У меня было много свободного времени и никаких занятий. Где только меня н
е носило целыми днями! Я знала все выходы и входы во дворах, домах, развали
нах. Мои глаза постоянно были устремлены вниз. Каждый день я была уверена,
что именно сегодня найду кошелек или деньги, случайно выпавшие у кого-то
из кармана. Меня преследовала мечта найти клад.

Папа всю жизнь повторял маме, что у него счастливая «планида», что он «най
деть клад ув обязательном порядку!» А мама, как всегда, ехидно хихикала. Но
однажды мы с мамой собственными глазами увидели, как папа действительно
нашел клад! Прямо как в сказке!
Это случилось после войны, когда я училась в пятом классе. Мы жили в нашей
последней харьковской квартире. Во дворе было много семей. Ближайшими со
седями, с которыми мы тесно общались, были Соня, Роза, Галина Сергеевна, Шо
лом и Кляча. Это прозвище дядя Моисей получил от папы. Он ходил, вытянув пе
ред собой, чтобы все видели, руки, согнутые кистями внутрь. Иметь ранение т
огда было почетно. Находились такие, кто гиперболизировал свои ранения и
ли притворялся. Кляча на фронте не был.
Ч Моська! Другое придумай. Увесь фронт прошов, такога ранения нима, таког
а не видев! Ну, давай, давай, разогни руку. Смелей! Не бойсь. А то ты на самом де
ле ходишь, як кляча… Ч И папа добродушно смеялся, глядя, как Моисей, бубня
под нос, быстро скрывался в свой полуподвал.
Я потом расскажу, как мы попали в эту квартиру. Она будет называться «улиц
а Клочковская, 38, кв. 3». «Двор» на Клочковской Ч как одна семья. Все слышно, в
се видно в обоих двухэтажных домиках, стоящих друг против друга. Известн
о все: кто к кому приходит, кто у кого остался ночевать и под утро, крадучис
ь, выбирался из двора. Назавтра об этом говорили вслух. Окна у всех открыты
! Весь двор завешан бельем, дорожками, которые выбивали вениками. Пыль сто
лбом!
Главное место сборищ Ч общественный туалет во дворе, чуть в стороне от д
омов. Утром очередь, вечером очередь. «Ну что там можно так долго делать, К
ляча? Что ты молчишь? Я тебя спрашиваю!» Ч кричала на весь двор родная сес
тра Клячи, тетя Соня. Она жила напротив нашей квартиры вместе с мужем и Кля
чей. Над ней, на втором этаже, жили самые «богатые» во дворе Ч Виноградски
е. Отец и мать с утра уходили на базар. У Виноградских было двое мальчиков
Ч Генка двенадцати лет и Ленька Ч восьми. И вдруг Леньке купили часы! В т
о время восьмилетний ребенок с часами?! Я даже не знаю, с чем это сравнить с
егодня. Может, как иметь личный самолет… И то не было бы такого ажиотажа, к
акой был тогда в нашем дворе, когда Ленька вышел с большими круглыми часа
ми и сел на «Сонину» скамейку. Этого «бедная» Соня не могла простить «бог
атым» Виноградским. Братья постоянно изводили Соню: то сбрасывали со вто
рого этажа ей под окна мусор, то швыряли огрызки и косточки. А один раз был
такой скандал! Они вылили в ее палисадник все из ночного горшка! Бедная Со
ня! Она, задыхаясь, на весь двор кричала такое, что наш веселый двор залива
лся от смеха. «Вы! Свинья. Вы Ч кусок Гитлер!! Где ты есть? Ленька! Выйди, я на
тебя буду смотреть! А! Стыдно! Пойди, ну ты пойди, ты пойди уже одень часы!»
Ч Главную обиду Ч насчет часов Ч Соня высказала.
Мы жили напротив Сони, в полуподвальной двухкомнатной квартире. У нас бы
ла своя кухня и коридор. Из коридора налево Ч вход в жилые комнаты, а напр
аво Ч вход в маленькую темную комнатку, метр шириной и два длиной. Папа об
наружил, что в ней есть трубы. Это оказался слив. И скоро папа соорудил в эт
ой комнатке… уборную. Вот так! У него, единственного во дворе, есть свой «л
ичный» туалет!
Ч Ну что, Лялюша? Не будешь теперь у в очереди з Сонькою и з Розкою стоять?
А!! А ты говоришь, Марк Ч идиот!.. Марк Ч настыящий хызяин, а за хорошим мужу
м и чулинда жена. Теперь мы, як буржуи, я теперь кум королю, Терещенки сват!

