Потому можно сказать, что я родилась в «музыкальной» семье. А точнее Ч я р
одилась в музыкальное время. Для меня жизнь до войны Ч это музыка!
Каждый день новые песни, новые мелодии. Они звучали по радио и на улицах; с
утра, когда папа разучивал «новый» репертуар; вечером, когда приходили г
ости; у соседей на пластинках. Песни и мелодии я схватывала на лету. Я их чи
сто пела, еще не научившись говорить.
Папа и мама работали в Харьковском Дворце пионеров. Это был новый красив
ый Дворец. Он находился на площади имени Тевелева. В большом мраморном за
ле посередине стоял квадратный аквариум. Там плавали необыкновенные кр
асные пушистые рыбки.
В перерывах между массовками мы с папой бежали к аквариуму: «Дочурка! Яке
и рыбки! Я ще таких зроду не видев. Якая прелесь… божья рыба…» Мама всегда
портила ему настроение: «Марк, ты хоть рот закрой. Сорок лет на пороге… Хуж
е Люси… хи-хи-хи». Ч «Леличка, ну яких сорок? Ще нема сорок, зачем человеку
зря набавлять?» И папа, взяв меня на руки, посылал в мамину спину: «Во Ч яга
! Мамыньки родныи… Ну? Ета ж чистая НКВД! Ничего, дочурочка, зато папусик в т
ибя самый лучий!»
Ну, конечно, самый лучший! Самый необыкновенный! Я обнимала его, прижимала
его голову к своей. Мне было его жалко.
Имя свое я получила за два часа до рождения. Испуганный папа отвез маму в р
оддом, что был на Пушкинской улице, а сам «на нервной почве» побежал в кино
. Тогда на экранах с огромным успехом шел американский приключенческий ф
ильм «Акулы Нью-Йорка». В картине было множество дотоле невиданных, непр
авдоподобных трюков, погонь, выстрелов… Герой фильма, красавец Алан, сов
ершает чудеса Ч спускается по канату с самолета на крышу несущегося пое
зда, в котором увозят его похищенную возлюбленную, прелестную Люси. Посл
е сеанса потрясенный папа примчался в роддом и срочно передал маме запис
ку: «Лель! Детка моя! Если в меня будить орел, назовем Алан. Если девычка, хай
будить Люси».
Как только я родилась, мама облегченно вздохнула. Первой ее мыслью было: «
Слава богу, что девочка, а то был бы Алан Маркович…» У нас во дворе женщина
после очередного заграничного фильма назвала своего сына Джоном. Мама г
оворила, что весь двор хохотал. Джон Иванович Рыбак! Джон Рыбак! Бедный мал
ьчик.
Но в загсе папе сказали, что такого имени, Люси, в России нет. Есть Людмила. Э
то старое славянское имя. Означает Ч «людям мила». А дома называйте как х
отите Ч Люся, Люси… И зачитали папе целый список самых модных в то время и
мен: Кима, Ноябрина, Искра, Владлена, Сталина, Марклена, Октябрина, Мюда…
Ч Як ето Мюда?..
Ч Международный юношеский день.
Ч Гм… не-е, давайте лучий Людмила… «Людям мила»… ето мне подходить… ето
значит, что усе люди будуть до ней по ласке. Давай пиши! Хай дочурка у меня б
удить Людмилкую.
Из роддома меня привезли на извозчике. Такси в Харькове в 1935 году были еще р
едкостью. Привезли в нашу маленькую комнатку в большом доме по Мордвинов
скому переулку, N 17. С этой комнатой у меня связаны самые светлые и прекрасн
ые воспоминания в жизни.
Комната была подвальной, с одним окном. Я видела в окно только ноги прохож
их. Мне было интересно определять по обуви и юбкам своих соседей. Прямо по
д окном стоял стол. Слева Ч буфет. В буфете на верхней полке в вазе постоя
нно лежали конфеты. Я их получала за свои «выступления».
А выступала я перед всеми, кто попадал к нам в дом. Папа тут же усаживал гос
тя.
Ч Ну куда, куда ты бежишь? Ну чиво? Сядь, передохни! Галава ты… Усех дел не п
еределаишь. Щас тибе моя дочурка концертик устругнеть.
И начиналось! Папа ставил стул посередине комнаты, я быстро вскарабкивал
ась на него, руки назад, глаза широко открыты, улыбка самая веселая. Я все д
елала так, как учил меня папа: «Дочурка, глаза распрастри ширей, весело влы
байсь и дуй свое!» Начинала я со стихотворения:

Жук-рогач, жук-рогач Ч
Самый первый силач;
У него, у жука,
На головушке Ч рога!

При этих словах полагалось приставить к вискам два указательных пальца.

