На минуту, и только на одну минуту, Амелиус был разочарован в ней. Великодушие, свойственное его натуре, живо представило ему настоящую точку зрения. Он вспомнил, какова была до сих пор ее жизнь. Сострадание к ней наполнило его душу.
– О, моя бедная Салли! Наступит время, когда вы не будете думать так, как думаете теперь! Я не сделаю ничего, что может огорчить вас. Вы не должны плакать, вы должны быть счастливы и любить свою мать.
Она вытерла слезы.
– Я сделаю все, что вы мне велите, – сказала она, – если вы меня привезете назад, Амелиус вздохнул и ничего не сказал больше. Он серьезно и безмолвно повел ее с собой, когда доложили, что экипаж у дверей.
– Я заплачу вдвое, если вы доставите нас на место в четверть часа, – сказал он извозчику. Было двадцать пять минут двенадцатого, когда извозчик тронулся от коттеджа.
С этой минуты разница в переживаемых чувствах двух спутников все более и более стали обнаруживаться. По мере того, как волнение Амелиуса усиливалось, Салли становилась более спокойной и доверчивой. Первый вопрос, с которым она обратилась к нему, относился не к ее матери, а к странному его состоянию при виде ее ноги. Он отвечал, объяснив вкратце и искренно все положение дела. Рассказ о происшедшем между ним и ее матерью заинтересовал и встревожил ее.
– Как может она так любить меня, не видав в продолжение стольких лет? – спросила она. – Мать моя леди? Не говорите ей, где вы нашли меня, ей будет стыдно за меня. – Она замолчала, и в волнении смотрела на Амелиуса. – Огорчены вы чем-нибудь? Могу я взять вашу руку? – Амелиус подал ей свою руку, и Салли успокоилась.
Когда они подъехали к дому, дверь была отворена. Джентльмен, одетый в черное, поспешно вышел оттуда, посмотрел на Амелиуса и заговорил с ним, когда тот вышел из экипажа.
– Извините, сэр. Могу я спросить вас, не родня ли вы даме, которая живет в этом доме.
– Нет, – отвечал Амелиус. – Но я ее друг и привез ей хорошие вести.
Серьезное лицо незнакомца выразило сострадание.
– Я должен поговорить с вами прежде, чем вы пойдете туда, – сказал он, понижая голос и смотря на Салли, еще сидевшую в кабриолете. – Вы извините, может быть, мою вольность, когда я скажу вам, что я доктор. Войдемте на минуту в сени, но не берите с собою молодую леди.
Амелиус сказал Салли подождать его в экипаже. Она заметила, что лицо его изменилось и просила его не оставлять ее. Он обещал оставить дверь в дом отворенной, чтоб она могла видеть его, и последовал за доктором.
– Очень сожалею, что должен сообщить грустные вести, – начал доктор. – Но дело очень важное, и я должен говорить откровенно. Вы слыхали, вероятно, о том что иногда по ошибке принимают одно лекарство вместо другого. Бедная леди умирает вследствие такого же случая. Постарайтесь владеть собой. Вы можете быть мне полезны, если будете настолько тверды, что займете мое место, пока я буду в отсутствии.
Амелиус моментально приободрился.
– Что я могу сделать, то я сделаю, – отвечал он.
Доктор взглянул на него.
– Я верю вам, – сказал он. – Теперь слушайте. Вместо дозы в пятнадцать капель было принято две столовые ложки, и лекарство, принятое по ошибке, был стрихнин. Один гран этого лекарства был бы гибелен, принято же три. Конвульсии уже начались. О противоядии не может быть и речи, бедняжка не в состоянии проглотить что-нибудь. Опиум облегчает в этом случае, и я отправляюсь за инструментом, чтоб пустить его под кожу. Не то чтоб я очень верил в это средство, но должно же попытать что-нибудь. Хватит ли у вас мужества подержать ее, если повторятся конвульсии в мое отсутствие?
– Ей будет легче, если я стану держать ее? – спросил Амелиус.
– Конечно.
– Так я обещаю.
– Помните, вы должны использовать силу. Там только две женщины, обе совершенно бесполезны в этом случае. Если она будет кричать, напрягайте силы, прижимайте ее крепче. Если вы будете только прикасаться к ней (я не могу вам объяснить почему это), это еще ухудшит положение.
Пока они разговаривали, сверху сбежала служанка.
– Не оставляйте нас, ради Бога, сэр, припадок снова начинается.
