Амелиус был снова побежден, он слабо улыбнулся.
– Довольно об этих глупостях, Тоф! Я никогда не женюсь, поймите это.
Старое, хитрое лицо Тофа просияло. Он повернулся, чтоб выйти из комнаты, остановился в нерешительности и вдруг снова вернулся к своему господину.
– Нужны вам мои услуги, сэр, или мне можно выйти на один или на два часа? – спросил он.
– Нет, только возвращайтесь к трем часам, я сам тогда уйду из дома.
– Благодарю вас, сэр. Мой мальчик внизу и услужит вам, если что понадобится в мое отсутствие.
Его мальчик, ожидавший у калитки, с удивлением заметил, что отец его весело щелкнул пальцами и затянул первый куплет Марсельезы. «Что-нибудь да случилось», – подумал мальчик Тофа, направляясь к дому.
От Регент-Парка до Блакер Буильдинг громадное расстояние, нужно пройти Лондон с конца в конец. Тоф совершил часть этого путешествия в омнибусе и прибыл в помещение, занимаемое хирургом Пинфольдом, как человек, хорошо знающий свою дорогу. Проницательность Руфуса открыла в самом деле его намерения, он тайком проследил за своим господином до дома хирурга, и побудила его к тому чистая преданность к Амелиусу. Его жизненная опытность сказала ему, что удаление Салли было началом будущих беспокойств и затруднений. «Какая от меня польза моему господину, – рассуждал он, – если я не постараюсь избавить его от беспокойств вопреки ему самому?»
Хирург Пинфольд выписывал рецепты сидевшим перед ним больным.
– Вы разве больны? Нет, – сказал он резко Тофу. – Так ступайте в гостиную и подождите.
Когда пациенты были отпущены, Тоф пытался объяснить цель своего визита, но старый моряк требовал настоятельного объяснения.
– Вас прислал ваш господин, или вы пришли по своему собственному делу?
– По своему собственному, – отвечал Тоф, – мой бедный господин совсем расстроен и изнемогает от ожиданий. Что-нибудь, должно быть сделано для него. О, дорогой, добрый сэр, помогите мне в этом несчастном положении! Скажите мне правду о мисс Салли.
Старый Пинфольд заложил руки в карманы и, прислонившись к стене, смотрел на старого француза с выражением неподдельной симпатии, смешанной с изумлением.
– Вы достойный человек, – сказал он, – и вы узнаете истину. Я был принужден обманывать вашего господина насчет несчастной девушки, я соврал ему, что она еще настолько больна, что не может его видеть. Дело не в том, у нее болезнь, в которой я не могу помочь, это болезнь душевная. Она вбила себе в голову, что уронила себя в его мнении, убежав от него и приютившись здесь. Тщетно уверял я ее, – что, впрочем, весьма справедливо, – что она была не в нормальном состоянии и не может отвечать за то, что тогда делала. Но она неуклонно держится своего мнения. «Что должен он обо мне думать после того, как я добровольно покинула его и вернулась к старой позорной жизни? Я выбросилась бы в окно, если б он вошел в комнату». Вот что она отвечает мне, и это то, что делает положение таким дурным, она постоянно мучается из-за него. Несчастная постоянно жаждет известий о нем, о его здоровье, о его житье, – жалко смотреть на нее. Я боюсь, что ее воспаленный мозг недолго выдержит подобное состояние, и хоть повесьте меня, я не знаю чем помочь тут. Обе женщины преданы ей, но не имеют на нее никакого влияния. Когда я был у нее сегодня утром, она, неблагодарная, обратилась ко мне со следующими словами: «Зачем не даете вы мне умереть?» Какого рода отношения вашего господина к этой несчастной, я не знаю, и это меня не касается, только я хотел бы, чтоб он был другого сорта человек. Когда я не знал его, как знаю теперь, я полагал, что он поможет нам вылечить девушку. Теперь же я изменил свое мнение. Он такой славный малый, такой нежный и добросердечный, что можно сказать утвердительно, что при ее возбужденном состоянии он принесет более вреда, чем пользы. Не знаете ли вы, женится он что ли?
Тоф выслушал все в печальном молчании, теперь он вдруг поднял голову.
– Зачем вы меня спрашиваете об этом, сэр?
– Это бесполезный вопрос, смею сказать, – заметил Пинфольд. – Салли настоятельно утверждает, что она стоит ему поперек дороги и портит карьеру, из всего видно, что она подразумевает тут его женитьбу. – Но постойте! Вы уже уходите?
