Согласна ли она на все? Согласна. Подпишет ли она, в таком случае, правила? Да. Наступил час ужина и музыки. Она извинилась, как ребенок. – Я очень устала, могу я идти спать? – спросила она. Незамужние женщины, помещавшиеся в одном дортуаре с ней, ожидали услышать от нее целый роман, когда она привыкнет к своим новым друзьям, но ошиблись.
– Моя жизнь была долгим обманом, – вот все, что она сказала. – Вы меня много обяжете, если примете меня такой, какая я есть и не будете ни о чем расспрашивать. Она не могла никого оскорбить желанием сохранить свою тайну. Я не видал женщины добрее и милее ее: она всегда жертвовала собою для других. Случайное открытие сделало меня ее близким другом: оказалось, что она провела детство па моей родине в Шефильд-Хите, Букингамшире. Она очень любила меня расспрашивать и делиться со мной своими воспоминаниями. «Я люблю это место, – говорила она, – единственные счастливые годы моей жизни были проведены там». Даю вам честное слово, что мы не говорили ни о чем другом. Что могло быть общего у двадцатилетнего юноши с женщиной сорока лет? Что мне оставалось делать, когда бедное обманутое создание встречалось мне на горе или у реки и говорило: «Вы идете гулять, можно мне с вами?» Я никогда не добивался ее доверия, я даже ни разу не спросил, почему она вступила в Общину? Вы угадываете, что случилось потом? Я ничего не подозревал. Я не понимал, почему молодые женщины, встречая нас вместе, смотрели на меня (не на нее) с насмешливой улыбкой. Мои глупые глаза были, наконец, открыты. Сделала это женщина, спавшая с ней рядом в дортуаре, женщина, которая годилась мне в матери и ухаживала за мной, когда я был еще ребенком в Тадморе. Случилось это следующим образом: Я шел однажды ловить рыбу, и она остановила меня. Амелиус, – сказала она, – не ходи к реке, Меллисент там ждет тебя. Я вытаращил глаза от удивления. Она погрозила мне пальцем: Берегись, глупый мальчик, ты попадешь в неловкое положение. Ты ничего не подозреваешь? Я обвел глазами всю комнату и ничего особенного не заметил. Что вы хотите сказать? – спросил я.
– Ты будешь смеяться надо мной, если я тебе скажу. – Я обещал не смеяться. Она оглянулась, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и открыла мне тайну, – Амелиус, возьми отпуск, уезжай на время… Меллисент влюблена в тебя.
Глава IV
Меллисент влюблена в тебя!
Амелиус посмотрел на своих слушателей с сомнением, желая убедиться серьезно ли они относятся к его рассказу. Выражение их лиц показывало, что он имел основание сомневаться. Он этим обиделся, и тотчас же высказал это. – Я признаюсь к своему стыду, что сам тогда расхохотался, – сказал он. – Но вы оба старше и умнее меня, и я не ожидал, что вы тоже будете смеяться над бедной мисс Меллисент.
Мистеру Хеткоту не понравился этот неловкий намек.
– Успокойтесь, Амелиус! Над смешным нельзя не смеяться. Когда сорокалетняя женщина влюбляется в очень молодого человека…
– То она становится смешна, – договорил Руфус, – а между тем, любовь сорокалетнего мужчины к молоденькой девушке никого не поражает. Я решительно не понимаю, почему женщины должны отказаться от любви раньше мужчин и желал бы слышать их мнение об этом.
Мистер Хеткот сделал ему знак, чтобы он прекратил рассуждение о женщинах.
– Расскажите нам конец, Амелиус. Итак, вы пошли к реке и нашли там, разумеется, мисс Меллисент?
– Она по обыкновению пошла мне навстречу, – начал опять Амелиус, – но вдруг отняла руку, которую протянула было мне. Вероятно, она заметила что-нибудь на моем лице. Не знаю почему, но я не мог обращаться с ней так, как прежде. Она никогда не видала меня таким серьезным.
