.. извиваются, как личинки... пальцы ног тоже шевелятся... а потом и все тело задергалось в судорогах.
— Сестра, Райт. Я вынужден настоятельно вас попросить, чтобы вы...
— Доктор Голдберг, оно шевелится, оно шевелится, оно...
И тут судороги прекратились.
Тело лежало тихо и неподвижно.
Как и всякое мертвое тело.
Где-то пробили часы.
Обыкновенное мертвое тело.
— Наверное, скоро уже рассвет, сестра Райт... и я не вижу причин, почему меня надо было отрывать от кофе. Я распоряжусь, чтобы взяли анализы... в надлежащее время. Господи, у нас что, нет свободного отсека, чтобы это убрать? А то валяется расчлененное тело прямо посреди комнаты... кто вообще додумался его здесь оставить? Сестра, не впадайте в истерику, вы же видите, эти спазмы уже прекратились... или что это было... завтра мы обо всем позаботимся.
— Да, доктор Голдберг.
— А теперь прошу меня извинить, я, знаете ли, не привык встречать рассвет на ногах, когда я в ночной смене.
Развернуться. К выходу. Двойной замок. Охранная система. Лифт.
Вверх.
— Доктор Голдберг, вернитесь. Вернитесь, пожалуйста. Оно снова шевелится... Господи, оно схватило меня, оно меня тянет... у него слюни текут... Господи Боже, оно пытается меня укусить...
Истошные вопли.
Морг: ни единой живой души.
Ни единой.
* * *
• наплыв: сумерки •
Им не пришлось долго ждать.
Брайен придумал одну хитрость. Это было трусливо и малодушно, но Пи-Джей признался, что он вряд ли сможет заставить себя убить своего лучшего друга. Это следует сделать безлично и беспристрастно, хотя вся затея немного смахивала на эпизод из «Маленьких негодяев».
Он сидел в священном круге и молился — просил духов ниспослать ему озарение или хотя бы подсказку, что делать. Но духи остались глухи к его просьбе. Все так изменилось после того — первого — поиска видений. Раньше все было понятно и ясно. Теперь же все стало расплывчатым и туманным, и дух, который его наставлял раньше, больше не появлялся. Может быть, это все потому, что он уехал из резервации и вернулся к образу жизни белого человека? Но я и есть белый человек, подумал Пи-Джей, во всяком случае, наполовину. Его разрывало на части. Может, великое зло и вправду вырвалось в мир — но почему оно приняло обличье Терри Гиша, его лучшего друга?
И вот теперь они с Брайеном Дзоттоли сооружали дурацкую ребяческую ловушку, чтобы низвергнуть это предполагаемое великое зло. Он никак не мог соотнести эти два противоречивых образа: рыцари в сияющих латах в праведной битве против адских созданий тьмы — и двое людей, перепуганных до полусмерти, в сражении с ветряными мельницами. Я заражен сомнениями, думал Пи-Джей, наблюдая за тем, как Брайен льет святую воду в мусорное ведро.
— Сколько еще до рассвета? — спросил Пи-Джей.
— Полчаса, не больше, — ответил Брайен.
— Наверное, тебе стоит вернуться обратно в круг.
— Да.
Брайен вступил в круг из священных предметов. В руках он держал резиновый молоток — из тех, которыми забивают паркетные гвозди — и кол, вырезанный из ручки швабры.
— Я все сделаю сам, — сказал он. — Я знаю, что ты не сможешь...
Они сидели в священном круге и ждали. Пи-Джей закрыл глаза. Он чувствовал присутствие Брайена рядом, он вспоминал обо всем, через что им обоим пришлось пройти. Он пытался расшевелить свой дух, выманить его из укрытия, куда он запрятался и никак не хотел выходить. «Я хочу, чтобы ты совершил путешествие, — мысленно повторял Пи-Джей, — я хочу, чтобы ты пролетел над городом, нашел Терри и привел его сюда». Он чувствовал на себе взгляд Брайена и знал, что тот глядит на него с пристальным любопытством, потому что, хотя Брайен сам тесно соприкасался со сверхъестественным, он до сих пор с подозрением относился к вещам, от которых попахивало нью-эйджевым мумбо-юмбо.
Он мысленно звал Терри. Услышит Терри или нет? Пи-Джей не знал. Он не знал, осталась ли в теле Терри его душа — хотя бы что-нибудь от его души. Но он очень надеялся, что осталось.
Он почувствовал, как его собственная душа шевельнулась внутри. Онемение маленькой смерти разлилось по телу. Душа пыталась освободиться. Душа была как орел. И вот она вырвалась на свободу. Он увидел себя как бы сверху — вот он сидит в центре круга, и озадаченный Брайен как-то странно таращится на него, наверное, удивляется, какой он холодный и неподвижный.
