— Ого! — очнулся наконец-то хавас, задетый за живое таким заявлением. — Я тоже не нищий. У меня моя работа и…— Работа! Молчи лучше о своей работе. Видели мы твою работу. Твоя работа — лежать в траве и воровать у Аллаха дни и недели. Но я внесу изменения в твой распорядок. Я поеду к префекту и дам ему под язык такой кусочек серебра, что он вцепится в него всеми своими зубами. Приказываю тебе подниматься и идти в город. Если в течение получаса ты не окажешься у своего префекта, я вымочу тебя в чистейшей воде и выстрелю тобой из пушки. Мы уезжаем. Не думай, что я пошутил. Я говорю серьезно. Сам увидишь!Хавас остался стоять с открытым ртом.— Что! Ты приказываешь мне? Ты?..— Что, не слышал?— Да как ты смеешь…— Еще как смею. Ты должен мне повиноваться хотя бы потому, что ты Селим Безымянный, а я хаджи Ха-леф Омар бен…— Стой! Стой! — закричал хавас, приложив ладонь к ушам. — Твое имя — длинное, как змея, которая того и гляди задушит меня! Ладно, иду в город. Но не потому, что ты мне приказал, а для того, чтобы доложить о тебе префекту. Ты избил слугу великого господина! За это понесешь наказание, да такое, какого никто здесь не видывал.Он поднял свои вещички с земли и исчез в кустах. Испугался ли он еще одного приступа красноречия хаджи или жаждал отмщения за неподобающее с ним обращение? Могло быть и то и другое.— Во бежит! — крикнул Халеф удовлетворенно. — Здорово я все обделал, сиди? — И он взглянул на меня, ожидая похвалы.Но вместо этого получил выволочку:— Очень плохо обделал. Ты и раньше совершал глупости, но эта превзошла все остальные.— Сиди, ты это серьезно?— Серьезнее некуда.— Но этот человек заслужил такое обращение!— Кто он тебе, чтобы ты его так «воспитывал»?— А кто бы его смог так наказать?— Законный начальник!— Аллах! Да они бы вместе валялись здесь на траве! Нет, кто призван действовать, должен быть решительным. Этот человек развалился перед нами, как дедушка падишаха, которого обязаны почитать все верующие и неверующие подданные. Такой радости я ему не доставил.— Ты не подумал о последствиях.— Да какие последствия, сиди! Ну, скажет он префекту, ну получит тот от меня плетки…— Хватит, Халеф. Человек заслужил урок, он его получил. Это правильно. Но потом тебе нужно было подождать моих действий. Надо было подумать, чем это нам грозит, и с твоей стороны глупо было подвергать нас новой опасности — на этот раз со стороны турецкой полиции. Я посмеялся над ним. Ты должен был сделать то же самое. Вместо этого ты обрушился на него с плеткой. Я ведь тебе не говорил об этом, потому что догадывался о возможных последствиях. Мне все происшедшее очень не нравится. Имей в виду.Я сел на лошадь и тронулся в путь. Остальные молча последовали за мной. Последним, повесив голову, трусил Халеф. Теперь он тяжело переживал тот ущерб, который он, как в данный момент считал, нанес нам.Турок, оказавшийся главным виновником происшедшего, молча ехал рядом. Только через какое-то время он отважился спросить:— Эфенди, а последствия действительно могут оказаться плачевными для хаджи?— Конечно.— Но ты поможешь ему?— Ни в коей мере, — ответил я громко, чтобы Халеф мог услышать. — Он оказал сопротивление властям и нанес телесные повреждения человеку падишаха. Я не смогу его спасти, если они его схватят!— Но он может скрыться.— Он может делать все, что ему вздумается. Он действовал без моего согласия, как маленький мальчик, который не в состоянии предугадать последствия своего поступка. Нет, я ничем не могу ему помочь!Мне было нелегко произнести эти жестокие слова. Но надо было дать ему хороший урок. Он с честью выходил из тяжелых передряг. И из каких! Как часто рисковал жизнью из-за меня! Покинул родину, а главное, Ханне, цветок среди женщин. Мое сердце было преисполнено благодарности к нему. Но чувство осторожности в последнее время все чаще изменяло Халефу.В том, что нам до сих пор удавалось выходить невредимыми из стольких авантюр, — его немалая заслуга. Он напоминал мне маленькую отважную собачку, которая находила мужество вцепляться в шею мощному леонбергеру Леонбергер — крупная порода пастушьих собак.