Но на «туалете» папа не остановился.
Ч Лель! Ты знаешь, кола труб земля з одной стороны податливая… а з другой
Ч хоть ломом бей. Там што-та есь. Буду копать дальший…
Папа открыл, что эти трубы ведут в помещение, похожее на подвал. С другой с
тороны дома была лестница, ведущая на второй этаж, так этот подвал находи
лся как раз под ней. В него можно было попасть из «туалета» по прорытому хо
ду только согнувшись. Там было холодно и сыро. «Хорошо, здесь погреб будит
ь. Будем на зиму усе солить… Не, Лель, тут хто-та побывав… Якая земля мякинь
кая. Ета неспроста… Буду ще копать…»
Он копал каждый день. Мы боялись смотреть на него, чтобы не засмеяться «по
д горячую руку». Не знали, что отвечать людям, которые приходили к нему. Не
скажешь ведь: «Марк Гаврилович вас принять не может. Он как раз сейчас ище
т клад».
И вдруг мы с мамой услышали откуда-то издалека чужой хриплый голос, срыва
ющийся «на петуха». Мы испуганно смотрели друг на друга. Что случилось? Бы
ло такое ощущение, что папа попал в тридевятое царство и ему навстречу вы
шло чудовище.
Ч Я же гаварив! Я ж гаварив! Ах ты ж… твою душу, в триста богов… тыща твою ма
тку вовков зъешь! Леля! Дочурка! Што я гаварив? Зови усех, хай знають Марка Г
авриловича!
Папа вылез взъерошенный, весь в грязи, сияющий. В руках бережно нес голубу
ю кастрюльку, обмотанную проволокой. В ней лежал тряпичный сверток, пахл
о прелым. Папа развернул тряпку… Мы увидели пачки денег Ч керенки. Они ра
ссыпались на наших глазах…
Ч Лель, як же ета?
Ч Марк, ты подумай, сколько они в сырости пролежали. В общем, это понятно. Э
то купеческий район. Кто-нибудь до лучших времен припрятал. Интересно…
На дне кастрюльки находился красный мешочек с серебряными монетами. Был
и даже с дырочкой посередине. Но в то время они не имели никакой цены. Папа
их раздал во дворе и «дочурке играть».
Ч Да-а, золота нима… Но будить… Ув обязательном порядке будить. Я ще найд
у. У меня щасливая планида!
Мама с тех пор уже не хихикала. «Знаете, Марк все-таки очень странный чело
век… Говорил, что найдет клад, Ч это в наше-то время! И представьте себе Ч
нашел! Что за человек…» То-то, мамочка!

Папины гены передались и мне. И я мечтала о кладе осенью 1942 года. Но клада я н
е нашла. Я подружилась с мальчиком Валериком Ч Вилли. Кто-то переиначил е
го имя на немецкий манер. Он окликнул меня около разрушенного дома на Рым
арской. Мы оба были стрижены наголо, только у меня Ч чубчик. Он был на два г
ода старше меня, весь в веснушках, и имя Вилли ему подходило так же, как есл
и бы меня назвали Гертрудой.
Ч Слушай, ты, как тебя?
Ч А что?
Ч Хочешь заработать?
Ч Ну?
Ч Нужно постоять на шухере.
Ч А что это?
Ч Держите меня! Не знает! Постоишь, а если кто идет, свистнешь… Ну?
Ч Я пою. Свистеть не умею.
Ч Учись…
Ч Вот жизнь! Только что ведь ничегошеньки не было! И вдруг такое дело! Инт
ересно!
Ч А куда идти?
Ч На базуху.
Ч А что это?
Ч Ха! Базар!
Ч А-а! Только не вечером.
Ч Даешь дрефака! Нет. Утром. Да с нами не бойсь.
Ч А еще кто?
Ч Завтра… Мой братан главный. Его Мордой зовут. А вообще-то, он Толик…

