Они сгрудились возле дверей, и наш знакомец выступил вперед. Наверное, он испытывал большое удовлетворение от того, что мог командовать. Прежняя его флегматичность рассеялась как дым, он крикнул, стук ну в прикладом ружья об пол:— Ну!Одно это слово должно было повергнуть нас в ужас. Но никто не пошевелился. Мы продолжали спокойно есть.— Ну! — повторил наш герой.Не получив ответа, он подошел ближе и произнес с миной судьи Линча:— Или я не расслышал?И он получил ответ, которого не ожидал даже я. Маленький хаджи поднялся, взял тарелку, навалил на нее сваренный на десять персон жирный плов, протянул тому и произнес одно-единственное слово:— Держи!Оба какое-то мгновение смотрели друг другу в глаза. Запах любимого кушанья достиг ноздрей хаваса, его строгое лицо начало смягчаться. Губы против воли раскрылись, крылья носа и борода задрожали, а на губах заиграла улыбка — без сомнения, плов одержал победу.Какой турецкий хавас устоит перед жирным пловом! Он отставил свое ружье, взял тарелку, обернулся к своим и произнес:— Хотите?— Да, да! — быстро ответили пять голосов.— Тогда садитесь.Остальные тоже отставили ружья и присоединились к товарищу. Забавно было наблюдать, как они важно ели — с физиономиями греческих мыслителей копались пальцами в жирном вареве, сворачивая его в шарики и запихивая подальше в рот. Хаджи между тем уселся на свое место с важной миной. Тут вошел хозяин. Увидев честную компанию за сворачиванием рисовых шариков, он мигом испарился.Когда плов кончился, важный хавас вернул тарелочку.— Благодарим вас! — изрек он, поставил ее на стол, снова встал в позу и произнес с видом римского диктатора: — Ну!На этот раз я посчитал целесообразным откликнуться.— Чего вы желаете? — спросил я коротко.— Вас, — последовал еще более короткий ответ.— Для чего?— Отвести к забтие мюшири.— А мы ему на что?— Он оштрафует вас.— За что?— За избиение, которому я подвергся.— Но ведь ты уже наказан. Нам-то там что делать? Если бы я стал описывать выражение его лица, то сей портрет наверняка явился бы украшением всех моих зарисовок пребывания в Турции. Но оно просто неописуемо. Он не в состоянии был вымолвить ни слова. Потом сделал грустную мину и закричал:— Вы пойдете добровольно или нет?— Нет.— А силой?— Нет.— Аллах! А как же тогда?— Никак.Тут он растерялся. А ведь он называл себя самым сообразительным из своих товарищей! Но одно дело удержать в памяти трех светлых лошадей и другое — арестовать пятерых мужчин, которые не желают идти к забтие. Он сделал самое умное, на что был способен: прислонился к стене и приказал одному из своих:— Говори ты!Тот вышел вперед. Он поступил иначе. Поднял ружье, достал прикладом почти до моего носа, потом описал круг и спросил:— Знаете, что это такое?Я позволил себе ответить за всех:— Да.— Ну и что же?— Приклад от ружья.— Именно. А вот спусковой крючок. Поняли?— Да.— Так что теперь вы знаете все.— Ничего мы не знаем.— Нет, все! — заупрямился тот.— Нет, только то, что твое ружье может стрелять.— Этого достаточно. Мы пришли арестовать вас.— А, так бы сразу и сказал.— Это само собой разумеется. Если вы тотчас не пойдете, мы поможем вам ружьями.— И что, застрелите нас?— Да.— Мы готовы, стреляйте.Я вынул сигарету и закурил. Остальные последовали моему примеру. Хавасы уставились на нас. Такого они еще не видывали.Случилось невероятное — новоявленный начальник отложил ружье. Он скомандовал другому:— Говори теперь ты!Тот был уже готов ухватить бразды правления, выступил вперед и приготовился сказать прочувствованную речь. Я предвидел, что так будет продолжаться, пока все не исполнят свои роли. Но ошибся. Только третий «генерал-фельдмаршал» изготовился, как открылась дверь и в отверстие просунулась голова сержанта.