, один укус которого мог оказаться для нее смертельным. И как раз сейчас мы приближались к опасной границе штиптаров. Нужно было быть предельно осторожными.В глубине души я радовался тому, что он проучил ленивого полицейского и внутренне был готов к тем последствиям, которые эти действия могли за собой повлечь. Но я счел нужным немного стравить пар этого маленького паровозика. Глава 8ЦЕЛИТЕЛЬ Через некоторое время мы попали на улицы Кустырлу и снова свернули направо. Мы приближались к Струмице, ехали вдоль табачных полей и посадок хлопчатника. Вскоре увидели впереди гору, на склонах которой угадывались городские постройки. Вверху, ближе к вершине, все зеленело, а ниже виднелись развалины.— Это Остромджа, — пояснил турок.— Называемая также Струмицей по имени реки, что течет рядом, — добавил я, вспоминая географию.Тут ко мне подъехал Халеф. Вид городка пробудил в нем обычную деловую активность.— Сиди…— начал он.Я молча смотрел на город.— Ты не слышишь меня или просто не хочешь слушать?— Я слушаю тебя.— Ты считаешь, что мне лучше уехать?— Нет.— Я тоже так думаю. Лучше бы я пустил себе пулю в голову.— Или ты считаешь, что меня следует выдать префекту?— А ты как думаешь?— Да я лучше ему пущу пулю в голову!— И тогда-то тебя уж точно посадят!— Как ты думаешь, что с нами будет?— Не знаю, надо выждать.— Хорошо, подождем, а ты возьмешь меня под свою защиту?— А я-то, наивный, думал, что нахожусь под твоей. Ты ведь называешь меня своим другом и защитником.— Сиди, прости меня. Ты — мой главный защитник.— Нет, Халеф, я слишком часто находился под твоей защитой. И я не забуду тебе этого, пока жив. Никто не осмелится сделать худого знаменитому хаджи Халефу Омару.— Слава Аллаху! Наконец-то у меня камень упал с сердца, столь большой, как вон та гора, под которой лежит город. Все вынесу, но только не то, что мой эфенди на меня сердится. Ты все еще злишься?— Нет.— Тогда дай твою руку.— Вот она.Свет дружбы и верности осветил душу, проник в сердце. Что за великое счастье — ощущать рядом верного друга!Мы между тем все ближе подъезжали к городу. Незадолго до того как мы поравнялись с первыми домиками, на дороге попался нищий — плачевная картина нужды и безысходности. Правда, сказать, что он сидел, было бы неточностью. Точнее, он лежал, положив рядом костыли. Его голые ноги были обмотаны тряпками, в свою очередь, обвязанными нитками. Одежда состояла из некоего подобия платка или накидки, под которой он явно прятал подношения — хлеб, фрукты и другое: слишком уж вздувалось все это на нем, в то время как само тело казалось изможденным и сухим. Отчетливо проступали ребра, а колени были костлявыми, как у скелета. Спутанные волосы, видимо, не знали гребня многие годы. Кожа была какая-то красно-синяя, будто обмороженная. Глаза глубоко сидели в глазницах. Лицо его озадачило меня. Оно находилось в явном противоречии с тем, чем представлялось на первый взгляд, но я пока не мог понять причину моей внутренней тревоги. Выражение его можно было бы определить как тупоумие и бессмысленность, но все это я понял не сразу, а позже, когда мы остановились возле нищего, чтобы дать ему милостыню. Я осмотрел его внимательно, поскольку уже знал от турка, кто это.Когда мы уже подъехали к нему и тот сел, хозяин сказал:— Это Буера, калека, о котором я тебе рассказывал.