– Я оскорбила вас? – спросила она. Я, разумеется, начал ее успокаивать, но безуспешно. Она задрожала всем телом и спросила:
– Вам наговорили что-нибудь на меня? Вам надоело мое общество? – Бесполезно было разуверять ее. Отчаяние совершенно овладело ею. Она опустилась на землю и начала плакать, не громко, нет, это был какой-то тихий, безропотный плач, точно она привыкла к оскорблениям и не ожидала жалости ни от кого. Ее слезы произвели на меня тяжелое впечатление, я принялся утешать ее. У меня были хорошие намерения, но я вел себя, как дурак. Человек благоразумный поднял бы ее и оставил одну успокаиваться. Я же обвил рукой ее талию. Она взглянула на меня и вся вспыхнула. Я никогда ни прежде, ни после не видел, чтобы женщины так краснели. Яркая краска залила не только лицо, но и всю шею. Она, казалось, помолодела на двадцать лет. Прежде чем я успел выговорить хоть слово, она схватила мою руку и поднесла ее к губам.
– Не презирайте меня, – воскликнула она, – не смейтесь надо мной. Выслушайте историю моей жизни, тогда вы поймете, почему всякое слово меня волнует. – Она подозрительно осмотрелась кругом. – Я не хочу, чтобы нас слышали, – сказала она, – и во мне еще осталось немного гордости. Пойдемте к озеру, вы меня покатаете немного в лодке.
Я согласился на ее просьбу. Наш разговор, конечно, нельзя было подслушать, но мы забыли, что наше катанье могли видеть с берега и вывести из него должное заключение.
Мистер Хеткот и Руфус многозначительно переглянулись. Они не забыли правила Общины, касающегося взаимной склонности двух членов. Амелиус продолжал: Мы поплыли по озеру. Я работал веслами, а она изливала предо мною свою душу.
Ее несчастья начались со смерти матери и вторичной женитьбы отца. У нее были брат и сестра, сестра вышла замуж за немецкого купца и поселилась в Нью-Йорке, брат завел ферму в Австралии. Итак, вы видите, она осталась одна во власти мачехи. Я сам ничего не понимаю в таких делах, но мне говорили, что обыкновенно обе стороны виноваты. К тому же они были бедны, единственной богатой родственнице – сестре первой жены не понравилась вторичная женитьба вдовца, она перестала к ним ездить. У мачехи был злой язык, что Меллисент первая испытала на себе. Ее начали упрекать, что она сидит на шее у отца вместо того, чтобы самой работать. Мачехе не пришлось много раз повторять этих жестоких слов. На другой же день Меллисент начала искать место, а в конце недели уже зарабатывала себе хлеб уроками.
Руфус прервал рассказ вопросом.
– Могу я спросить, сколько она получала?
– Тридцать фунтов в год, – отвечал Амелиус.
Она давала уроки с десяти часов до двух, а потом возвращалась домой.
– На это еще нельзя жаловаться, – заметил мистер Хеткот.
– Она и не жаловалась, – возразил Амелиус. – Она была довольна своим заработком, но была недовольна своей жизнью. Кроткая, маленькая женщина сердилась на себя, говоря об этом.
– У меня не было причины жаловаться на моих хозяев. Они обращались со мной вежливо и платили аккуратно, но я не сошлась с ними. Я пробовала подружиться с детьми и иногда думала, что мне удается, но, Господи, как горько мне было, когда они ленились и мне приходилось заставлять их учиться. В книгах нам представляют детей совершенными ангелами, это невинные, благочестивые, прелестные создания, которые не жадничают, не дуются и не обманывают; к моему несчастью мне такие дети не попадались никогда. Трудно было жить на свете, Амелиус. Мне кажется, нельзя представить себе ничего ужаснее жизни бедного среднего класса в Англии. С начала года до конца только тяжелая борьба за приличное существование и одуряющая скука однообразной жизни. Мы жили в переулке предместья.
Уверяю вас, что в продолжение бесконечного, тоскливого года, мы выезжали только один раз в концерт, ежегодно устраиваемый священником в пользу школ. День делился обыкновенно на две части, утром я бегала по урокам, вечером обшивала всю семью. У моего отца было много религиозных предрассудков, он не позволял ездить в театр, запрещал танцы, легкое чтение, запрещал даже останавливаться перед окнами магазинов, потому что у нас не было лишних денег. Он уходил на службу утром, возвращался поздно, засыпал после обеда, просыпался только, чтобы прочитать вечерние молитвы и снова засыпал, а на другой день опять служба, сон после обеда и вечерние молитвы: Так проходили целые недели и месяцы. Только воскресенье несколько отличалось от прочих дней, да и то одно воскресенье совершенно походило на другое: та же церковь, та же служба, тот же обед и чтение проповедей вечером.