Он на секунду завис над кругом, а потом устремился ввысь — сквозь потолок, сквозь стену, вниз по холму к бульвару Голливуд. На улицах было пустынно. Почти никого. Только какой-то алкаш храпел в скверике на скамейке. Мимо проехал автобус, абсолютно пустой. Вывески порношопов мигали неоном. Пи-Джей ощущал присутствие миллионов душ, вырвавшихся на время из спящих тел, яркие разноцветные точки на сером космическом поле... Терри... где Терри?.. Сгусток тьмы, черная точка. Зло. И еще. И еще. Зло уже распространялось по городу.
Вот он! Уже на пути домой. На пути к Пи-Джею. Он доверяет их старой дружбе. Существо, что скользило по темным аллеям, сбросило свой человеческий облик, но Пи-Джей сразу его узнал. Терри принял обличье черного котенка. Передвигался мелкими перебежками — из тени в тень. Уже скоро рассвет. Это я во всем виноват, сказал себе Пи-Джей. Я не убил его сразу и тем самым привел в движение этот кровавый цикл. Охваченный ужасом, он отступил — вернулся обратно в круг.
— Он идет сюда, — сказал он Брайену. — Вот-вот будет здесь. Слушай.
За дверью — жалобное мяуканье.
Кто-то скребется в дверь. Снова мяуканье — громче, еще печальнее.
— Он ждет, чтобы его пригласили, — сказал Брайен.
— Входи, — тихо проговорил Пи-Джей.
Дверь распахнулась. Ведро со святой водой, которое Брайен пристроил над косяком, опрокинулось. Раздался душераздирающий вопль. А потом — голос Терри. Голос из детства:
— Как ты мог, Пи-Джей? Я же твой друг.
— Я...
— Не разговаривай с ним! — закричал Брайен. — А то он тебя заморочит. — Он схватил кол и молоток и вышел из круга. — И вообще не смотри на него! Закрой глаза!
Пи-Джей послушно закрыл глаза. Крепко зажмурился и прикрыл сверху ладонями. Как перепуганная девчонка в кино на каком-нибудь фильме ужасов. Только это не помогло. Образ Терри стоял у него перед мысленным взором — как наяву. Терри у игровых автоматов. Терри, который уже засыпает, уносясь в мир сновидений, пока Пи-Джей говорит ему о своих планах: уехать на фиг из Узла, убить в себе все, что в нем есть от индейца, и закрепиться в бетонном мире белых людей. Терри, вбивающий кол в сердце брата Дэвида.
— Пи-Джей... как ты мог так со мной поступить... мне же больно... мы же друзья, ты же любил меня, помнишь?.. Думаешь, я об этом не знал?.. Ты — единственный человек в этом мире, кому я доверил свою жизнь... свою нежизнь.
Пи-Джей открыл глаза и посмотрел на своего друга. Кожа вся в волдырях — обожжена святой водой. Кожа слезает лохмотьями, обнажая сырое мясо и кости... от обваренной плоти идет кисловатый запах... сквозь покрашенный кровью пар Пи-Джей разглядел глаза Терри — сытые, налитые кровью... разглядел губы, растянутые в перманентном оскале... но голос был тот же самый, голос из детства, грязная пародия на их детские воспоминания...
— Нельзя так со мной поступать. Ты не можешь... Ты посмотри на себя в этом платье. Ты говоришь, это все из-за твоих видений, что ты поэтому так одеваешься, что так у вас, у индейцев, принято, но знаешь, мне кажется, это все потому, что ты педик, вот только не хочешь, блядь, этого признавать.
— Не слушай его, — сказал Брайен. — Он играет на твоих страхах, на твоей неуверенности в себе.
— Какой ты мужчина, если даже не смог вбить кол мне в сердце?! Ты вообще умеешь хоть как-нибудь обращаться с фаллическими символами, хотя бы с тем, что болтается у тебя между ног?
— Ты не Терри Гиш, — тихо сказал Пи-Джей и повернулся к Брайену: — Теперь я смогу. Я должен. — Он отобрал у Брайена кол и молоток. — Только не выходи из круга! Там ты в безопасности! — Он вышел из круга и направился к существу в облике человека, что стояло у двери.
В тех местах, куда попала святая вода, кожа Терри горела голубоватым пламенем. Щеки обуглились и пузырились кровью и гноем. Из ноздрей текла вязкая желчь — из ноздрей и изо рта. Терри больше уже ничего не говорил, а только сдавленно хохотал. Это был страшный, безумный смех. И он все звучал и звучал, как будто пластинку заело.
— Мерзавец, — тихо сказал Пи-Джей. — Мерзавец.
