VadikV
50
Людмила Гурченко: «Аплод
исменты»
Людмила Гурченко
Аплодисменты
OCR Michael Seregin
«Аплодисменты»: Центрполиграф; Москва; 1996
Аннотация
Книга, которую читатель держит
в руках, Ч это не просто история девочки, ставшей знаменитостью, это исто
рия уникальной личности во всей сложности и противоречивости ее духовн
ой жизни. Все было на тернистом пути актрисы: и отчаяние, и разочарования,
и надежды, и вновь отчаяние.
Это был тяжелый путь, но кто знает, имели бы мы теперь такую актрису и таку
ю личность, как Людмила Гурченко, не будь этого трудного, но настоящего пу
ти к настоящей славе?
Людмила Гурченко
Аплодисменты
Предисловие
Первая часть этой книги родилась несколько раньше, родилась из устных ра
ссказов Ч замечательных, тонких, глубоких.
Мы тогда снимались в «Сибириаде», и не проходило вечера, чтобы, собравшис
ь у кого-нибудь в номере, мы не уговаривали Людмилу Марковну рассказать п
ро отца.
После каждой исполненной в лицах истории оставалось печальное чувство,
что действо уже кончилось. Вот тогда-то и родилась идея книги. Я тоже горя
чо ее поддерживал, но был уверен, что, перенесенная на бумагу, история мале
нькой девочки в большой войне потеряет свое обаяние, сама по себе превра
тится в беллетристику.
С той поры прошло время, и мы вновь встретились с Людмилой Марковной уже н
а съемках «Пяти вечеров». Я как-то забыл о тех наших разговорах, связанных
с идеей написания книги, но однажды Гурченко принесла с собой на репетиц
ию несколько тетрадок, неровно исписанных шариковой ручкой. Шумно ирони
зируя над собой, тем самым пряча смущение, она наконец сказала, что это нач
ало ее книги, но тетрадок она никому не даст: у нее, мол, плохой почерк и мног
о помарок, но если мы очень хотим, то можем послушать Ч она почитает сама.
Я, признаться, несколько смутился: придется что-то говорить, огорчать не х
очется (да и невыгодно Ч нужно репетировать), а ничего путного, даже вполо
вину адекватного ее рассказам, от рукописи я не ждал. Но когда Люся стала ч
итать, меня поразило то, что я не почувствовал никакой литературности, ни
какого, даже скрытого, желания быть или хотя бы казаться писательницей. Э
то был живой, льющийся, полный юмора, легкости и в то же время драматизма р
ассказ.
«А не попал ли я просто под обаяние ее личности? Ч думал я. Ч Ведь все-так
и мы слушаем Люсю, она блистательная актриса, материал ее близок». Но когд
а через некоторое время Людмила Марковна дала мне первому (чем я очень го
ржусь) прочесть свою рукопись, которую она, как сама говорила, перепечата
ла одним пальцем, я понял, что не обаяние ее личности приковывало мое вним
ание, а сила ее человеческого таланта.
И, читая эти листки с перечеркнутыми строчками, вписанными словами, я нев
ольно сопоставлял эту маленькую девочку и эту знаменитую актрису, ту ее
жизнь и теперешнюю, зримо представлял, что между двумя этими жизнями был
о. Эта книга не просто история девочки, которая выросла и стала знаменито
стью. Это история уникальной личности во всей сложности и противоречиво
сти ее духовной жизни.
Так что же она такое, эта Людмила Гурченко?..
Мне было тогда лет тринадцать, и больше всего на свете я любил открывать д
вери, когда к старшему брату собирались гости. Я до сих пор не могу понять,
почему я это так любил, все равно никакой надежды, что мне позволят посиде
ть со взрослыми, не было, но, наверное, то, что можно хоть на мгновение прико
снуться к празднику старших, посмотреть, кто пришел, что принес, заставля
ло меня вздрагивать при каждом звонке и сломя голову нестись открывать.
Вот так однажды я открыл дверь Людмиле Гурченко. У брата было уже много на
роду, смеялись, гремела музыка, а передо мной стояла живая Гурченко. Закут
анная в шубу, в туфлях на высоком каблуке, с инструментом, похожим на мандо
лину, в руках, она постояла на пороге, поняла, что со мной не о чем говорить,
и прошла туда, откуда доносились голоса. Ее встретили воплем, хохотом, апл
одисментами, а я так и остался стоять, ослепленный видением, к которому ни
как не был готов. Я думал, что Гурченко будет петь, не зря ведь с мандолиной
пришла, но она не пела, более того, вскоре все с шумом собрались куда-то в др
угое место, толкаясь, оделись и ушли. А через минуту их голоса доносились у
же с улицы.
