Та што там! Иду и света божжага н
е вижу! В усе лужи заглядаю! А щас в меня вже «макинтош». Э-э-эх! Лялюша! Ч И с
делав вдруг высокий прыжок, изогнувшись приземлился на полусогнутые но
ги, положил маме голову на грудь и повел ее по комнате, напевая танго «Я во
звращаю вам портрет».
Это танго он в то время разучивал на баяне. Когда папа разучивал «новую ве
щь», мы с мамой сидели на кухне. Мы боялись попасться ему на глаза. Разучив
ать «новую вещь» было для него пыткой. Ноты папа читал плохо. Шевелил бесп
омощно ртом, вид у него был растерянный и жалкий. Я слушала и мучалась: «Ну
что он так долго не может запомнить, тут ведь так просто». В часы работы на
д «новой вещью» он пересыпал каждую ноту такими «ласковыми» словами, как
ие мог придумать только мой папа. Таких больше не услышишь нигде. Иногда о
н на басах не менял гармоний, а четко отбивал ритм на одном месте. Но прекл
онялся перед талантливыми коллегами, восхищался ими.
Это было уже после войны. Папа и мама опять работали во Дворце пионеров. Дв
орец тогда находился на Сумской улице. (А сейчас в этом здании со львами у
входа Дворец бракосочетания). Массовика, баяниста и детей из самодеятель
ных кружков Дворца пионеров пригласили на Харьковское радио. Нужно было
сделать запись под рубрикой «Разучивание на массовке во время праздник
а новой песни». Мама меня поставила перед самым микрофоном. Как только па
па заиграл, а мы запели, режиссер передачи и звукорежиссер стали о чем-то
шушукаться. Через десять минут пришел другой баянист. Выяснил у папы тон
альность. Играл чисто, профессионально. Я глубоко дышала, чтобы скрыть сл
езы. Щипало в носу. Мама смотрела на меня жалко и растерянно. А папа вместо
того, чтобы тут же исчезнуть, сидел и восхищенно смотрел на баяниста. «Ну,
брат… куда мне! Ты настоящий талант. Играешь прямо, як зверь! Быян у тебя сл
абоват… Можа, возьмешь мой? Мой лучий…»
У папы был лучший инструмент в городе. Баяно-аккордеон итальянских маст
еров Ч братьев Грозио. «Фрателли Грозио», Ч с удовольствием читал папа
на баяне незнакомые иностранные слова. Баян переливался белыми и красны
ми камнями… На солнце и при ярком свете так горел, что собирал вокруг себя
народ. «Я если не игрою, так быянум беру, Ч и тут же демонстрировал четыре
регистра, четыре звучания заграничного инструмента. Ч Хочишь Ч быян, а
хочишь Ч аккордионум з розливом будить, война, и флейта, и концертина». К
нам домой приходили делегации Ч посмотреть инструмент. Папа был счастл
ив!
Но разве тогда, на радиозаписи, в баяне было дело? Ну зачем, зачем он его пре
длагал баянисту? А тот еще играл на нем и хвалил баян… Почему, почему ты, па
почка, сразу не ушел?
Я первая выскочила из радиокомитета, добежала до сада Шевченко… И там, в к
устах, горько плакала. Как мне было больно и горько за своего папу! Но чем я
могла ему помочь? Сказать: «Папа, здесь надо менять бас, здесь уже другая г
армония. Нельзя, папочка милый, играть на двух парах басов. Папа, так уже се
йчас играть нельзя…»
Но неизвестно, чем все это могло кончиться. Он мог и баян «об землю вдарить
», и пустить в тебя «что под руку попало». Или мог заплакать: «Дочурочка, до
рогенькая! Ета правда, быян Ч ета не мое дело… Мне бы земельку, садик. Не на
да, дочурочка, над папусиком, не нада. Он тибя „на двух парах басов“ выкорм
ив, вивчив, дав образование. А мы з Лелюю и так свой век доживем, на двух пара
х…»
… Леля! За пальто и этот раскошный макинтош на базаре тебе дадут копейки. Э
то же не люди! У тебя же доця! Новое дело! Чего ты боишься? Все ходят! Да, это ри
ск! Да, сейчас вся наша жизнь Ч риск! Пойдешь, а доцю оставишь со мной… Расс
читаемся потом…
Речь шла о менке. Так назывались походы женщин в деревни для обмена вещей
на хлеб, сало, муку.
У меня до войны были санки со спинкой, как стульчик. Мама взяла их с собой. В
от и саночки «дочурочкины» пригодились. Меня в них катала нянька Маруся.
Папа всегда хвастал, что «мы до войны жили як буржуи… У Люси до садика была
нянька». Маруся была из деревни. Прожила у нас недолго. Теперь я понимаю, ч
то она просто влюбилась в папу. Ну и с ней пришлось расстаться… У мамы пото
м часто вырывалось: «А Маруся?» Ч «Э-э, кума, куда поехала. Што успомнила…»
Ч На этом моменте папа не любил долго останавливаться. Важно, что нянька
была, а «што там и як Ч ета усе не важно. Корочий, жисть есть жисть».