– Раз в год мы ездили на берег моря, всегда в то же самое место, на ту же дешевую квартиру. Немногие друзья наши вели такую же жизнь и совершенно отупели от ее однообразия. Все женщины, кроме меня, несчастной, казались довольными своей жизнью. Я, однако, немногого требовала, всего лишь изредка маленького разнообразия и немного сочувствия, когда на меня находила тоска. Мне хотелось трудиться для кого-нибудь и получать в награду улыбку и доброе слово. Матери качали головой, а дочери смеялись надо мной. Разве мы можем сентиментальничать? Времени так мало, надо штопать, чинить, выворачивать платья, смотреть за детьми и стирать на них, и тут еще сахар и чай дорожает, и муж ворчит каждую неделю, когда просишь у него денег на расход. Лучше и не говорить ничего! Как вы думаете, приятно было смотреть на людей, упавших так низко? Меня дрожь пробирает, когда я думаю о последних днях моей жизни.
Вот на что она жаловалась, мистер Хеткот. Мы были посреди озера и никто не мог ее слышать, кроме меня.
– У нас, сэр, – заметил Руфус, – бюро дало бы ей возможность пользоваться дешевыми удовольствиями. И, мне кажется, хорошо было бы ей выйти замуж и приехать к нам для разнообразия.
– Вот самая грустная часть ее истории, – сказал Амелиус. – Два года тому назад ее жизнь изменилась было к лучшему. Богатая тетка (сестра матери) умерла, и как вам это покажется, завещала ей 5000 фунтов.
– Для нее солнце проглянуло наконец. Бедная учительница превратилась в наследницу, имеющую право располагать своим состоянием. Дома впервые устроили что-то вроде праздника, все обнимались, поздравляли друг друга, даже купили новые платья и подарки всем. Кроме того, случилось Другое удивительное событие. В семейном кругу появилось новое лицо: господин, который встречал Меллисент в одном из домов, где она давала уроки. Она ему очень понравилась, и он решился, наконец, сделать ей предложение.
– За нее никогда никто не сватался, а он был замечательно красивый мужчина, прекрасно одевался, пел, играл и выказывал такую страстную любовь к ней. Что же тут удивительного, что она не отказала ему, когда он предложил ей руку и сердце. Я нисколько не удивляюсь. Первые недели солнце светило очень ярко, потом набежали тучи. Меллисент получила несколько анонимных писем, в которых красивого господина прямо называли подлецом. Она, в негодовании изорвала их, даже не показав ему.
Потом пришли письма от дяди и тетки к ее отцу с подобным же предостережением: если ваша дочь выйдет за него, посоветуйте ей беречь деньги.
Несколько дней спустя явился гость: брат этого господина. Услышав о сватовстве, он счел своей обязанностью, как ему ни было горько, сказать им, что брату запрещен вход в его дом. Сделав это, он умыл руки и не вмешивался более. Вы оба знаете жизнь, вы поймете, чем все кончилось. Начались ссоры, бедная обманутая женщина слепо верила своему жениху, воображая, что на него клевещут.
Она чуть с ума не сошла, когда он объявил, что не хочет вступить в семью, где его все подозревают. Я выхожу из себя, когда думаю о несчастной женщине, и почти сожалею, что начал этот рассказ. Знаете ли, что он сделал? Она, разумеется, была совершено свободна. Никто не имел права контролировать ее действия. Назначили день свадьбы. Отец объявил, что не поедет в церковь, а мачеха заставила его сдержать слово. Меллисент поехала одна в церковь, где жених должен был ее встретить.
– Он не явился, он бросил ее, бросил безжалостно в день свадьбы, когда она пожертвовала ему своими родными. Ее без чувств привезли домой, воспаление мозга было следствием сильного потрясения. Доктора не отвечали за ее жизнь. Отец взглянул на ее чековую книжку. Из своих шести тысяч она тихонько отдала четыре негодяю, который ее обманул и бросил. Месяц спустя он женился на молодой девушке, конечно, с состоянием. О таких поступках читаешь в газетах или книгах, но они производят совершенно другое впечатление, когда о них рассказывают пострадавшие лица, в особенности, если весь век проживешь с честными людьми. Этот рассказ поразил меня.
Он умолк. Из каюты доносился смех и говор, сопровождаемый звонким стуком ножей и вилок. Яркое солнце освещало необозримое море.
Все, что они видели и слышали мало гармонировало с несчастной историей. Все трое встали и начали ходить взад и вперед по палубе, прибегая к физическим движениям, чтобы избавиться от тяжелого впечатления. Они безмолвно согласились отложить на несколько минут конец рассказа.