– Я должен пойти к мисс Салли. Я уверен, что могу сообщить ей вещи, которые ее успокоят. Как вы полагаете, захочет она увидеться со мною?
– Вас зовут Тофом? Она иногда говорит о каком-то Тофе.
– Да, сэр, да. Я Теофил Леблон, иначе Тоф. Где могу я найти ее?
Пинфольд позвонил.
– Мой рассыльный как раз пойдет мимо дома, – отвечал он. – Это очень печальное место, но вы найдете все в чистоте и порядке благодаря доброте вашего господина. Он хочет помочь этим двум женщинам начать их жизнь снова в другой стране, а пока они ожидают свободного места на проезд в Австралию, они заняли комнату extra с приличной обстановкой по желанию вашего господина. А вот и рассыльный, он покажет вам дорогу. Одно слово прежде, чем вы уйдете! Что хотите вы сказать Салли?
– Я скажу ей, сэр, одно, что мой господин себя чувствует несчастным без нее.
Хирург покачал головой.
– Это не особенно поможет вам убедить ее. Вы сделаете ее еще несчастнее, вот все, чего вы достигнете.
Тоф многозначительно приложил свой указательный палец к носу.
– А если я к этому прибавлю еще кое-что? Если я скажу ей, что мой господин и не думает ни на ком жениться.
– Она не поверит, что вам тут известно что-нибудь.
– Она мне поверит, так как я докажу ей это, – важно отвечал Тоф. – Я обращался с этим вопросом к моему господину, прежде чем пошел сюда, и слышал из собственных уст его, что нет никакой молодой леди, с которой он был бы связан словом и на которой думал бы жениться, и это верно, положительно верно. Если я сообщу это мисс Салли, сэр, чем это кончится, как вы полагаете? Хотите вы прозакладывать шиллинг, что это не произведет на нее действия?
– Я не прозакладываю ни фартинга. Последуйте за рассыльным и скажите мисс Салли, что я посылаю ей лучшего доктора, чем я.
Пока Тоф направлялся к Салли, его мальчик доложил Амелиусу о посетителе. На карточке, поданной ему, значилось: «Брат Баукуэл, из Тадмора».
Амелиус взглянул на карточку и бросился в прихожую принимать посетителя с распростертыми объятиями.
– О, я так рад видеть вас! – воскликнул он. – Войдите и расскажите мне о Тадморе.
В брате Баукуэле такой восторженный прием возбудил угрюмое удивление. Это был старый сухой человек, с бледным истощенным лицом, узким наморщенным лбом и такими тонкими губами, что рот его, казалось, совсем был без губ. Пи по летам, ни по характеру не был он способен к дружеским отношениям с молодыми братьями Общины. Но в это тяжелое для Амелиуса время он с сердечной теплотой обращался ко всякому, кто напоминал спокойные счастливые дни в Тадморе. И этот холодный, старый социалист являлся ему желанным другом.
Брат Баукуэл сел на предложенный ему стул и, начиная беседу, в торжественном молчании посмотрел на часы.
– Двадцать пять минут третьего, – пробормотал он и спрятал часы.
– Вы спешите? – спросил его Амелиус.
– На наш разговор достаточно десяти минут, – отвечал он, и в акценте его слышался шотландец, несмотря на то, что он полжизни своей провел в Америке. – Вам, вероятно, известно, что я нахожусь в Англии по поручению Общины со списком двадцати семи особ, с которыми я должен повидаться и переговорить о разных важных делах. К вам, друг Амелиус, у меня не важное поручение, и я могу уделить на него десять минут.
Он вынул из кармана и развернул большой черный бумажник, наполненный массою писем, и, положив два из них на стол перед Амелиусом, он обратился к нему, точно собираясь говорить речь на публичном митинге.
– Я должен обратить ваше внимание на действия совета в Тадморе, собрание состоялось третьего декабря. Речь шла об особе, приговоренной к временному удалению из Общины вместе с вами…
– О Меллисент? – воскликнул Амелиус.