Рано утром, когда я еще спала, мама с двумя женщинами из нашего дома ушла н
а менку.
Ч Доця! Вставай! Мамки нет. Будем жить с тобой вдвоем. Только Вали надо слу
шать. Ясно? Придумаем что-нибудь шикарное! Хо-хо! Доця!
«АЛЛЕС НОРМАЛЕС»
Я все время наблюдала за тетей Валей. Чем же она живет? На грабиловку не хо
дит. На менку не ходит. Несколько раз я ее видела в коридоре. Она уже откуда-
то возвращалась. В сером платке, в жалких старых фетровых ботах, совсем не
накрашенная. Может, заболела? У мамы спросить? «Не твое дело…» И никак нель
зя ничего пронюхать. Прямо какая-то загадка, тайна…
Через некоторое время из ее комнаты доносился вальс Штрауса. Тетя Валя, п
ереодевшись, на ходу расчесывала волосы, выходила на кухню и ставила на к
еросинку голубой чайник.
Вот же необыкновенная женщина! Минуту назад она была жалкая, стертая, а се
йчас роскошная, неузнаваемая! На ней широкие расклешеные брюки ярко-син
его цвета. Вали перешила их из японского атласного халата. По бокам, вдоль
бедер, Ч два зеленых с желтым попугая на ветках. Шик!
Ч Как твои дела, Валь?
Ч О! У меня все «аллес нормалес»… Хо-хо!
О чем они с мамой так непонятно говорят? Ах…
И когда мы остались одни, тетя Валя под секретом посвятила меня в свое «де
ло». На базаре у деревенских теток она покупала нитки. Дома тетя Валя долг
о и терпеливо разматывала огромные и спутанные мотки. Потом аккуратно вы
стругивала из дерева палочки. И на эти палочки на специальной машинке на
матывала нитки. Получалась катушка, но без дырки посередине, глухая. На ба
заре нитки раскупали в момент. Так вот чем занималась тетя Валя!
Когда я стала помогать ей распутывать слежавшиеся мотки, я убедилась, чт
о у тети Вали не такой уж легкий хлеб. Я тогда была поражена ее терпением. А
когда я сама несколько часов провела за этим скучным, нудным занятием, я с
тала более внимательно следить за тетей Валей. Нет-нет! Она совсем не така
я избалованная, как я думала. А перед самым возвращением мамы с менки тетя
Валя мне раскрыла самый важный секрет.
Ч А теперь главное, доця! Смотри и запоминай! На эту палочку мы незаметно
наматываем тряпочку. Потом красиво прикрываем все это дело нитками… Что
мы имеем, доця? Мы имеем то, что нам надо. Экономим нитки и увеличиваем коли
чество катушек. «Аллес нормалес», доця! Тебе ясно, доця?
Ну что же тут неясного? Что за тетя Валя! Такое придумать! Ведь все так прос
то. А сколько прибыли. Это тебе не моя мама Ч правильно говорил папа: «Нич
егинька не вмеить». А тетя Валя Ч талант, актриса!
С ней было так интересно! Я часами могла смотреть, как она расчесывает сво
и волосы. А когда у нее было хорошее настроение, как она сама говорила: "Сег
одня, доця, у меня все «аллес нормалес», что по-русски означает «жизнь пре
красна», Ч это были самые яркие дни в зиму и начало весны 1942 года. Тогда мне
даже разрешалось померить косу. Я ее оборачивала вокруг головы. Чубчик и
коса… Я, счастливая, улыбалась своему отражению в зеркале. Мне даже не меш
ало отсутствие двух передних зубов. Я примеряла разноцветные боа. Я обма
хивалась черным пушистым веером. Если тетя Валя выходила на кухню, я тут ж
е пудрила свой нос ее огромной голубой пуховкой… Ну а если мне еще разреш
алось полежать на кровати с ангелами на спинках… О! Я лежала, «як принцесс
а», и мечтала: когда вырасту, у меня будет кровать с ангелами, много перьев
и боа, абажур с бантом, много разноцветных флакончиков, и еще очень, очень
многого хотелось…
У тети Вали я научилась кроить «на глаз». Без выкроек. Тетя Валя положит пе
ред собой «материю», чик-чик Ч и уже через пятнадцать минут идет примерк
а. А я тут наготове. Держу ножницы, мел, сантиметр. Готова предвосхитить и в
ыполнить малейшее ее желание. Да, действительно, «аллес нормалес»! И мы об
е в упоении мурлыкали «Большой вальс»…
ПИР
Ночью я услышала мамин голос. Она громко смеялась. Я встала и пошла к тете
Вале. Мама отсутствовала больше двух недель. Они, пока ходили по деревням,
спали где попало, одетые, нерасчесанные. У нее на голове образовался колт
ун, расчесать который нельзя было никакими силами, и тете Вале пришлось е
го выстричь.
