Человек, занимавшийся стрижкой ногтей, покончил с этим занятием и принялся за еще менее аппетитное. Он снял с головы светлый тюрбан, разложил перед собой, достал деревянную гребенку и принялся вычесывать волосы и разглядывать содеянное.Впрочем, хватит об этом. Когда хирургическая операция подошла к логическому финалу, он не захотел оставаться в стороне. Поднявшись, чесальщик вытряхнул свой тюрбан прямо на нас. Я едва успел отскочить и выбежать на улицу. За мной — мои друзья. Халеф сказал, смеясь:— Ах! Прости его, эфенди! Он больше не смог терпеть!Хозяин получил с нас деньги, и мы покинули сие благословенное место, небезынтересное разве что для энтомолога.Второй постоялый двор оказался не лучше, и мои спутники согласились со мной, когда я предложил им провести ночь под открытым небом.Недалеко от местечка мы встретили бедно одетого человека, шедшего рядом с двухколесной повозкой, запряженной маленьким худым осликом. Я поздоровался с ним и осведомился, далеко ли до Радовы и есть ли там постоялый двор. Мы разговорились. До ближайшего постоялого двора нужно было скакать два часа. Держался он очень застенчиво. Казалось, ему трудно было решиться даже на то, чтобы задавать вопросы.— Ты хочешь остаться в Радове, господин?— Может быть, придется остановиться, не доезжая ее.— Тогда — под открытым небом.— Это как раз не страшно, небо — самая надежная крыша.— Ты прав. Не будь я так беден и не окажись христианином, я бы предложил тебе свою хижину.— А где ты живешь?— Недалеко, несколько минут вверх по ручью, там мой домик.— А кто ты?— Кирпичных дел мастер.— Именно по той причине, что ты христианин и беден, я остановлюсь у тебя. Я ведь тоже христианин.— Ты, господин? — переспросил он удивленно и одновременно обрадованно. — А я решил, что ты мусульманин.— Это почему? Он пожал плечами.— Христиане здесь все бедные.— Я тоже не богат. Тебе не стоит беспокоиться. Мясо у нас есть, у тебя мы попросим только горячей воды для кофе. Семья у тебя есть?— Да, жена. Есть и дочь, но она… умерла.Его лицо в этот момент приняло такое выражение, что мне расхотелось спрашивать дальше.Могло показаться, что мы неправильно сделали, навязавшись в гости к бедняку, но я часто был свидетелем того, что именно бедняки испытывали гордость от того, что оказывали гостеприимство более обеспеченным людям. Этот человек был действительно беден — это читалось по его убогой одежонке, босым ногам и непокрытой голове.Скоро мы добрались до ручья, впадавшего в Струмицу, и по его берегу доехали до хижины, стоявшей у глубокой глиняной выработки. У нее было только одно окно и дверь, но печь тоже имелась. Возле двери стояла кирпичная лавка, а за домиком разбит небольшой огород, за ним — молодые посадки плодовых деревьев. Все это производило доброе впечатление. Сбоку лежали длинные ряды кирпичей, которые сохли на воздухе.Из карьера показалась жена. Она слышала, как мы подъехали, но побоялась сразу выходить к чужим людям.— Выходи, эфенди остановится у нас!— О небо, ты шутишь! — воскликнула она.— Нет, не шучу. Этот эфенди христианин, можешь подойти.Тут она открыла лицо.— Господин, я только умоюсь, ведь я работала в карьере.Она спустилась к ручью, вымыла руки, вытерла о передник и подала мне правую со словами:— У нас еще никогда не было таких знатных гостей. Мы бедны, и я, право, не знаю, что вам предложить.— У нас все необходимое с собой, — успокоил я ее. — Мы бы проехали мимо, но я узнал, что вы христиане, и решил задержаться здесь.— Тогда входите в дом. Значит, нам оказана великая честь.Это было сказано от всего сердца. Женщина была одета бедно, но очень опрятно, несмотря на грязную работу. Юбка, жакет, передник — все это было невероятно ветхое и латаное-перелатаное. Лица у обоих были худые, но очень добрые.Мы вошли в комнатенку, служащую для хранения сельхозинвентаря и одновременно стойлом ослу. Отсюда дверь налево вела в жилое помещение. Там стояла печь из кирпича, стол, лавки, табуретки. На полках — разная посуда, в дальнем углу — полочка, украшенная ветками, и ниша с иконкой Св. Василия с лампадкой. Бедно, но очень уютно.Женщина вопрошающе взглянула на мужа. Он кивнул и пригласил нас усаживаться. Я мимоходом глянул в окно и заметил, что женщина с мотыгой перешла через ручей по камешкам и возле зарослей принялась копать. Я тут же догадался что.