Надо полагать, приспособленные навоз вывозить.Вернулись на двор. Фон Цорн, довольно лыбясь, подтащил меня к пушкам. Впечатляющие сооружения. А главное — сделанные с любовью и тщанием. Пушка-единорог чистенькая, отполированная ладонями, чувствуется едва заметный пороховой запах. По округлым бокам — фигурное литье в виде не то библейских сцен, не то барельефов, изображающих картины сражений. Отверстие для фитиля. Пятнышек ржавчины нигде не заметно.— Отлиты в Бамберге, — просветил меня герр Альбрехт, гордо поглаживая единорогов по стволам. — Вовсе недавно отлиты. Им и четырех месяцев нет. Эту мы кличем «Гертрудой», вторая — «Засранка»…— Четырех месяцев? — озадачился я. — Господин фон Цорн, а какой сейчас год?— Совсем в глуши живете, — понимающе вздохнул бородатый. — Да это ничего, вон прошлым годом после сражения при Роттенбурге забрели мы в деревеньку. Маленькое маркграфство, глухомань. Так староста не то, что года — имени своего припомнить не мог. Перепугался. Конечно, перепугаешься. Наши по обычному солдатскому веселью всех девок перепортили, да по причине исключительной резвости характера, но вовсе не по злобе, пару домишек запалили. Год, спрашиваешь, какой? Тысяча шестьсот двадцать третий от Рождества. А ты у нас протестант или католик?Значит, 1623 год. Почти ровно шестьсот лет назад. Да, между прочим, протестант я или католик? В те времена к вероисповеданию относились крайне серьезно. Скажешь неправильно — зарежут.— Сами-то вы к какой партии принадлежите? — я не решился ответить прямо.— А пойдем, — гоготнул Альбрехт. — Покажу, так сказать, священную реликвию. Сам все поймешь.Лавируя между пушек, фургонов и лошадей, фон Цорн подтащил меня к самой замызганной и обтрепанной повозке, забрался внутрь и вытянул руку, помогая подняться. В фургоне царил непринужденный хаос — сундуки, сундучата и сундучины, какие-то не поддающиеся идентификации шмотки, наваленные горой, мешки, круглые железные пули в корзине, разорванное женское платье, на натянутой поперек фургона веревке сушатся серые нижние штаны, лежит на боку деревянная статуя неизвестного святого, рядом валяется оружие, и сразу — толстые потрепанные книги. В общем, лавка преуспевающего старьевщика. Видимо, тащили все, что под руку попадет и забрасывали сюда.— Куда знамя, гады, подевали? — бормотал фон Цорн, роясь в куче хлама. — Никакого уважения! Та-ак, а это у нас что? Ах ты Боже мой! Видишь, что делается?Фон Цорн картинно приподнял грязную тряпку, когда-то бывшую отрезом золотой церковной парчи, и явил пред мои ясные очи спящего. Отнюдь не высокий светловолосый молодой человек лет восемнадцати-двадцати. Фигура не толстая, но плотная, облегаемая неплохим камзолом со множеством пуговиц, высокие ботфорты со сбитыми деревянным каблуками… Под головой в качестве подушки человек держал свернутую полосу пестрой ткани.— Подымайся, дармоед! — громогласно, но добродушно взревел Альбрехт и покосился на меня. — Знаменосец, извольте видеть.После чего доблестный воитель изъял из-под головы спящего помянутую тряпицу и развернул.— Гляди, — ухмыльнулся фон Цорн. — Наше Тифенбахское знамя.— Ага, значит, вы католики, — сообразил я, узрев вышитую на ткани папскую тиару, перекрещенные ключи от Рая — символ святого апостола Петра — и надпись «Te Deum Laudamus».— Иногда и католики, — фон Цорн неожиданно ловко вывернул знамя, как наволочку. — А теперь?— «Слово Божие и Лютера учение не потерпят никогда крушения», — прочитал я новый лозунг на штандарте и отметил про себя, что, оказывается, с сегодняшнего дня неплохо могу читать на старонемецком. Еще несколько дней — и мне станут известны все главнейшие европейские языки, включая старинные наречия. Впору поступать не на медицинский факультет Военно-космической академии, а прибиться к кафедре лингвистики.— Сударь, наплюйте вы на фон Цорна с его идиотскими шуточками, — молодой человек, лишенный знамени-подушки, воспрял и теперь протирал глаза грязными пальцами. — Мы что, куда-то приехали? Цорна я узнал, а вы кто? Только не говорите, что новобранец. Сразу советую либо удавиться на ближайшей осине, либо бежать. Платят нищенски, кормежка… Ай, чего говорить! В Монферрато свиней лучше кормят!