Вряд ли Людмила Марковна помнит этот эпизод. Да и зачем ей было его помнит
ь? В тот период первой волны ее фантастической популярности улыбкам, рук
опожатиям, поцелуям не было конца. Это, думаю, ошеломляло, радовало, утомля
ло, а самое главное Ч казалось, что никогда не будет ничего другого, впере
ди долгая счастливая жизнь, полная побед и удовольствий. Проснувшись одн
ажды знаменитой, сразу после выхода на экран фильма Эльдара Рязанова «Ка
рнавальная ночь», она мгновенно, как и подобает настоящей актрисе, легко
и естественно почувствовала себя в этих предлагаемых обстоятельствах.
Но настоящая ли это была слава? И могла ли такая слава затуманить сознани
е, ослепить, лишить реального представления о мире и о себе в этом мире? Мо
гла, и еще как могла! Сладкие минуты стремительного признания обернулись
долгими годами расплаты за такую стремительность. Все было на этом тяже
лом пути: и отчаяния, и разочарования, и надежды, и вновь отчаяния, но самое
главное Ч была работа. Нет, не та, желанная, актерская, ее-то как раз доволь
но долго и не было, но была работа духовная, было постоянное строительств
о себя, по камешку, по кирпичику. Вот тогда, я думаю, Гурченко поняла, что чел
овек не хозяин своего таланта, он только проводник его, его слуга, и никаки
е блага жизни, никакая слава не смогут, не должны заставить использовать
талант только для достижения их.
Да, это был тяжелый путь, но кто знает, имели бы мы теперь такую актрису и та
кую личность, как Людмила Гурченко, не будь этого трудного, но настоящего
пути к настоящей славе?
Как зрители, которые воспринимают личность Людмилы Гурченко по-разному
, только не равнодушно, так и читатели с первого же момента выхода в свет е
е книги «Мое взрослое детство» обрушились на автора, кто Ч обожанием и в
осторгом, кто Ч раздражением и сарказмом. Однако, вне зависимости от точ
ек зрения, стало ясно одно: книга Людмилы Гурченко Ч это явление! И явлени
е, может быть, не столь литературное (на это автор и не претендовал), скольк
о явление человеческое, гражданское, личностное.
Сто тысяч экземпляров разлетелись в считанные мгновения, а вскоре посып
ались письма: «Что было дальше?» Ч спрашивали читатели. «Как жилось?» «Чт
о думалось?» «Как выжилось?»
Ответом на эти вопросы и стала книга, которую вы держите в руках. Это легки
й, летящий монолог актрисы. Иногда он веселый, и тогда перед нами возникае
т образ Людмилы Гурченко, давно знакомый нам по комедиям прошлых лет, ино
гда Ч горький, и мы узнаем Гурченко и ее тему в фильмах более позднего вре
мени. Но какая бы интонация ни звучала в ее словах, незыблемыми в них всегд
а остаются прямота, честность и удивительная безжалостность к себе. Така
я обезоруживающая самоирония делает книгу еще более обаятельной и помо
гает читателю, ощутив доверительную интонацию, поверить автору до конца
, ибо если он доверяет себя читателю, то и читатель отвечает автору тем же.
Во всяком случае, так должно быть.
Я не буду пересказывать содержание книги, не буду останавливать внимани
е на особенно нравящихся мне страницах, скажу только одно: о ком или о чем
бы ни шла речь Ч будь то история поступления во ВГИК или отношения с мале
нькой дочкой Машей, отец Марк Гаврилович или точные, емкие детали времен
и Ч во всем, за каждой строчкой огромная, всепобеждающая, бесконечная лю
бовь к своему Отечеству, живая в него вера! И именно эта вера и эта любовь п
омогли Гурченко пронести свою сущность сквозь все испытания славой и бе
сславием, помогли ей сохранить свое лицо. И лицо это узнаваемо во всем, за
что бы она ни бралась! Узнаете вы его и в этой книге.
Н. С. Михалков
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЕ ВЗРОСЛОЕ Д
ЕТСТВО
МОЕ ВЗРОСЛОЕ ДЕТСТВО
Я хочу попытаться рассказать о своем отце. Человеке сильном и слабом, вес
елом и трагичном, умном от природы и почти совсем неграмотном в сегодняш
нем понимании слова «образование». Из прожитых семидесяти пяти своих ле
т сорок пять папа жил в городе, но так и не научился говорить грамотно. Гор
од и цивилизация его как бы не коснулись.
Люди, которые хоть раз общались с ним, встретив меня через время, всегда за
давали один вопрос: «А как твой папа? Ну расскажи про своего папу… Ну пожал
уйста!»