— Куда вы подевались?— Мы здесь.— А парни?— Тоже здесь.При этом отвечавший указал на нас.— Почему же вы их не ведете?— Они не хотят.— Почему не ведете силой?— Мы не сумели.Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.— Что я сказал? Молчание.— Вы что, глухие?Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:— Они и раньше такими были?— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.— Ненормальные?— Ясное дело.Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:— Что вы здесь ищете?Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.— Вас, — последовал лаконичный ответ.— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.— Забтие мушюри.— Для чего?— Ему надо вас опросить.Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.— Я не могу, господин! — ответствовал тот.— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.— А знает мушюри, кто мы такие?— Нет, господин.— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.— Что еще за господа?— Господа присяжные.— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.Сержанту что-то пришло в голову, он подошел ко мне и спросил:— Зачем вы вышли во двор? Ведь есть прямая дорога, через ворота.— Можешь не беспокоиться, — отвечал я. — Нам так удобнее.Я подошел к вороному и вскочил в седло.— Стой! — закричал тот. — Вы хотите убежать. Слезай! И пусть другие твои люди не садятся.Его люди хотели воспрепятствовать остальным, а сержант уцепился за мою ногу, чтобы стянуть вниз. Тут я поднял Ри на дыбы и заставил его сделать круг на задних копытах. Сержант мигом отскочил.— Осторожнее, вы! — крикнул я. — Мой конь пуглив! — И я снова заставил его сделать несколько кульбитов в толпе полицейских, которые с криками разбежались.Это дало время моим людям сесть в седла, и мы галопом помчались к воротам.— Живи с миром! — крикнул я сержанту.— Стой! Стой! — орал тот, устремляясь за нами. — Не упустите его! Воры! Разбойники!Известие о том, что нас собираются арестовывать, быстро распространилось по деревне и собрало толпу зевак. Но верные подданные падишаха палец о палец не ударили, чтобы хоть попытаться нас поймать: куда больше они боялись попасть под копыта моей лошади. С криками удовольствия они разбегались перед нашими конями.Какую дорогу выбрать, чтобы попасть к местной власти, я мог понять, оценивая населенность этой деревни: люди здесь всегда селились поближе к начальству. И тем не менее я спросил старика, испуганно шарахнувшегося от нас:— Где живет кади Остромджи?Он ткнул пальцем в сторону переулка, выходившего на площадь, и ответил:— Скачи туда, господин. Там увидишь полумесяц со звездами над воротами.Мы двинулись в этом направлении и оказались перед длинной и высокой стеной, в середине которой красовались вышеуказанные ворота. Через них проникли в четырехугольный двор, где нас тут же обступила любопытствующая толпа.В глубине двора стояли служебные и жилые здания. Перекрытия были зеленые, а все остальное — голубое, и это было весьма чудно. Двор был грязен до предела. Только часть его возле самого дома была на пару метров расчищена, что, видимо, обозначало тротуар.У дверей стояло старое кресло с драной подушкой. Рядом валялась перевернутая скамейка. Пучок веток и вязанка палок указывали на то, что готовится экзекуция. Несколько полицейских стояли рядом, тут же сидел наш старый знакомец-инвалид, которого мы обогнали недавно перед въездом в село.Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.Мы спешились. Я передал Оско поводья и подошел к хавасам.— Где коджабаши? Коджабаши — сельский староста (тур.).

