Да, думает мальчик-вампир, для этих людей я — бог.
Жрец указывает в пустоту в дымящемся зеркале, где нет отражения мальчика, и произносит имя. Тецкатлипока.
И все остальные повторяют за ним. Снова и снова. Пока не начинает казаться, что это голос деревьев в ночном лесу, шепот ветра в ветвях:
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Первое слово, которое выучит мальчик на языке ацтеков, означает «дымящееся зеркало».
* * *
• мститель •
Брайен прошел сквозь разбитое зеркало.
И оказался на черной лестнице... может быть, где-то в отеле... или, может быть, в его собственном доме, в Голливуде. Он бежал вверх по ступенькам, бежал очень долго — а лестница все не кончалась. Ему вдруг вспомнились слова Черной королевы из «Алисы в Зазеркалье»: «Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте!»
У Брайена было странное ощущение, как будто пространство замкнулось само на себя и вывернулось наизнанку; и время тоже искривилось, подобно пространству, и превратилось в ленту Мебиуса, и этот бесконечный подъем превратился в модель его жизни, в вечное настоящее, где нет ничего — только эти ступени, и он бежит и бежит, и шаги отражаются эхом в бетонных пролетах, и металлические перила холодят руку.
Здесь, в нескончаемом настоящем — ступени, пролеты, площадки... на площадки выходят двери. Они приоткрываются на мгновение, и мимоходом ты успеваешь увидеть за ними картины — то ли из прошлого, то ли из будущего...
Дядя Брайен... девочка во влажном тумане, одетая в бурые водоросли... из глаз текут слезы, только это не слезы, а морская вода, и раны зияют на теле...
...кол входит в соленую плоть, тело в стеклянном гробу — в доме, который построил Тимми...
...горы неначатых рукописей, книги, которые так никогда и не будут написаны, отказы, отказы, отказы, и напряженные переговоры с издателями...
...Лайза...
Надо сходить с этой бегущей дорожки, подумал он.
На ближайшей площадке он заставил себя остановиться. Открыл первую попавшуюся на глаза дверь, точно такую же, как двери номеров в гостинице «Паводок», и...
Увидел, как Арон Магир, высунувшись из зеркальной дверцы шкафа, тащит в зеркало какую-то женщину...
— Арон, — позвал Брайен, но тот даже не посмотрел в его сторону. И тут Брайен увидел, что сценарист разрезан надвое... в буквальном смысле... там, где должна быть спина, было лишь месиво из рассеченных дрожащих мышц... разрезанные артерии извивались, как змеи... кровь капала с его рук. — Арон, я... — Брайен не знал, что сказать. — Мне страшно жаль, что все так получилось... что мне дали твою работу, потому что ты...
— Да на хуй работу, — говорит Арон. — Меня уже нет. Я никто. Незавершенное дело. Убей меня и иди дальше... это же Голливуд.
Он продолжает тянуть женщину в зеркало, и теперь Брайен видит, что это была Габриэла Муньос, агент Эйнджела Тодда.
— Габриэла, — говорит Брайен. Она смотрит пустыми глазами. Ее шея вывернута под неестественным углом. Только теперь до него доходит, что она мертва и что Арон пьет кровь из ее свернутой шеи.
— О Господи, — говорит он. — Но ведь, наверное, можно... как-то вернуть ее... все исправить... — Он уже знает, что здесь, в зазеркальном мире, время течет нелинейно. Время здесь так же искривлено, как и пространство. И наверняка должен быть способ повернуть время вспять — и тогда все станет как раньше. — Наверняка должен быть способ вернуть вас обоих, — говорит он вслух.
Но Арон не слушает. Арон жадно пьет кровь. Брайен достает из сумки распятие и фляжку со святой водой. Обливает Арона, и тот истошно кричит. Святая вода прожигает плоть, словно жидкий огонь.
— Освободи меня, — говорит Арон Магир. — Вытащи меня отсюда... ты не знаешь, какая боль...
Брайен достает из сумки заточенный кол. Вбивает его в грудь Арона. Тот падает, и кол протыкает его насквозь — выходит из спины с сердцем на острие. Сердце — как окровавленный кусок мяса на вертеле.
Брайен выходит обратно на лестничную площадку.
И опять бежит вверх по ступеням — к некоей невидимой цели.