БАЗАР

Из деревни на базар привезли дыни Ч желтые, пахнущие так, что одуреешь.
Мне нужно было отвлечь на себя внимание двух теток. А за спиной у них потих
оньку будут уплывать дыни. Народу много. Тут свистеть надо не переставая.
Почему именно у этих теток? Дыни ведь есть не только у них?
Позже я узнала все тонкости. Ребята изучили базар как свои пять пальцев. О
ни знали всех. И их знали все. Торговки их замечали издали и были на стреме.
А эти тетки Ч из деревни, «перваки». Вот таких и подлавливали.
Было так жарко, что от голода и жары в животе все слиплось, а голова шла кру
гом. Тетки в белых платках, разморенные и раскрасневшиеся, отсели в тень и
стали есть… черный хлеб с салом!
С чего начать? Что делать? Главный Ч Морда Ч делает знаки: придумай, разв
ерни их в другую сторону. Какие дыни, когда здесь хлеб с салом! Петь не петь
… говорить? А что говорить? Смотрю на теток проникновенно и жалостливо. Ко
нчилось тем, что я их развернула, как хотела. Я им рассказала, что я круглая
сирота. Папа на фронте, жив ли он Ч неизвестно. Мама недавно умерла с голо
ду. И сама я в это абсолютно верила. Слезы лились у меня по лицу. Сказала, что
вот уже два дня ничего не ела. «О-ой такэ малэ, такэ худэ дытя… Бисова вийна
… воно вже сырота». Отрезали мне кусок хлеба, кусок сала. Я их вежливо побл
агодарила и быстро пошла на ходу давясь, чтобы новые друзья не отобрали.

Штабом были развалины бывшего крытого рынка. Здесь собрались все: Морда,
Вилли, Сенчик (Сеня) Ч других не запомнила Ч и я. Меня поздравили с «боевы
м крещением», сказали, что я молодец. У нас было девять дынь. По одной на бра
та и три на продажу! Сало, дыни, нестерпимая жара… Мне было так плохо, что да
же запах дыни стал непереносимым на всю жизнь.

В мае 1979 года наша картина «Сибириада» была на Каннском фестивале. Когда я
вошла к себе в номер отеля «Карлтон», на моем столе стояла изящная белая к
орзина с фруктами. В середине Ч бежевый ананас, а вокруг Ч и розовобокие
персики, и бледно-желтые яблоки, и фиолетовые сливы, и черешни, прозрачные
до косточек, и огромная клубника на золотом бумажном блюдечке. И еще два з
еленых мячика Ч как теннисные, только поплоще и побольше. Я все попробов
ала, а эти мячики были мне незнакомы. Попробовать их я не решилась. На зван
ом обеде Ч смотрю Ч в самом начале подают эти зеленые мячики. Подмывает
спросить, что это, но жду… Сосед слева Ч директор Каннского фестиваля. Ра
ньше он был крупным оперным импресарио. Несколько раз приглашал в Париж
нашу оперную труппу Большого театра. Он нам гордо об этом сообщил. За стол
ом, до обеда, мы с ним вдвоем с успехом исполнили арию Ленского «Я люблю ва
с, Ольга». Так что, когда подали зеленые мячики, у меня с этим холеным и ухож
енным старичком, можно сказать, завязались приятельские отношения. Смот
рю он надрезает верхушку этого плода и ложкой начинает вычерпывать его и
знутри! Ой! Так это же дыня! Самая обыкновенная дыня-карлица. Он с таким удо
вольствием ел свой мячик, с таким аппетитом, что у меня даже был порыв подк
инуть ему еще и свой. Но я взяла себя в руки. Ведь мы, к сожалению, не дома.
«Мадам Гурченко! Почему вы не едите дыню? Это же „манифик“! Такой дорогой д
еликатес!»