Он воткнул кол Терри в грудь и со всей силы ударил по нему молотком. Кровь была черной и вялой. Пи-Джей снова ударил молотком по колу. И еще раз. И еще. Он даже не знал, что в нем было столько ненависти. Он ударил еще раз. Терри кричал, словно раненый зверь, но в перерывах между истошными воплями все равно пробивался этот безумный смех... Терри повалился на пол, и как раз в это мгновение сквозь неплотно закрытые жалюзи в комнату проникли первые лучи солнца. Терри корчился на полу, охваченный синим пламенем, и в самый последний момент — перед тем как Терри рассыпался пеплом — Пи-Джей снова увидел его таким, каким он был раньше, давным-давно, когда они все вместе гоняли на великах по холмам, и осенний ветер бил им в лицо, и они проносились на всех парах под единственным знаком «СТОП» во всем городе, и им было так весело — всем троим. Самым лучшим друзьям. Но видение тут же рассеялось, и остался лишь пепел. Пепел, подтеки свернувшейся крови и пузырящейся желчи. Пи-Джей не чувствовал ничего — ни печали, ни радости, — только ужасную пустоту внутри.
— Я убил его, — сказал он. — На этот раз я убил его насовсем.
— Не печалься о нем, — сказал Брайен. — Это не Терри. А настоящего Терри ты освободил.
— Да, наверное.
Даже кровь на полу постепенно бледнела и исчезала.
Пи-Джей знал, что Брайен сейчас пытается убедить себя, что во всем этом есть некая высшая цель, что все это — не просто так, что они только что одержали пусть маленькую, но победу в извечной войне между добром и злом. Для Брайена, который привык видеть мир в полутонах и не делил все на черное и белое, как в древних мифах, это было непросто. Пи-Джей и сам был таким, до того, как прошел через поиск видений.
* * *
• наплыв: ангел •
Эйнджел вернулся к зеркалу. Было уже почти утро. Мама валялась в валиумном ступоре. В ванне было гораздо приятнее, чем в спальне, — прохладнее, и пахло лимоном, и воздух был не таким сухим, потому что здесь не было кондиционера, который высасывал влагу из воздуха.
Эйнджел сел перед зеркалом и плеснул себе в лицо холодной водой. Потом пристально посмотрел на себя в зеркало. Это был ежедневный ритуал по «отлову» прыщей. Прыщей у него в жизни не было, ни одного, но он все равно каждое утро придирчиво изучал себя в зеркале — как какой-то маньяк. Он панически боялся прыщей. Прыщи означали, что его голос скоро сломается. Прыщи означали конец карьеры. Конец всему.
А вчера ночью... ему все это приснилось: странный мальчик, который втянул его в зазеркальный мир, водоворот в отражении ванны, едва его не засосавший? Приснилось?
Нет. Он напряженно вглядывался в зеркало. Прямо в глаза своему отражению. Но там, в глубине зазеркалья, были и другие глаза. Глаза странного мальчика-двойника, который пытался его уверить, что он — сам Тимми Валентайн. Глаза существа, заключенного в зеркале и отчаянно рвущегося на свободу.
— Может, мы станем друзьями, — тихо сказал он зеркалу.
Существо в зеркале улыбнулось.
Он увидел, что его отражение тянется к нему. Он тоже протянул руку и прикоснулся к зеркалу. На мгновение ему показалось, что его пальцы коснулись не твердой зеркальной поверхности, а настоящей плоти — холодной, как смерть, но мягкой.
— Ты не сон, правда? — сказал Эйнджел. — Господи, ты и вправду не сон. И нельзя никому рассказать, иначе меня точно свезут в дурдом.
Их ладони соприкоснулись. Отражения. Двойники. И никто бы не догадался, что они — разные.
— Странно, — сказал Тимми. — Когда я на той, на вашей стороне стекла, я вообще не отражаюсь в зеркалах.
— То есть ты настоящий вампир.
— Мы не выбираем, кто мы.
— И ты хочешь вернуться в наш мир. Сбежать от этой колдуньи-ведьмы. И я — единственный, кто может тебе помочь.
— Значит, мы договорились?
— А что я получу взамен?
— Все, что захочешь.
Тимми Валентайн сказал это очень серьезно.
— То есть как это: «все, что захочешь»? — переспросил Эйнджел. — Я могу захотеть очень многого, а ты вроде не джинн из лампы.
— Все, что захочешь, — повторил Тимми. — Только ты должен хотеть этого по-настоящему.
— Ну ладно, есть одна вещь. — Эйнджел согнулся над раковиной, приблизил губы к самому зеркалу и зашептал Тимми на ухо. Тимми слушал и улыбался кривой улыбкой.