Глава V
Мистер Хеткот первый прервал молчание.
– Я понимаю, почему бедное создание вступило в вашу Общину, – сказал он. – С ее чувствительностью жизнь с такими родными должна была быть просто невыносимой. Где она слышала о Тадморе и социалистах?
– Ей попалась одна из наших книг, – ответил Амелиус, – а замужняя сестра жила в Нью-Йорке, следовательно, она могла остановиться у нее. Были минуты после болезни, когда ей хотелось лишить себя жизни. Религиозные убеждения спасли ее. Сестра и зять приняли ее ласково. Они предложили ей остаться у них учить детей. Нет! Вновь предложенная ей жизнь слишком походила на старую, она была разбита и телом, и душой, у нее не хватило духу приняться за прежнее дело. У нас есть постоянный агент в Нью-Йорке, он-то и устроил все для ее поездки в Тадмор. Этот период ее жизни не так грустен. Бедная душа благословляла день, в который поступила к нам. Никогда еще не приходилось ей жить с такими добрыми людьми. Никогда… – он смутился и не договорил. Услужливый Руфус закончил за него фразу.
– Никогда еще не встречала она такого обворожительного человека, как К. А. Г. Вы слишком скромны, это не годится в нынешнем веке.
Амелиус еще не совсем оправился от смущения.
– Мне бы не хотелось продолжать, – сказал он, – но она оставила Тадмор; чтобы оправдать ее от газетных сплетен, я должен вам сказать о причине ее отъезда. Две из наших молодых женщин встретили нас на берегу и спросили, много ли я наловил рыбы. Они просто шутили, не имея намерения нас оскорбить, но в выражении их лиц нельзя было ошибиться.
Мисс Меллисент, страшно смутившись, испортила все дело. Она вспыхнула, вырвала у меня руку и побежала одна к дому. Девушки, наслаждаясь произведенным ими эффектом, поздравили меня с победой; Я был не в духе, меня, вероятно, расстроил разговор в лодке. Я вспылил, наговорил им дерзостей и ушел. Вечером я нашел письмо в своей комнате:
«Ради вас самих, меня не должны больше видеть наедине с вами. Тяжело лишиться вашего общества, но я покоряюсь. Не поминайте меня лихом. Последний разговор с вами принес мне много добра».
Письмо состояло из этих строк, подписанных начальными буквами имени мисс Меллисент. Я имел неосторожность сохранить его, вместо того, чтобы изорвать. Все могло бы, однако, хорошо кончиться, если бы она не изменила своему решению. К несчастью, приближался день моего рождения, его хотели торжественно отпраздновать в Общине. Я встал в этот день с восходом солнца, у меня была работа, и мне хотелось от нее отделаться вовремя. Я возвращался домой ближайшей дорогой через лес. В лесу я встретил ее.
– Одну? – спросил мистер Хеткот.
Руфус с обычной прямотой выразил свое мнение о благоразумии этого вопроса.
– Философы заметили, что если мужчина и женщина поступают не благоразумно, женщина всегда виновата. Разумеется, она была одна.
– Она приготовила мне маленький подарок, – объяснил Амелиус, – кошелек своей работы и не хотела отдавать мне его при молодых женщинах, боясь их насмешек.
– Я желаю вам всего, что только есть лучшего на свете, Амелиус, – сказала она, – вспоминайте иногда обо мне, открывая этот кошелек.
– Прогнали ли бы вы ее, на моем месте, когда она произнесла эти слова и сунула мне в руку подарок?
– Нет, клянусь, вы не могли бы так поступить, если бы она смотрела на вас в ту минуту.
На длинном, худом лице Руфуса Дингуэля впервые показалась улыбка.
– В газетах есть еще некоторые подробности, – промолвил он лукаво.
– Черт побери газету, – отвечал Амелиус.
Руфус поклонился с невозмутимою вежливостью человека, принявшего проклятие за невольный комплимент американской печати.
– В газетах говорят, что она поцеловала вас.
– Все ложь! – закричал Амелиус.
– Может быть, в газеты вкралась опечатка, – настаивал Руфус. – Может быть, вы поцеловали ее?
– Это вас не касается, – ответил сердито Амелиус.
Мистер Хеткот счел своей обязанностью вмешаться.
