салли была в приюте, когда я видел вас в последний раз, и никто не сказал мне, что я могу встретить ее в этой комнате.
– Вы могли оставить комнату, найдя ее здесь. Но вы говорили с нею. Если вы сказали ей что-нибудь о Регине…
– Я ничего не говорил о мисс Регине. Вы очень горячего характера, Амелиус. Подождите минуту и остыньте.
– Какое вам дело до моего характера! Я хочу знать, что вы говорили с Салли. Постойте! Я спрошу саму Салли. – Он перешел через всю комнату и постучался в дверь.
– Пойдите сюда, моя милая, мне нужно поговорить с вами.
Ему был дан тихий ответ через дверь.
– У меня сильно болит голова, Амелиус. Дайте мне немного отдохнуть.
Он вернулся к Руфусу и стал говорить тише. Но его глаза сверкали, он сердился больше прежнего.
– Вы бы лучше ушли, – сказал он. – Я догадываюсь, как вы с ней говорили, я знаю, что это за головная боль. На человека, который огорчает это бедное, преданное создание, я смотрю как на своего врага. Плюю я на все эти светские приличия, которым придают значение люди, подобные вам. Никогда более нежное, доброе создание не существовало в мире. Ее счастье для меня так дорого, что я не могу выразить этого никакими словами. Она для меня священна! И я это доказал, я только что пришел от женщины, которая берется научить ее зарабатывать свой хлеб честным трудом. Ни малейшей тени не пало бы на нее. Если вы или кто-либо подобный вам, думает, что я соглашусь бросить ее на произвол судьбы или заключить в тюрьму под именем приюта, тот не знает моей натуры и моих принципов.
Здесь… – он схватил со стола Новый Завет и подал его Руфусу, – здесь мои принципы, и я не стыжусь их.
Руфус взялся за шляпу.
– Да, но вы будете стыдиться одного, сын мой, когда ваша горячность утихнет и вы в состоянии будете одуматься, вы будете стыдиться слов, сказанных вашему другу, другу, который вас искренно любит. Я сам нисколько не сержусь. Вы напомнили мне случай на корабле, когда квартирмейстер хотел застрелить птицу. Вы помирились с ним, и вы придете в мой отель и помиритесь со мной. И тогда мы пожмем друг другу руки и поговорим о Салли. Если это не будет новой вольностью, я попросил бы у вас огня. – Он достал сам спичку из коробки на камине, зажег сигару и оставил комнату.
Не прошло получаса, как добрая натура Амелиуса заговорила и побуждала его последовать за Руфусом, чтоб извиниться. Но он слишком беспокоился о Салли и не решался оставить коттедж, не повидавшись с нею. Тон, которым она отвечала ему, когда он стучался в дверь, при его необычайной чуткости дал ему понять, что тут дело серьезнее простой головной боли. Более часа прождал он, прислушиваясь к движению в ее комнате, но там все было тихо. Никакой звук не достигал до его слуха, только и слышался что шум от проезжавших по улице экипажей.
Терпение его стало истощаться, когда прошел и второй час. Он приблизился к двери, прислушался – ничего. Его охватил вдруг страх, не в обмороке ли она. Он немного приоткрыл дверь и окликнул ее. Ответа не было. Он заглянул – комната была пуста.
Он бросился в зал и позвал Тофа. Не внизу ли она, может быть? Нет. Не в саду ли? Нет? Господин и слуга молча переглянулись. Салли ушла.
Глава XLII
Тоф первый пришел в себя.
– Мужайтесь, сэр, – сказал он. – Немного подумав, мы решим, каким образом отыскать ее. Грубый американец, разговаривавший с ней сегодня утром, был, может быть, причиной нашего несчастья.
Амелиус не слушал дальше. Могло случиться, что вследствие чего-либо сказанного она искала убежища у Руфуса. Он бросился в библиотеку за своей шляпой.
Тоф последовал за своим господином с другими соображениями.