А зимой мы стащили целый бак самодельного мороженого. Его продавала тетк
а Поля, грубая, толстая, с красным лицом. От мороза оно иногда было даже син
им.
От места, где стояла с мороженым Поля, уже издалека шел запах ванилина. Она
проворно вкладывала в железную формочку круглую вафельку на дно. Потом
заполняла мороженым и сверху накрывала опять вафелькой. Снизу этой форм
очки Ч железная трубочка, внутри которой «ходил» железный карандашик. О
н-то и выталкивал кругленькое, обложенное вафлями, ароматное мороженое.

Деньги она прятала в сумку, которая висела у нее прямо на груди. Сколько де
нег! Так хотелось купить мороженого и … леденцов. Леденцы, маленькие-мале
нькие Ч по рублю штука. На немецкую марку Ч десять штук. А петушок на пал
очке малинового цвета!
Поля была тетка тертая, знающая все хитрости. Ее не проведешь. Целый день о
на продавала мороженое, брала деньги, отсчитывала сдачу… И все стоя на од
ной ноге. Вторая нога беспрерывно шарила по земле и нащупывала запасной
бак с мороженым. «Вот здоровая баба! Ч цедил сквозь зубы Толик-Морда. Ч И
ноги не мерзнут. Ну, не шелохнется, зараза!» Мы целый день так внимательно
смотрели на ее ноги, что ночью, как закроешь глаза, так и видишь сразу Поли
ны ноги, обутые в бурки и в чуни. Бурки Ч это самодельные валенки, простро
ченные по типу ватника. А чуни Ч галоши, сделанные из автомобильных шин, т
олько глубокие, до щиколоток.
Передышка у Поли была только тогда, когда приходил ее муж с очередным зап
асным баком. Он был такой же отвратительный, только очень маленький и худ
ой, со злыми глазами-щелками.
И все-таки мы подловили момент! Был мороз. Но вокруг мороженого толпа, как
летом. Очередей на базаре не было Ч были толпы. Все орут, толкаются, тесня
т друг друга. Мы с Вилли орем громче всех: «Куда ты прешься? Стой, как все! А ч
ем ты лучше? Тоже мне „пан“! Да заткнись ты! Что? Что ты сказал? А ну, повтори…
»
Ч Э-э-э!! Смотрите, смотрите! Пацаны мороженое сперли! Вон бегут! Хватайте
их!!
Поздно. Мы опять сидели в нашем штабе. Ели прямо руками из бака долгожданн
ое Полино мороженое. Вначале было необыкновенно вкусно. Потом приторно.
Потом очень плохо Ч всем шестерым. Мороженое было на сахарине. Чего толь
ко, наверное, Поля в него не пихала… Съешь порцию Ч не почувствуешь. Но ше
стерым съесть целый бак на морозе, да на голодный желудок…
После войны я мороженое уже не ела. Подержу, посмотрю, понюхаю Ч и все.
А вот петушки люблю! Как увижу в городе малиновые петушки на палочке Ч по
купаю. Говорю, что покупаю дочке, а сама только за угол Ч и тут же откусыва
ю его не спеша, чтобы растянуть удовольствие. И в голову не приходит, что м
ожно купить сразу десять штук. Нет, берешь одного! Как несбыточную мечту, к
оторая вдруг сбылась. Так много радостей было убито в военные годы…
Залпы, обстрелы, бомбежки оживают в памяти…
Мне жаль маму. Жаль, что ее лучшие молодые годы прошли так. А ей жаль, что мое
детство Ч самая веселая и беззаботная пора Ч прошло так. Но в то время м
ы часто смеялись, редко плакали, а если плакали Ч то горько. Мне, вообще, ка
залось, что я очень хорошо живу, что так и должно быть. Самую маленькую рад