И я рассказывала. Они смеялись, поражались его неожиданным поступкам, ег
о речи, ему… Я не могла им сказать, что его уже нет, что с 17 июня 1973 года я мечус
ь и нигде, ни в чем не могу найти покоя. Только в работе, которой, к счастью, з
агружена в последние годы без перерыва. Я знаю, что надо отдохнуть, но боюс
ь этого. Ведь тогда у меня будет свободное время, и опять на меня обрушится
тоска, боль, пустота…
Ведь нет больше моего папы!
Папа прошел через всю мою и мамину жизнь, наполнив ее радостью, юмором, уве
ренностью, что мы с мамой Ч прекрасны.
АВТОБИОГРАФИЯ
Папа часто и с удовольствием рассказывал о себе. Я попробую воспроизвест
и его речь, как можно точнее, потому что без этой речи нет моего папы.
Мой папа, Марк Гаврилович Гурченко, родился в деревне Дунаевщина Рославл
ьского района Смоленской области. Он родился в 1898 году, но всем говорил, что
в 1899-м.
Ч Марк, Ч ехидно спрашивала мама, Ч ну зачем ты врешь? Ты же по паспорту
1898 года… Ну что тебе дает один год?
Ч Не нада, Леличка, не выводи меня. Ч Обычно горячий и невыдержанный, пап
а, когда речь заходила о его возрасте, сразу притихал и всегда терпеливо о
бъяснял маме: Ч От человек, ну што ты скажешь… Я ж тибе гаварив, што Ч тыща
восемьсот девяноста восьмой год при царской служби служив последний го
д. А я у царский служби не служив! Значит! Што выходить? А? А-а!!! То-та. Былван е
сть былван. Да зачем мне врать, галава ты. Я ж увесь як на ладони… Да-а, у девя
ть лет я вже батрачил. Пас у пумещика Людаговськага лошадей. Солнце усход
ить, и я встаю… Раз заснув, а лошыди Ч у клевер. И вокурат у етый самый мумен
т пумещик проежжав… поля проверяв. Он меня соннага пугою (кнутом) як потян
ить… Во було дела-а. Я ускочив: «Пан, бейте сами, только батьке не гаварите…
Батька меня насмерть зашибеть…»
А когда, пригнав лошадей, прийшов у хату Ч батька бив… та што там гаварить
, бив и пригаваривав: «Учись, сынок, жить, мать твою в триста богов…» Да-а, ба
тька меня вже здороваго бив… Ну, правда, було за што. Раз Ч мне уже тада лет
двадцать було Ч усю ночь с хлопцыми у суседний Сморкачевки с девками гу
ляли. А у четыре утра вже у поле выходить нада… Приплевся пьяный, а тут вже
усе меня ждуть Ч стоять кала хаты: батька, матка, браты, Иван да Мишка, а Его
р ще маленький був, у хати спав… Батька з топором на меня вдеть. Матка брос
илась на него Ч он ее вдарив. Она об землю!.. Усе вскипело у меня за мать. Бат
ька ее часто бив… У глазах враз усе потемнело, вже не помню, што и як Ч но по
шев прямо на батьку…
«А-а-а! На радного отца руку подняв? Ну, держися…» Побежав батька у хату, а з
хаты выходить з ружьем… Целить прямо в меня… Стою. Увесь похолодев, зубы с
тиснув, сам Ч ни з места… «Ну, Ч думаю, Ч усе, Марк, отжил ты свой век». И ба
тька стрельнув… Осечка, брат… А ружье новое було, осечки не давало. Усе сто
яли белые, як мел…
«Ну, долго жить будешь, сукин сын. Моли бога, сынок…» Ч Вдарив об землю руж
ье и пошел у степ. Да-а. Вот и скажи, што бога нет. Новое ружье Ч и осечка! Не-е
, якая-то сила есь… Вон я вже и батьку своего пережив, хай земля ему будить п
ухум…
… Да-а, ну дальший Ч у революции служив. Побили усех пумещикув к… матери, т
а што там гаварить. Да-а, ну а потом, значить, бросили меня з групою наших хл
опцев на ето, як его… раскулачивание… Ну а в меня характер, сам знаешь, а ка
да выпью… Та што там гаварить Ч одним словум, молодой, гар-ря-чий… Аднаго
кулака так прижав Ч насилу ребяты оттащили от греха подальший… «Не, Мар
к, так круто нельзя, нада полегчий». Да он же хлеб прячить, а люди с голоду пу
хнуть… «Полегчий»… Да-а, ну, словум, ето дело не для меня…
А у ето самое время вокурат усе наши деревенские хлопцы в город подалися,
многие подалися. У город, у шахты, у рабочий класс. Ну и я з ими.
