Ч А то нас убьют… поняла?
Наш дом распался. Кто куда. Разбрелись по разным квартирам. Мы с мамой попа
ли в четырехэтажный дом, в квартиру на четвертом этаже. Этот дом стоял по т
ому же Мордвиновскому переулку, только ближе к Рымарской. Из окон нашего
жилища, из комнаты соседки видна была слева, внизу, Клочковская, а справа,
вверху Ч Рымарская. Крутой, горбатенький Мордвиновский переулок соеди
нял эти две параллельные улицы. Нашей соседкой по квартире оказалась жен
щина с ребенком. Девочку звали Зоя Мартыненко. Мать у Зои была большая, кри
воногая, с лицом, побитым оспой. Она с утра уходила, а девочка целыми днями
сидела одна «под замком». У Зои Мартыненко был очень хороший слух. От нее п
ервой я услышала немецкую песню: «О, танненбаум, о, танненбаум. Ви грюн зин
д дайне блетер…» Она пела в комнате «под замком», а я слушала и запоминала
в коридоре. Песне ее научил немец, который стоял у них на квартире, пока их
с матерью не подселили к нам. Что означают эти слова, я так и не узнала.
Главным же персонажем нашего нового дома была женщина двадцати девяти л
ет Ч Валентина Сергеевна Радченко Ч Вали! Так она себя называла. Она род
илась в украинском городе Волчанске. В Харькове все говорят с украинским
акцентом. У Вали был такой чудовищный акцент, что его чувствовала даже я.
Чтобы услышать ее речь, нужно все гласные и звонкие согласные произносит
ь буквально, не редуцировать, то есть «войська», «пирожки» и т.д…
Никогда еще в своей жизни я не встречала более экстравагантной дамы! Как
сказал бы мой папа, в ней наверняка было что-то «артистическое».
Вали была высокого роста, с длинными ногами, приятным лицом и голубыми гл
азами. Ее роскошные пышные волосы стали предметом моей зависти. С детств
а меня регулярно стригли под машинку, оставляя один чубчик. Волосы Вали к
расила. Однажды, намазав их перекисью, она прилегла и заснула. А проснувши
сь, прибежала к нам в ужасе: волосы на той стороне, что была прижата подушк
ой, превратились в липкую массу, кисель. И отвалились прямо на наших глаза
х.
Но Вали была бы не Вали, если бы не придумала выхода. Наутро волосы были за
чесаны слева направо и прекрасно закрыли плешь около уха. Она их собрала
и заколола розовым бантиком. У нее везде были бантики: та платьях, на занав
есках, на абажуре. Я на всю жизнь полюбила бантики.
За ночь Вали сшила себе шляпку из коричневого бархата и оторочила ее кус
ками рыжей лисы. Я была в восторге. Вали мне казалась волшебницей. Эта шляп
ка, надетая набекрень, не только прикрывала отвалившиеся волосы, но как н
ельзя лучше сочеталась с ее плюшевым пальто Ч коричневым, с тигровыми б
рызгами. Сзади пальто было расклешено. При ходьбе фалды метались из стор
оны в сторону. У меня аж дух захватывало. Походка у Вали была подпрыгивающ
ая. Голову она держала высоко. Когда она шла по улице, на нее оглядывались
все. Тогда было модно подкладывать плечики. У нас было так много этих ватн
ых треугольников, что мы даже топили ими железную печку. А тетя Валя делал
а такие высокие плечи… Шея просто утопала в них… Шик!
Туфли она пошила из коврика. «Леля! Как тебе мои ковровые туфельки? Хо-хо!»