* * *
• поиск видений •
Леди Хит оказалась в кабине лифта. Но лифт без кнопок. Нет даже стрелок ВВЕРХ — ВНИЗ. Она не знает, куда она едет — вверх или вниз. Но ощущение движения присутствует. Хотя, может быть, это такой обман чувств, и лифт просто стоит. Верхний свет периодически начинает мигать. Лифт шикарный: стены отделаны бархатом, на полу — мягкий ковер, а в углу на обломке поддельной коринфской колонны стоит бюст какого-то римского императора. Это явно какой-то отель. «Клэриджс», может быть, или «Плаца»... и она снова школьница. Приехала повидаться с дедушкой...
Лифт открывается прямо в номер. Бархатные занавески на окнах. Очертания небоскребов на фоне неба. Грохот уличного движения. Наверное, это Нью-Йорк.
Принц Пратна сидит в кресле.
— Здравствуй, Премкхитра, — говорит он.
Хит соединяет ладони в традиционном вай и становится на колени, так чтобы ее голова не возвышалась над головой старейшины рода.
— Подойди ближе, моя хорошая, — говорит он. Не вставая с колен, она подползает чуть ближе. Он улыбается, и она думает про себя: я слышала столько историй про дедушку, что он испорченный и нехороший, но он кажется добрым и милым. Почему, интересно, о нем сочиняют столько плохого?
Леди Хит замечает, что через комнату протянута сайсин, священная веревка. Она обвивает петлей ножки кресла и журнального столика рядом с креслом. Дедушка сидит в магическом круге, а сама Хит остается снаружи.
— Дедушка, — спрашивает она, — а зачем тебе сайсин?
— Это защита, моя хорошая. — В его глазах — доброта и забота. — Случилось ужасное. Злые силы вырвались из нижнего мира и угрожают нарушить космическое равновесие. Войди в круг, Премкхитра. Тебе тоже нужна защита. Ты еще совсем девочка, а Америка — страна жесткая и суровая. Я пытался отговорить твоих папу с мамой, чтобы они тебя не посылали сюда, но...
Он протягивает руку, и в руке вдруг возникает кукла Барби.
— Вот. Ты всегда хотела такую куклу, — говорит он, — а родители так и не нашли время, чтобы тебе ее купить...
Хит смеется... девочка у нее внутри смеется... она переступает сайсин, бежит к дедушке, хочет обнять...
Кукла стареет, ссыхается, рассыпается в пыль...
Она — на кладбище в Бангкоке... где-то поодаль монахи читают мантры... в тени высокой пагоды горит огонь — погребальный костер... ее дедушка больше не добрый старик с милой улыбкой... теперь он чудовище, состоящее из одной головы и внутренностей, которые тянутся за ним по земле, когда он ползет к ней... все ближе и ближе...
— Дедушка! — кричит она.
— Это все из-за тебя, — говорит он. Теперь его голос — как режущий ухо скрежет. — Ты написала мне из Америки — расхвалила этого своего Тимми Валентайна... что он — самый лучший и вообще самый-самый... из-за тебя Боги Хаоса погнались за ним... если б не ты, я никогда бы не стал вот таким... это ты виновата, ты...
— Нет! — кричит она, разворачивается и бежит прочь. Но он приближается. Она бежит и бежит — мимо все тех же мраморных плит, гранитных ангелов, каменных львов в тайском стиле... Она понимает, что круг замкнулся... что ей не сбежать...
Она чувствует, как к ноге прикасается липкий язык...
Дерьмо дерьмо дерьмо я хочу тебя съесть я так зол на тебя дерьмо дерьмо дерьмо почему я так зол на тебя дерьмо дерьмо дерьмо я хочу тебя я хочу тебя съесть высосать все дерьмо из твоей задницы чтоб тебе провалиться вы — люди — вы просто ходячие мешки с дерьмом а я так голоден голоден голоден я хочу тебя съесть съесть все твое дерьмо дерьмо дерьмо твое дерьмо
И вдруг она кое-что вспоминает. То есть ей кажется, будто это воспоминание. Но она не уверена. Может быть, это просто фантазия. Выдумка. Ей лет семь-восемь. Она лежит в кроватке. Нянюшка рассказала ей на ночь сказку про фи красу и предупредила, что надо остерегаться Си Ю, маньяка-убийцу, который ест печень маленьких детей. Она вся дрожит, вся в холодном поту. Ей приснился кошмар. Кондиционер не работает, потому что из-за урагана на всей улице нет электричества, и она знает — чувствует, — что в комнате кто-то есть. Злое чудовище, сотканное из тьмы. Оно наклонилось над ней, оно хочет ее схватить. Она говорит себе: Мне приснился кошмар. Это — сон, просто сон. Не надо, наверное, чтобы няня рассказывала мне такие ужасти перед сном, — но это не помогает, потому что чудовище не уходит, и она говорит себе: Я же большая девочка, и я знаю, что фи красу не существует на самом деле, это все сказки, — но когда она закрывает глаза и зажмуривается, она чувствует, как что-то мокрое и холодное прикасается к ее щеке, чей-то язык... и она замирает от ужаса, а когда собирается закричать, чья-то рука зажимает ей рот, и она давится криком, и слышит голос... скрипучий голос чудовища... и он говорит: Я так зол на тебя, я хочу тебя съесть... и она замыкается в этом воспоминании, отгораживаясь от всего, что происходит сейчас, и говорит себе: Это сон, просто сон... я, наверное, сплю, и мне снится...