— Тот самый, который был у твоих соседей, в тот момент, когда там якобы находился целитель? Помнится, ты еще назвал его Дубиной?— Да, из-за здоровенных костылей.— Он нуждается в милостыне?— Да, он не может работать, поскольку у него нет позвоночника.— Но ведь без него он не мог бы и жить!— Вот этого я и сам не понимаю. Но так говорят. Он ходит на костылях и таскает ноги за собой. К тому же он тупоумен и едва выговаривает слова. Ему все подают.— А родные у него есть?— Никого.— А где он живет?— Нигде. Ест он там, где ему подают, а спит там, где свалит усталость. Этому бедняге Аллах воздаст в той жизни, раз недодал в этой.Калека сидел спиной к нам. Услышав стук копыт, он с трудом развернулся в нашу сторону. Теперь я хорошо видел его изможденное, лишенное всякого выражения лицо и мертвые глаза. На вид ему можно было дать лет сорок, но точно определить не представлялось возможным.Я чувствовал сострадание к калеке, не подозревая, какую немаловажную и негативную роль он еще сыграет во всей этой истории.Мы подошли к нему. Он простер руку и забубнил:— Эйлик! Эйлик! Эйлик! Эйлик (ийлиик) — зд.: «добро», «благо», «благодеяние» (тур.), что автор трактует как просьбу о милостыни.
Я дал ему два пиастра. Остальные последовали моему примеру. Но когда я клал ему в ладонь монету, свесившись с лошади, по его телу пробежала дрожь, как будто он хотел вскочить, и до сих безжизненные его глаза вспыхнули. Он бросил на меня взгляд, полный тоски и одновременно ненависти, какого я еще никогда не видел в глазах врага. Это поразило меня. Но в следующий же момент веки его сомкнулись, а лицо приняло выражение тупости.— Шюкюр, шюкюр Спасибо (тур.).
, — пробубнил он.То, что произошло, показалось мне чем-то нереальным, невозможным. Что он мне? Откуда такая немотивированная, как бы врожденная ненависть к незнакомцу? И такой ли он на самом деле тугодум, каким хочет казаться если глаза его сверкают столь выразительно? При этом меня охватило странное, необъяснимое ощущение, будто это лицо я уже где-то видел. Но когда и где? Не ошибался ли я? И он, похоже, тоже знал меня.Мы поскакали дальше. Я замыкал кавалькаду. Машинально обернувшись, я бросил на него последний взгляд. Но что это? Он совсем не беспомощно сидел на камне и грозил нам костылем в высоко поднятой правой руке! Нам ли? Наверное, только мне.Мне стало не по себе. Человек этот выглядел в тот момент как сатана. Именно по-сатанински были искажены черты его лица. Я стал мучительно вспоминать, где же я его видел…Восточный город, гигантское скопище народа, крики ужаса и экстаза, тысячи рук тянутся ко мне… Мекка! Стертая картинка четко проступила в памяти.— Этот нищий действительно не может ходить? — спросил я у турка.— Только на костылях, — с уверенностью ответил тот. — Ноги у него висят, как тряпичные.— Но сидеть нормально он может?— Нет. У него же нет позвоночника.— Что за бессмыслица…Я замолчал. Я видел его в совсем недвусмысленной позе — незачем было делать мусульманина свидетелем таинства, которое я и сам еще не разгадал.Вскоре мы достигли города. Я спросил турка о горячих источниках и узнал, что они по-прежнему существуют, но не совсем в таком виде, в каком я надеялся их увидеть. Было время, когда они били из-под земли с напором, сегодня же воды в них заметно поубавилось.Когда мы добрались до первых домиков, вернее сказать, хижин, хозяин спросил:— Эфенди, хочешь посмотреть источники?— А они нам по пути?— Нет, но проехать надо совсем немного.— Тогда веди нас!Он свернул вбок, и мы поехали между холмов с садами, которые, впрочем, назвать так можно было лишь с большой натяжкой.Громкие женские крики привлекли мое внимание.