Ч Санки иногда приходилось тащить по земле… Снег тает, Ч весело расска
зывала мама. Она опять была счастлива, как на Первое мая!
Стоял уже март. Весна. Значит, не будет больше холодов!
Я бросилась к маме.
Ч Уже все знаю. Тетя Валя мне все рассказала. Ты хорошо себя вела. Я доволь
на. Я привезла тебе вкусного. Сейчас помоюсь и будем кушать.
Ну никакой романтики! Все прозаично, деловито. Вот был бы на ее месте папа!
Вот это был бы спектакль! Но папы нет…
На столе лежал большой круглый пшеничный хлеб, крутые яйца, мед. Пир!!! Мы си
дели у тети Вали за столом. Мы смотрели на еду и боялись притронуться.
Ч Ешь, Люся, не бойся, это все наше, Ч сказала мама. Мы ели медленно, чтобы з
апомнить этот день. Когда еще такое будет? Стола у нас не было. Мы его сожгл
и. Все важные события и праздники отмечались у тети Вали.
Мама рассказывала про менку. Она считала, что ей повезло. Правда, в деревню
она еле дошла. Истерла в кровь ноги… И к ночи оказалась одна в лесу…
Ч Такой страх! Лес. Тишина. Стемнело мгновенно. Нам посоветовали идти поо
диночке, чтобы не испугать хозяев. Все-таки, когда видят, что женщина одна,
не так боятся впускать. Стою, Валя, в лесу со своими санками и думаю: ну хоть
бы бомба упала! Потом прошла еще, вдруг слышу собачий лай. Как брошусь бежа
ть! Как будто за мной гонятся. Откуда только силы взялись? И как в сказке, Ва
ль! Хатка чистенькая, беленькая стоит, из трубы дым. Только бы пустили! Хоз
яева молодые, муж и жена… Пустили, обогрели. Я как заплачу! Истерика начала
сь. Не могла поверить, что тепло, что рядом добрые люди, Ч все время ждала о
т них чего-то плохого. Знаешь, в деревне совсем другие люди, чем здесь, в гор
оде. Держалась-держалась и не выдержала, Валь! Ела я яичницу с салом и все в
ремя думала, как бы Люсе спрятать. А потом соображаю: пропадет ведь… И опят
ь ем, ем, ем. Они на меня все смотрели, смотрели. Спрашивали: есть ли дети? Я ск
азала, что есть дочка. «А у нас нэма дитэй! Нэ послав бог…» Жаль, говорю, а са
ма думаю: ну и слава богу, что не послал, знали бы вы, как дети в городе мрут. Д
а! Немцев они почти не видели. В те хаты, что стоят около леса, немцы не заход
ят, боятся партизан. Так что война их почти не коснулась. Расспрашивали… Н
у я так, кое-что рассказала.
За папин макинтош и свое шевиотовое пальто мама привезла мешок муки, сал
о и бидончик меду.
Моя мама не любит вспоминать те страшные годы оккупации. А особенно граб
иловку, менку… У нее сразу портится настроение. Она становится мрачной, з
амкнутой. А мне так нужно узнать некоторые подробности. Я к ней и так, и сяк.
Но не вытянешь ничего. Говорит, что немцы вошли в Харьков 24 октября 1941 года, а
ушли навсегда 23 августа 1943 года. Так это же всем известно!
Тогда я ей сама начинаю рассказывать в надежде, что она меня поправит, под
скажет! Я ей рассказываю про нее же, а она только хмуро бурчит в ответ одно
сложно: "Ну? Ну? Ну так… Ну… Ну было… И это было. Точно так и было. Так. Да нет, я ж
дала, чтобы упала бомба, ждала Ч понимаешь? Это не объяснишь… Ну? Да, они на
меня смотрели как на ненормальную. Я одна съела две огромные сковороды с
салом… Вали? Ох, Вали, Вали… Интересно, жива она еще? Она на пять лет старше м
еня. Ей сейчас шестьдесят семь. Вали тогда тоже подрубала (подъела) подход
яще. Ах, Люся… Зачем тебе все это ворошить? Как вспомнишь Ч жить не хочетс
я. Жизнь Ч это сложная штука…
ГОВОРИТ МОСКВА
На Сумской улице немцы открыли кинотеатр. В театре имени Шевченко зарабо
тала оперетта. Дворец пионеров на площади Тевелева отремонтировали. Теп
ерь это здание было «только для немцев». Значит немцы в Харькове устраив
ались надолго.
Пришла весна. Мы открыли окна и балкон, он выходил во двор того здания, кот
орое потом стало моей школой.