– В Англии, мистер Дингуэль, джентльмены не имеют привычки рассказывать о подобных…
– Поцелуях в лесу, – подсказал Руфус. – У нас не считают постыдным поцелуй в лесу или в другом каком-либо месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Моя жизнь была долгим обманом, – вот все, что она сказала. – Вы меня много обяжете, если примете меня такой, какая я есть и не будете ни о чем расспрашивать. Она не могла никого оскорбить желанием сохранить свою тайну. Я не видал женщины добрее и милее ее: она всегда жертвовала собою для других. Случайное открытие сделало меня ее близким другом: оказалось, что она провела детство па моей родине в Шефильд-Хите, Букингамшире. Она очень любила меня расспрашивать и делиться со мной своими воспоминаниями. «Я люблю это место, – говорила она, – единственные счастливые годы моей жизни были проведены там». Даю вам честное слово, что мы не говорили ни о чем другом. Что могло быть общего у двадцатилетнего юноши с женщиной сорока лет? Что мне оставалось делать, когда бедное обманутое создание встречалось мне на горе или у реки и говорило: «Вы идете гулять, можно мне с вами?» Я никогда не добивался ее доверия, я даже ни разу не спросил, почему она вступила в Общину? Вы угадываете, что случилось потом? Я ничего не подозревал. Я не понимал, почему молодые женщины, встречая нас вместе, смотрели на меня (не на нее) с насмешливой улыбкой. Мои глупые глаза были, наконец, открыты. Сделала это женщина, спавшая с ней рядом в дортуаре, женщина, которая годилась мне в матери и ухаживала за мной, когда я был еще ребенком в Тадморе. Случилось это следующим образом: Я шел однажды ловить рыбу, и она остановила меня. Амелиус, – сказала она, – не ходи к реке, Меллисент там ждет тебя. Я вытаращил глаза от удивления. Она погрозила мне пальцем: Берегись, глупый мальчик, ты попадешь в неловкое положение. Ты ничего не подозреваешь? Я обвел глазами всю комнату и ничего особенного не заметил. Что вы хотите сказать? – спросил я.
– Ты будешь смеяться надо мной, если я тебе скажу. – Я обещал не смеяться. Она оглянулась, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и открыла мне тайну, – Амелиус, возьми отпуск, уезжай на время… Меллисент влюблена в тебя.
Глава IV
Меллисент влюблена в тебя!
Амелиус посмотрел на своих слушателей с сомнением, желая убедиться серьезно ли они относятся к его рассказу. Выражение их лиц показывало, что он имел основание сомневаться. Он этим обиделся, и тотчас же высказал это. – Я признаюсь к своему стыду, что сам тогда расхохотался, – сказал он. – Но вы оба старше и умнее меня, и я не ожидал, что вы тоже будете смеяться над бедной мисс Меллисент.
Мистеру Хеткоту не понравился этот неловкий намек.
– Успокойтесь, Амелиус! Над смешным нельзя не смеяться. Когда сорокалетняя женщина влюбляется в очень молодого человека…
– То она становится смешна, – договорил Руфус, – а между тем, любовь сорокалетнего мужчины к молоденькой девушке никого не поражает. Я решительно не понимаю, почему женщины должны отказаться от любви раньше мужчин и желал бы слышать их мнение об этом.
Мистер Хеткот сделал ему знак, чтобы он прекратил рассуждение о женщинах.
– Расскажите нам конец, Амелиус. Итак, вы пошли к реке и нашли там, разумеется, мисс Меллисент?
– Она по обыкновению пошла мне навстречу, – начал опять Амелиус, – но вдруг отняла руку, которую протянула было мне. Вероятно, она заметила что-нибудь на моем лице. Не знаю почему, но я не мог обращаться с ней так, как прежде. Она никогда не видала меня таким серьезным.
– Я оскорбила вас? – спросила она. Я, разумеется, начал ее успокаивать, но безуспешно. Она задрожала всем телом и спросила:
– Вам наговорили что-нибудь на меня? Вам надоело мое общество? – Бесполезно было разуверять ее. Отчаяние совершенно овладело ею. Она опустилась на землю и начала плакать, не громко, нет, это был какой-то тихий, безропотный плач, точно она привыкла к оскорблениям и не ожидала жалости ни от кого. Ее слезы произвели на меня тяжелое впечатление, я принялся утешать ее. У меня были хорошие намерения, но я вел себя, как дурак. Человек благоразумный поднял бы ее и оставил одну успокаиваться. Я же обвил рукой ее талию. Она взглянула на меня и вся вспыхнула. Я никогда ни прежде, ни после не видел, чтобы женщины так краснели. Яркая краска залила не только лицо, но и всю шею. Она, казалось, помолодела на двадцать лет. Прежде чем я успел выговорить хоть слово, она схватила мою руку и поднесла ее к губам.