— А вот и источник, — сообщил наш проводник.— Там, где так кричат?— Да. Да будет тебе известно, что вода эта помогает от многих болезней; когда капает понемногу, женщины громко спорят, кому первой совершать омовение.Мы объехали олеандровые заросли и оказались прямо перед термами. Красноватое дно водоема не оставляло сомнений в том, что вода содержит железо. Из-под земли, покрытой тем же охристым налетом, текла очень тоненькая струйка. Она выходила из круглого углубления в земле. Вытоптанная трава вокруг говорила о том, что место это весьма популярно в народе. По бокам углубления лежали камни для сидения. В момент, когда мы приехали, здесь находились две женщины и девочка лет восьми.Одна из женщин, с грузной, оплывшей фигурой, была явно больной. Именно она и кричала, стоя к нам спиной. У нее в ногах лежали тряпки и старый горшок с отколотой ручкой. Горшок был перевернут, и из него медленно вытекала жирная серо-коричневая масса малоаппетитного вида.Другая женщина сидела на одном из камней. Она была одета в темную юбку, а платок прикрывал плечи и руки. Но несмотря на скромное одеяние, выглядела она опрятно. Лицо ее несло на себе печать бедности. На ребенке рядом с ней была лишь светлая хлопчатобумажная рубашка.Толстуха с такой скоростью выстреливала свои злобные слова, что понять ее было почти невозможно. Улавливались лишь усиленные интонацией крепкие выражения, достойные самых грубых и изощренных в ругательствах грузчиков. При этом она замахивалась кулаками на женщину с ребенком; та при нашем появлении сделала непроизвольное движение, и вторая обернулась.О небо! Что за картина представилась моему взору! Дело в том, что на лице женщины лежала какая-то толстая красная масса. Выглядело все это ужасно.Поток ее злословия сразу оборвался.— Да будет мир в твоем доме! — приветствовал я ее.— Во веки вечные, аминь, — отвечала она.Это дало мне повод подумать, что она болгарка греческого исповедания.— Это и есть источник, возле которого находят исцеление?— Да, господин, он известен по всей стране и за ее пределами.При этом она принялась без умолку сыпать названиями десятков болезней, которые здесь лечатся, и перечислениями разных чудес, которые тут время от времени происходят. Талант рассказчика у нее обнаружился при этом незаурядный. Слова так и отлетали от нее, и мне стоило немалых усилий ворваться в этот поток. Мне ничего не оставалось, как дать ей выговориться, но случилось это попозже.— О Аллах! Машалла! Аллахи, валлахи! — вскричал вдруг Халеф Омар, молитвенно сложив руки.Женщина подумала, что это относится не к ее речи как таковой, а к перечисляемым ею болезням, и с воодушевлением пустилась в дальнейшие описания. Чтобы заставить ее замолчать, я дал шпоры вороному. Он к такому обращению не привык и поэтому взвился всеми четырьмя копытами в воздух.Болтушка замерла в ужасе и… замолчала! Я тут же использовал этот момент, чтобы вклиниться.— Как тебя зовут? — спросил я у нее.— Нохуда. Я родилась в городе Добрине, там же, где и мой отец. Мать умерла вскоре после моего рождения. Бабушка с дедушкой утонули в реке…Я снова поднял лошадь на дыбы, ибо побоялся, что она в перечне многих своих родственников углубится в Средневековье. Она снова замерла, и я воспользовался моментом.— Дорогая Нохуда, я прибыл сюда из-за болей в голове, я чувствую…— Головные боли? — ловко ввернулась она в мою фразу. — Это очень хорошо, что ты приехал! Если бы ты знал, сколько тысяч голов здесь…Вороной снова наехал на нее, и женщина сделала паузу. Я объяснил:— Боли так сильны, что я с трудом слышу человеческую речь. Поэтому будь так добра — отвечай только на мои вопросы. Я вижу по твоему лицу, что у тебя добрая, полная сострадания душа, поэтому надеюсь, что ты исполнишь мою просьбу.