А сейчас в этом здании расположилась немецкая ремонтная часть. Во двор в
ъезжали машины, разгружали ящики, металлические детали, гусеницы.
Всем женщинам нашего и соседнего домов было приказано утром собраться. Д
ля чего Ч не сообщалось. Но за неподчинение приказу Ч расстрел. А вдруг о
пять будут угонять в Германию? Мы не спали всю ночь.
Утром я вместе с другими детьми бежала за строем наших мам. Они скрылись в
нутри здания. А мы спрятались за ящиками и подсматривали в окна. Там была и
мама, и тетя Валя, и мать Зои Мартыненко. Других помню только в лицо.
Окно на первом этаже распахнулось. Из него высунулась улыбающаяся тетя В
аля: «Доця! Ты где? Скорее сюда!» «Люся! Не бойся!» Ч это уже мамин голос. Я по
дбежала к окну и схватила на лету серый узел: «Доця! Все половые тряпки из
дома неси… скоро! Одна нога здесь, другая Ч там!»
В узле было два новых байковых халата. В таких ходили раненые в немецких г
оспиталях. Женщин собрали для того, чтобы они вымыли полы, вычистили здан
ие. А тетя Валя сообразила, что халаты могут пригодиться. Полы можно помыт
ь тряпками.
Свой халат она выгодно продала на базаре. А мне из халата пошили курточку
на «молнии» и шаровары с большим запасом внизу Ч «на вырост».
Я мигом слетала на четвертый этаж, собрала все тряпки Ч и обратно. Окно бы
ло открыто. И, подбегая, я услышала немецкую песню. Ее пели по радио. Как дав
но я не слыхала радио! Да и было ли это когда?
Тихо влезла на ящик, всунулась в окно и наткнулась прямо на немца, который
подпевал и дирижировал себе:
Ч О, киндер! Вас ист леус? Во ист мутер?
Мама произнесла сдавленным голосом:
Ч Пан, ист майн киндер… Ч В школе мама учила немецкий язык.
Он посмотрел на ворох тряпок у меня в руках и все понял. Взял у меня тряпки
и бросил их маме, погрозив ей пальцем. Все время он улыбался.
Комната на первом этаже была самой большой в здании. Когда я уже училась, з
десь был спортивный зал, потом столовая.
Тогда в этой комнате стояли спинки и сетки кроватей, ящики, чемоданы. Одна
кровать была покрыта серым одеялом. Я подумала, что она принадлежит немц
у. А музыка раздавалась из большого приемника, стоявшего на ящике рядом с
кроватью.
Немца звали Карл. Он был денщиком у командира этой части. Наше знакомство
состоялось в тот день, когда он не наказал маму. Первый раз я видела тогда
«другого» немца. Немец, а хороший…
Я осмелела. Решила: мама и тетя Валя моют полы, немец слушает концерт и сле
дит за их работой, а я пройдусь по двору Ч может, найду что-нибудь, что приг
одится в доме…
Папа все нес в дом. И железки, и дощечки, и гвоздики Ч «усе у доми хай будить
при всякий случай». У него было огромное количество пилок, молотков, напи
льников, рашпилей.
Папа меня учил: «Як идешь по улице, смотри униз на землю. Можа, якая провылк
а или гвоздок, попадеть Ч усе неси у дом, моя птичка. У хозяйстви згодится,
усе нада иметь при всякий случай…»
В доме папа постоянно что-то пилил, строгал, тесал. И непременно в комнате
или в том месте, где его заставала идея что-то смастерить. И желание сдела
ть квартиру уютной у мамы постепенно пропадало. Придет папа с новой идее
й Ч и все сначала…
А я так и ходила по улицам, глядя вниз. Мои карманы вечно были набиты ржавы
ми гвоздями, винтиками, проволокой. Не было ни одной свалки, мимо которой я
равнодушно могла бы пройти. Все развалины вокруг были мною тщательно об
следованы.
В этом дворе не нашлось ничего такого, что могло бы пригодиться в хозяйст
ве.
Немецкая музыка уже кончилась. По радио говорил мужской голос Ч наверно
е, немецкие известия. Сижу под окном на ящике и жду своих. Потом «затрыкал»
приемник Ч музыка, речь, хор, марш: немец что-то искал.
Ч Тс-с… Ком, ком, рус панинка, Москау. Тс-с, Москау… «Говорит Москва. От Сове
тского Информбюро…» Ч И на весь двор полилась из окон русская речь.
Я поднялась и заглянула в окно. Женщины стояли в углу, сбившись в кучу. «Ле
витан, Левитан, Фрося, держись, не плачь, а то он поймет…» Ч донеслось из-за
угла. Левитан говорил что-то очень важное. Лица у женщин были посветлевши
е, торжественные, в глазах стояли слезы.