— Где-где? — переспросил я.— Конечно, не германским варварам знать, что такое Монферрато! Цорн, ответьте мне на насущный вопрос — куда мы прибыли? Ничего не помню… Кажется, я и Густав вчера перестарались с употреблением майенского вина.— Какая тебе разница? — поморщился Альбрехт. — Едем себе и едем. По-моему, мы в трех днях пути от (я замер, затаив дыхание — неужели сейчас мне скажут точное местоположение?)… от… от Людвигсхвафена и в пяти — от Страсбурга.Оригинально. Оказывается, Дом, выстроенный менее чем в полукилометре от автономной базы Дальнего Флота на Афродите, четвертой планете системы Сириуса, в семи световых годах от матушки-Земли, ныне находится в долине Рейна, приблизительно в районе франко-германской границы. И сейчас 1623 год. Тридцатилетняя война. Что прикажете делать?— Ладно, пойду я, — проворчал фон Цорн, небрежно отбросив хамелеонское знамя в сторону. Добавил вопросительно-утвердительно: — Значит, о лошадях позаботишься?После чего сгинул. Судя по бряканью тяжелых шпор, отправился в Дом.— Одежда у тебя интересная, — сказал белобрысый, зевая. Любопытно оглядел мой комбез. Странно, раньше этого никто не замечал. — Если ты новенький, давай знакомиться. Меня зовут Орландо ди Милано. Любимый сын уважаемых родителей, отправившийся искать приключений на свою задницу. Так до сих пор и ищу. Три незаконченных курса философии в Болонье, Тоскане и даже в парижской Сорбонне, из коей, впрочем, был выставлен за пьянство и еретические мысли. Засим прибился к Черной Своре фон Цорна — они меня едва не убили, но, когда узнали, что умею читать и писать, взяли к себе. Знамя — мое творение. Нравится?— Ну… нравится, — выдавил я, не зная, как общаться с разговорчивым юнцом. — Ведь можно было сделать два флага — один гугенотский, другой католический.— Ничего подобного! — горячо заявил синьор Орландо, окончательно просыпаясь. — Сообрази: мы служим у курфюста Ортенбургского, являющегося лютеранином. Нас во время сражения бьют баварцы-католики, находят в фургоне протестантское знамя… Дальше объяснять или сам все поймешь? Хорошо, если виселицей отделаемся. А так — в надлежащий момент вывернул знамя нужной стороной, и пожалуйста — для любого становишься своим. Военная хитрость. Ты сам откуда будешь?— Из России, — прямиком брякнул я, чем на время ввел юного синьора в недоумение. Он поразмыслил и, наконец, озарился улыбкой:— Московия? Великое герцогство на востоке, за польской границей? Знаю-знаю. У вас недавно королевой — или великой герцогиней, как правильно? — была панна Марина Мнишек, вышедшая замуж за короля Деметриуса, сына Иоанна?Голова у меня пошла кругом. Лучше уж якшаться с ландскнехтами, чем с интеллигентом-приключенцем образца шестисотлетней давности.— Слушай, — я потянул синьора Орландо за рукав, — ты с лошадьми обращаться научен?На меня уставились, будто на умалишенного.— Что ты имеешь в виду? — подозрительно спросил юнец. — Конечно, я читал, что армии древнего Рима использовали коз в качестве…— Нет-нет-нет, я не о том! С ума сошел? За кого ты меня принимаешь? Поможешь распрячь ваших коняг?— Новеньким всегда достается самая тяжелая и грязная работа, — понимающе кивнул Орландо. — Пойдем.Я мысленно погрозил кулаком Хозяину и вылез из фургона. Орландо подтянулся следом. Спрыгнул на землю, поднял голову, жмурясь от солнечных лучей, и кивком указал наверх:— В кои-то веки хорошая погода. Дожди и слякоть безумно надоели!Белоснежный Сириус склонялся к закату, просвечивая через тоненькую пелену перистых облаков. Рядом со светилом можно было рассмотреть крохотное, однако хорошо различимое пятнышко звезды-спутника.— Добро пожаловать на Афродиту, — хмыкнул я. — Ничего необычного в округе не замечаешь?— Похоже, вас еще ни разу не грабили, — Орландо обвел двор хозяйственным понимающим взглядом и повторил слова фон Цорна: — Богато живете… Не думал, что такие хутора еще сохранились в нашу неспокойную эпоху. Ой, а кто орет?— Эсмеральда, — я указал на сарай, где мычала слонопотамша и злорадно предложил: — Хочешь, покажу?— Потом, — отмахнулся знаменосец Черной Своры. — Сначала лошади.