Чудовище на кладбище уже обвивает ее, как щупальцами, скользкими внутренностями, и она кричит...
— Нет! Дедушка, нет! Тебе пора умереть, по-настоящему... а мне надо убить эти жуткие воспоминания... прогнать тебя из моих кошмаров...
Фи красу истошно кричит. Кажется, самый воздух сотрясается от его пронзительных воплей...
— Иди к своему новому перерождению, — говорит она. — Иди, дедушка, и возьми с собой всю мою любовь. Я прощаю тебя. И люблю.
Крик вонзается в ночь...
И вдруг все меркнет. Она вышла из круга сайсин. Теперь она оказалась в огромном храме, и там стоит деревянная лодка, а в ней — тело принца Пратны, и лодка горит в погребальном огне. Может быть, думает Хит, это видение из будущего. Она видит своих родителей. Мать одета в шикарное черное платье от Диора. Отец — в белом костюме с черной траурной повязкой на рукаве. Монахи читают слова из буддистских писаний:
Все преходящее — только иллюзия.
Жизнь есть страдание.
Воздух пропитан ароматами благовонных курений и жасмина. Атмосфера вовсе не тягостная, потому что буддистские похороны — время для радости, когда душа покидает несовершенный мир и переходит на высший план бытия.
— Иди к своему новому перерождению, дедушка, — шепчет она, стирая слезинку, дрожащую в уголке глаза.
И вдруг рядом с ней возникает Пи-Джей. Но здесь он бесплотный. Присутствует только дух. Он пришел, чтобы сказать ей, что битва еще не закончена, что им еще предстоит победить самую темную тьму, прежде чем выйти из мира за зеркалом...
* * *
• память: 1519 •
Прошло время; теперь мальчик-вампир поселился в Тенотчитлане, столице ацтекской империи — центре мира. Жрецы пирамиды, которые поймали его в лесу, были полудикарями: они селились в древних заброшенных храмах — как крабы-отшельники селятся в раковинах мертвых моллюсков — и совершали там тайные ритуалы. Темные и суеверные люди, они и не ведали о философии, космогонии и теологии, процветающих в просвещенной столице. Но все-таки им хватило ума понять, что они обнаружили существо, которое если и не было богом, то все-таки было достаточно близко к чему-то нездешнему, что для их разумения слишком сложно. Так что они доставили его в соседнее царство, где хотя бы была стена вокруг главного поселения. Те, в свою очередь, переправили его в город, которому подчинялись, и уже оттуда он попал во дворец Монтесумы — правителя мира.
Того в последнее время начали мучить кошмары о возвращении с востока Кецалькоатля и уничтожении вселенной в огне, и он увидел в мальчике-вампире посланца Тецкатлипоки, бога, говорящего через дымящиеся зеркала, который живет на вершине большой пирамиды в центре города. Может быть, мальчик — хотя он пока и не знает ацтекского языка — пришел помешать предсказанному разрушению мира. И да, это правда: он очень красив — красив неземной красотой, с его лунной бледностью, и ясными немигающими глазами, и черными длинными волосами, подобными шкуре пантеры. Монтесуме не раз доносили, что по ночам мальчик превращается в ягуара и пьет кровь людей. Что есть хорошо. Не нужно изобретать никаких чудес для народа, когда настоящее чудо — вот оно, под рукой.
Вот так и вышло, что мальчика поселили в храме Тецкатлипоки и стали его называть именем бога, так что ему даже не нужно выдумывать для себя новое имя. Ему не надо искать, где напиться — каждую ночь жрецы поят его свежей кровью от жертвоприношений, свершившихся за день. Он восседает на троне в зале Дымящегося Зеркала, чтобы все видели чудо: существо, которое не отражается в зеркалах. И каждый вечер Монтесума приходит в храм — четверо высокородных вельмож приносят его на носилках, — дабы пообщаться с богами через посредника-мальчика с лунной кожей.