* * *
• наплыв: дети ночи •
Первые лучи рассвета проникли в гостиную Льюисов. Растеклись по залитому кровью ковру. Задели краешек пестрого дивана, на котором творилась ночная бойня. Льюисов, новоиспеченных вампиров, никто ни о чем не предупредил. Просто их некому было предупредить. Они не задернули шторы.
Обезглавленный труп Митча Льюиса, валявшийся посреди гостиной, совершенно не сочетался с безвкусно мещанской обстановкой комнаты. Больше всего это напоминало кадр из какого-нибудь абсурдного фильма. Кровавые следы тянулись по коридору от тела к оторванной голове, водруженной на кровать в спальне, — петляющие красные полоски, похожие на перепутавшиеся нити.
Мэт, его мать и Джейни Родригес таяли под лучами солнца на диване в гостиной. Плоть, обратившаяся вязкой жижей, стекала с костей. Кровь превращалась в едкую желчь, прожигавшую покрывало в цветочек. Кости крошились в пыль, которую тут же смывали ручейки слизи.
К середине утра от них не осталось вообще ничего, только несколько грязных пятен на пестрой обивке — ну и, конечно, труп отца Мэта, уже тронутый разложением.
Хороших вампиров их них не вышло. Из них не вышло вообще никаких вампиров. Они не знали, как выжить. Они были очень недальновидны.
* * *
• наплыв: ангел •
После того как Эйнджел открыл свою самую страшную тайну Тимми Валентайну, он на цыпочках вернулся в спальню и забрался в кровать. Когда он прижался к матери, та судорожно дернулась и открыла глаза.
— Мам, пойдем в ванную. Я тебе кое-что покажу.
— ...устала...
— Мам, пойдем. Ну давай. Там такое... Тебе понравится. Ты об этом всю жизнь мечтала.
Он взял ее за руку и повел в ванную. Остановился в дверях, чтобы случайно не отразиться в зеркале. Это бы только ее запутало.
— Посмотри в зеркало, мам. Ну давай. Посмотри.
Он знал, что она увидит в зеркале. Не белый сияющий кафель на стенах ванной, а зеленые холмы Кентукки. Зеркало станет телеэкраном для ее воспоминаний. Тимми ему обещал. И Эйнджел видел, что именно так все и было. Он смотрел на мать, как она стоит перед зеркалом — толстая, вся какая-то поистаскавшаяся, мутная от похмелья, — и видел, что на стене у нее за спиной лежат зеленые отблески от зеркального отражения.
Эйнджел знал, что увидит мать на этом телеэкране души. Она увидит холмы за их старым домом, она почувствует запах травы и, может быть, даже услышит, как растет трава. Она увидит то место, где похоронен Эррол. Ее унесет назад в прошлое — в тот момент во времени, когда все в их семье изменилось.
— Что это, милый? Что ты со мной делаешь? — проговорила мать. — Я вижу всякое... Там, где должно быть мое отражение, я вижу холмы над Воплем Висельника. И вот те деревья... это же те деревья, что были у нас за домом. Может быть, я приняла неправильные таблетки? Этот проклятый Голливуд... вот соберешься выпить стаканчик на ночь, и неизвестно, чего тебе там подсунут.
Эйнджел специально встал так, чтобы не видеть зеркала, но он зато видел мать, и по тому, как она менялась в лице, было очень легко догадаться, что именно она видит... вот у нее на лице отразился испуг... потом — неверие... потом ее взгляд сделался зачарованным, как под гипнозом.
— Посмотри в зеркало, мама. Видишь яму в земле? Это ты ее выкопала, эту яму. И мы закатили его туда, мы с тобой. И забросали землей. Но теперь она раскрывается, яма. Видишь, мама? Вот из земли высовывается рука. Смотри, он хватается за траву, он хочет вылезти весь. Ты знаешь, кто это, мама? Знаешь?
Мать молча кивнула. Ее губы слегка приоткрылись, как будто она собралась что-то сказать, но лишь одинокая слезинка скатилась у нее по щеке.
— Я пьяна, — пробормотала она. — Или я сплю, и мне все это снится.
— Смотри, мама. Смотри. Это он. Тот, кто умер. Эррол. Я позвал его, вернул из мертвых. Для тебя.
Из зеркала донесся тоненький детский голосок:
Быть искренним — это великий дар.
Быть свободным — великий дар.
— Иисус милосердный, прости меня, грешную, — прошептала мать. Теперь слезы текли ручьем.
Эйнджел точно знал, что она видит. Тимми вытащил эти картины у него из памяти и так хорошо сымитировал голос Эррола, что Эррол как будто и вправду ожил, и Эйнджел сам поневоле расплакался — он оплакивал брата и оплакивал свое детство, которое брат отобрал у него в тот день, когда умер. Эррол выбрался из могилы и теперь стоял в высокой траве, которая доходила ему почти до колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Сестра, Райт. Я вынужден настоятельно вас попросить, чтобы вы...