Я понял, что попал в точку, — она положила обе руки на сердце и ответила с придыханием:— Господин, ты прав. Я буду молчать, как в могиле. Отвечать буду только на твои вопросы. Ты догадался верно — у меня доброе сердце. Твоя бедная голова больше не будет страдать от болей.Маленький хаджи наморщил свое личико, что случалось с ним только когда он с неимоверными усилиями удерживался от смеха. Остальные тоже с трудом терпели, чтобы не расхохотаться.— Прощу извинить меня, дорогая Нохуда, вы о чем-то оживленно беседовали. О чем шла речь?Ее глаза снова гневно блеснули. И она было начала все с начала, но тут я с гримасой боли указал пальцем на свою голову.— Не бойся, господин, — сказала она тихо, — я не начну ссоры и скажу только, что бранилась вот из-за этого. — И она указала на горшок.— Что это?— Мой горшок с клейстером.— Ты используешь его здесь, у источника?— Конечно!— А зачем ты ходишь к горячей воде?— Как зачем? Она омолаживает!— Ах, так! Ты хочешь помолодеть… Но в этом же нет необходимости!— Ты думаешь? Гм. Ты вежливый человек. Ах, если бы мой муж был бы того же мнения… Чтоб ты знал, меня зовут Горошина. Мой же именует меня Стручком. Разве не обидно?— Ну, это он так шутит.— Нет, я его слишком хорошо знаю. Он варвар, невнимательный тиран… он…Я потряс головой.— Ты прав. Нельзя так кричать. Но я докажу, что я не стручок. Поэтому каждый день хожу сюда и наношу эту грязь на лицо.Сохранять серьезность было все труднее. Я ответил:— Это очень мудро с твоей стороны. А как готовится этот состав?— Срывают розовые листья и варят с мукой в воде до кашеобразного состояния. Потом в равных частях эту массу смешивают с красной землей от этого источника и намазывают лицо. И помогает! Точно помогает!— В самом деле?— Да. Ни бородавки, ни морщины, ни складки на коже не выдерживают этой пасты. Она известна во всей стране. Поэтому я так ругалась, когда девочка перевернула сосуд, но я прощаю ее и умолкаю, если это тебе угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
, один укус которого мог оказаться для нее смертельным. И как раз сейчас мы приближались к опасной границе штиптаров. Нужно было быть предельно осторожными.В глубине души я радовался тому, что он проучил ленивого полицейского и внутренне был готов к тем последствиям, которые эти действия могли за собой повлечь. Но я счел нужным немного стравить пар этого маленького паровозика. Глава 8ЦЕЛИТЕЛЬ Через некоторое время мы попали на улицы Кустырлу и снова свернули направо. Мы приближались к Струмице, ехали вдоль табачных полей и посадок хлопчатника. Вскоре увидели впереди гору, на склонах которой угадывались городские постройки. Вверху, ближе к вершине, все зеленело, а ниже виднелись развалины.— Это Остромджа, — пояснил турок.— Называемая также Струмицей по имени реки, что течет рядом, — добавил я, вспоминая географию.Тут ко мне подъехал Халеф. Вид городка пробудил в нем обычную деловую активность.— Сиди…— начал он.Я молча смотрел на город.— Ты не слышишь меня или просто не хочешь слушать?— Я слушаю тебя.— Ты считаешь, что мне лучше уехать?— Нет.— Я тоже так думаю. Лучше бы я пустил себе пулю в голову.— Или ты считаешь, что меня следует выдать префекту?— А ты как думаешь?— Да я лучше ему пущу пулю в голову!— И тогда-то тебя уж точно посадят!— Как ты думаешь, что с нами будет?— Не знаю, надо выждать.— Хорошо, подождем, а ты возьмешь меня под свою защиту?— А я-то, наивный, думал, что нахожусь под твоей. Ты ведь называешь меня своим другом и защитником.— Сиди, прости меня. Ты — мой главный защитник.— Нет, Халеф, я слишком часто находился под твоей защитой. И я не забуду тебе этого, пока жив. Никто не осмелится сделать худого знаменитому хаджи Халефу Омару.