«На фронтах… оставили город… несут потери…»
Немец улыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
е вижу! В усе лужи заглядаю! А щас в меня вже «макинтош». Э-э-эх! Лялюша! Ч И с
делав вдруг высокий прыжок, изогнувшись приземлился на полусогнутые но
ги, положил маме голову на грудь и повел ее по комнате, напевая танго «Я во
звращаю вам портрет».
Это танго он в то время разучивал на баяне. Когда папа разучивал «новую ве
щь», мы с мамой сидели на кухне. Мы боялись попасться ему на глаза. Разучив
ать «новую вещь» было для него пыткой. Ноты папа читал плохо. Шевелил бесп
омощно ртом, вид у него был растерянный и жалкий. Я слушала и мучалась: «Ну
что он так долго не может запомнить, тут ведь так просто». В часы работы на
д «новой вещью» он пересыпал каждую ноту такими «ласковыми» словами, как
ие мог придумать только мой папа. Таких больше не услышишь нигде. Иногда о
н на басах не менял гармоний, а четко отбивал ритм на одном месте. Но прекл
онялся перед талантливыми коллегами, восхищался ими.
Это было уже после войны. Папа и мама опять работали во Дворце пионеров. Дв
орец тогда находился на Сумской улице. (А сейчас в этом здании со львами у
входа Дворец бракосочетания). Массовика, баяниста и детей из самодеятель
ных кружков Дворца пионеров пригласили на Харьковское радио. Нужно было
сделать запись под рубрикой «Разучивание на массовке во время праздник
а новой песни». Мама меня поставила перед самым микрофоном. Как только па
па заиграл, а мы запели, режиссер передачи и звукорежиссер стали о чем-то
шушукаться. Через десять минут пришел другой баянист. Выяснил у папы тон
альность. Играл чисто, профессионально. Я глубоко дышала, чтобы скрыть сл
езы. Щипало в носу. Мама смотрела на меня жалко и растерянно. А папа вместо
того, чтобы тут же исчезнуть, сидел и восхищенно смотрел на баяниста. «Ну,
брат… куда мне! Ты настоящий талант. Играешь прямо, як зверь! Быян у тебя сл
абоват… Можа, возьмешь мой? Мой лучий…»
У папы был лучший инструмент в городе. Баяно-аккордеон итальянских маст
еров Ч братьев Грозио. «Фрателли Грозио», Ч с удовольствием читал папа
на баяне незнакомые иностранные слова. Баян переливался белыми и красны
ми камнями… На солнце и при ярком свете так горел, что собирал вокруг себя
народ. «Я если не игрою, так быянум беру, Ч и тут же демонстрировал четыре
регистра, четыре звучания заграничного инструмента. Ч Хочишь Ч быян, а
хочишь Ч аккордионум з розливом будить, война, и флейта, и концертина». К
нам домой приходили делегации Ч посмотреть инструмент. Папа был счастл
ив!
Но разве тогда, на радиозаписи, в баяне было дело? Ну зачем, зачем он его пре
длагал баянисту? А тот еще играл на нем и хвалил баян… Почему, почему ты, па
почка, сразу не ушел?
Я первая выскочила из радиокомитета, добежала до сада Шевченко… И там, в к
устах, горько плакала. Как мне было больно и горько за своего папу! Но чем я
могла ему помочь? Сказать: «Папа, здесь надо менять бас, здесь уже другая г
армония. Нельзя, папочка милый, играть на двух парах басов. Папа, так уже се
йчас играть нельзя…»
Но неизвестно, чем все это могло кончиться. Он мог и баян «об землю вдарить
», и пустить в тебя «что под руку попало». Или мог заплакать: «Дочурочка, до
рогенькая! Ета правда, быян Ч ета не мое дело… Мне бы земельку, садик. Не на
да, дочурочка, над папусиком, не нада. Он тибя „на двух парах басов“ выкорм
ив, вивчив, дав образование. А мы з Лелюю и так свой век доживем, на двух пара
х…»
… Леля! За пальто и этот раскошный макинтош на базаре тебе дадут копейки. Э
то же не люди! У тебя же доця! Новое дело! Чего ты боишься? Все ходят! Да, это ри
ск! Да, сейчас вся наша жизнь Ч риск! Пойдешь, а доцю оставишь со мной… Расс
читаемся потом…
Речь шла о менке. Так назывались походы женщин в деревни для обмена вещей
на хлеб, сало, муку.
У меня до войны были санки со спинкой, как стульчик. Мама взяла их с собой. В
от и саночки «дочурочкины» пригодились. Меня в них катала нянька Маруся.
Папа всегда хвастал, что «мы до войны жили як буржуи… У Люси до садика была
нянька». Маруся была из деревни. Прожила у нас недолго. Теперь я понимаю, ч
то она просто влюбилась в папу. Ну и с ней пришлось расстаться… У мамы пото
м часто вырывалось: «А Маруся?» Ч «Э-э, кума, куда поехала. Што успомнила…»
Ч На этом моменте папа не любил долго останавливаться. Важно, что нянька
была, а «што там и як Ч ета усе не важно. Корочий, жисть есть жисть».