— Мне снова приснился кошмар, Дымящееся Зеркало, — говорит он. Они одни в большом зале. Каменные стены покрыты толстенной коркой запекшейся человеческой крови. Из-за двери то и дело доносятся глухие удары — обсидиановый нож входит в плоть. Мальчик пьет кровь из кубка. В комнате дымно и сумрачно от курящихся благовоний. Повсюду — изображения богов, высеченные из камня. Они густо обмазаны кровью и посыпаны пеплом копала.
— Какой кошмар, Говорящий Первым? — спрашивает мальчик. За месяц он очень неплохо усвоил язык. — Тот же самый, что и всегда?
— Да. — Монтесума еще не стар, но как будто придавлен грузом забот, и от этого кажется старше. Его угнетают тяжелые думы. Сейчас как раз наступил тот год, предсказанный еще пятьсот лет назад, когда бог Кецалькоатль должен вернуться из-за океана в свое украденное царство. — Мне снятся большие и гордые корабли с белыми крыльями, они приплывают с востока. На них — знак Пернатого Змея. Корабли входят в Тенотчитлан, плывут по земле, как по морю. Они едят солнечный пот. Ужасные хвори поражают людей еще до прибытия Пернатого Змея. На нем — шкура из непробиваемого металла, а его слуги — наполовину люди, наполовину звери.
Мальчик, которого теперь называют именем бога Тецкатлипоки, говорит:
— Его зовут Эрнан Кортес. Он приплыл из страны Испания. Его люди хотят золота, его церковь хочет сделать вас христианами.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, маленький бог. Когда ты вдыхаешь дым от копала, твои речи часто становятся темными и непонятными. Я так думаю, эти странные имена и бессмысленные слова, которые ты произносишь, — это некие символы.
Мальчик, который за долгие годы привык к тому, что его всегда принимают за кого-то другого, лишь улыбается бледной улыбкой и продолжает пить кровь из кубка. Сегодня это кровь молодой и прекрасной девственницы, дочери высокородного царедворца, родича самого Монтесумы.
— Ты счастливый, — говорит Монтесума. — Пройдет еще несколько месяцев, и ты отправишься к своему тезке на солнце. А я... я должен томиться здесь, на земле... и встретить конец мироздания, который преследует меня в снах.
— А почему ты не хочешь сражаться? — говорит мальчик-вампир. — Их всего-то несколько сотен. А ты, если захочешь, можешь призвать миллион. И твои воины оттеснят их обратно в море.
— Ты меня искушаешь, Дымящееся Зеркало, — говорит Монтесума. — Я знаю, ты хочешь меня испытать. Проверить, сильна ли моя решимость. Как и все боги, ты считаешь, что смертные — просто ничтожные муравьи, их можно давить, и топить, и сжигать в огне тысячами и тысячами. Но я не доставлю тебе этого удовольствия. Я позволю Пернатому Змею войти в город без боя. Это ваша война, ваша с ним. А я — всего-навсего человек. И к тому же я трус. Я не хочу вступать в битву космических сил.
— Кортес тоже человек, — говорит мальчик-вампир, хотя он уже понимает, что правда лишь укрепит Монтесуму в его иллюзиях.
— Боги часто являются нам в человеческом облике, — говорит Монтесума. — Как ты, например, Дымящееся Зеркало.
* * *
• огонь •
Огонь вырвался из защитного круга. Вертолеты пытаются спасти людей. Но улицы псевдо-Узла пустынны. Там нет никого. Лишь сожженные трупы.
* * *
• поиск видений •
И Петра вдруг видит сына. Он висит на лимонном дереве. Хотя это — не ее сад. И дерево тоже — не то.
Сад очень большой. Вдалеке — голубые горы. Запах лимонов — тяжелый и сладкий, как запах лимонного освежителя воздуха. Но он все-таки не заглушает запаха гнили и рвотных масс.
— Джейсон, Джейсон, — говорит Петра. Она опасается самого худшего, потому что умом она понимает, что все это уже случилось, и все же в душе продолжает надеяться... может быть, в этом повторе еще можно что-нибудь изменить... может быть, ей удастся добежать до него раньше, срезать веревку, не дать задохнуться до смерти... может быть...
К дереву прислонена лестница. К той самой ветке, на которой повесился ее сын. Где-то тихонько играет песня Тимми Валентайна. Она хватается за деревянную лестницу, не обращая внимания на занозы, впивающиеся в ладони.
— На этот раз я тебя спасу, — говорит она.