И опять она Ч чудо! Женщина сама себе сшила не платье, не пальто… Туфли! К с
тарой подметке и истрепанному кожаному верху туфель она пришила покрыт
ие из ковра! Вот это мастерица!
С отъездом папы образовалась пустота. Я не могла найти себе места. Все люд
и казались мне скучными и пресными. И, конечно, я по уши влюбилась в тетю Ва
лю. Я ходила за ней как тень. Я изучала все предметы в ее комнате. Сколько та
м было диковинного! Кровать с железными спинками причудливой формы. На с
пинках Ч на голубом небе с дымчатыми облаками летят розовые ангелы с бе
лыми цветочными венками на голове! Царская кровать! Иногда мне разрешало
сь на ней полежать. Но предварительно тетя Валя накрывала ее старым одея
лом: «Ложиться на чужую постель, доця, негигиенично, запомни это на всю жиз
нь».
Она вскоре сообщила маме: «Наша доця будет артисткой, Леля. У меня глаз наб
итый. Я ведь тоже артистка… О! Если бы не война… Хо-хо!»
На стенах у нее висели фотографии актрис немого кино и цветные открытки,
на которых изображены были любовные парочки. Они висели вперемежку с вее
рами из перьев и боа. У тети Вали была даже приплетная коса. О ней я тайно ме
чтала. Вот бы пройтись по улице с такой длинной косой!
… Я рассматривала открытки. Тетя Валя ходила по комнате, перебирая свои б
есчисленные флакончики, и напевала вальс Штрауса. Я была от счастья на се
дьмом небе! Мне грезились сказочные феерии. Я вся в белом, в розовых перьях
, с золотом. Или я Ч вся в черном с пушистой белой муфтой. И музыка, музыка, м
узыка!
Ч Тетя Валя? Какие же красивые тети у вас висят!
Ч Тети? Хо-хо! Это не тети, доця. Это все я!
Ничего общего с тетей Валей эти дамочки с черными челками и с продолгова
тыми лицами не имели. Но, боясь потерять ее дружбу, боясь ее обозлить или о
бидеть, я робко говорила:
Ч Ой, тетя Валя, вы в жизни лучше…
Ч А что же ты хочешь, доця? Это же мастерство! Такая, доця, профэссия. Это ве
дь характерные роли…
Тетя Валя явно имела отношение к театру. Она произносила такие «артистич
еские» слова, как «мастерство», «профэссия», «роли»…

ГРАБИЛОВКА

Ч Марк! Гостей мы приняли «як люди», а назавтра совсем нет денег.
Ч Возьми в соседки.
Ч А дальше что?
Ч А ничего. Што дальший? Што бох пошлет. И не нада меня, Леличка, копирувать
, добром прошу тибя, уважь.
Утром стук в дверь: «Марк Гаврилович! Не откажите. Отыграйте у нас на свадь
бе».
Ч Лель! Што я тибе гаварив? Деньги сами в руки идуть… За мною не пропадешь!
За хорошим мужум и чулинда жена…
Так мы и жили до войны. Сегодняшним днем. Перед самой войной мама удивляла
сь: «Ты знаешь, Марк, сегодня Маковецкие несли из магазина мешок соли. Заче
м им столько соли? Что солить? Идиотизм какой-то…»
Как часто мама теперь говорила про эту соль. Смысл ранее непонятных слов
«на черный день» стал доходить до нас. Каждый день становился все чернее
и чернее.
Наше новое жилище на четвертом этаже состояло из двух просторных комнат
. Первая была с балконом. Наша половина выходила на большой квадратный дв
ор. А половина тети Вали и Мартыненко Ч на Мордвиновский переулок.
Балкон на всю жизнь стал для меня символом холода. Если в доме есть балкон
, значит, в нем холодно. После нашей маленькой темной комнатушки эти две св
етлые комнаты казались огромными залами. Я и сейчас боюсь больших комнат
. Это не значит, что я думаю о войне. Просто холод с детства пронзал меня так
глубоко, что я чувствую его намного раньше, чем он наступает.
В эту квартиру перекочевала и кровать с шариками. И стол. И буфет, в которо
м по-прежнему стояла ваза. Теперь она была покрыта пылью.
Выпал снег. Начались холода. Постепенно все, что составляет человеческий
организм, перестроилось на волну: «хочу есть», «как и где достать поесть»
, «не умереть с голоду».
В городе самым ходовым стало слово «грабиловка». Что это такое? Если бомб
а попадала в склад с продуктами, люди, вооружившись мешками и ведрами, тол
кая и обгоняя друг друга, бежали «грабить». Многие не возвращались. Немцы
расстреливали тех, кто замешкался и не успел скрыться. Люди хватали все п
одряд, что близко лежало, не нюхая, не читая надписей на ящиках. Лишь бы доб
ыть что-то и поскорее унести домой.
Мама всегда боялась. Но страх, что я совсем ослабею от голода, заставлял ее
пересиливать себя и тоже оказываться в этой толпе… Я стояла у парадного
и ждала маму. А вдруг с ней что-то случится и я останусь одна? Невозможно та
к долго ждать…
Я увидела ее, как только она появилась из-за угла Клочковской. Она медленн
о поднималась вверх по нашему крутому переулку. На спине мама несла, согн
увшись, тяжелый ящик. Я побежала ей навстречу. Я так была счастлива, что он
а жива, что она вернулась! И вдруг из парадного ей преграждает путь мужчин
а без пальто и шапки, толкает ее; ящик падает на землю. Я вижу, как мама умоля
юще протянула к нему руки. Еще быстрее бегу вниз. Мужчина здоровенный. Эх!
Был бы сейчас мой сильный папа! Он бы его одним ударом сбил с ног. И вдруг я к
ак закричу: «Мамочка! Не бойся! Вон наш папа уже бежит!» Вырвалось у меня эт
о. Вырвалось Ч и все! Мужчина воровато оглянулся, схватил банки, которые в
ысыпались из ящика, и быстро исчез в подъезде. Я успела его рассмотреть. Вб
лизи он не казался таким огромным. Он был черный, волосатый, похоже, что ар
мянин.
Вдвоем мы еле-еле подняли этот ящик. Такую тяжесть моя худенькая (тогда ещ
е худенькая) мама могла поднять и нести только в состоянии необычайного
возбуждения.
Уже около дома, когда мы поняли, что ящик наш, мы с нетерпением фантазирова
ли: ну, что же там, в этих банках. Наверное мясо! Ну, что еще хранят в таких бан
ках? Пришла тетя Валя. Дома, как назло, не было консервного ножа. Мы пробили
гвоздем в банке дырку и стали нюхать… Это оказалась томатная паста для б
орщей. Не мясо, но все же…