Блин, да как же к ним подступиться? Одна половина кусается, другая лягается. Это я испытал на самом себе, подойдя к ближайшей коняге, тащившей за собой пушку. Вообще-то лошадей было две, все в немыслимых переплетениях ремешков и постромок. Едва я взялся за узду, каурая тварь мгновенно прянула головой и цапнула за предплечье длиннющими желтыми зубами. Больно до невероятия.— Что, лошадей никогда не видел? — бесчувственно фыркнул Орландо. — Ты откуда свалился? Или у вас в Московии все такие?Я прекрасно понимал, что проблему надо решать и побыстрее. Все-таки фон Цорн и его подчиненные платят нам не только за еду, но и за приличное обслуживание, своего рода автосервис — лошадь, основное средство передвижения, должна быть обустроена с максимальным комфортом, ибо именно от лошадей зависят жизнь и более-менее безопасное существование. На лошади можно сбежать от погони, отступить с поля боя, она предана хозяину не хуже самой верной собаки, лошадь тащит припасы и оружие…Но я-то, черт побери, здесь при чем?! Это же чужие лошади, а не мои!— Прикажете скотинку обустроить?Я, перенервничав, едва не открыл стрельбу, схватившись за пистолет. Из пустой конюшни внезапно вывалился небритый, толстый и воняющий чесноком дядька в истрепанной шляпе-каталане, кожаных штанах и коричневой рубахе с подвернутым рукавом. За спиной мужика торчали двое парней примерно моего возраста — я сразу подумал, что они являются сыновьями небритого, больно похожи.Ясно. Хозяин все-таки решил помочь. Эта троица — явление того же порядка, что Брюнхильда, мальчик Ханс, ухаживающий за слонопотамами, и безымянные повара, работающие на кухне. Ура! Мы спасены!— Да, конечно, — слегка запнувшись, ответил я толстяку, не обратив внимания на то, что говорил он по-русски. — Распрячь, накормить и все такое… Подожди, тебя как зовут?— Пили бы вы поменьше, хозяин, — понимающе осклабился небритый и подмигнул великовозрастным отпрыскам. — Фридрихом именуют с самого рождения. Неужто Курта с Шульцем не узнаете?Он указал на здоровенных сыночков, а я нервно кивнул.— Да, как же, узнаю… В общем, работайте.Орландо дожидался на крыльце, но я, нашарив в нагрудном кармане полупустую пачку сигарет, закурил и бессильно уселся на ступеньку. Наблюдал за работой Фридриха и потомства. Вот что значит — знать свое дело! Два десятка зубастых и разномастных скотин буквально за пятнадцать минут были освобождены от упряжи и загнаны в конюшню. Одинокие пушки нелепо громоздились средь двора в окружении фургонов.Маленький Ханс выбрался из эсмеральдиного сарая и поволок к черному ходу впечатляющий кувшин, наполненный молоком. Из-за дверей хлева выглянул Квазимодо, увидел, что опасности никакой, и деловито затрусил к луже — купаться. Потеснил свинью. Плюхнулся в самую глину и начал с наслаждением тереться боками.Орландо, не сдвигавшийся с места, глядел то на мою сигарету, то на резвящегося в грязи слонопотамчика. Неизвестно, что его поразило больше.— Табак? — наконец осведомился белобрысый знаменосец.— Угу.— Неужели прямиком из Вест-Индии? Это же безумно дорого! В баварском захолустье не знают, какой нынче год и при этом курят ароматное зелье Нового Света! Почему не трубка, но такая странная палочка?— Последнее изобретение, — ответил я. — Табачную крошку не забивают в трубку, а заворачивают в тонкую бумагу. Хочешь попробовать?— Дорого… — повторился Орландо, с завистью глядя на меня. — Во Франкфурте табак по сорок талеров за фунт, и то сырой.— Бери бесплатно, подарок от фирмы. Мы же не во Франкфурте. * * * Остаток дня я посвятил работе с техникой. Пока Дастин и Брюнхильда напряженно возились с кормежкой и обустройством нежданных гостей, я взял кар и съездил в Комплекс. Пошарил на верхних уровнях, обнаружил вполне приемлемый плоский монитор, затем спустился до оружейного склада и прихватил еще две импульсных винтовки. Пригодится. Тем более, что Черная Свора, несмотря на вполне серьезные и обоснованные предупреждения Дастина, вела себя крайне непринужденно.