Она поднимается.
— На этот раз..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Жрец указывает в пустоту в дымящемся зеркале, где нет отражения мальчика, и произносит имя. Тецкатлипока.
И все остальные повторяют за ним. Снова и снова. Пока не начинает казаться, что это голос деревьев в ночном лесу, шепот ветра в ветвях:
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Первое слово, которое выучит мальчик на языке ацтеков, означает «дымящееся зеркало».
* * *
• мститель •
Брайен прошел сквозь разбитое зеркало.
И оказался на черной лестнице... может быть, где-то в отеле... или, может быть, в его собственном доме, в Голливуде. Он бежал вверх по ступенькам, бежал очень долго — а лестница все не кончалась. Ему вдруг вспомнились слова Черной королевы из «Алисы в Зазеркалье»: «Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте!»
У Брайена было странное ощущение, как будто пространство замкнулось само на себя и вывернулось наизнанку; и время тоже искривилось, подобно пространству, и превратилось в ленту Мебиуса, и этот бесконечный подъем превратился в модель его жизни, в вечное настоящее, где нет ничего — только эти ступени, и он бежит и бежит, и шаги отражаются эхом в бетонных пролетах, и металлические перила холодят руку.
Здесь, в нескончаемом настоящем — ступени, пролеты, площадки... на площадки выходят двери. Они приоткрываются на мгновение, и мимоходом ты успеваешь увидеть за ними картины — то ли из прошлого, то ли из будущего...
Дядя Брайен... девочка во влажном тумане, одетая в бурые водоросли... из глаз текут слезы, только это не слезы, а морская вода, и раны зияют на теле...
...кол входит в соленую плоть, тело в стеклянном гробу — в доме, который построил Тимми...
...горы неначатых рукописей, книги, которые так никогда и не будут написаны, отказы, отказы, отказы, и напряженные переговоры с издателями...
...Лайза...
Надо сходить с этой бегущей дорожки, подумал он.
На ближайшей площадке он заставил себя остановиться. Открыл первую попавшуюся на глаза дверь, точно такую же, как двери номеров в гостинице «Паводок», и...
Увидел, как Арон Магир, высунувшись из зеркальной дверцы шкафа, тащит в зеркало какую-то женщину...
— Арон, — позвал Брайен, но тот даже не посмотрел в его сторону. И тут Брайен увидел, что сценарист разрезан надвое... в буквальном смысле... там, где должна быть спина, было лишь месиво из рассеченных дрожащих мышц... разрезанные артерии извивались, как змеи... кровь капала с его рук. — Арон, я... — Брайен не знал, что сказать. — Мне страшно жаль, что все так получилось... что мне дали твою работу, потому что ты...
— Да на хуй работу, — говорит Арон. — Меня уже нет. Я никто. Незавершенное дело. Убей меня и иди дальше... это же Голливуд.
Он продолжает тянуть женщину в зеркало, и теперь Брайен видит, что это была Габриэла Муньос, агент Эйнджела Тодда.
— Габриэла, — говорит Брайен. Она смотрит пустыми глазами. Ее шея вывернута под неестественным углом. Только теперь до него доходит, что она мертва и что Арон пьет кровь из ее свернутой шеи.
— О Господи, — говорит он. — Но ведь, наверное, можно... как-то вернуть ее... все исправить... — Он уже знает, что здесь, в зазеркальном мире, время течет нелинейно. Время здесь так же искривлено, как и пространство. И наверняка должен быть способ повернуть время вспять — и тогда все станет как раньше. — Наверняка должен быть способ вернуть вас обоих, — говорит он вслух.
Но Арон не слушает. Арон жадно пьет кровь. Брайен достает из сумки распятие и фляжку со святой водой. Обливает Арона, и тот истошно кричит. Святая вода прожигает плоть, словно жидкий огонь.
— Освободи меня, — говорит Арон Магир. — Вытащи меня отсюда... ты не знаешь, какая боль...
Брайен достает из сумки заточенный кол. Вбивает его в грудь Арона. Тот падает, и кол протыкает его насквозь — выходит из спины с сердцем на острие. Сердце — как окровавленный кусок мяса на вертеле.
Брайен выходит обратно на лестничную площадку.
И опять бежит вверх по ступеням — к некоей невидимой цели.