– Этот джентльмен поможет вам, пока меня не будет, – сказал доктор. – Еще одно слово, – продолжал он, обращаясь к Амелиусу. – В промежутках между припадками она в полном сознании, может слушать и говорить. Если она пожелает изъявить свою последнюю волю, воспользуйтесь оставшимся временем. Она может каждую минуту умереть от истощения. Я сейчас вернусь.
Он поспешно направился к двери.
– Возьмите мой экипаж, – сказал Амелиус, – берегите время.
– А молодая леди…
– Останется со мной.
Он отворил дверцу и подал руку Салли. Минуту спустя доктор сидел уже в кабриолете.
Амелиус увидел служанку, ожидавшую его в сенях. Он стал говорить с Салли, мягко, осторожно сообщил ей слышанное, прежде чем ввел ее в дом.
– У меня были такие хорошие надежды для вас, – сказал он, – и вот какая ужасная развязка! Хватит ли у вас мужества вынести это, если я позову вас к постели умирающей? Вам будет служить большим утешением впоследствии мысль, что облегчили последние минуты вашей матери.
Салли взяла его руку и сказала кротко:
– Я пойду всюду за вами.
Амелиус ввел ее в дом. Служанка из сострадания к ее молодости позволила себе сделать замечание.
– О, сэр, – воскликнула она. – Вы не допустите молодую леди увидеть такое ужасное зрелище.
– Вы очень добры, – отвечал Амелиус, – благодарю вас. Если б вы знали, что я знаю, вы взяли бы ее туда. Покажите, куда идти.
Салли смотрела на него с безмолвным благоговением, следуя за служанкой. Это был точно другой человек. Брови его были нахмурены, губы плотно сжаты. Он так крепко стиснул ее руку, что ей было больно. Вся внутренняя сила его – решительность, скрывающаяся в чувствительных организмах, – восстала в нем, чтоб встретить страшное испытание. Доктор вполне поверил бы ему, если б видел его в эту минуту.
Они поднялись на первую площадку. Не успела служанка отворить дверь прихожей, как по всему дому разнесся пронзительный крик. Служанка попятилась и, дрожа, схватилась за перила лестницы. В ту же минуту отворилась дверь и из комнаты выскочила другая женщина в страшном испуге.
– Я не могу выносить этого! – закричала она и кинулась вниз по лестнице, не замечая присутствия посторонних людей.
Амелиус вошел в гостиную, держа Салли за руку. Когда он усадил ее в кресло, ужасный крик повторился. Он ободрил ее словом и взглядом и бросился в спальню.
На минуту, но только на одну минуту остановился он, пораженный ужасом при виде отравившейся женщины. От стрихнина каждый мускул у нее напрягался, и все тело сотрясали мучительные конвульсии. Руки у нее были точно вывернуты, голова загнута назад, все тело напряжено, согнуто и приподнято кверху от постели, вытаращенные глаза, мрачное лицо, перекошенные губы, сжатые зубы, – все это было ужасно видеть. После минутного колебания он смело подошел к ней.
Прежде чем она успела закричать еще раз, он охватил ее своими руками. Полного напряжения его сил было едва достаточно, чтоб сдержать страшные конвульсии, перекашивающие все ее тело и поднимавшие его с постели. Он почувствовал постепенно ослабление судорог ее тела и припадок затих. Мертвенная неподвижность глаз стала проходить, и искривленные губы приняли нормальное положение. Она опустилась на постель и отдыхала, на лице выступила испарина. Немного спустя отяжелевшие веки слегка приподнялись. Она взглянула на него.
– Вы узнаете меня? – спросил он, наклонившись над нею, и она прошептала в ответ: «Амелиус».
Он опустился подле нее на колени и поцеловал ее руку.
– Можете вы выслушать меня? Я должен очень важное сообщить вам.
Она с трудом перевела дух, грудь ее сжималась. Он крепко обнял ее своими руками, чтоб положить повыше на постели, в эту минуту из соседней комнаты раздался умоляющий голос Салли:
– Позвольте мне придти к вам, я боюсь здесь одна.
Прежде чем ей ответить, он подождал с минуту, посмотрел на лицо, отдыхавшее у него на груди. По нему распространялась мертвенная тень, холодная, липкая влага покрывала лоб. Он обернулся к двери соседней комнаты, девушка стояла уже в дверях. Он сделал ей знак приблизиться. Она робко подошла, остановилась подле него и смотрела на мать. Амелиус велел ей занять его место.
– Обнимите ее, – прошептал он. – Салли, сообщите ей в поцелуе, кто вы.