— Доктор Голдберг, оно шевелится, оно шевелится, оно...
И тут судороги прекратились.
Тело лежало тихо и неподвижно.
Как и всякое мертвое тело.
Где-то пробили часы.
Обыкновенное мертвое тело.
— Наверное, скоро уже рассвет, сестра Райт... и я не вижу причин, почему меня надо было отрывать от кофе. Я распоряжусь, чтобы взяли анализы... в надлежащее время. Господи, у нас что, нет свободного отсека, чтобы это убрать? А то валяется расчлененное тело прямо посреди комнаты... кто вообще додумался его здесь оставить? Сестра, не впадайте в истерику, вы же видите, эти спазмы уже прекратились... или что это было... завтра мы обо всем позаботимся.
— Да, доктор Голдберг.
— А теперь прошу меня извинить, я, знаете ли, не привык встречать рассвет на ногах, когда я в ночной смене.
Развернуться. К выходу. Двойной замок. Охранная система. Лифт.
Вверх.
— Доктор Голдберг, вернитесь. Вернитесь, пожалуйста. Оно снова шевелится... Господи, оно схватило меня, оно меня тянет... у него слюни текут... Господи Боже, оно пытается меня укусить...
Истошные вопли.
Морг: ни единой живой души.
Ни единой.
* * *
• наплыв: сумерки •
Им не пришлось долго ждать.
Брайен придумал одну хитрость. Это было трусливо и малодушно, но Пи-Джей признался, что он вряд ли сможет заставить себя убить своего лучшего друга. Это следует сделать безлично и беспристрастно, хотя вся затея немного смахивала на эпизод из «Маленьких негодяев».
Он сидел в священном круге и молился — просил духов ниспослать ему озарение или хотя бы подсказку, что делать. Но духи остались глухи к его просьбе. Все так изменилось после того — первого — поиска видений. Раньше все было понятно и ясно. Теперь же все стало расплывчатым и туманным, и дух, который его наставлял раньше, больше не появлялся. Может быть, это все потому, что он уехал из резервации и вернулся к образу жизни белого человека? Но я и есть белый человек, подумал Пи-Джей, во всяком случае, наполовину. Его разрывало на части. Может, великое зло и вправду вырвалось в мир — но почему оно приняло обличье Терри Гиша, его лучшего друга?
И вот теперь они с Брайеном Дзоттоли сооружали дурацкую ребяческую ловушку, чтобы низвергнуть это предполагаемое великое зло. Он никак не мог соотнести эти два противоречивых образа: рыцари в сияющих латах в праведной битве против адских созданий тьмы — и двое людей, перепуганных до полусмерти, в сражении с ветряными мельницами. Я заражен сомнениями, думал Пи-Джей, наблюдая за тем, как Брайен льет святую воду в мусорное ведро.
— Сколько еще до рассвета? — спросил Пи-Джей.
— Полчаса, не больше, — ответил Брайен.
— Наверное, тебе стоит вернуться обратно в круг.
— Да.
Брайен вступил в круг из священных предметов. В руках он держал резиновый молоток — из тех, которыми забивают паркетные гвозди — и кол, вырезанный из ручки швабры.
— Я все сделаю сам, — сказал он. — Я знаю, что ты не сможешь...
Они сидели в священном круге и ждали. Пи-Джей закрыл глаза. Он чувствовал присутствие Брайена рядом, он вспоминал обо всем, через что им обоим пришлось пройти. Он пытался расшевелить свой дух, выманить его из укрытия, куда он запрятался и никак не хотел выходить. «Я хочу, чтобы ты совершил путешествие, — мысленно повторял Пи-Джей, — я хочу, чтобы ты пролетел над городом, нашел Терри и привел его сюда». Он чувствовал на себе взгляд Брайена и знал, что тот глядит на него с пристальным любопытством, потому что, хотя Брайен сам тесно соприкасался со сверхъестественным, он до сих пор с подозрением относился к вещам, от которых попахивало нью-эйджевым мумбо-юмбо.
Он мысленно звал Терри. Услышит Терри или нет? Пи-Джей не знал. Он не знал, осталась ли в теле Терри его душа — хотя бы что-нибудь от его души. Но он очень надеялся, что осталось.
Он почувствовал, как его собственная душа шевельнулась внутри. Онемение маленькой смерти разлилось по телу. Душа пыталась освободиться. Душа была как орел. И вот она вырвалась на свободу. Он увидел себя как бы сверху — вот он сидит в центре круга, и озадаченный Брайен как-то странно таращится на него, наверное, удивляется, какой он холодный и неподвижный.