– Не презирайте меня, – воскликнула она, – не смейтесь надо мной. Выслушайте историю моей жизни, тогда вы поймете, почему всякое слово меня волнует. – Она подозрительно осмотрелась кругом. – Я не хочу, чтобы нас слышали, – сказала она, – и во мне еще осталось немного гордости. Пойдемте к озеру, вы меня покатаете немного в лодке.
Я согласился на ее просьбу. Наш разговор, конечно, нельзя было подслушать, но мы забыли, что наше катанье могли видеть с берега и вывести из него должное заключение.
Мистер Хеткот и Руфус многозначительно переглянулись. Они не забыли правила Общины, касающегося взаимной склонности двух членов. Амелиус продолжал: Мы поплыли по озеру. Я работал веслами, а она изливала предо мною свою душу.
Ее несчастья начались со смерти матери и вторичной женитьбы отца. У нее были брат и сестра, сестра вышла замуж за немецкого купца и поселилась в Нью-Йорке, брат завел ферму в Австралии. Итак, вы видите, она осталась одна во власти мачехи. Я сам ничего не понимаю в таких делах, но мне говорили, что обыкновенно обе стороны виноваты. К тому же они были бедны, единственной богатой родственнице – сестре первой жены не понравилась вторичная женитьба вдовца, она перестала к ним ездить. У мачехи был злой язык, что Меллисент первая испытала на себе. Ее начали упрекать, что она сидит на шее у отца вместо того, чтобы самой работать. Мачехе не пришлось много раз повторять этих жестоких слов. На другой же день Меллисент начала искать место, а в конце недели уже зарабатывала себе хлеб уроками.
Руфус прервал рассказ вопросом.
– Могу я спросить, сколько она получала?
– Тридцать фунтов в год, – отвечал Амелиус.
Она давала уроки с десяти часов до двух, а потом возвращалась домой.
– На это еще нельзя жаловаться, – заметил мистер Хеткот.
– Она и не жаловалась, – возразил Амелиус. – Она была довольна своим заработком, но была недовольна своей жизнью. Кроткая, маленькая женщина сердилась на себя, говоря об этом.
– У меня не было причины жаловаться на моих хозяев. Они обращались со мной вежливо и платили аккуратно, но я не сошлась с ними. Я пробовала подружиться с детьми и иногда думала, что мне удается, но, Господи, как горько мне было, когда они ленились и мне приходилось заставлять их учиться. В книгах нам представляют детей совершенными ангелами, это невинные, благочестивые, прелестные создания, которые не жадничают, не дуются и не обманывают; к моему несчастью мне такие дети не попадались никогда. Трудно было жить на свете, Амелиус. Мне кажется, нельзя представить себе ничего ужаснее жизни бедного среднего класса в Англии. С начала года до конца только тяжелая борьба за приличное существование и одуряющая скука однообразной жизни. Мы жили в переулке предместья.
Уверяю вас, что в продолжение бесконечного, тоскливого года, мы выезжали только один раз в концерт, ежегодно устраиваемый священником в пользу школ. День делился обыкновенно на две части, утром я бегала по урокам, вечером обшивала всю семью. У моего отца было много религиозных предрассудков, он не позволял ездить в театр, запрещал танцы, легкое чтение, запрещал даже останавливаться перед окнами магазинов, потому что у нас не было лишних денег. Он уходил на службу утром, возвращался поздно, засыпал после обеда, просыпался только, чтобы прочитать вечерние молитвы и снова засыпал, а на другой день опять служба, сон после обеда и вечерние молитвы: Так проходили целые недели и месяцы. Только воскресенье несколько отличалось от прочих дней, да и то одно воскресенье совершенно походило на другое: та же церковь, та же служба, тот же обед и чтение проповедей вечером.