Слезы девушки бурно полились, когда она прижала свои губы к щеке матери. Умирающая женщина взглянула на нее вопросительно, потом перевела взор свой на Амелиуса. В ее глазах было сомнение, от которого сжалось его сердце. Устроив подушки так, чтоб она могла оставаться в сидячем положении, он сделал Салли знак приблизиться к нему и снять туфлю с ее левой ноги. Сделав это, он снова посмотрел на постель, посмотрел и содрогнулся. Еще минута, и будет, может быть, поздно. Он поспешно ножом разрезал чулок и, посадив Салли на постель, подтянул ее босую ногу к матери.
– Ваше дитя, ваша дочь! – воскликнул он. – Я нашел вашу любимицу. Ради Бога, приподнимитесь, посмотрите!
Она услышала его, слегка приподняла ослабевшую голову, взглянула, узнала.
На минуту она собралась с угасающими силами. Глаза ее засияли божественной радостью материнской любви, крик торжества вырвался у нее из груди. Тихо, медленно наклонялась она вперед к самой ноге дочери. Со слабым вздохом экстаза она поцеловала ее. Прошла минута, и голова ее не поднялась более. Последний вздох ее был вздохом радости.
Глава XXXIV
День склонялся к вечеру. Несколько часов отдыха и уединения в коттедже в некоторой степени возвратили Амелиусу спокойствие. Он сидел теперь в библиотеке в обществе одной Салли. В комнате царствовало молчание. На открытой конторке подле него лежало письмо мистрис Фарнеби, написанное ему в утро ее смерти.
Он нашел письмо нераспечатанным на полу спальни и, по счастью, успел скрыть его прежде, чем хозяйка дома и служанки решились войти в комнату. Доктор, вернувшийся несколько минут спустя, заявил женщинам о прибытии осмотрщика мертвых тел и тщетно советовал им быть осторожными на язык. Не только причина смерти, но и имя покойной, помеченное на ее белье, скоро стали известными и открыли, что она наняла квартиру под чужим именем, а именно мистрис Рональд, и все это спустя несколько часов сделалось предметом толков во всей округе. При таких обстоятельствах рассказ об этом происшествии был в тот же вечер напечатан в одной из местных газет. Названо было настоящее имя, чтоб уведомить родственников о печальном событии. Если б письмо попало в руки хозяйки дома, то, по всему вероятию, тоже появилось бы в газетах, и тайна жизни и смерти мистрис Фарнеби стала бы общим достоянием.
«Я поручаю вам, только вам одному, – писала она Амелиусу, – исполнить последнее желание умирающей женщины. Вы знаете меня, знаете, как я мечтала о счастливой жизни в уединении с моей дочерью. Единственная надежда, которой я жила, оказалась жестоким обманом. Я открыла сегодня утром, что я была жертвой негодяев, наглым образом обманывавших меня за последнее время. Если 6 я была более счастливая женщина, если б у меня были какие-нибудь другие интересы, которые могли бы поддержать меня в этом ужасном несчастье, тогда другое дело. При настоящих условиях единственное мое спасение – смерть.
Мое самоубийство не должно быть известно никому, кроме вас. Уже несколько лет мысль о самоубийстве под видом ошибки возникла в уме моем. Я хранила это средство (весьма простое), думая, что рано ли, поздно ли кончу этим. Когда вы будете читать эти строки, я успокоюсь навсегда. Вы исполните то, о чем я буду просить вас, в память обо мне, я в этом уверена.
Вам предстоит еще долгая жизнь, Амелиус. Мечта о вас и своей дочери все еще коренится у меня в душе, я все еще верю, что вы можете встретить ее через несколько лет.
Если это со временем случится, я умоляю вас из сожаления ко мне не говорить никому, что она дочь моя. И если Джон Фарнеби будет еще жив тогда, я именем умирающего друга запрещаю вам дать ей увидеть его и даже сообщить ей о его существовании. Угадываете ли вы мои побуждения? Я могу сделать вам теперь постыдное признание, которое объяснит все, так как я знаю, что никогда более вас не увижу. Моя девочка родилась до брака, и человек, сделавшийся впоследствии моим мужем, человек низкого происхождения, был ее отец. Он использовал это обстоятельство, чтоб заставить родителей моих выдать меня за него замуж и составить таким образом его состояние. Теперь я знаю, хотя прежде только подозревала, что он бессовестно бросил своего ребенка, как помеху его карьере. Теперь вы не будете думать, что я требую слишком много, изъявляя желание, чтоб никогда не говорили моей бедной девочке об этом бесчеловечном негодяе. Что же касается до моей доброй славы, то я не думаю о себе. Имея перед собой смерть, я думаю о моей бедной матери и обо всем, что она выстрадала и чем пожертвовала для спасения меня от беды, которую я заслужила. Ради нее, не ради меня, должны вы хранить тайну от друзей и врагов, когда вас будут спрашивать, кто моя девочка. Вы должны сделать исключение только для моего стряпчего. Уже много лет тому назад я отдала в его руки деньги для моей дочери на случай, если она окажется жива. Вы можете показать ему это письмо, как ваше полномочие.