– Одно слово, сэр, прежде чем вы уйдете. Если американец не может помочь нам, мы должны искать другие средства, другие пути. Позвольте мне сопровождать вас до магазина моей жены. Я полагаю привести ее сюда, пускай она осмотрит хорошенько комнату бедной мисс. Мы подождем вашего возвращения и тогда только будем действовать. А пока, умоляю вас, не отчаивайтесь. Весьма возможно, что мы найдем какие-нибудь указания в ее спальне.
Они вышли вместе и взяли первый попавшийся кеб. Амелиус отправился один в отель.
Руфус был в своей комнате.
– Случилось что-нибудь дурное? – спросил он, как только Амелиус отворил дверь. – Пожмем руки, сын мой, и забудем происшедший между нами сегодня разлад. Ваше лицо меня беспокоит, что-то неладно! Что Салли?
Амелиус вздрогнул при этом вопросе.
– Разве ее нет здесь? – спросил он.
Руфус подскочил. Движение это так же хорошо сказало «нет», как если б оно было произнесено.
– Вы ее не видели? Ничего не слышали о ней?
– Ничего. Но будьте тверды, примите это как мужчина и расскажите мне все случившееся.
Амелиус рассказал все в двух словах.
– Не думайте, что я вспылю, как сегодня утром, – прибавил он. – Я слишком несчастен и слишком беспокоюсь о Салли, чтоб сердиться. Только сообщите мне, Руфус, не сказали ли вы ей чего-нибудь такого?..
Руфус взмахнул руками.
– Я вижу, на что вы намекаете. Но ближе будет к цели, если я сообщу вам, что она говорила мне. С начала до конца, Амелиус, я обращался с ней мягко и отдавал ей должную справедливость. Дайте мне минуту времени, чтоб хорошенько вспомнить. – После непродолжительного размышления он тщательно передал ему все происшедшее между ним и Салли в конце их свидания. «Осмотрели ли вы ее комнату? – спросил он в заключение. – Там, может быть, какие-нибудь пустяки послужат вам указанием».
Амелиус сообщил ему о намерении Тофа. Они вместе вернулись в коттедж. Госпожа Тоф ожидала, чтоб приняться за осмотр.
Первое открытие было сделано легко. Небольшие драгоценности, подарок Амелиуса, которые она постоянно носила, оставлены были ею на туалете завернутые в бумагу. Но ни письма, ничего не было подле них. Приступили к осмотру гардероба и тут-то встретилось поразительное обстоятельство. Все платья, сделанные ей Амелиусом, висели на своих местах. Их было немного, и жена Тофа тщательно осмотрела их. Она была вполне уверена, что все платья были налицо. Должна же была Салли надеть что-нибудь вместо своих новых платьев. Что же она надела?
Осматривая комнату, Амелиус заметил в углу ящик, в котором было принесено платье, купленное им для Салли в тот день, когда он ее впервые встретил. Он хотел открыть его, но ящик оказался запертым, а ключа не нашли. Всегда находчивый Тоф принес из кухни кривой нож и в одну минуту открыл его. Ящик был пуст.
Единственный человек, понявший, что это означало, был Амелиус. Он помнил, что Салли взяла с собою свое старое, истасканное платье и положила его в этот ящик, когда сердитая содержательница номеров потребовала, чтоб они оставили ее дом.
– Я хочу видеть его иногда, – сказала бедная девушка, чтоб помнить, насколько я стала лучше теперь. – В этих жалких отрепьях покинула она теперь коттедж, услышав жестокую истину. «Лучше бы он оставил меня там, где я была, – сказала она. – Холод, голод и дурное обращение доставили бы мне успокоение». Амелиус в безнадежном отчаянии упал подле ящика на колени. Заключение, выведенное им из этого, сделало его малодушным. Она ушла в старых отрепьях, чтобы умереть от холода, голода и ужасов прежней жизни.
Руфус взял его за руку и стал утешать, он осушил слезы на глазах его и поднял на ноги.
