Габул окинул свою бесценную добычу беспокойно бегающими глазами, налитыми кровью; он рассматривал причудливые фигуры, вырезанные на верхушке, и загадочные надписи, испещрявшие широкое основание.
Значение их было для Габула тайной за семью печатями; тем дороже эти удивительные украшения делали его трофей.
— Разрази меня гром, капитан! Дай-ка нам послушать, как трезвонит эта штуковина.
Битонос, жирный, уже изрядно нагрузившийся пират, вытащил из-за пояса дубинку и махнул ею в сторону колокола. В ту же секунду Габул вышиб из лап зарвавшегося пьяницы дубинку и переломил ее надвое о его череп; затем последовал страшный удар в брюхо, так что Битонос, потеряв равновесие, повалился в бочку с вином.
Злополучный дебошир пошел ко дну. Габул разразился хохотом:
— Вылакай все до дна! А все запомните хорошенько: никто не смеет приближаться к моему колоколу.
Пирующие крысы одобрительно завизжали. Габул указал на Битоноса, беспомощно барахтающегося в бочке:
— Если он выберется, налейте ему вина.
Шутка Габула вызвала новый взрыв веселья; лишь за столом, где сидел Бладриг — капитан корабля под названием «Острый клык» — и его команда, царило молчание.
Это не ускользнуло от взора Габула, хотя, казалось, он от души хохотал вместе со всеми. Бладриг сидел угрюмо насупившись, когда все вокруг смеялись, — гордец Бладриг, выскочка Бладриг, непокорный Бладриг. Капитан, сумевший разгадать, что за притворным весельем повелителя скрывается коварство.
Бладриг давно стоял Королю крыс поперек горла. Пришло время свести счеты, решил Габул. Он отхлебнул из кубка, вино потекло по бороде, но Габул сделал вид, что опьянел и едва держится на ногах. Дружелюбно подмигнув, он воткнул меч в сундук, доверху набитый награбленным добром. Затем нетвердой походкой, обогнув стол, Габул подошел к капитану «Острого клыка» и поставил перед ним кубок вина:
— Бладриг, приятель, выпей!
Бладриг мрачно отодвинул кубок:
— Не надо мне твоего вина. Захочу выпить — на борту моего корабля есть добрый запас.
Веселье в зале прекратилось, крысы насторожились и забыли про еду и питье; разудалые песни смолкли, игроки отложили карты и кости. Габул икнул, словно пытался прогнать хмель, и слегка качнулся.
— Тогда поешь. Я не привык морить своих капитанов голодом. Чего желаешь — мяса, рыбы, фруктов, сластей?
За столом Габула все наедаются до отвала.
Бладриг сжал рукоять своей кривой сабли:
— Меня воротит от твоей жратвы, Габул. Я сыт по горло.
Габул вздохнул, опустился на скамью рядом с Бладригом и по-приятельски обнял его за плечи:
— Воротит, говоришь. Чего же ты хочешь, гордец?
Бладриг резко стряхнул лапу Габула. Он вскочил, опрокинув скамью, и гневно сверкнул глазами на пьяного повелителя:
— Чего я хочу? Свою долю добычи! Отдай то, что по праву причитается нам, или узнаешь, на что способен капитан Бладриг!
Ропот одобрения пронесся по залу. Габул широко раскинул когтистые лапы и ухмыльнулся:
— Тысяча чертей! И это все? Что ж ты сразу не сказал, дружище?
Бладриг опешил, он ожидал взрыва ярости и теперь не знал, что сказать.
— Знаешь, я не люблю попусту права качать… Мне бы и в голову не пришло… Это все ребята… ну… покатили бочку… Решили, дескать, ты опять нас обошел…
С видом оскорбленного достоинства Габул подошел к сундуку с награбленным, где посреди груды украшений и сверкающих камней торчал его меч. Выдернув меч, Габул принялся рыться клинком в драгоценностях, пока не обнаружил то, что искал. Он поднял клинок — на нем блестела золотая корона, усыпанная бриллиантами:
— Бладриг, приятель, она твоя. Корона впору королю.
Бладриг надулся от гордости: он сумел-таки настоять на своем. Пусть Габул известен своей алчностью, с ним, Бладригом, капитаном «Острого клыка», ему придется считаться. Грудь Бладрига гордо вздымалась, когда он взял корону с протянутого клинка и нахлобучил себе на голову. В зале раздались приветственные возгласы. Габул еще шире раскинул лапы.
— Смотрите, вы, вонючее отребье! — обратился он к крысам, отведя меч от Бладрига. — Смотрите и запоминайте, подонки. Габул умеет награждать своих друзей! — Внезапно Габул нанес сокрушительный удар мечом. — А еще он умеет мстить своим врагам!
Голова Бладрига покатилась по полу; даже крысы, привычные к жестоким и вероломным расправам, оцепенели от ужаса. Корона подкатилась к Габулу. Он подцепил ее окровавленным клинком и протянул притихшим крысам:
— Кто еще желает примерить корону?
Гневные порывы бури утихли, сменившись безмятежной тишиной раннего летнего утра. Солнце щедро изливало тепло на маленький, насквозь промокший комочек, выброшенный волнами на берег. Вдруг комочек зашевелился. Мышка судорожно закашлялась, изо рта у нее хлынула горькая вода. Ослабевшей лапой мышка потянулась к горлу, пытаясь освободиться от веревки. Обломок доски буря тоже выбросила на берег, он оказался сверху и придавил мышку. К тому же сверху на доску уселась увесистая чайка, и от тяжести изо рта у мышки вновь хлынула вода. Придавленная, бедняжка так застонала, что птица испугалась и с пронзительными криками поднялась в воздух: она не ожидала, что это лишенное всяких признаков жизни существо способно издавать звуки и шевелиться. К чайке тут же присоединились другие; они принялись кружиться в голубой вышине.