Рано утром, когда я еще спала, мама с двумя женщинами из нашего дома ушла н
а менку.
Ч Доця! Вставай! Мамки нет. Будем жить с тобой вдвоем. Только Вали надо слу
шать. Ясно? Придумаем что-нибудь шикарное! Хо-хо! Доця!
«АЛЛЕС НОРМАЛЕС»
Я все время наблюдала за тетей Валей. Чем же она живет? На грабиловку не хо
дит. На менку не ходит. Несколько раз я ее видела в коридоре. Она уже откуда-
то возвращалась. В сером платке, в жалких старых фетровых ботах, совсем не
накрашенная. Может, заболела? У мамы спросить? «Не твое дело…» И никак нель
зя ничего пронюхать. Прямо какая-то загадка, тайна…
Через некоторое время из ее комнаты доносился вальс Штрауса. Тетя Валя, п
ереодевшись, на ходу расчесывала волосы, выходила на кухню и ставила на к
еросинку голубой чайник.
Вот же необыкновенная женщина! Минуту назад она была жалкая, стертая, а се
йчас роскошная, неузнаваемая! На ней широкие расклешеные брюки ярко-син
его цвета. Вали перешила их из японского атласного халата. По бокам, вдоль
бедер, Ч два зеленых с желтым попугая на ветках. Шик!
Ч Как твои дела, Валь?
Ч О! У меня все «аллес нормалес»… Хо-хо!
О чем они с мамой так непонятно говорят? Ах…
И когда мы остались одни, тетя Валя под секретом посвятила меня в свое «де
ло». На базаре у деревенских теток она покупала нитки. Дома тетя Валя долг
о и терпеливо разматывала огромные и спутанные мотки. Потом аккуратно вы
стругивала из дерева палочки. И на эти палочки на специальной машинке на
матывала нитки. Получалась катушка, но без дырки посередине, глухая. На ба
заре нитки раскупали в момент. Так вот чем занималась тетя Валя!
Когда я стала помогать ей распутывать слежавшиеся мотки, я убедилась, чт
о у тети Вали не такой уж легкий хлеб. Я тогда была поражена ее терпением. А
когда я сама несколько часов провела за этим скучным, нудным занятием, я с
тала более внимательно следить за тетей Валей. Нет-нет! Она совсем не така
я избалованная, как я думала. А перед самым возвращением мамы с менки тетя
Валя мне раскрыла самый важный секрет.
Ч А теперь главное, доця! Смотри и запоминай! На эту палочку мы незаметно
наматываем тряпочку. Потом красиво прикрываем все это дело нитками… Что
мы имеем, доця? Мы имеем то, что нам надо. Экономим нитки и увеличиваем коли
чество катушек. «Аллес нормалес», доця! Тебе ясно, доця?
Ну что же тут неясного? Что за тетя Валя! Такое придумать! Ведь все так прос
то. А сколько прибыли. Это тебе не моя мама Ч правильно говорил папа: «Нич
егинька не вмеить». А тетя Валя Ч талант, актриса!
С ней было так интересно! Я часами могла смотреть, как она расчесывает сво
и волосы. А когда у нее было хорошее настроение, как она сама говорила: "Сег
одня, доця, у меня все «аллес нормалес», что по-русски означает «жизнь пре
красна», Ч это были самые яркие дни в зиму и начало весны 1942 года. Тогда мне
даже разрешалось померить косу. Я ее оборачивала вокруг головы. Чубчик и
коса… Я, счастливая, улыбалась своему отражению в зеркале. Мне даже не меш
ало отсутствие двух передних зубов. Я примеряла разноцветные боа. Я обма
хивалась черным пушистым веером. Если тетя Валя выходила на кухню, я тут ж
е пудрила свой нос ее огромной голубой пуховкой… Ну а если мне еще разреш
алось полежать на кровати с ангелами на спинках… О! Я лежала, «як принцесс
а», и мечтала: когда вырасту, у меня будет кровать с ангелами, много перьев
и боа, абажур с бантом, много разноцветных флакончиков, и еще очень, очень
многого хотелось…
У тети Вали я научилась кроить «на глаз». Без выкроек. Тетя Валя положит пе
ред собой «материю», чик-чик Ч и уже через пятнадцать минут идет примерк
а. А я тут наготове. Держу ножницы, мел, сантиметр. Готова предвосхитить и в
ыполнить малейшее ее желание. Да, действительно, «аллес нормалес»! И мы об
е в упоении мурлыкали «Большой вальс»…
ПИР
Ночью я услышала мамин голос. Она громко смеялась. Я встала и пошла к тете
Вале. Мама отсутствовала больше двух недель. Они, пока ходили по деревням,
спали где попало, одетые, нерасчесанные. У нее на голове образовался колт
ун, расчесать который нельзя было никакими силами, и тете Вале пришлось е
го выстричь.