И вот у Кривом Рагу, на руднике, десять лет забойщикум быв. Там, братва, таки
е драки были… куда там… Деревенские хлопцы такого зроду не видали. Там ме
ня, наверна, и щас многие помнять. Да-а… А особенно етый брат, Ч показывал
папа на женщину, если в компании слушателей находилась такая. А если женщ
ин не было, то смотрел на маму. Ч Та што там гаварить… У те годы «етага брат
а» у меня було… сотни. Ну и любили ж они меня, э-э-э-эх!!! Ч и, тут же быстро огл
янувшись, нежно позвав: «Крошка!» (папа стал маму так ласково называть, ког
да вес ее приблизился к ста килограммам), и убедившись, что мама не слышала
ничего, с удовольствием продолжал и все вырастал и вырастал в глазах муж
чин-слушателей.
… Ч Да-а, ну, значить, дальший… да, забыв. У деревни, я, ще хлопцем, веселив де
вок на двухрядной гармони. А у Кривом Рагу дело пошло чуковней (шустрей). П
ерешов уже на трехрядный быян, та што там… Ни адна свадьба без меня не обхо
дилась. И меня усе любили с дорогою душою, ну и я к усем по ласке.
Да-а, так вот, значит, дальший. А дальший Ч у тридцать втором году Ч меня в
ысунули в интеллигенцию… Тада много способных хлопцев посылали на высш
ее образование. Меня в Харькивський муздраминститут. Он тада вокурат сто
яв на Бурсацким спуски. Выдержав я етый институт усего два года. Во где, бр
атва, испытав я исключительный голод и позор. Та што там, мамыньки родныи…
Ну, образование у меня што? Ч четыре класса поповський школы, ну, немнога
техникума у Кривом Рагу. А тут тибе и политэкономия, и «Капитал» Маркса… К
уда мне усе ета…
Иногда в компании своих коллег-баянистов, рассказывая о периоде жизни в
муздраминституте, папа мог вдруг процитировать наизусть «изречения», к
оторые он запомнил на лекциях. Их он произносил подчеркнуто «литературн
о», даже букву "г" говорил твердо, как москвичи: «Да, братва, жисть есть борьб
а. Маркс он тибе не дурак, такую, брат, багатую книжку наскородив… А жить ув
общистви и быть свободным от общиства никак нельзя, братва. Во какое дело
», Ч чем озадачивал всех своих дружков.
Ч Да-а, вволю тада нада мной посмеялися городские хлопцы. За што, правда, б
ывали неоднократно христосованы мною, пока усе не попритихли… Та я и сам
чую Ч ну куда мне за ими, отстаю. Да я ноты одни полгода вчив. А там и теория,
и гармония… Выйду до доски, лицом стану, путаюся Ч усе смеются; спиною ста
ну, усе штаны у латках Ч смеются. На мне усе трусится, еле здержуюсь… Стип
ендия Ч гроши, кишки трищать, одеть нема чего… Хоть «караул» кричи… Да-а…
… И тут вокурат устроився я ув одной школи детям на переменках играть. У ра
з Ч десять рублей! А?? Ага! Ч вижу, дело пошло чуковней. И тут смотрю Ч секр
етарь комсомольский организации… такая крепкая, цыцохи большие, глаза п
рия-ат-ныи… Ну я ей и гаварю: «Будь ласка, барышня, памагите мне детей орган
изувать». Так нежно ей гаварю, ну, словум, подлажу до ней… «Ну конечно, пожа
луйста, дядя Гриша», Ч так интеллигентно отвечаить. А меня тогда Гришую з
вали. А то, говорять, што ета у тибя за имя Ч Марк? Нерусское ета имя… Ну як ж
е не русское? Як же не русское, када я родився 23 апреля, на день святога Марк
а. Так меня Маркую и назвали… Да у меня усе братья: Иван, Мишка, Егор, батька
Гаврила Семенович, мать Федора Ивановна Ч усе русские, да уся деревня ру
сские… У нас других зроду не було…
… Да, так вот ета самая комсомольский секретарь гаварить мне: «Дядя Гриша,
с удовольствием помогу вам, только расскажите, научите, пожалуйста…».
… Вот я и навчив на свою голову. Вже тридцать лет вчу… Ета ж и была Лялюша. Ну
, Леля. Елена Александровна Симонова. Люсина мать.