Гость вежливо улыбался: «Очень мило, очень мило», Ч и собирался уходить.
«Куда ты? Не-е, брат, ще тока начало! Давай, дочурчинка, песенку з чечеточкую
!» Это означало, что в конце песни, какой бы она ни была, надо дать «кусок» че
четки. Я хлопала себя почти одновременно по груди, коленям и, выбросив ног
у вперед, а руки в стороны, громко выкрикивала: «Х-х-ха!!».

Эх, Андрюша, нам ли быть в печа
ли,
Возьми гармонь, играй на все лады,
Так играй, чтоб горы заплясали,
Чтоб зашумели зеленые сады!

Папа на баяне Ч «тари-дари, дари-дам!»
И я свое Ч «х-х-ха!»
После этого гость обязательно смеялся. Больше всех радовался и подыгрыв
ал мне папа: «Не, актрисую будить, точно. Ето як закон! Усе песни на лету бере
ть, як зверь. Ну, вокурат актриса!»
И человек, который к нам заходил на минуточку, уже через четверть часа под
папиным обаянием и натиском совершенно забывал, куда и зачем он шел, поче
му он оказался у нас, и, конечно, оставался… Папа выразительно смотрел на м
аму. Мама бежала в магазин. А я продолжала свое выступление.
… Домой человек уходил лишь поздно вечером, держась за стенки, хвалил мам
у, восхищался «дочуркой», прославлял папу Ч щедрую русскую душу Ч и бла
годарил, благодарил. Папа был счастлив.
Кто бы к нам ни приходил, начиналось так: «Ну, девки, давай скорее на стол, че
ловек у гостях. Лялюша! Давай шевелися чуковней! Штоб усе було як на Первое
мая!»
У нас в доме все праздники были как Первое мая. Для меня праздник Первое ма
я был самым веселым. Папа шел на демонстрации впереди колонны с баяном, ве
сь в белом, брезентовые туфли начищались мелом. Мама, в белой юбке, в белой
майке и в белом берете, дирижировала хором. Пели все! И я не помню грустных
людей, грустных лиц до войны. Я не помню ни одного немолодого лица. Как буд
то до войны все были молодыми. Молодой папа, молодая мама, молодые все! И я с
ними Ч счастливая, радостная и, как мне внушил мой папа, «совершенно искл
ючительная».
В левом углу от двери в нашей комнате стояла знаменитая двухспальная кро
вать с никелированными спинками и шариками, которые я постоянно откручи
вала. Эта кровать служила моим родителям около тридцати лет, до 1969 года. В т
от год они переехали ко мне в Москву. Кровать осталась в Харькове, а им при
шлось купить современную тахту, которую папа проклинал и благоговейно в
споминал ту незабываемую кровать с сеткой и периной. А может, он тайно взд
ыхал по тому времени, когда был молодым, сильным…
У папы было очень много друзей. Особенно до войны. «Друзья» Ч это те, с кот
орыми его связывало дело, баян, профессия. «Кровенные друзья» Ч это те, с
которыми он говорил о профессии за столом. Раз вместе поднимали рюмки Ч
значит, этот друг становился «кровенным», то есть кровным. Без друзей о во
дке в доме не было и речи. Но стоило папе сесть за стол с «кровенным» Ч вст
упал в силу его характер: как это так, чтобы кто-то оказался сильнее его? Чт
обы он кому-нибудь уступил?
Были среди друзей и подруги. «Ухажерки». Те, которые ему нравились, за кото
рыми он ухаживал. Одинокие женщины, которых он утешал или словом, или тихо
нько похлопывал их ниже спины, так чтобы Ч не дай бог! Ч нее увидела мама.
А я все видела и никогда своего папочку не выдавала. Папа всю жизнь до стар