Не забывайте меня, Амелиус, но и не горюйте обо мне. Я отправилась в могилу, как вы отправляетесь спать, когда вы уставши. Я вас любила и благодарна вам: вы были всегда так добры ко мне. Писать больше нечего, я слышу, что служанка вернулась из аптеки и принесла мне освобождение от тяжелого бремени безнадежной жизни. Дай вам Бог быть счастливее, чем я! Прощайте!»
Итак она рассталась с ним навеки. Но роковое соединение скорбей этой женщины с жизнью и счастьем Амелиуса этим не кончилось.
Он без малейшего колебания решился уважить и исполнить желания умершей, нимало не предчувствуя того, что может из этого выйти. Теперь, когда несчастная история прошлого была вполне раскрыта перед ним, он считал себя честью обязанным сохранить тайну дочери ради матери. С таким убеждением он прочел это грустное письмо. С таким убеждением встал он с места, чтоб спрятать под замок ее письмо.
Только что он убрал письмо в потайной ящик своей конторки, как вошел Тоф с карточкой и доложил, что джентльмен желает его видеть. Амелиус, взглянув на карточку, был очень удивлен при виде имени: «Мистер Мильтон». Несколько строк было написано внизу карандашом: «Мне нужно переговорить с вами по весьма важному делу». Не понимая, чего может от него желать этот соперник, Амелиус приказал Тофу ввести посетителя.
Салли вскочила с места с обычным ее недоверием к незнакомым людям.
– Могу я уйти прежде, чем он войдет сюда? – спросила она.
– Если вам угодно, – отвечал Амелиус спокойно. Она была уже в дверях своей комнаты, когда Тоф снова явился и доложил о посетителе. Мистер Мильтон вошел в ту минуту, когда она скрылась, но он успел увидеть ее платье, когда затворялась за нею дверь.
– Я, кажется, вам помешал? – сказал он, не спуская глаз с двери.
Этот пожилой господин был великолепно одет, его шляпа и перчатки могли служить образцом. Он был печален и вежлив, но относился подозрительно к увиденному им в дверях платью. Когда Амелиус предложил ему стул, он взял его с таинственным вздохом, мрачно решившись покориться печальной необходимости сесть на него.
– Я считаю ненужным хитрое вступление или предисловие, – начал он, – так как вы, без сомнения, читали горестное известие в вечерних газетах.
– Я не видал вечерних газет, – отвечал Амелиус, – о каких известиях вы говорите?
Мистер Мильтон откинулся на спинку стула, и выразил сожаление и удивление, высоко подняв брови.
– О, дорогой! Как это грустно! Я полагал, что вам известны все подробности, что вы примирились, как и следует, с неисповедимыми путями провидения. Позвольте мне насколько возможно мягче сообщить вам обо всем. Я пришел узнать, не слыхали ли вы чего о мисс Регине. Поймите мои мотивы! Теперь не должно быть между нами недоразумений по этому предмету. Здесь серьезная необходимость, пожалуйста, будьте внимательны, да, весьма серьезная необходимость немедленных прямых сношений с дядей мисс Регины, а я не знаю никого, кроме вас, кто мог бы иметь так скоро известия о путешественниках. Вы, так сказать, член семьи…
– Позвольте! – воскликнул Амелиус.
– Прошу извинения, – сказал мистер Мильтон, как бы недоумевая, почему его прервали.
– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – объяснил Амелиус, – вы говорите околичностями, извините за выражение. Если вы все это ведете к смерти мистрис Фарнеби, я могу сказать вам, что уже знаю об этом.
Спокойное самообладание, выражавшееся на лице мистера Мильтона, было несколько нарушено. Он только что намеревался излиться в приличном обстоятельствам красноречии, с особенными модуляциями его звучного голоса и вдруг его ставят в смешное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39