Это была моя мама. Тогда она училась в девятом классе. Мама была 1917 года рож
дения. И папа хоть на год, но сокращал этот трагический для него возрастно
й разрыв…
ПРЕКРАСНОЕ ВРЕМЯ
Так получилось, что я родилась, и мама школу не закончила. Она стала работа
ть вместе с папой. Мама помогала папе-баянисту проводить массовки и утре
нники в школах, вечера и праздники на заводах и фабриках. Она стала успешн
о осваивать профессию массовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
50
Людмила Гурченко: «Аплод
исменты»
Людмила Гурченко
Аплодисменты
OCR Michael Seregin
«Аплодисменты»: Центрполиграф; Москва; 1996
Аннотация
Книга, которую читатель держит
в руках, Ч это не просто история девочки, ставшей знаменитостью, это исто
рия уникальной личности во всей сложности и противоречивости ее духовн
ой жизни. Все было на тернистом пути актрисы: и отчаяние, и разочарования,
и надежды, и вновь отчаяние.
Это был тяжелый путь, но кто знает, имели бы мы теперь такую актрису и таку
ю личность, как Людмила Гурченко, не будь этого трудного, но настоящего пу
ти к настоящей славе?
Людмила Гурченко
Аплодисменты
Предисловие
Первая часть этой книги родилась несколько раньше, родилась из устных ра
ссказов Ч замечательных, тонких, глубоких.
Мы тогда снимались в «Сибириаде», и не проходило вечера, чтобы, собравшис
ь у кого-нибудь в номере, мы не уговаривали Людмилу Марковну рассказать п
ро отца.
После каждой исполненной в лицах истории оставалось печальное чувство,
что действо уже кончилось. Вот тогда-то и родилась идея книги. Я тоже горя
чо ее поддерживал, но был уверен, что, перенесенная на бумагу, история мале
нькой девочки в большой войне потеряет свое обаяние, сама по себе превра
тится в беллетристику.
С той поры прошло время, и мы вновь встретились с Людмилой Марковной уже н
а съемках «Пяти вечеров». Я как-то забыл о тех наших разговорах, связанных
с идеей написания книги, но однажды Гурченко принесла с собой на репетиц
ию несколько тетрадок, неровно исписанных шариковой ручкой. Шумно ирони
зируя над собой, тем самым пряча смущение, она наконец сказала, что это нач
ало ее книги, но тетрадок она никому не даст: у нее, мол, плохой почерк и мног
о помарок, но если мы очень хотим, то можем послушать Ч она почитает сама.
Я, признаться, несколько смутился: придется что-то говорить, огорчать не х
очется (да и невыгодно Ч нужно репетировать), а ничего путного, даже вполо
вину адекватного ее рассказам, от рукописи я не ждал. Но когда Люся стала ч
итать, меня поразило то, что я не почувствовал никакой литературности, ни
какого, даже скрытого, желания быть или хотя бы казаться писательницей. Э
то был живой, льющийся, полный юмора, легкости и в то же время драматизма р
ассказ.
«А не попал ли я просто под обаяние ее личности? Ч думал я. Ч Ведь все-так
и мы слушаем Люсю, она блистательная актриса, материал ее близок». Но когд
а через некоторое время Людмила Марковна дала мне первому (чем я очень го
ржусь) прочесть свою рукопись, которую она, как сама говорила, перепечата
ла одним пальцем, я понял, что не обаяние ее личности приковывало мое вним
ание, а сила ее человеческого таланта.
И, читая эти листки с перечеркнутыми строчками, вписанными словами, я нев
ольно сопоставлял эту маленькую девочку и эту знаменитую актрису, ту ее
жизнь и теперешнюю, зримо представлял, что между двумя этими жизнями был
о. Эта книга не просто история девочки, которая выросла и стала знаменито
стью. Это история уникальной личности во всей сложности и противоречиво
сти ее духовной жизни.
Так что же она такое, эта Людмила Гурченко?..
Мне было тогда лет тринадцать, и больше всего на свете я любил открывать д
вери, когда к старшему брату собирались гости. Я до сих пор не могу понять,
почему я это так любил, все равно никакой надежды, что мне позволят посиде
ть со взрослыми, не было, но, наверное, то, что можно хоть на мгновение прико
снуться к празднику старших, посмотреть, кто пришел, что принес, заставля
ло меня вздрагивать при каждом звонке и сломя голову нестись открывать.
Вот так однажды я открыл дверь Людмиле Гурченко. У брата было уже много на
роду, смеялись, гремела музыка, а передо мной стояла живая Гурченко. Закут
анная в шубу, в туфлях на высоком каблуке, с инструментом, похожим на мандо
лину, в руках, она постояла на пороге, поняла, что со мной не о чем говорить,
и прошла туда, откуда доносились голоса. Ее встретили воплем, хохотом, апл
одисментами, а я так и остался стоять, ослепленный видением, к которому ни
как не был готов. Я думал, что Гурченко будет петь, не зря ведь с мандолиной
пришла, но она не пела, более того, вскоре все с шумом собрались куда-то в др
угое место, толкаясь, оделись и ушли. А через минуту их голоса доносились у
же с улицы.