ость я воспринимала как огромное счастливое событие. Когда подросла, тог
да начала кое-что понимать, сравнивать…
Знакомство с ребятами было и опасным, и романтичным. Многому меня научил
о. И хорошему, и плохому. Я знала, что «ракло» лучше, чем «сявка». «Сявка» Ч
это опустившийся, безвольный человек, ничто. А «ракло» Ч это вор действу
ющий, соображающий. Я научилась воровать. Для этого пользовалась все тем
же способом «отвлечения». Рассматриваю себе на прилавке штучный товар п
рямо перед носом у торговки… Перегнувшись через стол, перебираю правой р
укой товар, стоя на цыпочках. Товар ругаю или хвалю, а левой рукой незаметн
о первое попавшееся тихо опускаю вниз под прилавок. Смотришь Ч яблоко и
ли помидор есть.
На базаре дорого стоили кремни для зажигалок. За один камешек можно было
купить гору леденцов. Подойду к прилавку, послюнявлю указательный палец
и как бы случайно уроню его на разложенные камешки… «Нет, моему папе эти с
лишком большие» Ч и отхожу. А на палец два-три камешка и прилипло.
Осенью мама возвратилась после менки. За «то» мыло она привезла мешок фа
соли. «Сейчас куплю луку… сварю фасолевый суп… соль у нас еще есть» Ч сам
а себе приговаривала мама, перебирая у торговок лук.
Ч Мама! Пойдем со мной…
Мы отошли… Мама смотрит на меня с тревогой: мол, что случилось, с чего это в
друг «пойдем»? Я ей протянула большую головку синего лука.
Ч Боже мой, какой ужас! Где ты его взяла?
Ч А ты его дольше всех в руке держала… А пока ты с теткой говорила…
Мама Ч хрясть по щеке. Я даже не успела договорить.
Она быстро пошла вперед.
Ч Какой ужас! Если бы Марк это узнал! Он же никогда и крошки чужой не возьм
ет. Откуда это у тебя?
Откуда, откуда… Сама уйдет на свою менку Ч и жди ее. Что оставит, съедаетс
я быстро, а потом что? Да что я, одна? Все дети так. Все! Ничего больше не буду е
й рассказывать. Я думала, она обрадуется… Вот человек! А папочка такой доб
рый, он бы меня пожалел, поплакал бы вместе со мной…
Дома мама отошла. Она нудным тоном вычитала мне, какой должна быть девочк
а, как некрасиво я поступила, в общем Ч ничего нового. А потом взяла с меня
слово, чтобы «это было в первый и в последний раз». Я дала честное слово. Но
это было только начало, Я воровала до двенадцати лет. В школе Ч ручки, пер
ья, тетради. В гостях Ч сахар, конфеты, печенье. Все копила на «черный» ден
ь. В укромном месте я прятала свои запасы. Старые съедала, а новыми пополня
ла. А потом в одно прекрасное утро все кончилось. Желание воровать исчезл
о навсегда. Даже как-то скучно стало…

Я всегда долго «созреваю». А потом вдруг Ч раз! Ч и полная ясность. Точно
е решение проблемы. Так и в работе над ролью. Сначала тупик и полная паника
. Внутри сам собой происходит процесс «созревания». Я думаю в это время со
всем о другом. И вдруг неожиданный просвет! Ага! Есть! Знаю, какая «она»! Зна
ю, как я ее поведу…
Так и в дружбе. Со мной много можно «экспериментировать» Ч подводить, об
манывать, крутить, вертеть. Я все терплю, терплю, жду, надеюсь, надеюсь… А по
том Ч раз! И все! Внутри все пусто, все сгорело. И нет больше такой подруги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11