Он на секунду завис над кругом, а потом устремился ввысь — сквозь потолок, сквозь стену, вниз по холму к бульвару Голливуд. На улицах было пустынно. Почти никого. Только какой-то алкаш храпел в скверике на скамейке. Мимо проехал автобус, абсолютно пустой. Вывески порношопов мигали неоном. Пи-Джей ощущал присутствие миллионов душ, вырвавшихся на время из спящих тел, яркие разноцветные точки на сером космическом поле... Терри... где Терри?.. Сгусток тьмы, черная точка. Зло. И еще. И еще. Зло уже распространялось по городу.
Вот он! Уже на пути домой. На пути к Пи-Джею. Он доверяет их старой дружбе. Существо, что скользило по темным аллеям, сбросило свой человеческий облик, но Пи-Джей сразу его узнал. Терри принял обличье черного котенка. Передвигался мелкими перебежками — из тени в тень. Уже скоро рассвет. Это я во всем виноват, сказал себе Пи-Джей. Я не убил его сразу и тем самым привел в движение этот кровавый цикл. Охваченный ужасом, он отступил — вернулся обратно в круг.
— Он идет сюда, — сказал он Брайену. — Вот-вот будет здесь. Слушай.
За дверью — жалобное мяуканье.
Кто-то скребется в дверь. Снова мяуканье — громче, еще печальнее.
— Он ждет, чтобы его пригласили, — сказал Брайен.
— Входи, — тихо проговорил Пи-Джей.
Дверь распахнулась. Ведро со святой водой, которое Брайен пристроил над косяком, опрокинулось. Раздался душераздирающий вопль. А потом — голос Терри. Голос из детства:
— Как ты мог, Пи-Джей? Я же твой друг.
— Я...
— Не разговаривай с ним! — закричал Брайен. — А то он тебя заморочит. — Он схватил кол и молоток и вышел из круга. — И вообще не смотри на него! Закрой глаза!
Пи-Джей послушно закрыл глаза. Крепко зажмурился и прикрыл сверху ладонями. Как перепуганная девчонка в кино на каком-нибудь фильме ужасов. Только это не помогло. Образ Терри стоял у него перед мысленным взором — как наяву. Терри у игровых автоматов. Терри, который уже засыпает, уносясь в мир сновидений, пока Пи-Джей говорит ему о своих планах: уехать на фиг из Узла, убить в себе все, что в нем есть от индейца, и закрепиться в бетонном мире белых людей. Терри, вбивающий кол в сердце брата Дэвида.
— Пи-Джей... как ты мог так со мной поступить... мне же больно... мы же друзья, ты же любил меня, помнишь?.. Думаешь, я об этом не знал?.. Ты — единственный человек в этом мире, кому я доверил свою жизнь... свою нежизнь.
Пи-Джей открыл глаза и посмотрел на своего друга. Кожа вся в волдырях — обожжена святой водой. Кожа слезает лохмотьями, обнажая сырое мясо и кости... от обваренной плоти идет кисловатый запах... сквозь покрашенный кровью пар Пи-Джей разглядел глаза Терри — сытые, налитые кровью... разглядел губы, растянутые в перманентном оскале... но голос был тот же самый, голос из детства, грязная пародия на их детские воспоминания...
— Нельзя так со мной поступать. Ты не можешь... Ты посмотри на себя в этом платье. Ты говоришь, это все из-за твоих видений, что ты поэтому так одеваешься, что так у вас, у индейцев, принято, но знаешь, мне кажется, это все потому, что ты педик, вот только не хочешь, блядь, этого признавать.
— Не слушай его, — сказал Брайен. — Он играет на твоих страхах, на твоей неуверенности в себе.
— Какой ты мужчина, если даже не смог вбить кол мне в сердце?! Ты вообще умеешь хоть как-нибудь обращаться с фаллическими символами, хотя бы с тем, что болтается у тебя между ног?
— Ты не Терри Гиш, — тихо сказал Пи-Джей и повернулся к Брайену: — Теперь я смогу. Я должен. — Он отобрал у Брайена кол и молоток. — Только не выходи из круга! Там ты в безопасности! — Он вышел из круга и направился к существу в облике человека, что стояло у двери.
В тех местах, куда попала святая вода, кожа Терри горела голубоватым пламенем. Щеки обуглились и пузырились кровью и гноем. Из ноздрей текла вязкая желчь — из ноздрей и изо рта. Терри больше уже ничего не говорил, а только сдавленно хохотал. Это был страшный, безумный смех. И он все звучал и звучал, как будто пластинку заело.
— Мерзавец, — тихо сказал Пи-Джей. — Мерзавец.