В этих районах и еще в Греции в христианских общинах принято закапывать в землю особые сосуды с вином и хранить их так до свадьбы дочери. Вино приобретает тогда особый вкус. Оно очень ценится на застольях, обычно его не пропадает ни капли.— Оставь, не надо, — сказал я хозяину. — Я могу пить воду. К кому же мои спутники — мусульмане, они не пьют вино.— Как не христиане? Но они ведь делают наши знаки перед иконой.— Они научились этому у меня. Они уважают чужую веру. Оставь вино в земле!— Откуда ты знаешь, куда пошла моя жена?— Догадался.— У меня есть только один кувшин. Моя дочь получила его в подарок от юноши, который потом стал ее возлюбленным. И мы закопали вино, чтобы достать его на свадьбу. Но она умерла, и я хочу предложить еговам.— Так дело не пойдет. Сердце мне не позволит.— Господин, прими его. Мы охотно отдадим это вино вам!— Я знаю. Дар бедных имеет стократную ценность. Я чувствую, что уже как бы выпил его.Я вышел на улицу и попросил жену вернуться. Она неохотно повиновалась. Еще я попросил ее согреть воды, и пока она закипала, мы отвели лошадей на поляну с сочной травой и связали им ноги. Потом я вынул кофе и передал хозяйке. Ее глаза зажглись от радости. Кто знает, сколько эти бедняги не пили кофе!Когда напиток был готов и запах наполнил помещение, мы достали собственную посуду, чем вызвали вздох облегчения хозяев. Затем на свет божий появились и куски мяса. Мы славно поужинали. Они должны были сесть вместе с нами за стол, но никак не решались. К мясу они совершенно не притронулись.— Прости, господин, — сказал муж. — Сегодня мы не должны есть.— Почему? Сегодня же не постный день!— По понедельникам, средам и пятницам мы не едим.— Я знаю, что монахи иногда постятся по этим дням, но вы же нормальные люди.— И тем не менее мы постимся, мы так решили.— Это что — обет?— Нет, мы так договорились.— Тогда я вам отсыплю своей муки, чтобы вы что-нибудь испекли.— Спасибо тебе, мы ничего не едим, совсем ничего.— Даже ваши священники в постные дни употребляют в пищу коренья, фрукты и травы.— Нам ничего не нужно, господин.Эти малокровные люди сидели рядышком на скамейке; от их изможденных лиц исходило страдание, но даже усилием воли они не могли отвести глаз от жующих. Наблюдать это было выше моих сил. Кусок застревал у меня в горле. Я встал и вышел во двор.Я стал искать место, удобное для лагеря, и скоро нашел подходящую полянку. Небо сегодня было абсолютно чистое, не то что в прошлые вечера. Прямо за домом начинался поросший кустарником подъем к лесу. Вверху, где виднелись деревья, имелось небольшое свободное пространство, его я подметил еще подъезжая к дому. Это место я и выбрал. Оно поросло мягким мхом, на котором можно было прекрасно выспаться. Но тут под платаном я увидел что-то четырехугольное и темное. Я подошел ближе. Это была могила с крестом из стволов деревьев.Имело ли это какую-то связь с трауром наших хозяев? Видимо, да. Любопытство одолевало меня, но я заставил себя не задавать вопросов. Это нехорошо — бередить открытые раны. Я спустился к дому и на пороге встретил хозяина.— Господин, ты уходишь? — спросил он. — Я чем-то не угодил тебе?— Нет, чем ты мог меня рассердить?— Ну тем хотя бы, что отверг твои дары… Ты спускаешься, значит, видел могилу?— Да.— Это могила моей дочери. Я хотел задать тебе один вопрос. Можно?— Да, время есть.— Тогда давай отойдем к лошадям. Нас никто не должен слышать.Мы пошли на луг. Там уселись друг против друга, и прошло какое-то время, прежде чем он заговорил. Ему было трудно начать. Наконец он решился.— Когда ты вышел, мы говорили о тебе. Я знаю, что ты писатель и пишешь книги, что изучил все науки, и нет такого вопроса, на который бы ты не ответил.Опять этот маленький хаджи насочинял про меня всяких небылиц. Само собой, чем ярче он меня расписывал, тем больше света падало и на его достойную фигуру. Поэтому я ответил:— Это неправда. Есть только одна наука, другой я не знаю.— Что ты имеешь в виду?— Священное писание. На все воля Божья. А остальное само к вам придет.— Да, ты прав. Ты знаешь Священное писание?