Ч Санки иногда приходилось тащить по земле… Снег тает, Ч весело расска
зывала мама. Она опять была счастлива, как на Первое мая!
Стоял уже март. Весна. Значит, не будет больше холодов!
Я бросилась к маме.
Ч Уже все знаю. Тетя Валя мне все рассказала. Ты хорошо себя вела. Я доволь
на. Я привезла тебе вкусного. Сейчас помоюсь и будем кушать.
Ну никакой романтики! Все прозаично, деловито. Вот был бы на ее месте папа!
Вот это был бы спектакль! Но папы нет…
На столе лежал большой круглый пшеничный хлеб, крутые яйца, мед. Пир!!! Мы си
дели у тети Вали за столом. Мы смотрели на еду и боялись притронуться.
Ч Ешь, Люся, не бойся, это все наше, Ч сказала мама. Мы ели медленно, чтобы з
апомнить этот день. Когда еще такое будет? Стола у нас не было. Мы его сожгл
и. Все важные события и праздники отмечались у тети Вали.
Мама рассказывала про менку. Она считала, что ей повезло. Правда, в деревню
она еле дошла. Истерла в кровь ноги… И к ночи оказалась одна в лесу…
Ч Такой страх! Лес. Тишина. Стемнело мгновенно. Нам посоветовали идти поо
диночке, чтобы не испугать хозяев. Все-таки, когда видят, что женщина одна,
не так боятся впускать. Стою, Валя, в лесу со своими санками и думаю: ну хоть
бы бомба упала! Потом прошла еще, вдруг слышу собачий лай. Как брошусь бежа
ть! Как будто за мной гонятся. Откуда только силы взялись? И как в сказке, Ва
ль! Хатка чистенькая, беленькая стоит, из трубы дым. Только бы пустили! Хоз
яева молодые, муж и жена… Пустили, обогрели. Я как заплачу! Истерика начала
сь. Не могла поверить, что тепло, что рядом добрые люди, Ч все время ждала о
т них чего-то плохого. Знаешь, в деревне совсем другие люди, чем здесь, в гор
оде. Держалась-держалась и не выдержала, Валь! Ела я яичницу с салом и все в
ремя думала, как бы Люсе спрятать. А потом соображаю: пропадет ведь… И опят
ь ем, ем, ем. Они на меня все смотрели, смотрели. Спрашивали: есть ли дети? Я ск
азала, что есть дочка. «А у нас нэма дитэй! Нэ послав бог…» Жаль, говорю, а са
ма думаю: ну и слава богу, что не послал, знали бы вы, как дети в городе мрут. Д
а! Немцев они почти не видели. В те хаты, что стоят около леса, немцы не заход
ят, боятся партизан. Так что война их почти не коснулась. Расспрашивали… Н
у я так, кое-что рассказала.
За папин макинтош и свое шевиотовое пальто мама привезла мешок муки, сал
о и бидончик меду.
Моя мама не любит вспоминать те страшные годы оккупации. А особенно граб
иловку, менку… У нее сразу портится настроение. Она становится мрачной, з
амкнутой. А мне так нужно узнать некоторые подробности. Я к ней и так, и сяк.
Но не вытянешь ничего. Говорит, что немцы вошли в Харьков 24 октября 1941 года, а
ушли навсегда 23 августа 1943 года. Так это же всем известно!
Тогда я ей сама начинаю рассказывать в надежде, что она меня поправит, под
скажет! Я ей рассказываю про нее же, а она только хмуро бурчит в ответ одно
сложно: "Ну? Ну? Ну так… Ну… Ну было… И это было. Точно так и было. Так. Да нет, я ж
дала, чтобы упала бомба, ждала Ч понимаешь? Это не объяснишь… Ну? Да, они на
меня смотрели как на ненормальную. Я одна съела две огромные сковороды с
салом… Вали? Ох, Вали, Вали… Интересно, жива она еще? Она на пять лет старше м
еня. Ей сейчас шестьдесят семь. Вали тогда тоже подрубала (подъела) подход
яще. Ах, Люся… Зачем тебе все это ворошить? Как вспомнишь Ч жить не хочетс
я. Жизнь Ч это сложная штука…
ГОВОРИТ МОСКВА
На Сумской улице немцы открыли кинотеатр. В театре имени Шевченко зарабо
тала оперетта. Дворец пионеров на площади Тевелева отремонтировали. Теп
ерь это здание было «только для немцев». Значит немцы в Харькове устраив
ались надолго.
Пришла весна. Мы открыли окна и балкон, он выходил во двор того здания, кот
орое потом стало моей школой.