Я задал этот вопрос командным голосом. Полицейский отдал честь и рапортовал:— Внутри, дома. Желаешь с ним поговорить?— Да.— Я доложу. Скажи мне твои имя и чин.— Я сам доложусь.Отстранив его, я направился к двери. Тут она отворилась, и вышел высокий и худой человек, еще более тощий, чем нищий и Мюбарек.Он был весь закутан в кафтан, прикрывавший даже ступни. На голове его красовался тюрбан, ткань которого лет пятьдесят назад была, наверное, белой. Шея была настолько длинной и тонкой, что я подивился, как она может удерживать голову. Он оглядел меня маленькими глазками без ресниц и спросил:— К кому тебе надо?— К коджабаши.— Это я. А кто ты?— Я иностранец, которому поручено передать тебе одно послание.Он хотел что-то ответить, но не успел, ибо в этот момент во дворе появились сержант со своими людьми и они заголосили:— Аллахи! Валлахи! Вот он!Со всех сторон между тем подпирал народ. Но никто не произнес ни слова, будто мы находились в мечети. Место, где валялась ножками к небу перевернутая скамейка, было для этих людей священно. Может быть, кого-то из них уже наказывали здесь, приковав за голые ноги к деревянной лавке. Такие воспоминания всегда действуют удручающе.Чиновник, вместо того чтобы мне ответить, обратился к сержанту:— Ну что, вы его так и не привезли? Хотите палок? Тут один хавас, запыхавшись от долгого бега, указал на меня пальцем и ответил:— Да вот он!— Что? Это он и есть?— Да!Коджабаши снова повернулся ко мне и оглядел с ног до головы. При этом его голова покачивалась из стороны в сторону, как маятник, а лицо приняло строгое выражение.— Значит, ты и есть арестант?— Я? Нет, я не арестант, — ответил я спокойно.— Но сержант сказал…— Он говорит неправду.— Нет, я правду говорю, это он и есть! — настаивал хавас.— Слышишь? — опять обратился ко мне коджабаши. — А ты называешь его лжецом!— А я говорю тебе, он лжет. Ты видел нас, когда мы въезжали во двор?— Да, я как раз стоял у окна.— Значит, заметил, что мы сидели верхом. Я по своей воле приехал к тебе. Хавасы появились уже позже. Это что — арест?— Да, ты приехал немного раньше, но полиция вас задержала. Так что вы мои пленники.— Ты жестоко ошибаешься.— Я коджабаши и никогда не ошибаюсь. Заруби себе на носу.— Тогда я тебе докажу, что нет такого коджи в мире, которому я позволил бы называть меня своим пленником.Несколько быстрых шагов, и я в седле. Мои спутники мгновенно последовали моему примеру.— Сиди, к воротам? — спросил Халеф.— Нет, мы остаемся, я хочу лишь проехаться. Похоже, вороной понял мои намерения: показал, на что способен, выделывая всевозможные кульбиты.— Закройте ворота! — приказал судья хавасам.— Кто дотронется до ворот, получит копытом! — сказал я с угрозой.Ни один из хавасов не тронулся с места. Коджа повторил приказ — тот же результат. В руках у меня играла плетка. Я проехал так близко от них, что вороной заржал прямо им в лица. Чиновник проворно отскочил, заслонился руками и завопил:— Что ты себе позволяешь? Не знаешь, где находишься?— Я-то знаю. Но зато ты не ведаешь, кто перед тобой. Твой коллега из Салоников — макредж Макредж — судейская должность в султанской Турции.