— Я много занимался этим, ведь это вечное отражение жизни. Но дух человека слишком слаб, чтобы вынести божественный свет. Нужно все постигать сердцем и находить истину.— Сердцем? Но не всякий умеет жить сердцем. Ты нашел то, что Библия говорит о смерти и вечной жизни?— Да.— Ты веришь в жизнь после смерти?— Если бы не верил, то лучше бы и не появлялся на свет.— Вера в вечную жизнь — уже начало вечной жизни.— Значит, дух продолжает жить после смерти?— Абсолютно точно.— А есть очищающий огонь?— Да.— А духи?— Нет.— О, если б в это можно было поверить! Есть души, которые не могут найти покоя и возвращаются в виде духов. Я точно знаю, поэтому я так несчастлив и поэтому мы так страдаем с женой. Нам кажется, что мы можем ее вызвать к нам.— Ее? Кого ты имеешь в виду?— Ту, у чьей могилы ты стоял. Мою дочь.— Ты хочешь сказать, что она появляется в виде духа?— Да.— Несчастный! Кто тот негодный, кто заставил тебя поверить в это?— Я знаю точно.— Ты что, видел ее?— Я — нет. Другие — да.— Не верь им!— Но я слышал ее.— Ты сумасшедший. В каком же образе она предстает?— В образе летучей мыши, — тихо ответил он, приблизив рот к моему уху. — Об этом нельзя говорить даже тихо, иначе нам грозит смерть. Поскольку я узнал, что ты великий ученый, то подумал, что ты можешь посоветовать мне средство, чтобы она обрела вечный покой.— Ни один ученый не даст тебе такого средства. Ты только поверь, что не бывает духов, и сразу освободишься от своего заблуждения.— Не могу, не могу! Я слышу ее, слышу в час ее смерти.— Когда это?— За два часа до полуночи. Она появляется из воздуха и стучится в наши стены.— Как летучая мышь?— Не знаю, я только слышал ее, но не видел, а другие видели в образе летучей мыши.Тут мне пришла в голову одна мысль. Я спросил:— А не думаешь ли ты, что она вампир?— Да, это так.— Бог мой, это страшнее, чем я думал.— В самом деле?— Да.— Я умираю от тоски.— Вот и хорошо, вот и умирай от нее, а точнее, от собственного невежества. Понял?Это было жестоко, но не каждое лекарство сладко. Он сидел и плакал. Суеверия в тех провинциях так глубоко проникли в жизнь людей, что подчас необходимы сильнодействующие средства, чтобы с ними бороться. К тому же мне оставалось пробыть здесь всего несколько часов, и времени для особых разговоров не было.— Господин, я ждал от тебя помощи, — обиделся тот, — а получил насмешку.— Я вовсе не насмехаюсь над тобой, меня удручает твоя вера в эти предрассудки. Сходи к своему попу и спроси у него, какой это грех — считать собственную дочь вампиром.— О, я уже был у него.— И что он тебе ответил?— То же самое, что он сказал Властану, который тоже у него был.— А кто это — Властан?— Раньше был лучший друг, а теперь злейший враг. Его сын был возлюбленным моей дочери. А теперь она восстала из могилы и сосет кровь из его тела, он угасает и вот-вот умрет.— Хм! Ну и что поп сказал ему?— Он тоже подтвердил, что моя дочь — вампир.— Невероятно.— Она умерла без отпущения грехов. Говорят, что с вампирами точно так и происходит. Священник живет далеко и не мог прийти, а в Текирлыке я не мог захоронить тело из-за оспы.— А что, твоя дочь умерла от этой болезни?— Да, в то время здесь было много таких больных. Моей дочери нездоровилось, ее мучили головные боли, и она ничего не ела. Она пошла к Властану, жена которого уже переболела оспой, чтобы та уже ухаживала, но скоро снова вернулась домой. У нее поднялась температура, наверное, там что-то произошло, но она была так обескуражена, так испугана… Я так и не узнал причины. Она только твердила в бреду, что ее жених, сын Властана, тоже умрет. Потом нарывы вскрылись, и она угасла, но перед смертью подтвердила, что он должен умереть. Поэтому она вампир и притянет его к себе, если средство священника не поможет.— Какое еще средство?— Нужно вскрыть могилу, взять заостренный кол, смочить его кончик жиром заколотой за восемь дней до Рождества свиньи и проткнуть ей сердце.— Ужас, ужас! И ты веришь, что это поможет?— Да, но я никому не позволю сделать это. Пусть придет священник и следит за больным. Тогда ее дух не прилетит за ним. Если делать так двенадцать ночей, она больше не появится. Если ее заколоть в могиле, она заключит союз с дьяволом.— А кто такой этот Властан?