– Раз в год мы ездили на берег моря, всегда в то же самое место, на ту же дешевую квартиру. Немногие друзья наши вели такую же жизнь и совершенно отупели от ее однообразия. Все женщины, кроме меня, несчастной, казались довольными своей жизнью. Я, однако, немногого требовала, всего лишь изредка маленького разнообразия и немного сочувствия, когда на меня находила тоска. Мне хотелось трудиться для кого-нибудь и получать в награду улыбку и доброе слово. Матери качали головой, а дочери смеялись надо мной. Разве мы можем сентиментальничать? Времени так мало, надо штопать, чинить, выворачивать платья, смотреть за детьми и стирать на них, и тут еще сахар и чай дорожает, и муж ворчит каждую неделю, когда просишь у него денег на расход. Лучше и не говорить ничего! Как вы думаете, приятно было смотреть на людей, упавших так низко? Меня дрожь пробирает, когда я думаю о последних днях моей жизни.
Вот на что она жаловалась, мистер Хеткот. Мы были посреди озера и никто не мог ее слышать, кроме меня.
– У нас, сэр, – заметил Руфус, – бюро дало бы ей возможность пользоваться дешевыми удовольствиями. И, мне кажется, хорошо было бы ей выйти замуж и приехать к нам для разнообразия.
– Вот самая грустная часть ее истории, – сказал Амелиус. – Два года тому назад ее жизнь изменилась было к лучшему. Богатая тетка (сестра матери) умерла, и как вам это покажется, завещала ей 5000 фунтов.
– Для нее солнце проглянуло наконец. Бедная учительница превратилась в наследницу, имеющую право располагать своим состоянием. Дома впервые устроили что-то вроде праздника, все обнимались, поздравляли друг друга, даже купили новые платья и подарки всем. Кроме того, случилось Другое удивительное событие. В семейном кругу появилось новое лицо: господин, который встречал Меллисент в одном из домов, где она давала уроки. Она ему очень понравилась, и он решился, наконец, сделать ей предложение.
– За нее никогда никто не сватался, а он был замечательно красивый мужчина, прекрасно одевался, пел, играл и выказывал такую страстную любовь к ней. Что же тут удивительного, что она не отказала ему, когда он предложил ей руку и сердце. Я нисколько не удивляюсь. Первые недели солнце светило очень ярко, потом набежали тучи. Меллисент получила несколько анонимных писем, в которых красивого господина прямо называли подлецом. Она, в негодовании изорвала их, даже не показав ему.
Потом пришли письма от дяди и тетки к ее отцу с подобным же предостережением: если ваша дочь выйдет за него, посоветуйте ей беречь деньги.
Несколько дней спустя явился гость: брат этого господина. Услышав о сватовстве, он счел своей обязанностью, как ему ни было горько, сказать им, что брату запрещен вход в его дом. Сделав это, он умыл руки и не вмешивался более. Вы оба знаете жизнь, вы поймете, чем все кончилось. Начались ссоры, бедная обманутая женщина слепо верила своему жениху, воображая, что на него клевещут.
Она чуть с ума не сошла, когда он объявил, что не хочет вступить в семью, где его все подозревают. Я выхожу из себя, когда думаю о несчастной женщине, и почти сожалею, что начал этот рассказ. Знаете ли, что он сделал? Она, разумеется, была совершено свободна. Никто не имел права контролировать ее действия. Назначили день свадьбы. Отец объявил, что не поедет в церковь, а мачеха заставила его сдержать слово. Меллисент поехала одна в церковь, где жених должен был ее встретить.
– Он не явился, он бросил ее, бросил безжалостно в день свадьбы, когда она пожертвовала ему своими родными. Ее без чувств привезли домой, воспаление мозга было следствием сильного потрясения. Доктора не отвечали за ее жизнь. Отец взглянул на ее чековую книжку. Из своих шести тысяч она тихонько отдала четыре негодяю, который ее обманул и бросил. Месяц спустя он женился на молодой девушке, конечно, с состоянием. О таких поступках читаешь в газетах или книгах, но они производят совершенно другое впечатление, когда о них рассказывают пострадавшие лица, в особенности, если весь век проживешь с честными людьми. Этот рассказ поразил меня.
Он умолк. Из каюты доносился смех и говор, сопровождаемый звонким стуком ножей и вилок. Яркое солнце освещало необозримое море.
Все, что они видели и слышали мало гармонировало с несчастной историей. Все трое встали и начали ходить взад и вперед по палубе, прибегая к физическим движениям, чтобы избавиться от тяжелого впечатления. Они безмолвно согласились отложить на несколько минут конец рассказа.
Глава V
Мистер Хеткот первый прервал молчание.