— сказал бы тебе, как подобает обращаться с тебдили кияфет иледжи — путешествующим инкогнито.Мои слова, сказанные угрожающим тоном, были не чем иным, как хвастовством, которого я никогда не позволил бы себе при других обстоятельствах. Но они оказали необходимое действие, потому как старый баши произнес более любезным тоном:— Ты тебдили? Я же не знал этого. Почему сразу не сказал?— Потому, что ты не интересовался ни моим именем, ни документами.— Так скажи, кто ты.— Потом. Сначала я хочу знать, считаешь ли ты меня по-прежнему своим пленником. А я буду действовать в зависимости от этого.Это заявление повергло его в изумление. Он, властитель Остромджи и ее окрестностей, должен был забрать свои слова обратно! Робко поглядывая на меня, он тянул с ответом. Голова его покачивалась в раздумье.— Итак, ответ, или мы уезжаем.— Господин, — наконец выговорил он, — вас не связывали, не заковывали. Поэтому можно предположить, что вы не арестованы.— Хорошо, этого мне достаточно. Но не вздумай отказываться от своих слов! Я доложу начальству!— Ты знаешь макреджа?— Это не твое дело. Хватит того, что он об этом узнает. Ты посылал за мной. Из этого я заключил, что у тебя есть что сказать мне. Готов выслушать тебя.Забавно было наблюдать за его лицом. Мы явно поменялись ролями. Я разговаривал с ним в буквальном смысле слова сверху вниз, ибо сидел в седле. На его физиономии отражались и гнев, и смущение одновременно. Он беспомощно огляделся и наконец ответил:— Ты ошибаешься. Я вовсе не велел передавать тебе, что собираюсь говорить с тобой, а действительно приказал арестовать тебя.— Ты это сделал? Вот уж не поверил бы. Разве вы не получаете указаний от верховного судьи действовать осмотрительно? Что же послужило основанием для такого решения?— Вы избили одного из моих хавасов, а затем ты подверг смертельной опасности жителя нашего города.— Гм. Видимо, тебя неверно проинформировали. Мы действительно немного поучили одного хаваса, ибо он этого заслуживал, а жителю города я спас жизнь, подхватив его в седло. Мой конь мог затоптать его.— Действительно, это звучит несколько иначе. Интересно, кто сказал правду?— Это лишнее. Разве ты не видишь, что твои слова меня оскорбляют? Мои же слова не должны вызывать у тебя и тени сомнений, а ты еще собираешься проводить расследование! Не знаю, что и думать о твоей вежливости и осмотрительности!Он понял, что его загнали в угол, и отвечал тихо:— Даже если ты прав, расследование все равно необходимо. Надо доказать присяжным, что ты прав.— Ну что ж, давай.— Тогда слезай, я начинаю.Последняя фраза была произнесена громко, так, чтобы все присутствующие могли ее слышать. Люди стали сходиться к нам, чтобы все увидеть лучше своими глазами. Взгляды, которые они на нас бросали, а также обрывки их фраз, сказанных шепотом, говорили мне — мы вызывали у всех уважение: никто еще так не разговаривал с коджабаши!Важный чиновник уселся на стул, принял подобающую позу и повторил свою прежнюю фразу:— Слезай с лошади и прикажи спешиться своим людям. Так надо.— Я целиком согласен с тобой, но, ей-богу, не вижу в этом необходимости.— Как же так? Я же начальство.— В самом деле? Тогда я ничего не понимаю. А кто тогда мировой судья Остромджи?— Тоже я. Я совмещаю обе должности.— А разве наше дело относится к епархии мирового судьи?— Нет, это дело кади.— Значит, я все же прав. Наиб Наиб (наип) — заместитель (тур.).

может принимать решения один, без заседателей. Кади подчиняются код-жабаши и другие. Где же все они? Я вижу только тебя одного!Голова его снова замоталась из стороны в сторону.— Я обычно решаю такие вопросы один.— Если жителей города это устраивает, — это их дело. Я же знаю и уважаю законы падишаха. Ты требуешь уважения к своей власти, которой не обладаешь.— Я позову всех.— Так поспеши, у меня мало времени!— Надо подождать. Неизвестно, где сейчас баш киатиб, а другой, как мне известно, уехал в Уфадиллу и вернется лишь через несколько часов.— Мне это не нравится. Власть не должна заставлять себя искать. Что скажет макредж, когда я ему все это поведаю?— Тебе не надо никому ничего рассказывать. Ты останешься доволен обращением.— Как это? Каким обращением?— Вам понравится.— Послушай, мы сами будем решать, где нам понравится. Если ты нас оставляешь, как ты выражаешься, значит, мы арестованы. А мне это совсем не нравится.— Но закон требует…— Ты создал собственные законы, которых я не принимаю. Согласен ответить на вопросы настоящего суда, но себя лишать свободы не дам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35