* * *
• поиск видений •
Леди Хит оказалась в кабине лифта. Но лифт без кнопок. Нет даже стрелок ВВЕРХ — ВНИЗ. Она не знает, куда она едет — вверх или вниз. Но ощущение движения присутствует. Хотя, может быть, это такой обман чувств, и лифт просто стоит. Верхний свет периодически начинает мигать. Лифт шикарный: стены отделаны бархатом, на полу — мягкий ковер, а в углу на обломке поддельной коринфской колонны стоит бюст какого-то римского императора. Это явно какой-то отель. «Клэриджс», может быть, или «Плаца»... и она снова школьница. Приехала повидаться с дедушкой...
Лифт открывается прямо в номер. Бархатные занавески на окнах. Очертания небоскребов на фоне неба. Грохот уличного движения. Наверное, это Нью-Йорк.
Принц Пратна сидит в кресле.
— Здравствуй, Премкхитра, — говорит он.
Хит соединяет ладони в традиционном вай и становится на колени, так чтобы ее голова не возвышалась над головой старейшины рода.
— Подойди ближе, моя хорошая, — говорит он. Не вставая с колен, она подползает чуть ближе. Он улыбается, и она думает про себя: я слышала столько историй про дедушку, что он испорченный и нехороший, но он кажется добрым и милым. Почему, интересно, о нем сочиняют столько плохого?
Леди Хит замечает, что через комнату протянута сайсин, священная веревка. Она обвивает петлей ножки кресла и журнального столика рядом с креслом. Дедушка сидит в магическом круге, а сама Хит остается снаружи.
— Дедушка, — спрашивает она, — а зачем тебе сайсин?
— Это защита, моя хорошая. — В его глазах — доброта и забота. — Случилось ужасное. Злые силы вырвались из нижнего мира и угрожают нарушить космическое равновесие. Войди в круг, Премкхитра. Тебе тоже нужна защита. Ты еще совсем девочка, а Америка — страна жесткая и суровая. Я пытался отговорить твоих папу с мамой, чтобы они тебя не посылали сюда, но...
Он протягивает руку, и в руке вдруг возникает кукла Барби.
— Вот. Ты всегда хотела такую куклу, — говорит он, — а родители так и не нашли время, чтобы тебе ее купить...
Хит смеется... девочка у нее внутри смеется... она переступает сайсин, бежит к дедушке, хочет обнять...
Кукла стареет, ссыхается, рассыпается в пыль...
Она — на кладбище в Бангкоке... где-то поодаль монахи читают мантры... в тени высокой пагоды горит огонь — погребальный костер... ее дедушка больше не добрый старик с милой улыбкой... теперь он чудовище, состоящее из одной головы и внутренностей, которые тянутся за ним по земле, когда он ползет к ней... все ближе и ближе...
— Дедушка! — кричит она.
— Это все из-за тебя, — говорит он. Теперь его голос — как режущий ухо скрежет. — Ты написала мне из Америки — расхвалила этого своего Тимми Валентайна... что он — самый лучший и вообще самый-самый... из-за тебя Боги Хаоса погнались за ним... если б не ты, я никогда бы не стал вот таким... это ты виновата, ты...
— Нет! — кричит она, разворачивается и бежит прочь. Но он приближается. Она бежит и бежит — мимо все тех же мраморных плит, гранитных ангелов, каменных львов в тайском стиле... Она понимает, что круг замкнулся... что ей не сбежать...
Она чувствует, как к ноге прикасается липкий язык...
Дерьмо дерьмо дерьмо я хочу тебя съесть я так зол на тебя дерьмо дерьмо дерьмо почему я так зол на тебя дерьмо дерьмо дерьмо я хочу тебя я хочу тебя съесть высосать все дерьмо из твоей задницы чтоб тебе провалиться вы — люди — вы просто ходячие мешки с дерьмом а я так голоден голоден голоден я хочу тебя съесть съесть все твое дерьмо дерьмо дерьмо твое дерьмо
И вдруг она кое-что вспоминает. То есть ей кажется, будто это воспоминание. Но она не уверена. Может быть, это просто фантазия. Выдумка. Ей лет семь-восемь. Она лежит в кроватке. Нянюшка рассказала ей на ночь сказку про фи красу и предупредила, что надо остерегаться Си Ю, маньяка-убийцу, который ест печень маленьких детей. Она вся дрожит, вся в холодном поту. Ей приснился кошмар. Кондиционер не работает, потому что из-за урагана на всей улице нет электричества, и она знает — чувствует, — что в комнате кто-то есть. Злое чудовище, сотканное из тьмы. Оно наклонилось над ней, оно хочет ее схватить. Она говорит себе: Мне приснился кошмар. Это — сон, просто сон. Не надо, наверное, чтобы няня рассказывала мне такие ужасти перед сном, — но это не помогает, потому что чудовище не уходит, и она говорит себе: Я же большая девочка, и я знаю, что фи красу не существует на самом деле, это все сказки, — но когда она закрывает глаза и зажмуривается, она чувствует, как что-то мокрое и холодное прикасается к ее щеке, чей-то язык... и она замирает от ужаса, а когда собирается закричать, чья-то рука зажимает ей рот, и она давится криком, и слышит голос... скрипучий голос чудовища... и он говорит: Я так зол на тебя, я хочу тебя съесть... и она замыкается в этом воспоминании, отгораживаясь от всего, что происходит сейчас, и говорит себе: Это сон, просто сон... я, наверное, сплю, и мне снится...