А сейчас в этом здании расположилась немецкая ремонтная часть. Во двор в
ъезжали машины, разгружали ящики, металлические детали, гусеницы.
Всем женщинам нашего и соседнего домов было приказано утром собраться. Д
ля чего Ч не сообщалось. Но за неподчинение приказу Ч расстрел. А вдруг о
пять будут угонять в Германию? Мы не спали всю ночь.
Утром я вместе с другими детьми бежала за строем наших мам. Они скрылись в
нутри здания. А мы спрятались за ящиками и подсматривали в окна. Там была и
мама, и тетя Валя, и мать Зои Мартыненко. Других помню только в лицо.
Окно на первом этаже распахнулось. Из него высунулась улыбающаяся тетя В
аля: «Доця! Ты где? Скорее сюда!» «Люся! Не бойся!» Ч это уже мамин голос. Я по
дбежала к окну и схватила на лету серый узел: «Доця! Все половые тряпки из
дома неси… скоро! Одна нога здесь, другая Ч там!»
В узле было два новых байковых халата. В таких ходили раненые в немецких г
оспиталях. Женщин собрали для того, чтобы они вымыли полы, вычистили здан
ие. А тетя Валя сообразила, что халаты могут пригодиться. Полы можно помыт
ь тряпками.
Свой халат она выгодно продала на базаре. А мне из халата пошили курточку
на «молнии» и шаровары с большим запасом внизу Ч «на вырост».
Я мигом слетала на четвертый этаж, собрала все тряпки Ч и обратно. Окно бы
ло открыто. И, подбегая, я услышала немецкую песню. Ее пели по радио. Как дав
но я не слыхала радио! Да и было ли это когда?
Тихо влезла на ящик, всунулась в окно и наткнулась прямо на немца, который
подпевал и дирижировал себе:
Ч О, киндер! Вас ист леус? Во ист мутер?
Мама произнесла сдавленным голосом:
Ч Пан, ист майн киндер… Ч В школе мама учила немецкий язык.
Он посмотрел на ворох тряпок у меня в руках и все понял. Взял у меня тряпки
и бросил их маме, погрозив ей пальцем. Все время он улыбался.
Комната на первом этаже была самой большой в здании. Когда я уже училась, з
десь был спортивный зал, потом столовая.
Тогда в этой комнате стояли спинки и сетки кроватей, ящики, чемоданы. Одна
кровать была покрыта серым одеялом. Я подумала, что она принадлежит немц
у. А музыка раздавалась из большого приемника, стоявшего на ящике рядом с
кроватью.
Немца звали Карл. Он был денщиком у командира этой части. Наше знакомство
состоялось в тот день, когда он не наказал маму. Первый раз я видела тогда
«другого» немца. Немец, а хороший…
Я осмелела. Решила: мама и тетя Валя моют полы, немец слушает концерт и сле
дит за их работой, а я пройдусь по двору Ч может, найду что-нибудь, что приг
одится в доме…
Папа все нес в дом. И железки, и дощечки, и гвоздики Ч «усе у доми хай будить
при всякий случай». У него было огромное количество пилок, молотков, напи
льников, рашпилей.
Папа меня учил: «Як идешь по улице, смотри униз на землю. Можа, якая провылк
а или гвоздок, попадеть Ч усе неси у дом, моя птичка. У хозяйстви згодится,
усе нада иметь при всякий случай…»
В доме папа постоянно что-то пилил, строгал, тесал. И непременно в комнате
или в том месте, где его заставала идея что-то смастерить. И желание сдела
ть квартиру уютной у мамы постепенно пропадало. Придет папа с новой идее
й Ч и все сначала…
А я так и ходила по улицам, глядя вниз. Мои карманы вечно были набиты ржавы
ми гвоздями, винтиками, проволокой. Не было ни одной свалки, мимо которой я
равнодушно могла бы пройти. Все развалины вокруг были мною тщательно об
следованы.
В этом дворе не нашлось ничего такого, что могло бы пригодиться в хозяйст
ве.
Немецкая музыка уже кончилась. По радио говорил мужской голос Ч наверно
е, немецкие известия. Сижу под окном на ящике и жду своих. Потом «затрыкал»
приемник Ч музыка, речь, хор, марш: немец что-то искал.
Ч Тс-с… Ком, ком, рус панинка, Москау. Тс-с, Москау… «Говорит Москва. От Сове
тского Информбюро…» Ч И на весь двор полилась из окон русская речь.
Я поднялась и заглянула в окно. Женщины стояли в углу, сбившись в кучу. «Ле
витан, Левитан, Фрося, держись, не плачь, а то он поймет…» Ч донеслось из-за
угла. Левитан говорил что-то очень важное. Лица у женщин были посветлевши
е, торжественные, в глазах стояли слезы.
«На фронтах… оставили город… несут потери…»
Немец улыбался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11