… Мы увидели из окна, как что-то горело в районе кондитерской фабрики. Пос
ле бомбежки в городе было очень дымно и пахло гарью.
Ч По-моему, горит КАФОК, Ч сказала мама. (Так сокращенно называли кондит
ерскую фабрику). Внизу, по переулку, уже беспорядочно бегали жители с ведр
ами, мешками и корзинами. Ч Пойду. Ты Ч к тете Вале.
Я представляла, как мама несет мне из КАФОКа любимую шоколадную «бомбу».
До войны не было ни одного праздника, чтобы папочка не принес мне шоколад
ной «бомбы». У нас была постоянная игра:
Ч А что я принес дочурке?
Ч Конфеты!
Ч Не-а…
Ч Пирожное!
Ч Не-а…
Ч Зефир!
Ч Ну, дочурка, давай думай чуковней!
Ч Бомбу!
Ч Пр-равильна! Усе чисто сображаить…
Сначала надо было снять с этого круглого шоколадного мячика золотую бум
ажку.
Ч Та-ак, знимим золото и…
Ч Разобьем!
Ч Исключительна правильна!
Главный сюрприз Ч внутри «бомбы». Там могли быть деревянные матрешки, к
увшинчики, сердечки. Всегда неожиданность, но обязательно радость. Жалко
, что после войны в кондитерских магазинах уже не было шоколадных «бомб».
Наверное, потому, что люди знали, что такое бомба. С этой бомбой слово «игр
а» не сочеталось.
С КАФОКа мама принесла ведро коричневой горькой массы Ч патоки. Если ей
удавалось что-то раздобыть, она была просто счастлива.
На этот раз она пришла вся оборванная, в саже. Молча поставила ведро и сраз
у пошла к тете Вале. Я тут же залезла в ведро языком. Ой! Это даже повкуснее ш
околадной «бомбы»! Какая хорошая мама, целое ведро!
А чего это она сразу к тете Вале направилась? Даже ни слова мне не сказала?
Надо подслушать. Я тихонько подкралась к тети Валиной двери.
Ч Орут, кричат. Люди прямо из огня ящики вытаскивают, а ящики в руках горя
т. Я не смогла. Стою, меня швыряют во все стороны. Вдруг как обвалится этаж! В
се бросились в другую сторону, кричат! Кого-то засыпало, придавило… Вдруг
: «Сюда! Сюда! Здесь патока!» Ой, Валя! Представляешь Ч стоит внизу чан, прям
о в пол встроен, ну, представляешь… Такой большой! Да больше, чем твоя комн
ата, только круглый, как пруд. Сзади толкают, торопят. Немцы вот-вот. Свалит
ься в него можно в два счета… Господи! Валя… Только я об этом подумала… Дяд
ька напротив меня Ч тянул целую выварку и вдруг упал вместе с ней, она его
перетянула… Упал, и его тут же засосало… А все продолжали набирать ведра,
тазы, и я тоже. До сих пор все внутри трясется! Не могу… Как жить? Люсю жалко.
Детство называется.
Мы съели патоку. Это было такое лакомство в ту страшную зиму 1942 года!
После этой грабиловки моя мама подпоясывала пальто папиным ремешком. Вс
е пуговицы на пальто были вырваны «с мясом». Пуговиц не было, ниток не было
, иголок не было… Так ходили многие женщины.