Вряд ли Людмила Марковна помнит этот эпизод. Да и зачем ей было его помнит
ь? В тот период первой волны ее фантастической популярности улыбкам, рук
опожатиям, поцелуям не было конца. Это, думаю, ошеломляло, радовало, утомля
ло, а самое главное Ч казалось, что никогда не будет ничего другого, впере
ди долгая счастливая жизнь, полная побед и удовольствий. Проснувшись одн
ажды знаменитой, сразу после выхода на экран фильма Эльдара Рязанова «Ка
рнавальная ночь», она мгновенно, как и подобает настоящей актрисе, легко
и естественно почувствовала себя в этих предлагаемых обстоятельствах.
Но настоящая ли это была слава? И могла ли такая слава затуманить сознани
е, ослепить, лишить реального представления о мире и о себе в этом мире? Мо
гла, и еще как могла! Сладкие минуты стремительного признания обернулись
долгими годами расплаты за такую стремительность. Все было на этом тяже
лом пути: и отчаяния, и разочарования, и надежды, и вновь отчаяния, но самое
главное Ч была работа. Нет, не та, желанная, актерская, ее-то как раз доволь
но долго и не было, но была работа духовная, было постоянное строительств
о себя, по камешку, по кирпичику. Вот тогда, я думаю, Гурченко поняла, что чел
овек не хозяин своего таланта, он только проводник его, его слуга, и никаки
е блага жизни, никакая слава не смогут, не должны заставить использовать
талант только для достижения их.
Да, это был тяжелый путь, но кто знает, имели бы мы теперь такую актрису и та
кую личность, как Людмила Гурченко, не будь этого трудного, но настоящего
пути к настоящей славе?
Как зрители, которые воспринимают личность Людмилы Гурченко по-разному
, только не равнодушно, так и читатели с первого же момента выхода в свет е
е книги «Мое взрослое детство» обрушились на автора, кто Ч обожанием и в
осторгом, кто Ч раздражением и сарказмом. Однако, вне зависимости от точ
ек зрения, стало ясно одно: книга Людмилы Гурченко Ч это явление! И явлени
е, может быть, не столь литературное (на это автор и не претендовал), скольк
о явление человеческое, гражданское, личностное.
Сто тысяч экземпляров разлетелись в считанные мгновения, а вскоре посып
ались письма: «Что было дальше?» Ч спрашивали читатели. «Как жилось?» «Чт
о думалось?» «Как выжилось?»
Ответом на эти вопросы и стала книга, которую вы держите в руках. Это легки
й, летящий монолог актрисы. Иногда он веселый, и тогда перед нами возникае
т образ Людмилы Гурченко, давно знакомый нам по комедиям прошлых лет, ино
гда Ч горький, и мы узнаем Гурченко и ее тему в фильмах более позднего вре
мени. Но какая бы интонация ни звучала в ее словах, незыблемыми в них всегд
а остаются прямота, честность и удивительная безжалостность к себе. Така
я обезоруживающая самоирония делает книгу еще более обаятельной и помо
гает читателю, ощутив доверительную интонацию, поверить автору до конца
, ибо если он доверяет себя читателю, то и читатель отвечает автору тем же.
Во всяком случае, так должно быть.
Я не буду пересказывать содержание книги, не буду останавливать внимани
е на особенно нравящихся мне страницах, скажу только одно: о ком или о чем
бы ни шла речь Ч будь то история поступления во ВГИК или отношения с мале
нькой дочкой Машей, отец Марк Гаврилович или точные, емкие детали времен
и Ч во всем, за каждой строчкой огромная, всепобеждающая, бесконечная лю
бовь к своему Отечеству, живая в него вера! И именно эта вера и эта любовь п
омогли Гурченко пронести свою сущность сквозь все испытания славой и бе
сславием, помогли ей сохранить свое лицо. И лицо это узнаваемо во всем, за
что бы она ни бралась! Узнаете вы его и в этой книге.
Н. С. Михалков
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЕ ВЗРОСЛОЕ Д
ЕТСТВО
МОЕ ВЗРОСЛОЕ ДЕТСТВО
Я хочу попытаться рассказать о своем отце. Человеке сильном и слабом, вес
елом и трагичном, умном от природы и почти совсем неграмотном в сегодняш
нем понимании слова «образование». Из прожитых семидесяти пяти своих ле
т сорок пять папа жил в городе, но так и не научился говорить грамотно. Гор
од и цивилизация его как бы не коснулись.
Люди, которые хоть раз общались с ним, встретив меня через время, всегда за
давали один вопрос: «А как твой папа? Ну расскажи про своего папу… Ну пожал
уйста!»