— Слава Аллаху! Наконец-то у меня камень упал с сердца, столь большой, как вон та гора, под которой лежит город. Все вынесу, но только не то, что мой эфенди на меня сердится. Ты все еще злишься?— Нет.— Тогда дай твою руку.— Вот она.Свет дружбы и верности осветил душу, проник в сердце. Что за великое счастье — ощущать рядом верного друга!Мы между тем все ближе подъезжали к городу. Незадолго до того как мы поравнялись с первыми домиками, на дороге попался нищий — плачевная картина нужды и безысходности. Правда, сказать, что он сидел, было бы неточностью. Точнее, он лежал, положив рядом костыли. Его голые ноги были обмотаны тряпками, в свою очередь, обвязанными нитками. Одежда состояла из некоего подобия платка или накидки, под которой он явно прятал подношения — хлеб, фрукты и другое: слишком уж вздувалось все это на нем, в то время как само тело казалось изможденным и сухим. Отчетливо проступали ребра, а колени были костлявыми, как у скелета. Спутанные волосы, видимо, не знали гребня многие годы. Кожа была какая-то красно-синяя, будто обмороженная. Глаза глубоко сидели в глазницах. Лицо его озадачило меня. Оно находилось в явном противоречии с тем, чем представлялось на первый взгляд, но я пока не мог понять причину моей внутренней тревоги. Выражение его можно было бы определить как тупоумие и бессмысленность, но все это я понял не сразу, а позже, когда мы остановились возле нищего, чтобы дать ему милостыню. Я осмотрел его внимательно, поскольку уже знал от турка, кто это.Когда мы уже подъехали к нему и тот сел, хозяин сказал:— Это Буера, калека, о котором я тебе рассказывал.— Тот самый, который был у твоих соседей, в тот момент, когда там якобы находился целитель? Помнится, ты еще назвал его Дубиной?— Да, из-за здоровенных костылей.— Он нуждается в милостыне?— Да, он не может работать, поскольку у него нет позвоночника.— Но ведь без него он не мог бы и жить!— Вот этого я и сам не понимаю. Но так говорят. Он ходит на костылях и таскает ноги за собой. К тому же он тупоумен и едва выговаривает слова. Ему все подают.— А родные у него есть?— Никого.— А где он живет?— Нигде. Ест он там, где ему подают, а спит там, где свалит усталость. Этому бедняге Аллах воздаст в той жизни, раз недодал в этой.Калека сидел спиной к нам. Услышав стук копыт, он с трудом развернулся в нашу сторону. Теперь я хорошо видел его изможденное, лишенное всякого выражения лицо и мертвые глаза. На вид ему можно было дать лет сорок, но точно определить не представлялось возможным.Я чувствовал сострадание к калеке, не подозревая, какую немаловажную и негативную роль он еще сыграет во всей этой истории.Мы подошли к нему. Он простер руку и забубнил:— Эйлик! Эйлик! Эйлик! Эйлик (ийлиик) — зд.: «добро», «благо», «благодеяние» (тур.), что автор трактует как просьбу о милостыни.
Я дал ему два пиастра. Остальные последовали моему примеру. Но когда я клал ему в ладонь монету, свесившись с лошади, по его телу пробежала дрожь, как будто он хотел вскочить, и до сих безжизненные его глаза вспыхнули. Он бросил на меня взгляд, полный тоски и одновременно ненависти, какого я еще никогда не видел в глазах врага. Это поразило меня. Но в следующий же момент веки его сомкнулись, а лицо приняло выражение тупости.— Шюкюр, шюкюр Спасибо (тур.).