В 1975 году я снималась в фильме «Двадцать дней без войны», играла Нину Никол
аевну. Шубка у меня была подпоясана таким же ремешком, какой был у мамы. Кт
о-то из съемочной группы заметил: «Братцы! Потрясающе! Смотрите Ч на фото
графиях тех лет женщины вот именно с такими ремешками. Это прелестно! Это
очень женственно. Подумать только Ч война, а мода свое берет!»
Я хотела рассказать тогда, откуда появилась эта «мода», но для того, чтобы
при этом быть убедительной, мне нужно было бы целиком уйти в атмосферу мо
его детства… При одной мысли об этом времени мне стало холодно, одиноко и
страшно.
За окном солнце. Я актриса. Снимаюсь. В журналах печатают мои фотографии и
статьи обо мне. Все прекрасно! Но глубоко в душе есть холодный тайник. И я б
оюсь его открыть. Я его открою. Только не сейчас. В самой трудной и обнажен
ной сцене он мне понадобится.
Потому я и сказала тогда: «Друзья мои, женщина всегда остается женщиной! В
о все времена. Кстати, сейчас в последнем французском журнале дорогие шу
бейки подпоясаны кожаными кушаками. А? Намотаем на ус… Ах-ах-ах…».
Играя роль Нины Николаевны, я напряженно жила жизнью моей молодой мамы. К
ак она была беззащитна! Как она была беспомощна! Как жаждала любви, моя мам
а!

КАЗНИ

На каждом доме немцы вывешивали приказы-объявления. В них говорилось, чт
о в такое-то время всем здоровым и больным, с детьми, независимо от возрас
та, собраться там-то. За невыполнение приказа Ч расстрел.
Главным местом всех событий в городе был наш Благовещенский базар. Здесь
немцы вешали, здесь устраивали «показательные» казни, расстрелы.
Жители города сотнями шли со всех концов на базар. Образовывался плотный
круг. Впереди Ч обязательно дети, чтоб маленьким все было видно. Внутри к
руга Ч деревянная виселица со спущенными веревками. На земле несколько
простых домашних скамеек или деревянных ящиков. Дети должны были видеть
и запоминать с детства, что воровать нельзя, что поджогом заниматься нел
ьзя. А если ты помогаешь партизанам, то смотри, что за это тебе будет…
Из темных машин выводили в нижнем белье мужчин с дощечками на груди: «Вор
», «Поджигатель», «Партизан».
Тех, кто «Вор» и «Поджигатель», подводили к виселице, вталкивали на скаме
йку и, не дав опомниться, выбивали скамейку из-под ног.
Операция «Партизан» была самая длинная, изуверская и… «торжественная».
Самого слова «партизан» немцы боялись патологически. Мужчин в городе бы
ло очень мало. Но и те немногие прятались по домам. Выходили только ночью.
Носили в дом воду. Выполняли тяжелые работы для семьи. К январю-февралю 1942
года в каждом мужчине немцам чудился партизан. К казни «партизан» немцы
готовились, тщательно режиссировали это «зрелище».
Опять же из машин очень медленно выводили нескольких человек в нижнем бе
лье со связанными руками. Они стояли на трескучем морозе так долго, что эт
о казалось вечностью…
Сначала длинный приговор читали по-немецки. Потом так же длинно перевод
чик читал этот приговор по-русски с украинскими словами вперемежку. Пар
вырывался у него изо рта, замерзал и превращался в сосульки. Они висели на
бровях, на усах, на носу. Клубы пара поднимались над толпой и застывали. А л
юди в нижнем белье и босиком стояли и стояли…
И один раз приговоренный к казни через повешение не выдержал и крикнул: «
Давай, сука! Чего тянешь?»
Толпа загудела. Защелкали автоматы. И вдруг над толпой раздался высокий
голос: «Сыночки ж мои роднэньки! Быйтэ их, гадив! Мий сыночок на хронти…»
Она еще что-то кричала, но ее уже отталкивали в сторону. Раздалась автомат
ная очередь. Все смолкло. Стояла тишина…
Как только казнь была совершена, немцы быстро, прикладами в спину, разгон
яли людей. Они боялись всяких бунтов, выступлений масс.
Я не могла смотреть, как выбивают скамейку, и человек беспомощно бьется…
Первый раз я еще ничего не знала. Я не знала, что такое «казнь через повеше
ние». И смотрела на все с интересом. Тогда мне стало нехорошо. Что-то снизу
поднялось к горлу, поплыло перед глазами. Чуть не упала. Потом я уже все зн
ала… Я боялась повторения того состояния. Я уткнулась лицом в мамин живо
т, но вдруг почувствовала, как что-то холодное и острое впивается мне в по
дбородок. Резким движением мое лицо было развернуто к виселице. Смотри! З
апоминай Эти красивые гибкие плетки, похожие на театральный стек, мне ча
сто потом приходилось видеть. Их носили офицеры.
Тогда мне было шесть лет. Я все впитывала и ничего не забыла. Я даже разучи
лась плакать. На это не было сил. Тогда я росла и взрослела не по дням, а по ч
асам.

СКАЗЕНКИ

Посередине комнаты стояла железная печка. Мы сожгли всю деревянную мебе
ль. Мама завидовала тем, у кого была деревянная кровать. А наша железная Ч
не горит. Тепла от печки хватало ненадолго…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11