Чудовище на кладбище уже обвивает ее, как щупальцами, скользкими внутренностями, и она кричит...
— Нет! Дедушка, нет! Тебе пора умереть, по-настоящему... а мне надо убить эти жуткие воспоминания... прогнать тебя из моих кошмаров...
Фи красу истошно кричит. Кажется, самый воздух сотрясается от его пронзительных воплей...
— Иди к своему новому перерождению, — говорит она. — Иди, дедушка, и возьми с собой всю мою любовь. Я прощаю тебя. И люблю.
Крик вонзается в ночь...
И вдруг все меркнет. Она вышла из круга сайсин. Теперь она оказалась в огромном храме, и там стоит деревянная лодка, а в ней — тело принца Пратны, и лодка горит в погребальном огне. Может быть, думает Хит, это видение из будущего. Она видит своих родителей. Мать одета в шикарное черное платье от Диора. Отец — в белом костюме с черной траурной повязкой на рукаве. Монахи читают слова из буддистских писаний:
Все преходящее — только иллюзия.
Жизнь есть страдание.
Воздух пропитан ароматами благовонных курений и жасмина. Атмосфера вовсе не тягостная, потому что буддистские похороны — время для радости, когда душа покидает несовершенный мир и переходит на высший план бытия.
— Иди к своему новому перерождению, дедушка, — шепчет она, стирая слезинку, дрожащую в уголке глаза.
И вдруг рядом с ней возникает Пи-Джей. Но здесь он бесплотный. Присутствует только дух. Он пришел, чтобы сказать ей, что битва еще не закончена, что им еще предстоит победить самую темную тьму, прежде чем выйти из мира за зеркалом...
* * *
• память: 1519 •
Прошло время; теперь мальчик-вампир поселился в Тенотчитлане, столице ацтекской империи — центре мира. Жрецы пирамиды, которые поймали его в лесу, были полудикарями: они селились в древних заброшенных храмах — как крабы-отшельники селятся в раковинах мертвых моллюсков — и совершали там тайные ритуалы. Темные и суеверные люди, они и не ведали о философии, космогонии и теологии, процветающих в просвещенной столице. Но все-таки им хватило ума понять, что они обнаружили существо, которое если и не было богом, то все-таки было достаточно близко к чему-то нездешнему, что для их разумения слишком сложно. Так что они доставили его в соседнее царство, где хотя бы была стена вокруг главного поселения. Те, в свою очередь, переправили его в город, которому подчинялись, и уже оттуда он попал во дворец Монтесумы — правителя мира.
Того в последнее время начали мучить кошмары о возвращении с востока Кецалькоатля и уничтожении вселенной в огне, и он увидел в мальчике-вампире посланца Тецкатлипоки, бога, говорящего через дымящиеся зеркала, который живет на вершине большой пирамиды в центре города. Может быть, мальчик — хотя он пока и не знает ацтекского языка — пришел помешать предсказанному разрушению мира. И да, это правда: он очень красив — красив неземной красотой, с его лунной бледностью, и ясными немигающими глазами, и черными длинными волосами, подобными шкуре пантеры. Монтесуме не раз доносили, что по ночам мальчик превращается в ягуара и пьет кровь людей. Что есть хорошо. Не нужно изобретать никаких чудес для народа, когда настоящее чудо — вот оно, под рукой.
Вот так и вышло, что мальчика поселили в храме Тецкатлипоки и стали его называть именем бога, так что ему даже не нужно выдумывать для себя новое имя. Ему не надо искать, где напиться — каждую ночь жрецы поят его свежей кровью от жертвоприношений, свершившихся за день. Он восседает на троне в зале Дымящегося Зеркала, чтобы все видели чудо: существо, которое не отражается в зеркалах. И каждый вечер Монтесума приходит в храм — четверо высокородных вельмож приносят его на носилках, — дабы пообщаться с богами через посредника-мальчика с лунной кожей.