, — пробубнил он.То, что произошло, показалось мне чем-то нереальным, невозможным. Что он мне? Откуда такая немотивированная, как бы врожденная ненависть к незнакомцу? И такой ли он на самом деле тугодум, каким хочет казаться если глаза его сверкают столь выразительно? При этом меня охватило странное, необъяснимое ощущение, будто это лицо я уже где-то видел. Но когда и где? Не ошибался ли я? И он, похоже, тоже знал меня.Мы поскакали дальше. Я замыкал кавалькаду. Машинально обернувшись, я бросил на него последний взгляд. Но что это? Он совсем не беспомощно сидел на камне и грозил нам костылем в высоко поднятой правой руке! Нам ли? Наверное, только мне.Мне стало не по себе. Человек этот выглядел в тот момент как сатана. Именно по-сатанински были искажены черты его лица. Я стал мучительно вспоминать, где же я его видел…Восточный город, гигантское скопище народа, крики ужаса и экстаза, тысячи рук тянутся ко мне… Мекка! Стертая картинка четко проступила в памяти.— Этот нищий действительно не может ходить? — спросил я у турка.— Только на костылях, — с уверенностью ответил тот. — Ноги у него висят, как тряпичные.— Но сидеть нормально он может?— Нет. У него же нет позвоночника.— Что за бессмыслица…Я замолчал. Я видел его в совсем недвусмысленной позе — незачем было делать мусульманина свидетелем таинства, которое я и сам еще не разгадал.Вскоре мы достигли города. Я спросил турка о горячих источниках и узнал, что они по-прежнему существуют, но не совсем в таком виде, в каком я надеялся их увидеть. Было время, когда они били из-под земли с напором, сегодня же воды в них заметно поубавилось.Когда мы добрались до первых домиков, вернее сказать, хижин, хозяин спросил:— Эфенди, хочешь посмотреть источники?— А они нам по пути?— Нет, но проехать надо совсем немного.— Тогда веди нас!Он свернул вбок, и мы поехали между холмов с садами, которые, впрочем, назвать так можно было лишь с большой натяжкой.Громкие женские крики привлекли мое внимание.— А вот и источник, — сообщил наш проводник.— Там, где так кричат?— Да. Да будет тебе известно, что вода эта помогает от многих болезней; когда капает понемногу, женщины громко спорят, кому первой совершать омовение.Мы объехали олеандровые заросли и оказались прямо перед термами. Красноватое дно водоема не оставляло сомнений в том, что вода содержит железо. Из-под земли, покрытой тем же охристым налетом, текла очень тоненькая струйка. Она выходила из круглого углубления в земле. Вытоптанная трава вокруг говорила о том, что место это весьма популярно в народе. По бокам углубления лежали камни для сидения. В момент, когда мы приехали, здесь находились две женщины и девочка лет восьми.Одна из женщин, с грузной, оплывшей фигурой, была явно больной. Именно она и кричала, стоя к нам спиной. У нее в ногах лежали тряпки и старый горшок с отколотой ручкой. Горшок был перевернут, и из него медленно вытекала жирная серо-коричневая масса малоаппетитного вида.Другая женщина сидела на одном из камней. Она была одета в темную юбку, а платок прикрывал плечи и руки. Но несмотря на скромное одеяние, выглядела она опрятно. Лицо ее несло на себе печать бедности. На ребенке рядом с ней была лишь светлая хлопчатобумажная рубашка.Толстуха с такой скоростью выстреливала свои злобные слова, что понять ее было почти невозможно. Улавливались лишь усиленные интонацией крепкие выражения, достойные самых грубых и изощренных в ругательствах грузчиков. При этом она замахивалась кулаками на женщину с ребенком; та при нашем появлении сделала непроизвольное движение, и вторая обернулась.О небо! Что за картина представилась моему взору! Дело в том, что на лице женщины лежала какая-то толстая красная масса. Выглядело все это ужасно.Поток ее злословия сразу оборвался.— Да будет мир в твоем доме! — приветствовал я ее.— Во веки вечные, аминь, — отвечала она.Это дало мне повод подумать, что она болгарка греческого исповедания.— Это и есть источник, возле которого находят исцеление?— Да, господин, он известен по всей стране и за ее пределами.