ости пользовался большим успехом у женщин.
Он был прекрасно сложен, выше среднего роста. Очень сильный и чрезвычайн
о легкий в движениях. Танцевал пластично и любое па брал с ходу. У папы был
и синие глаза, темные вьющиеся волосы и открытый, теплый взгляд. Но самым п
рекрасным в нем была улыбка! Когда он улыбался Ч улыбались все! Если пред
ставить себе то время, те моды, моего папу с лучезарной улыбкой да еще с ба
яном в руках… Да ни одна женщина не могла устоять!
Были у него и бесконечные поклонники. После работы около нашего окна его
уже поджидали несколько человек.
Я смотрела на маму: чем кончится? Или папа их пригласит в дом, и я буду высту
пать, или он даст им денег, и они уйдут. И тогда я не буду выступать, а буду сл
ушать сказку.
А один поклонник был непьющий. Он входил, здоровался, глядя неотрывно на п
апу, садился на диван и клал на колени кепку. Папа сидел напротив, на нашей
кровати с шариками, и играл для него. Для таких «настыящих» ценителей муз
ыки папа безукоризненно играл «репертуар», усвоенный еще в муздраминст
итуте: два марша Ч «Привет музыкантам» и «Старые друзья», танго «Брызги
шампанского», польку-бабочку и «Турецкий марш» Моцарта. Этот поклонник
все прослушивал, благодарил, прощался, все так же неотрывно глядя на папу,
и уходил.
Ч Что ему от тебя надо, Марк? Ну раз послушал, ну два… Сколько можно? Черте
что!
Ч Леличка, он тибе мешаить? Хай человек слушаить… И мне тренировка…
Среди поклонников были и нищие. Они знали все его маршруты и поджидали па
пу на дороге. Все знали его по имени и отчеству. Еще бы! Щедрее никто не одар
ивал! Папа останавливался, разговаривал с ними, расспрашивал. Ему все был
о интересно.
До войны каждое утро в нашей маленькой комнатке раздавался стук в окно. В
форточку просовывалась голова растрепанного человека. У него в горле бы
ла резинка, а на кадыке железка с дыркой, из которой вылетал свист. Он был к
алека. Звали его Андрей. Я не могла к нему привыкнуть. При виде его всегда з
абивалась в угол.
Ч Да ты не бойсь его, дочурка. Ета хороший человек. Людям усем нада памага
ть… Ты даешь, и тибе бог дась… Во, моя детка…
Этот Андрей приходил к нашему окну каждый день, как на работу. Постучит, по
дождет, а потом хрипит: «Марк Гаврилович! Здравия желаем…»
Ч Иди, Ч ядовито говорила мама, Ч твой дружок пришел…
Ч Полегчий, полегчий, девка, на поворотах, а то быстро у меня схватишь. Ч
И, широко улыбаясь, вырвав у мамы деньги, направлялся к окну. Деньги всегда
были у мамы. Папа их моментально тратил или безвозмездно отдавал «взайм
ы». Андрей мне не нравился. Тут я была на маминой стороне. Такой нахальный,
неприятный человек, а папа с ним так…
Этот калека всегда сидел на углу Рымарской и нашего Мордвиновского пере
улка. Около того здания, с которым у меня потом будет так много связано…
При вступлении немцев в Харьков в этом здании была сперва немецкая ремон
тная часть, затем Ч немецкий госпиталь. Когда Красная Армия в первый раз
освободила Харьков, в нем был наш красноармейский госпиталь. Потом немцы
вновь взяли Харьков. Опять в этом здании разместился немецкий госпиталь
. И, наконец, 1 сентября 1943 года оно стало моей школой N 6. В этой школе я проучил
ась все десять лет.