И я рассказывала. Они смеялись, поражались его неожиданным поступкам, ег
о речи, ему… Я не могла им сказать, что его уже нет, что с 17 июня 1973 года я мечус
ь и нигде, ни в чем не могу найти покоя. Только в работе, которой, к счастью, з
агружена в последние годы без перерыва. Я знаю, что надо отдохнуть, но боюс
ь этого. Ведь тогда у меня будет свободное время, и опять на меня обрушится
тоска, боль, пустота…
Ведь нет больше моего папы!
Папа прошел через всю мою и мамину жизнь, наполнив ее радостью, юмором, уве
ренностью, что мы с мамой Ч прекрасны.
АВТОБИОГРАФИЯ
Папа часто и с удовольствием рассказывал о себе. Я попробую воспроизвест
и его речь, как можно точнее, потому что без этой речи нет моего папы.
Мой папа, Марк Гаврилович Гурченко, родился в деревне Дунаевщина Рославл
ьского района Смоленской области. Он родился в 1898 году, но всем говорил, что
в 1899-м.
Ч Марк, Ч ехидно спрашивала мама, Ч ну зачем ты врешь? Ты же по паспорту
1898 года… Ну что тебе дает один год?
Ч Не нада, Леличка, не выводи меня. Ч Обычно горячий и невыдержанный, пап
а, когда речь заходила о его возрасте, сразу притихал и всегда терпеливо о
бъяснял маме: Ч От человек, ну што ты скажешь… Я ж тибе гаварив, што Ч тыща
восемьсот девяноста восьмой год при царской служби служив последний го
д. А я у царский служби не служив! Значит! Што выходить? А? А-а!!! То-та. Былван е
сть былван. Да зачем мне врать, галава ты. Я ж увесь як на ладони… Да-а, у девя
ть лет я вже батрачил. Пас у пумещика Людаговськага лошадей. Солнце усход
ить, и я встаю… Раз заснув, а лошыди Ч у клевер. И вокурат у етый самый мумен
т пумещик проежжав… поля проверяв. Он меня соннага пугою (кнутом) як потян
ить… Во було дела-а. Я ускочив: «Пан, бейте сами, только батьке не гаварите…
Батька меня насмерть зашибеть…»
А когда, пригнав лошадей, прийшов у хату Ч батька бив… та што там гаварить
, бив и пригаваривав: «Учись, сынок, жить, мать твою в триста богов…» Да-а, ба
тька меня вже здороваго бив… Ну, правда, було за што. Раз Ч мне уже тада лет
двадцать було Ч усю ночь с хлопцыми у суседний Сморкачевки с девками гу
ляли. А у четыре утра вже у поле выходить нада… Приплевся пьяный, а тут вже
усе меня ждуть Ч стоять кала хаты: батька, матка, браты, Иван да Мишка, а Его
р ще маленький був, у хати спав… Батька з топором на меня вдеть. Матка брос
илась на него Ч он ее вдарив. Она об землю!.. Усе вскипело у меня за мать. Бат
ька ее часто бив… У глазах враз усе потемнело, вже не помню, што и як Ч но по
шев прямо на батьку…
«А-а-а! На радного отца руку подняв? Ну, держися…» Побежав батька у хату, а з
хаты выходить з ружьем… Целить прямо в меня… Стою. Увесь похолодев, зубы с
тиснув, сам Ч ни з места… «Ну, Ч думаю, Ч усе, Марк, отжил ты свой век». И ба
тька стрельнув… Осечка, брат… А ружье новое було, осечки не давало. Усе сто
яли белые, як мел…
«Ну, долго жить будешь, сукин сын. Моли бога, сынок…» Ч Вдарив об землю руж
ье и пошел у степ. Да-а. Вот и скажи, што бога нет. Новое ружье Ч и осечка! Не-е
, якая-то сила есь… Вон я вже и батьку своего пережив, хай земля ему будить п
ухум…
… Да-а, ну дальший Ч у революции служив. Побили усех пумещикув к… матери, т
а што там гаварить. Да-а, ну а потом, значить, бросили меня з групою наших хл
опцев на ето, як его… раскулачивание… Ну а в меня характер, сам знаешь, а ка
да выпью… Та што там гаварить Ч одним словум, молодой, гар-ря-чий… Аднаго
кулака так прижав Ч насилу ребяты оттащили от греха подальший… «Не, Мар
к, так круто нельзя, нада полегчий». Да он же хлеб прячить, а люди с голоду пу
хнуть… «Полегчий»… Да-а, ну, словум, ето дело не для меня…
А у ето самое время вокурат усе наши деревенские хлопцы в город подалися,
многие подалися. У город, у шахты, у рабочий класс. Ну и я з ими.