– Я понимаю, почему бедное создание вступило в вашу Общину, – сказал он. – С ее чувствительностью жизнь с такими родными должна была быть просто невыносимой. Где она слышала о Тадморе и социалистах?
– Ей попалась одна из наших книг, – ответил Амелиус, – а замужняя сестра жила в Нью-Йорке, следовательно, она могла остановиться у нее. Были минуты после болезни, когда ей хотелось лишить себя жизни. Религиозные убеждения спасли ее. Сестра и зять приняли ее ласково. Они предложили ей остаться у них учить детей. Нет! Вновь предложенная ей жизнь слишком походила на старую, она была разбита и телом, и душой, у нее не хватило духу приняться за прежнее дело. У нас есть постоянный агент в Нью-Йорке, он-то и устроил все для ее поездки в Тадмор. Этот период ее жизни не так грустен. Бедная душа благословляла день, в который поступила к нам. Никогда еще не приходилось ей жить с такими добрыми людьми. Никогда… – он смутился и не договорил. Услужливый Руфус закончил за него фразу.
– Никогда еще не встречала она такого обворожительного человека, как К. А. Г. Вы слишком скромны, это не годится в нынешнем веке.
Амелиус еще не совсем оправился от смущения.
– Мне бы не хотелось продолжать, – сказал он, – но она оставила Тадмор; чтобы оправдать ее от газетных сплетен, я должен вам сказать о причине ее отъезда. Две из наших молодых женщин встретили нас на берегу и спросили, много ли я наловил рыбы. Они просто шутили, не имея намерения нас оскорбить, но в выражении их лиц нельзя было ошибиться.
Мисс Меллисент, страшно смутившись, испортила все дело. Она вспыхнула, вырвала у меня руку и побежала одна к дому. Девушки, наслаждаясь произведенным ими эффектом, поздравили меня с победой; Я был не в духе, меня, вероятно, расстроил разговор в лодке. Я вспылил, наговорил им дерзостей и ушел. Вечером я нашел письмо в своей комнате:
«Ради вас самих, меня не должны больше видеть наедине с вами. Тяжело лишиться вашего общества, но я покоряюсь. Не поминайте меня лихом. Последний разговор с вами принес мне много добра».
Письмо состояло из этих строк, подписанных начальными буквами имени мисс Меллисент. Я имел неосторожность сохранить его, вместо того, чтобы изорвать. Все могло бы, однако, хорошо кончиться, если бы она не изменила своему решению. К несчастью, приближался день моего рождения, его хотели торжественно отпраздновать в Общине. Я встал в этот день с восходом солнца, у меня была работа, и мне хотелось от нее отделаться вовремя. Я возвращался домой ближайшей дорогой через лес. В лесу я встретил ее.
– Одну? – спросил мистер Хеткот.
Руфус с обычной прямотой выразил свое мнение о благоразумии этого вопроса.
– Философы заметили, что если мужчина и женщина поступают не благоразумно, женщина всегда виновата. Разумеется, она была одна.
– Она приготовила мне маленький подарок, – объяснил Амелиус, – кошелек своей работы и не хотела отдавать мне его при молодых женщинах, боясь их насмешек.
– Я желаю вам всего, что только есть лучшего на свете, Амелиус, – сказала она, – вспоминайте иногда обо мне, открывая этот кошелек.
– Прогнали ли бы вы ее, на моем месте, когда она произнесла эти слова и сунула мне в руку подарок?
– Нет, клянусь, вы не могли бы так поступить, если бы она смотрела на вас в ту минуту.
На длинном, худом лице Руфуса Дингуэля впервые показалась улыбка.
– В газетах есть еще некоторые подробности, – промолвил он лукаво.
– Черт побери газету, – отвечал Амелиус.
Руфус поклонился с невозмутимою вежливостью человека, принявшего проклятие за невольный комплимент американской печати.
– В газетах говорят, что она поцеловала вас.
– Все ложь! – закричал Амелиус.
– Может быть, в газеты вкралась опечатка, – настаивал Руфус. – Может быть, вы поцеловали ее?
– Это вас не касается, – ответил сердито Амелиус.
Мистер Хеткот счел своей обязанностью вмешаться.
– В Англии, мистер Дингуэль, джентльмены не имеют привычки рассказывать о подобных…
– Поцелуях в лесу, – подсказал Руфус. – У нас не считают постыдным поцелуй в лесу или в другом каком-либо месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39