Он воткнул кол Терри в грудь и со всей силы ударил по нему молотком. Кровь была черной и вялой. Пи-Джей снова ударил молотком по колу. И еще раз. И еще. Он даже не знал, что в нем было столько ненависти. Он ударил еще раз. Терри кричал, словно раненый зверь, но в перерывах между истошными воплями все равно пробивался этот безумный смех... Терри повалился на пол, и как раз в это мгновение сквозь неплотно закрытые жалюзи в комнату проникли первые лучи солнца. Терри корчился на полу, охваченный синим пламенем, и в самый последний момент — перед тем как Терри рассыпался пеплом — Пи-Джей снова увидел его таким, каким он был раньше, давным-давно, когда они все вместе гоняли на великах по холмам, и осенний ветер бил им в лицо, и они проносились на всех парах под единственным знаком «СТОП» во всем городе, и им было так весело — всем троим. Самым лучшим друзьям. Но видение тут же рассеялось, и остался лишь пепел. Пепел, подтеки свернувшейся крови и пузырящейся желчи. Пи-Джей не чувствовал ничего — ни печали, ни радости, — только ужасную пустоту внутри.
— Я убил его, — сказал он. — На этот раз я убил его насовсем.
— Не печалься о нем, — сказал Брайен. — Это не Терри. А настоящего Терри ты освободил.
— Да, наверное.
Даже кровь на полу постепенно бледнела и исчезала.
Пи-Джей знал, что Брайен сейчас пытается убедить себя, что во всем этом есть некая высшая цель, что все это — не просто так, что они только что одержали пусть маленькую, но победу в извечной войне между добром и злом. Для Брайена, который привык видеть мир в полутонах и не делил все на черное и белое, как в древних мифах, это было непросто. Пи-Джей и сам был таким, до того, как прошел через поиск видений.
* * *
• наплыв: ангел •
Эйнджел вернулся к зеркалу. Было уже почти утро. Мама валялась в валиумном ступоре. В ванне было гораздо приятнее, чем в спальне, — прохладнее, и пахло лимоном, и воздух был не таким сухим, потому что здесь не было кондиционера, который высасывал влагу из воздуха.
Эйнджел сел перед зеркалом и плеснул себе в лицо холодной водой. Потом пристально посмотрел на себя в зеркало. Это был ежедневный ритуал по «отлову» прыщей. Прыщей у него в жизни не было, ни одного, но он все равно каждое утро придирчиво изучал себя в зеркале — как какой-то маньяк. Он панически боялся прыщей. Прыщи означали, что его голос скоро сломается. Прыщи означали конец карьеры. Конец всему.
А вчера ночью... ему все это приснилось: странный мальчик, который втянул его в зазеркальный мир, водоворот в отражении ванны, едва его не засосавший? Приснилось?
Нет. Он напряженно вглядывался в зеркало. Прямо в глаза своему отражению. Но там, в глубине зазеркалья, были и другие глаза. Глаза странного мальчика-двойника, который пытался его уверить, что он — сам Тимми Валентайн. Глаза существа, заключенного в зеркале и отчаянно рвущегося на свободу.
— Может, мы станем друзьями, — тихо сказал он зеркалу.
Существо в зеркале улыбнулось.
Он увидел, что его отражение тянется к нему. Он тоже протянул руку и прикоснулся к зеркалу. На мгновение ему показалось, что его пальцы коснулись не твердой зеркальной поверхности, а настоящей плоти — холодной, как смерть, но мягкой.
— Ты не сон, правда? — сказал Эйнджел. — Господи, ты и вправду не сон. И нельзя никому рассказать, иначе меня точно свезут в дурдом.
Их ладони соприкоснулись. Отражения. Двойники. И никто бы не догадался, что они — разные.
— Странно, — сказал Тимми. — Когда я на той, на вашей стороне стекла, я вообще не отражаюсь в зеркалах.
— То есть ты настоящий вампир.
— Мы не выбираем, кто мы.
— И ты хочешь вернуться в наш мир. Сбежать от этой колдуньи-ведьмы. И я — единственный, кто может тебе помочь.
— Значит, мы договорились?
— А что я получу взамен?
— Все, что захочешь.
Тимми Валентайн сказал это очень серьезно.
— То есть как это: «все, что захочешь»? — переспросил Эйнджел. — Я могу захотеть очень многого, а ты вроде не джинн из лампы.
— Все, что захочешь, — повторил Тимми. — Только ты должен хотеть этого по-настоящему.
— Ну ладно, есть одна вещь. — Эйнджел согнулся над раковиной, приблизил губы к самому зеркалу и зашептал Тимми на ухо. Тимми слушал и улыбался кривой улыбкой.