— Он обжигает кирпичи так же, как и я. Мы оба из одной области Дренова и приехали сюда вместе на глиняный карьер. Он был человеком обеспеченным, я же беден, но он согласился отдать своего сына за мою дочь. Ничего из этого не вышло.— А далеко он отсюда живет?— В четверти часа ходьбы вверх по ручью.— Завтра рано утром я навещу его и скажу ему, что я обо всем этом думаю. Вы все глупы, и священник тоже глуп. Даже более глуп, чем вы. Но скажи: твоя дочь в определенное время прилетает и стучится в стену?— Это происходит регулярно.— А ты не выходил посмотреть?— Нет, конечно. Как можно? Взгляд вампира отнимает жизнь.— Вот если бы она прилетела сегодня!— Сегодня среда, а по средам она чаще всего и прилетает.— Вот и отлично. Я спрошу у нее, почему она не дает тебе спать.— Господин, это плохо кончится, этого нельзя делать.— Можно. Давай закончим наш разговор. Меня уже зовут мои спутники. Все уже поели.— Ты им ничего не расскажешь?— Только маленькому хаджи. Он поможет мне излечить вас от вампира.— Господин, прошу тебя, не делай глупостей! Ты рискуешь жизнью.— Никаких глупостей. Много лет назад я загадал желание увидеть духа и буду очень рад, если сегодня оно исполнится.— Я вижу, ты ничего не боишься, и догадываюсь о причине твоей смелости. Может, ты будешь так любезен и покажешь мне то волшебство, которым владеешь?— Охотно. Вот оно.И я показал ему сжатые в кулак пальцы.— Разожми руку, я посмотрю.— Смотри так. В руке ничего нет. Кулак — это мой талисман.Мы прервали наш разговор, ибо к нам подошли другие. Мы еще немного побеседовали возле дома, я передал обрадованному керпичи Керпичи (керпиччи) — кирпичный мастер, кирпичник (тур.).

немного табаку, а потом мы пожелали ему и его жене доброй ночи. Оба были немного удивлены, когда узнали, что мы хотим разместиться на ночлег возле могилы. Они было запротестовали, но быстро сдались. Там, где спит вечным сном ребенок, живой может без забот провести ночь.Оско с Омаром поднялись на пригорок, я же с Халефом задержался у навеса возле лошадей.— Сиди, ты хочешь сообщить мне нечто, о чем не должны знать эти двое?— Да. Ты когда-нибудь видел духа, Халеф?— По идее, в пустыне, в горах, на лугах и в лесах должны водиться джинны, но я лично никогда ни одного не видел.— Ты ошибаешься, одного видел.— Где?— В стране курдов. Духа пещеры.— Ты имеешь в виду Мару Дуриме? Добрая женщина, но никак не злой джинн. А на настоящего я бы с удовольствием взглянул.— Мне известен один.— Кто же?— Сам увидишь. Ночью прилетит и стукнет в ставень.— Вай! Думаешь, он сегодня появится?— Очень бы хотелось.— Мне тоже. Давай, спросим, есть ли у него паспорт от великого господина, давай?— Давай. Через полчаса как раз настанет время его появления. А если не появится, мы ничего не теряем, кроме этих нескольких минут.— А где мы его подождем?— Здесь, возле ручья. Мы отлично устроимся на траве. Дом от нас в пяти шагах. Мы подождем, пока он подлетит, а потом схватим его сразу с двух сторон.— Оружие понадобится?— Пожалуй, нет. Что, мы вдвоем не одолеем одного бестелесного духа?— Правильно. Ты мне тоже не нужен. Можешь отправляться спать!С этими словами он притаился за кустом. Я — за другим. Я был твердо уверен, что вампир не придет. Меня больше беспокоило недомогание хаджи, и я спросил его о боли в груди.— Тихо, сиди, — ответил он из-за своего куста. — Тот, кто охотится на джинна, не должен пугать его громкими словами. Но ничего, я тебя обучу.Я последовал этому совету. Малыш был прав. Все должно быть по правилам. Я много читал и слышал преданий о вампирах. Сейчас представлялась реальной возможность увидеть кровопийцу и избавить двух славных людей от вечных мучений. Ведь речь явно шла о чудовищном предрассудке!Наверное, мы прождали около получаса. Я хотел уже уходить, как появилось нечто — совершенно бесшумно и быстро — как раз с той стороны, где я находился. То был темный человеческий силуэт, скользнувший к окну и прислушавшийся там на мгновение. Потом он издал такой же сосущий звук, какой я слышал однажды в венском Вурстельпратер-театре, когда черт искушал Фауста. Раздалось некое подобие свиста, тон колебался: поднимался, падал и снова усиливался. Как будто крепкий ветер обтекает выступающий обломок скалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35