При этом она принялась без умолку сыпать названиями десятков болезней, которые здесь лечатся, и перечислениями разных чудес, которые тут время от времени происходят. Талант рассказчика у нее обнаружился при этом незаурядный. Слова так и отлетали от нее, и мне стоило немалых усилий ворваться в этот поток. Мне ничего не оставалось, как дать ей выговориться, но случилось это попозже.— О Аллах! Машалла! Аллахи, валлахи! — вскричал вдруг Халеф Омар, молитвенно сложив руки.Женщина подумала, что это относится не к ее речи как таковой, а к перечисляемым ею болезням, и с воодушевлением пустилась в дальнейшие описания. Чтобы заставить ее замолчать, я дал шпоры вороному. Он к такому обращению не привык и поэтому взвился всеми четырьмя копытами в воздух.Болтушка замерла в ужасе и… замолчала! Я тут же использовал этот момент, чтобы вклиниться.— Как тебя зовут? — спросил я у нее.— Нохуда. Я родилась в городе Добрине, там же, где и мой отец. Мать умерла вскоре после моего рождения. Бабушка с дедушкой утонули в реке…Я снова поднял лошадь на дыбы, ибо побоялся, что она в перечне многих своих родственников углубится в Средневековье. Она снова замерла, и я воспользовался моментом.— Дорогая Нохуда, я прибыл сюда из-за болей в голове, я чувствую…— Головные боли? — ловко ввернулась она в мою фразу. — Это очень хорошо, что ты приехал! Если бы ты знал, сколько тысяч голов здесь…Вороной снова наехал на нее, и женщина сделала паузу. Я объяснил:— Боли так сильны, что я с трудом слышу человеческую речь. Поэтому будь так добра — отвечай только на мои вопросы. Я вижу по твоему лицу, что у тебя добрая, полная сострадания душа, поэтому надеюсь, что ты исполнишь мою просьбу.Я понял, что попал в точку, — она положила обе руки на сердце и ответила с придыханием:— Господин, ты прав. Я буду молчать, как в могиле. Отвечать буду только на твои вопросы. Ты догадался верно — у меня доброе сердце. Твоя бедная голова больше не будет страдать от болей.Маленький хаджи наморщил свое личико, что случалось с ним только когда он с неимоверными усилиями удерживался от смеха. Остальные тоже с трудом терпели, чтобы не расхохотаться.— Прощу извинить меня, дорогая Нохуда, вы о чем-то оживленно беседовали. О чем шла речь?Ее глаза снова гневно блеснули. И она было начала все с начала, но тут я с гримасой боли указал пальцем на свою голову.— Не бойся, господин, — сказала она тихо, — я не начну ссоры и скажу только, что бранилась вот из-за этого. — И она указала на горшок.— Что это?— Мой горшок с клейстером.— Ты используешь его здесь, у источника?— Конечно!— А зачем ты ходишь к горячей воде?— Как зачем? Она омолаживает!— Ах, так! Ты хочешь помолодеть… Но в этом же нет необходимости!— Ты думаешь? Гм. Ты вежливый человек. Ах, если бы мой муж был бы того же мнения… Чтоб ты знал, меня зовут Горошина. Мой же именует меня Стручком. Разве не обидно?— Ну, это он так шутит.— Нет, я его слишком хорошо знаю. Он варвар, невнимательный тиран… он…Я потряс головой.— Ты прав. Нельзя так кричать. Но я докажу, что я не стручок. Поэтому каждый день хожу сюда и наношу эту грязь на лицо.Сохранять серьезность было все труднее. Я ответил:— Это очень мудро с твоей стороны. А как готовится этот состав?— Срывают розовые листья и варят с мукой в воде до кашеобразного состояния. Потом в равных частях эту массу смешивают с красной землей от этого источника и намазывают лицо. И помогает! Точно помогает!— В самом деле?— Да. Ни бородавки, ни морщины, ни складки на коже не выдерживают этой пасты. Она известна во всей стране. Поэтому я так ругалась, когда девочка перевернула сосуд, но я прощаю ее и умолкаю, если это тебе угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35