— Мне снова приснился кошмар, Дымящееся Зеркало, — говорит он. Они одни в большом зале. Каменные стены покрыты толстенной коркой запекшейся человеческой крови. Из-за двери то и дело доносятся глухие удары — обсидиановый нож входит в плоть. Мальчик пьет кровь из кубка. В комнате дымно и сумрачно от курящихся благовоний. Повсюду — изображения богов, высеченные из камня. Они густо обмазаны кровью и посыпаны пеплом копала.
— Какой кошмар, Говорящий Первым? — спрашивает мальчик. За месяц он очень неплохо усвоил язык. — Тот же самый, что и всегда?
— Да. — Монтесума еще не стар, но как будто придавлен грузом забот, и от этого кажется старше. Его угнетают тяжелые думы. Сейчас как раз наступил тот год, предсказанный еще пятьсот лет назад, когда бог Кецалькоатль должен вернуться из-за океана в свое украденное царство. — Мне снятся большие и гордые корабли с белыми крыльями, они приплывают с востока. На них — знак Пернатого Змея. Корабли входят в Тенотчитлан, плывут по земле, как по морю. Они едят солнечный пот. Ужасные хвори поражают людей еще до прибытия Пернатого Змея. На нем — шкура из непробиваемого металла, а его слуги — наполовину люди, наполовину звери.
Мальчик, которого теперь называют именем бога Тецкатлипоки, говорит:
— Его зовут Эрнан Кортес. Он приплыл из страны Испания. Его люди хотят золота, его церковь хочет сделать вас христианами.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, маленький бог. Когда ты вдыхаешь дым от копала, твои речи часто становятся темными и непонятными. Я так думаю, эти странные имена и бессмысленные слова, которые ты произносишь, — это некие символы.
Мальчик, который за долгие годы привык к тому, что его всегда принимают за кого-то другого, лишь улыбается бледной улыбкой и продолжает пить кровь из кубка. Сегодня это кровь молодой и прекрасной девственницы, дочери высокородного царедворца, родича самого Монтесумы.
— Ты счастливый, — говорит Монтесума. — Пройдет еще несколько месяцев, и ты отправишься к своему тезке на солнце. А я... я должен томиться здесь, на земле... и встретить конец мироздания, который преследует меня в снах.
— А почему ты не хочешь сражаться? — говорит мальчик-вампир. — Их всего-то несколько сотен. А ты, если захочешь, можешь призвать миллион. И твои воины оттеснят их обратно в море.
— Ты меня искушаешь, Дымящееся Зеркало, — говорит Монтесума. — Я знаю, ты хочешь меня испытать. Проверить, сильна ли моя решимость. Как и все боги, ты считаешь, что смертные — просто ничтожные муравьи, их можно давить, и топить, и сжигать в огне тысячами и тысячами. Но я не доставлю тебе этого удовольствия. Я позволю Пернатому Змею войти в город без боя. Это ваша война, ваша с ним. А я — всего-навсего человек. И к тому же я трус. Я не хочу вступать в битву космических сил.
— Кортес тоже человек, — говорит мальчик-вампир, хотя он уже понимает, что правда лишь укрепит Монтесуму в его иллюзиях.
— Боги часто являются нам в человеческом облике, — говорит Монтесума. — Как ты, например, Дымящееся Зеркало.
* * *
• огонь •
Огонь вырвался из защитного круга. Вертолеты пытаются спасти людей. Но улицы псевдо-Узла пустынны. Там нет никого. Лишь сожженные трупы.
* * *
• поиск видений •
И Петра вдруг видит сына. Он висит на лимонном дереве. Хотя это — не ее сад. И дерево тоже — не то.
Сад очень большой. Вдалеке — голубые горы. Запах лимонов — тяжелый и сладкий, как запах лимонного освежителя воздуха. Но он все-таки не заглушает запаха гнили и рвотных масс.
— Джейсон, Джейсон, — говорит Петра. Она опасается самого худшего, потому что умом она понимает, что все это уже случилось, и все же в душе продолжает надеяться... может быть, в этом повторе еще можно что-нибудь изменить... может быть, ей удастся добежать до него раньше, срезать веревку, не дать задохнуться до смерти... может быть...
К дереву прислонена лестница. К той самой ветке, на которой повесился ее сын. Где-то тихонько играет песня Тимми Валентайна. Она хватается за деревянную лестницу, не обращая внимания на занозы, впивающиеся в ладони.
— На этот раз я тебя спасу, — говорит она.
Она поднимается.
— На этот раз..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47