* * *
• наплыв: дети ночи •
Первые лучи рассвета проникли в гостиную Льюисов. Растеклись по залитому кровью ковру. Задели краешек пестрого дивана, на котором творилась ночная бойня. Льюисов, новоиспеченных вампиров, никто ни о чем не предупредил. Просто их некому было предупредить. Они не задернули шторы.
Обезглавленный труп Митча Льюиса, валявшийся посреди гостиной, совершенно не сочетался с безвкусно мещанской обстановкой комнаты. Больше всего это напоминало кадр из какого-нибудь абсурдного фильма. Кровавые следы тянулись по коридору от тела к оторванной голове, водруженной на кровать в спальне, — петляющие красные полоски, похожие на перепутавшиеся нити.
Мэт, его мать и Джейни Родригес таяли под лучами солнца на диване в гостиной. Плоть, обратившаяся вязкой жижей, стекала с костей. Кровь превращалась в едкую желчь, прожигавшую покрывало в цветочек. Кости крошились в пыль, которую тут же смывали ручейки слизи.
К середине утра от них не осталось вообще ничего, только несколько грязных пятен на пестрой обивке — ну и, конечно, труп отца Мэта, уже тронутый разложением.
Хороших вампиров их них не вышло. Из них не вышло вообще никаких вампиров. Они не знали, как выжить. Они были очень недальновидны.
* * *
• наплыв: ангел •
После того как Эйнджел открыл свою самую страшную тайну Тимми Валентайну, он на цыпочках вернулся в спальню и забрался в кровать. Когда он прижался к матери, та судорожно дернулась и открыла глаза.
— Мам, пойдем в ванную. Я тебе кое-что покажу.
— ...устала...
— Мам, пойдем. Ну давай. Там такое... Тебе понравится. Ты об этом всю жизнь мечтала.
Он взял ее за руку и повел в ванную. Остановился в дверях, чтобы случайно не отразиться в зеркале. Это бы только ее запутало.
— Посмотри в зеркало, мам. Ну давай. Посмотри.
Он знал, что она увидит в зеркале. Не белый сияющий кафель на стенах ванной, а зеленые холмы Кентукки. Зеркало станет телеэкраном для ее воспоминаний. Тимми ему обещал. И Эйнджел видел, что именно так все и было. Он смотрел на мать, как она стоит перед зеркалом — толстая, вся какая-то поистаскавшаяся, мутная от похмелья, — и видел, что на стене у нее за спиной лежат зеленые отблески от зеркального отражения.
Эйнджел знал, что увидит мать на этом телеэкране души. Она увидит холмы за их старым домом, она почувствует запах травы и, может быть, даже услышит, как растет трава. Она увидит то место, где похоронен Эррол. Ее унесет назад в прошлое — в тот момент во времени, когда все в их семье изменилось.
— Что это, милый? Что ты со мной делаешь? — проговорила мать. — Я вижу всякое... Там, где должно быть мое отражение, я вижу холмы над Воплем Висельника. И вот те деревья... это же те деревья, что были у нас за домом. Может быть, я приняла неправильные таблетки? Этот проклятый Голливуд... вот соберешься выпить стаканчик на ночь, и неизвестно, чего тебе там подсунут.
Эйнджел специально встал так, чтобы не видеть зеркала, но он зато видел мать, и по тому, как она менялась в лице, было очень легко догадаться, что именно она видит... вот у нее на лице отразился испуг... потом — неверие... потом ее взгляд сделался зачарованным, как под гипнозом.
— Посмотри в зеркало, мама. Видишь яму в земле? Это ты ее выкопала, эту яму. И мы закатили его туда, мы с тобой. И забросали землей. Но теперь она раскрывается, яма. Видишь, мама? Вот из земли высовывается рука. Смотри, он хватается за траву, он хочет вылезти весь. Ты знаешь, кто это, мама? Знаешь?
Мать молча кивнула. Ее губы слегка приоткрылись, как будто она собралась что-то сказать, но лишь одинокая слезинка скатилась у нее по щеке.
— Я пьяна, — пробормотала она. — Или я сплю, и мне все это снится.
— Смотри, мама. Смотри. Это он. Тот, кто умер. Эррол. Я позвал его, вернул из мертвых. Для тебя.
Из зеркала донесся тоненький детский голосок:
Быть искренним — это великий дар.
Быть свободным — великий дар.
— Иисус милосердный, прости меня, грешную, — прошептала мать. Теперь слезы текли ручьем.
Эйнджел точно знал, что она видит. Тимми вытащил эти картины у него из памяти и так хорошо сымитировал голос Эррола, что Эррол как будто и вправду ожил, и Эйнджел сам поневоле расплакался — он оплакивал брата и оплакивал свое детство, которое брат отобрал у него в тот день, когда умер. Эррол выбрался из могилы и теперь стоял в высокой траве, которая доходила ему почти до колен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47