– Я знаю, где искать ее, – сказал Амелиус, – и должен сделать это один. – Он решительно отказался дать какие-либо объяснения и не позволил никому сопровождать себя. – Это моя тайна и ее, – отвечал он. – Отправляйтесь в свой отель, Руфус, и молите Бога, чтоб я не принес таких известий, которые сделают вас несчастным на всю жизнь.
С этими словами он вышел из комнаты.
Час спустя он был уже в той местности, где встретил Салли. Не было ни шума, ни суеты яблочного рынка, улица при дневном свете наслаждалась мрачным покоем. Он в ожидании ходил из конца в конец улицы, поддерживаемый единственной надеждой, что она искала приюта у двух женщин, бывших ее друзьями в печальные дни ее жизни. Не зная, где они жили, ему оставалось только ожидать, не появится ли которая-нибудь из них на улице. Он был спокоен и решителен. Он задумал оставаться на улице весь день и всю ночь, если понадобится, и быть неустанно настороже.
Когда он не в состоянии был ходить дольше, он отдохнул и закусил в кухмистерской, которую очень хорошо помнил, и все время сидел у окна, из которого мог видеть улицу. Зажгли газ, и зимняя ночь стала опускаться на землю, когда он снова принялся шагами мерить улицу из конца в конец.
Когда совершенно стемнело, его терпение стало, наконец, истощаться. Проходя мимо «Ссуды под залог», он очутился лицом к лицу с женщиной, быстро шедшей с небольшим узелком под мышкой.
Она узнала его с криком радостного изумления.
– Ах, сэр, как я рада, что встретила вас. Вы пришли узнать о Салли, не правда ли? Да, да. Она у нас, но в каком ужасном состоянии. Она совсем потеряла голову, совсем! Говорит только о вас и все твердит одно и то же. «Я стою ему поперек дороги». И это беспрестанно. Не пугайтесь, однако. Дженни дома и смотрит за ней. Она хочет выйти, в жару и бреду лихорадки хочет выйти. Спрашивает, идет ли дождь. «Дождь может убить меня в этих лохмотьях, – говорит она, – и я тогда не буду стоять ему поперек дороги». Мы стараемся успокоить ее, уверяя, что нет дождя, но все тщетно. Она все решительнее хочет выйти. «Я могу опять получить удар в грудь, – продолжает она, – и на этот раз более меткий». Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что-нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. – Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. – Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. Ах, как вы бледны! Вы очень устали? До доктора недалеко. Я бы предложила руку помощи, но разве вам можно показаться на улице в обществе такой женщины, как я!
Амелиус умственно и физически был в совершенном изнеможении. Грустный рассказ женщины окончательно расстроил его, он не мог ни говорить, ни действовать. Он машинально подал ей кошелек и пошел с ней к дому ближайшего доктора.
Доктор был дома, составлял лекарство в своей аптеке. Едва взглянул он на Амелиуса, как бросился в другую комнату и принес стакан вина.
– Выпейте это, сэр, – сказал он, – или с вами случится обморок от истощения. Не слишком надейтесь на свою молодость и силу и не обращайтесь с собой, точно вы сделаны из железа. – Он усадил Амелиуса и обратился к женщине с расспросами о том, что ей нужно. Спустя несколько минут он объявил ей, что она может идти, что он последует за ней тотчас же, как только джентльмен будет в состоянии сопровождать его.
– Что, сэр, приходите ли вы хоть сколько-нибудь в себя? – Он продолжал составлять лекарство, обращаясь с этим вопросом к Амелиусу. – Вы можете положиться на эту женщину, она как следует позаботится о больной девушке, – продолжал он дружеским тоном, как видно, свойственным ему. – Я вас не спрашиваю, каким образом попали вы в это общество, это не мое дело. Я отлично знаю всех живущих по соседству, и я могу вам сказать одно на случай, если вы беспокоитесь. Женщина, которая привела вас сюда, беднейшая и несчастнейшая на свете, добрейшее существо, и другая, живущая с нею вместе, такая же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39