– У нас немного времени, не прерывайте меня, – заметил Брат. – Да, эта особа сестра Меллисент. А перед собранием обсуждалось письмо с ее подписью, полученное второго декабря. Письмо это, – при этом он вынул одну из своих бумаг, – сокращено секретарем совета. В сущности в нем заключалось следующее: что замужняя сестра, под покровительством которой она жила в Нью-Йорке, переселилась с мужем в Англию, что она, то есть сестра Меллисент имеет серьезные резоны не сопровождать своих родственников в Англию и не имеет в Нью-Йорке никаких родственников, у которых могла бы остаться, что она прибегает к милосердию совета и просит при таких обстоятельствах простить ей нарушение правил и принять ее, бесприютную, кающуюся, в свой дом в Тадморе. Нет, друг Амелиус, у нас нет времени на то, чтоб распространяться в выражениях сочувствия, первая половина десяти минут почти прошла. Теперь я должен сообщить вам, что решали большинством голосов следующий вопрос: «Согласна ли с серьезной ответственностью, лежащей на совете, отмена приговора, произнесенного по правилам общества?» Результат вышел замечательный – голоса разделились поровну. В таких случаях, как вам известно, наши законы возлагают решение на Старшего Брата, который подал голос за отмену приговора. Вследствие чего так и было сделано. Сестра Меллисент снова принята в Тадмор.
– Ах, милый, дорогой Старший Брат! – воскликнул Амелиус. – Он всегда на стороне милосердия!
Брат Баукуэл поднял руки кверху в виде протеста.
– Вы, кажется, не имеете понятия о ценности времени, – сказал он. – Будьте покойны! Как представитель совета я обязан еще сказать вам, что приговор, произнесенный против вас, также отменен вследствие его отмены для сестры Меллисент. Итак, вы можете возвратиться в Тадмор, когда вам будет угодно. Но подождите конца, друг Амелиус! Совет решил еще, что выбор ваш между нами и светом должен быть абсолютно свободен от предубеждений. Во избежание прямого или косвенного влияния положено не иметь даже с вами переписки. По тем же самым мотивам мы не приглашаем вас вернуться к нам, это должно быть сделано вами единственно по вашему собственному желанию, без малейшего участия с нашей стороны. Мы только извещаем вас о совершившемся в ваше отсутствие событии, и более ничего.
Он остановился и опять посмотрел на часы. Время творило чудеса, оно замкнуло его уста.
Амелиус отвечал с тяжелым сердцем. Поручение совета перенесло его мысли от воспоминаний о Меллисент к его настоящему положению.
– Мой опыт в свете очень тяжел, – сказал он, – я с радостью отправился бы в Тадмор на этих же днях, но… – он остановился в нерешимости, перед ним встал образ Салли. Слезы наполнили его глаза, и он не договорил. Брат Баукуэл поднялся с места и подал Амелиусу другую бумагу, вынутую им из кармана.
– Вот, – сказал он, – простой, неформальный документ, несколько строк от сестры Меллисент, которая мне поручила передать вам. Потрудитесь прочесть, как можно скорее, и сказать мне, будет ли ответ.
Читать было недолго: «Добрые люди здесь простили меня, Амелиус, и позволили мне вернуться к ним. Я живу теперь счастливо с воспоминаниями о вас. Я делаю теперь прогулки, которые делала в вашем обществе, и иногда, катаясь по озеру, думаю о том времени, когда я вам рассказала свою грустную историю. Ваши любимцы находятся теперь на моем попечении: собака, олень и птицы все здравствуют и вместе со мною, ожидают вас. Моя вера в ваше возвращение сюда нисколько не изменилась. Еще раз повторяю: я первая буду приветствовать ваше возвращение, когда вы изнеможете под тяжестью жизни, а сердце ваше снова обратится к друзьям ваших юных дней. А пока вспоминайте меня иногда. Прощайте».
– Я жду, – заметил брат Баукуэл, держа шляпу в руках. Амелиус с усилием ответил:
– Поблагодарите ее дружески от меня, вот и все.
Промолвив эти слова, он опустил голову и впал в задумчивость, как будто, кроме него, не было никого в комнате.
Но посланный из Тадмора, глядя на минутную стрелку своих часов, снова привлек на себя его внимание.
– Вы сделаете мне одолжение, – сказал Баукуэл, показывая список имен и адресов, – если сообщите, как мне найти особу, записанную восьмой сверху. Уже без двадцати минут три часа.
Указанная особа жила не на далеком расстоянии, в северной части Регент-Парка. Амелиус, молчаливый и задумчивый, проводил его.
– Прошу вас, поблагодарите совет за доброту его ко мне, – сказал он, когда они дошли до места назначения. Брат смотрел на него спокойным, испытующим взором.
– Я полагаю, что вы кончите тем, что вернетесь к нам, – промолвил он. – Когда увижу вас в Тадморе, то воспользуюсь случаем, чтоб сделать вам несколько полезных замечаний о ценности времени.