ВОЙНА

Было так весело и празднично. Было лето. Наш детский сад на лето переехал в
Ольшаны, под Харьковом. На всех праздниках в садике я пела, на Новый год бы
ла Снегурочкой. Воспитательница говорила папе и маме: «Ваша Люся должна
стать актрисой». Ч «Да! Ета ув обязательном пырядке. Так и будить!» Ч зав
ерял ее папа. Я была влюблена в мальчика Семочку. На сохранившихся фотогр
афиях мы с мим везде рядом.
И вдруг родители срочно увозят нас в Харьков. Еще утром мы были в лесу на п
рогулке. Нарвали ромашек и сиреневых колокольчиков. А вечером уже оказал
ись дома, и увядший букет лежал на диване… Все оборвалось мгновенно, неож
иданно.
Всего пять с половиной лет я прожила «до войны»… Так мало!
«Война, война, война… Сталин, Россия… фашизм, Гитлер… СССР, Родина…» Ч слы
шалось отовсюду.
Что такое война? Почему они ее боятся? Мне было очень любопытно Ч что тако
е «пострадало от бомбежки?» Как это выглядит?
После бомбежки мы с папой пошли в город.
Ч Марк, не бери Люсю. Там могут быть убитые. Зачем ребенку видеть это?
Ч Ребенык, Леля, хай знаить и видить усе. И хорошее и плохое. Усе своими гла
зами. Жисть есть жисть, моя детка.
Мы пошли в центр, на площадь Тевелева. Во Дворец пионеров попала бомба. Сер
едина здания, там, где был центральный вход, разрушена. Окна выбиты. А как ж
е красные пушистые рыбки? Где они? Успели их спасти?
Городской пассаж, что напротив Дворца, был разрушен совершенно, и даже ко
е-где еще шел дым.
«Да, усе чисто знесли, зравняли з землею… ах ты мамыньки родныи…»
Я так любила ходить в пассаж с мамой! Мне он запомнился как сказочный двор
ец! Много-много света! И сверкают треугольные флакончики одеколонов: «Ай-
Петри», «Жигули», «Кармен»…, их много, бесчисленное количество. И мама сча
стливая, как на Первое мая!
А теперь Ч бугристая, еще горячая груда кирпичей…
От Дворца мы пошли по Сумской улице к нашему дому. Около ресторана «Люкс»
лежала раненая женщина. Других, более пострадавших, наверное, уже увезли
в больницу. Она лежала на правом боку. Левое плечо у нее было раздроблено,
и цветастая кофточка вдавилась внутрь. Широкая белая юбка от ветра подни
малась. На ноге, повыше колена, осколком вырвало кусок мяса. От ветра юбка
закрыла лицо и видны были только белые трусики. «Товарищи! Кто-нибудь, пож
алуйста, поправьте юбку… Как стыдно… Товарищи, дорогие товарищи, пожалуй
ста… Так стыдно…» Ч твердила она монотонно. Лицо у нее было совсем серое.
Она даже не стонала. Неужели ей не больно? Почему она не кричит? Почему она
говорит «товарищи, товарищи»?
На своем месте, около моей будущей школы, сидел Андрей, склонив на грудь ло
хматую голову. Перед ним лежала на тротуаре его потертая кожаная кепка. Е
го убило осколком в спину. Он так естественно сидел, что никто и не подумал
, что он мертв. Сидит нищий и сидит… Андрей был первым человеком в моей жиз
ни, которого я увидела неживым. Как это? Был Ч и больше нет…
«Усе, Лель, Андрей нам усем приказав долго жить… Усю спину ему разворотил
о. Хай земля ему будет пухом. Эх, браток…»
Папа ушел на фронт добровольцем. В первые дни войны его возраст считался
непризывным. Тогда мне папа казался молодым и здоровым. Только много поз
же я узнала от мамы, что он был инвалидом. После работы на шахте у него на жи
воте были две грыжи. Операция не помогла. Он всю жизнь носил бандаж, которы
й сильно вминался в живот с двух сторон. Ему нельзя было поднимать тяжест
и. Но я помню, как он то и дело поднимал тяжелые вещи (один только баян весил
12 килограммов). После той шахты у него всю жизнь был сильный кашель. Когда о
н кашлял или смеялся, он всегда придерживал живот.
Папа ушел на фронт. Мы с мамой остались в Харькове. Филармония, за которой
числились родители, имела строгий лимит на эвакуацию. В первую очередь э
вакуировали заводы, фабрики, предприятия… а филармония и, тем более, нешт
атные работники Ч позже. Так мы и просидели с мамой на переполненном вок
зале с чемоданами и мешками. А потом вернулись домой.
Маме было двадцать четыре года. Она ничего не умела без папы, всего боялас
ь. Когда папа уходил на войну, она была совсем потерянной и все время плака
ла:
Ч Марк, как же нам быть? Что же делать, Марк? А? Не оставляй нас… Я боюсь…
Ч Не бойсь Лялюша, не бойсь… Ты девка умная, чуковная… Што ж, детка, сделаи
шь… Жисть есть жисть… Дочурочка тебе поможить… А я не могу больший ждать
… Пойду добровольно защищать Родину! Ну, с богум…
Папа ушел и унес с собой баян. А вместе с ним унес самые прекрасные песни, с
амый светлый праздник Ч Первое мая, самое лучшее в жизни время. Время Ч «
до войны».

ВАЛИ

24 октября 1941 года в Харьков вошли немцы. В городе как будто все вымерло. Толь
ко по булыжной мостовой Клочковской улицы шли немецкие войска, ехали маш
ины, танки, орудия. Не было ни выстрелов, ни шума. Жители группками осторож
но спускались вниз по Клочковской, чтобы поближе разглядеть: какие же он
и, немцы?
Немцы шли, ехали молча. Никакой радости, никакого ликования по поводу взя
тия крупного города не было. Все холодно, четко, равнодушно. На жителей не
смотрели. Мы разглядывали их дымчато-серую форму, лица, погоны. У некоторы
х под подбородками висели железные кресты. Впервые увидели и немецкие та
нки, тоже с крестами.
Несколько дней было затишье. Вообще не чувствовалось, что вошли враги.
Началось все позже.
Началось с того, что собрали всех жителей нашего дома, оставшихся в оккуп
ации, и приказали освободить дом. «Здесь будет расквартировываться неме
цкая часть». Первый раз я услышала немецкую речь. Немецкий офицер был нем
олодой, говорил вежливо. А вот переводчиком… Ч как же это? Вот это да! Из на
шего дома Ч Илья?!
Ч Илья, мам, смотри, дядя Илья! Ты видишь, мама? Ч дернула я маму за платье,
пытаясь развернуть ее к себе. Мне нужно было заглянуть ей в лицо. Мама меня
сильно ударила, испуганно оглянулась на жителей нашего дома и шепотом п
риказала, чтобы я никогда больше не болтала глупостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11