И вот у Кривом Рагу, на руднике, десять лет забойщикум быв. Там, братва, таки
е драки были… куда там… Деревенские хлопцы такого зроду не видали. Там ме
ня, наверна, и щас многие помнять. Да-а… А особенно етый брат, Ч показывал
папа на женщину, если в компании слушателей находилась такая. А если женщ
ин не было, то смотрел на маму. Ч Та што там гаварить… У те годы «етага брат
а» у меня було… сотни. Ну и любили ж они меня, э-э-э-эх!!! Ч и, тут же быстро огл
янувшись, нежно позвав: «Крошка!» (папа стал маму так ласково называть, ког
да вес ее приблизился к ста килограммам), и убедившись, что мама не слышала
ничего, с удовольствием продолжал и все вырастал и вырастал в глазах муж
чин-слушателей.
… Ч Да-а, ну, значить, дальший… да, забыв. У деревни, я, ще хлопцем, веселив де
вок на двухрядной гармони. А у Кривом Рагу дело пошло чуковней (шустрей). П
ерешов уже на трехрядный быян, та што там… Ни адна свадьба без меня не обхо
дилась. И меня усе любили с дорогою душою, ну и я к усем по ласке.
Да-а, так вот, значит, дальший. А дальший Ч у тридцать втором году Ч меня в
ысунули в интеллигенцию… Тада много способных хлопцев посылали на высш
ее образование. Меня в Харькивський муздраминститут. Он тада вокурат сто
яв на Бурсацким спуски. Выдержав я етый институт усего два года. Во где, бр
атва, испытав я исключительный голод и позор. Та што там, мамыньки родныи…
Ну, образование у меня што? Ч четыре класса поповський школы, ну, немнога
техникума у Кривом Рагу. А тут тибе и политэкономия, и «Капитал» Маркса… К
уда мне усе ета…
Иногда в компании своих коллег-баянистов, рассказывая о периоде жизни в
муздраминституте, папа мог вдруг процитировать наизусть «изречения», к
оторые он запомнил на лекциях. Их он произносил подчеркнуто «литературн
о», даже букву "г" говорил твердо, как москвичи: «Да, братва, жисть есть борьб
а. Маркс он тибе не дурак, такую, брат, багатую книжку наскородив… А жить ув
общистви и быть свободным от общиства никак нельзя, братва. Во какое дело
», Ч чем озадачивал всех своих дружков.
Ч Да-а, вволю тада нада мной посмеялися городские хлопцы. За што, правда, б
ывали неоднократно христосованы мною, пока усе не попритихли… Та я и сам
чую Ч ну куда мне за ими, отстаю. Да я ноты одни полгода вчив. А там и теория,
и гармония… Выйду до доски, лицом стану, путаюся Ч усе смеются; спиною ста
ну, усе штаны у латках Ч смеются. На мне усе трусится, еле здержуюсь… Стип
ендия Ч гроши, кишки трищать, одеть нема чего… Хоть «караул» кричи… Да-а…
… И тут вокурат устроився я ув одной школи детям на переменках играть. У ра
з Ч десять рублей! А?? Ага! Ч вижу, дело пошло чуковней. И тут смотрю Ч секр
етарь комсомольский организации… такая крепкая, цыцохи большие, глаза п
рия-ат-ныи… Ну я ей и гаварю: «Будь ласка, барышня, памагите мне детей орган
изувать». Так нежно ей гаварю, ну, словум, подлажу до ней… «Ну конечно, пожа
луйста, дядя Гриша», Ч так интеллигентно отвечаить. А меня тогда Гришую з
вали. А то, говорять, што ета у тибя за имя Ч Марк? Нерусское ета имя… Ну як ж
е не русское? Як же не русское, када я родився 23 апреля, на день святога Марк
а. Так меня Маркую и назвали… Да у меня усе братья: Иван, Мишка, Егор, батька
Гаврила Семенович, мать Федора Ивановна Ч усе русские, да уся деревня ру
сские… У нас других зроду не було…
… Да, так вот ета самая комсомольский секретарь гаварить мне: «Дядя Гриша,
с удовольствием помогу вам, только расскажите, научите, пожалуйста…».
… Вот я и навчив на свою голову. Вже тридцать лет вчу… Ета ж и была Лялюша. Ну
, Леля. Елена Александровна Симонова. Люсина мать.
Это была моя мама. Тогда она училась в девятом классе. Мама была 1917 года рож
дения. И папа хоть на год, но сокращал этот трагический для него возрастно
й разрыв…
ПРЕКРАСНОЕ ВРЕМЯ
Так получилось, что я родилась, и мама школу не закончила. Она стала работа
ть вместе с папой. Мама помогала папе-баянисту проводить массовки и утре
нники в школах, вечера и праздники на заводах и фабриках. Она стала успешн
о осваивать профессию массовика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11