Амелиус вернулся в коттедж узнать, не возвратился ли Тоф, чтоб потом самому отправиться со своим обычным визитом к хирургу Пинфольду. Он закричал у лестницы: «Здесь вы, Тоф?» И француз поспешно отвечал: «К вашим услугам, сэр».
Между тем небо заволокло тучами, и стал накрапывать дождь. Не найдя своего зонта в прихожей, Амелиус пошел за ним в библиотеку. Едва он затворил за собою дверь, как Тоф и его мальчик появились наверху лестницы, ведущей из кухни, оба шли на цыпочках и, по-видимому, подкарауливали что-то.
Амелиус нашел свой зонт. Но со свойственной ему изменчивостью настроения вдруг опустился на первый попавшийся стул, вместо того чтоб идти из дома. Салли снова занимала его мысли. В нем возникло намерение вопреки докторскому приказанию повидаться с ней, чтобы от того ни последовало.
Он вдруг вздрогнул. Его поразил какой-то звук. Это был слабый звук, скорее шорох, исходивший из давно опустевшей комнаты Салли.
Он прислушался, и снова достиг его слуха этот шорох. Он вскочил с места, его сердце страшно билось, он отворил дверь – она была там.
Руки ее были сложены на груди. Она не смела поднять на него глаз, не смела заговорить, не смела двинуться к нему навстречу до тех пор, пока он не протянул к ней руки. Тогда вся любовь и вся нежность ее маленького сердечка открылась перед ним. Она вскрикнула и с раскрасневшимся лицом упала ему на грудь. Румянец залил даже всю шею: то было безмолвное признание в том, чего она боялась и на что надеялась.
То было время не для слов. Они молча обнялись.
Но вдруг тишина коттеджа была нарушена, в сенях заиграла веселая музыка и послышался ритмический топот ног. Тоф играл на скрипке, а мальчик Тофа танцевал.
Глава XLV
Не получая два дня известий от Амелиуса и ничего не слыша о нем, Руфус отправился в коттедж.
– Мой господин выехал из города, – возвестил Тоф, отпирая дверь.
– Куда?
– Не знаю, сэр.
– С кем-нибудь?
– И этого не знаю, сэр.
– Какие известия о Салли?
– Не знаю, сэр.
Руфус вошел в зал.
– Послушайте, мистер француз, трех раз достаточно. Я уже однажды показал вам, что умею при случае обращаться с вами. Боюсь, что мне придется снова взяться за то же, если я не получу от вас ответа на мой следующий вопрос, у меня уж и руки чешутся. Когда должен возвратиться Амелиус?
– Ваш вопрос весьма определенный, сэр, – сказал Тоф с достоинством, – очень рад, что могу дать вам на него определенный ответ. Господин мой возвратится через три недели.
Получив это сведение, Руфус стал мысленно обсуждать, что ему теперь делать. Он решил, что самое благоразумное (как следует хорошему американцу) отправиться в Париж в ожидании его возвращения.
Дня три спустя, когда проходил он по Тюильрийскому саду и потом по улице Риволи, название отеля напомнило ему Регину. Побуждаемый любопытством, он зашел справиться, в Париже ли мистер Фарнеби и его племянница.
Хозяин отеля стоял у дверей. Насколько ему было известно, мистер Фарнеби с племянницей и одним английским джентльменом отправились в путешествие. Они оставили отель с какой-то таинственностью. Прислуга была отпущена, кучеру наемного экипажа приказано было ехать прямо до дальнейших приказаний. Одним словом, отъезд походил на бегство. Вспомнив сказанное американским агентом, Руфус выслушал эти известия без удивления. Даже, по-видимому, непонятная преданность мистера Мильтона к такому человеку, как Фарнеби, не представляла для Руфуса ничего таинственного. По его мнению, мистер Мильтон поступал таким образом, имея в виду награду, а именно мисс Регину.
По прошествии трех недель Руфус вернулся в Лондон.
Снова встретился он с Тофом на пороге дома. На этот раз старый гениальный француз представлял ослепительный вид. С головы до ног был одет он во все новое, и в его петлице красовался большой белый бант.
– Гром и молния, – вскрикнул Руфус. – Вы женитесь?
Тоф отклонил эту шутку. Он стоял в дверях твердо, с достоинством.
– Извините, сэр. У меня есть жена и дети.
– Вот как! Теперь обратимся к вашим «ничего не знаю». Возвратился Амелиус?
– Да, сэр.
– А какие известия о Салли?
– Хорошие, сэр. Мисс Салли также возвратилась.
– Вы это называете хорошими известиями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39