Всего их было двадцать шесть человек. Четырнадцать мужчин, включая Орландо, семь девиц, легкое поведение которых меня обескураживало — среди прекрасной половины Черной Своры присутствовали как и совсем молодые распущенные барышни, так и вполне почтенные тетки тридцати-сорокалетнего возраста. Именно они и являлись мамашами пятерых детишек в возрасте от года до семи лет, путешествовавших со Сворой. Этакое громадное семейство, причем некоторые даже состояли в законном браке, освященном святой матерью Римской церковью, и в одном случае — лютеранским пастором. Пастор тоже имелся — шестидесятилетний благообразный капеллан в оборванной рясе черных бенедиктинских цветов. Батюшка вначале был католическим монахом, потом, как я узнал от непременного Орландо, знакомившего меня со Сворой, перекрестился в лютеранство, потом… В общем, отец Иоганн менял вероисповедание раз восемь или девять, в зависимости от ситуации, однако ничуть не комплексовал по данному поводу.Из всей разномастной шарашки, ходившей под рукой фон Цорна, я и Дастин прониклись симпатией только к четверым. К самому Альбрехту фон Цорну, человеку простому и незамысловатому, каковые качества выражались во вполне ясных любому человеку понятиях: недалекий, откровенный, преданный, дружелюбный и даже немножко честный. Цорн оказался младшим сыном какого-то безвестного германского барона, не получившим в наследство ни клочка земли, а посему избравшим ремеслом войну. Однако дворянское воспитание и древняя кровь делали свое дело — фон Цорн вовсе не казался напрочь отмороженным громилой, как большинство парней из его компании.На втором месте после предводителя Своры стоял Орландо как мальчик из хорошей семьи, попавший в дурную компанию. По сравнению с Навигатором Орландо был просто кладезем знаний об эпохе, в которую нас занесло. Озорной, но незлобивый, приверженный фатализму юнец.Третьим, естественно, был отец Иоганн — циник и стоик. По-современному — воинствующий пофигист. Он отлично понимал, что происходит сейчас в Европе (сейчас?! Тогда!!!), разумел, что вмешаться и ничего исправить он не сможет, а, следовательно, напоминал мне и Дастину о нашем собственном положении.Четвертая симпатия являла собой девицу лет двадцати семи, неженатую, но имевшую ребенка — бледную девочку по имени Ханна. Саму девицу звали Мелисентой, родом она происходила из Вестфалии, а прозвище носила «Божья Овечка», что в переводе на латинский звучало как «Агнус Деи». Это не совсем соответствовало ее характеру, но, как известно, прозвища дают от противоположного. Мадемуазель Мелисента прежде монашествовала в обители святой Клары Монтефалькской, но после того, как баварские ландскнехты (проходившие неподалеку с одной битвы на другую) мимоходом разгромили монастырь и лишили большинство монашенок ангелического сана путем вульгарного насилия, оставила прежнюю жизнь и с горя подалась в обозные шлюхи. Между прочим, девочка Ханна и была живой памятью о баварцах и последней ночи в тихой обители… Никогда бы не подумал, что такая бой-баба, как Мелисента, когда-то носила францисканскую рясу.— Густав! Густав, ядро тебе в задницу! — вопила тонким, разрывающим слух голоском Овечка-Мелисента, попутно отвешивая затрещину тому самому забияке, которого обработал Дастин. — Ну, давай разберемся, паршивец! Кто мне обещал сережки с топазами после штурма Люденшайда? И где десять талеров моей доли? Пропил, негодяй?— Ты их еще не отработала, — лениво зевал громила, бросая красноречивый взгляд на декольте Овечки. — Герр Дастин, где тут у вас свободная комната с кроватью?— Ах, не отработала?! — девица уткнула руки в бока и угрожающе взглянула на обидчика. — Кто ко мне всю прошлую ночь подкатывал? Ребенку спать не давал?— Тоже мне ребеночек, — хмыкнул Густав, явно имея в виду дочку Мелисенты. — Таких детишек во вражеские города запускать на денек надо. Никакой штурм не потребуется, сами сдадутся, лишь бы забрали поскорее.— Дядя Густав, — наябедничала восседавшая здесь же Ханна, — третьего дня мне под юбку залезал. Своими шершавыми лапами. Вот.В следующее мгновение голова «дяди Густава» оказалась под ударом прихваченной разъяренной мамашей глиняной пивной кружки. Только осколки полетели. Бородач тихо съехал со скамьи и завалился под стол. Мелисента нагнулась, подоткнула юбки и начала деловито обшаривать карманы поверженного. Дастин, мирно беседовавший с фон Цорном о тактике пехотного боя, послал мне страдальческий взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54