Наконец мышке удалось справиться с веревкой и освободить свою в кровь истертую шею. Собравшись с силами, она сбросила с себя обломок дерева и перевернулась на спину. Некоторое время она лежала недвижно; потом решилась коснуться глубокой раны на голове, которую нанес ей обломок доски, но, сморщившись от боли, отдернула лапу. Затем вновь перевернулась на живот и в полном изнеможении растянулась на песке, всем телом впитывая живительные лучи солнца. Рядом с ней на песок опустилась пестрая чайка. Осмотревшись, она начала потихоньку подкрадываться к недвижному телу; острый клюв уже изготовился к удару, но мышка, хотя глаза ее и были прикрыты, незаметно наблюдала за коварной птицей. Раздался свист мокрой веревки, отяжелевшей от песка. Узловатый конец попал в цель. Удар пришелся точно в правый глаз птицы. Пронзительно вскрикнув, чайка неуклюже отскочила в сторону и поднялась в воздух; ее испуганные товарки разлетелись.
Маленькая мышка поплелась по берегу, с трудом переставляя онемевшие лапы и увязая в песке; во рту у нее пересохло, голова раскалывалась от боли. Наконец она дошла до зарослей тростника. Забравшись в самую гущу, мышка улеглась на сухом песке — здесь она была в относительной безопасности. Сон уже обволакивал ее утомленное тело, но назойливые мысли теснились в голове и мешали забыться. Кто она? Как ее имя? Она ничего не помнила. В памяти сохранились лишь громадные волны, вздымающие ее на пенных гребнях, — и ничего больше, лишь туманная мгла. Откуда она? Где оказалась сейчас?
Мышка твердо знала одно — она всегда сумеет за себя постоять; с этой мыслью она и уснула.
4
Ясный рассвет, наступивший после тревожной грозовой ночи, принес наконец тепло и покой. В эту ночь аббат Бернар не сомкнул глаз, и утро застало его в хлопотах. Заботы о Рэдволле, его возлюбленной обители, гнали сон прочь; аббат думал о том, как скорее возместить урон, нанесенный дождем и ветром. Бернар торопливо обошел обитель, чтобы узнать, насколько сильны разрушения. Закончив свой обход на восточной стене, аббат с облегчением вздохнул. Обитель строилась на совесть, и самая страшная непогода не могла натворить здесь больших бед. Однако все вокруг было усыпано сломанными ветками, кое-где несчастливые деревца и дуплистые старожилы Леса рухнули прямо на стены. Внутри аббатства, под защитой крепостных стен, разрушения были незначительны: лишь в саду потрепало ягодные кусты, прибило колосья да неплотно прикрытый ставень в сторожке у ворот был сорван ветром. Бернар благодарно возвел взор к небу, затем спустился по ступенькам и отправился на поиски Кротоначальника, которому предстояло возглавить ремонтную команду. Аббат знал, что вскоре после завтрака от поломок не останется и следа.
Все обитатели аббатства радовались безмятежному утру. Малыши первыми выскочили во двор, наслаждаясь теплом и солнцем. С хохотом и визгом они резвились в саду, не забывая поедать фрукты, сброшенные на землю порывами ветра. Больше всех веселились выдрята-близнецы, Бэгг и Ранн; они носились от груш и яблонь к зарослям земляники и наконец улеглись в тени, попискивая от смеха и за обе щеки уплетая сочные ягоды. К ним присоединились юный племянник ежа-винодела Дарра Дикобраз и друзья-мышата Дандин и Сакстус.
Издалека, от сливовых деревьев, донесся голос слепого Симеона:
— Дандин! Сакстус! Брат Губерт вас уже заждался, и летописи Рэдволла тоже. Вы что, забыли, у вас сейчас урок истории. С годами наш брат Губерт не становится моложе. Недалека та пора, когда нам понадобится новый летописец. А наш долг — хранить традиции аббатства, на то они и традиции. Поторапливайтесь, лоботрясы, я ведь отлично знаю, что вы где-то здесь.
Друзья притаились в земляничных зарослях; Дандин прижал лапу к губам:
— Ш-ш-ш. Он совсем близко. Лежи тихо, — может, пронесет.
— Ну-ка выходите, негодники, — опять позвал Симеон. — Меня вам не провести. Вы под земляничными кустами, я это знаю, хоть и слепой.
Сакстус тихонько потянул Бэгга за хвост и подмигнул ему. Выдренок подмигнул в ответ.
— Брат Симеон, извини, но здесь только мы, Бэгг и Ранн, выдрята, — протянул он. — Никого больше нет.
Симеон вышел из-за деревьев, улыбаясь:
— Вот что, Бэгг и Ранн, считаю до трех. Если после этого вы и третий бездельник, племянник Дикобраза, не отправитесь помогать на кухне, придется попросить матушку Меллус, чтобы хорошенько угостила вас прутом.
А вас, милые мои Дандин и Сакстус, предупреждаю — лучше подобру-поздорову отправляйтесь на урок истории. А то хуже будет, это уж поверьте моему слову. Придется вам прослушать длинную-длинную лекцию о целебных свойствах лекарственных трав. И не старайтесь сдерживать дыхание, это вам не поможет. Перед глазами у меня темнота, но уши и нос еще никогда меня не подводили.
Сакстус и Дандин в понуром молчании поплелись вслед за Симеоном к сторожке. Слепой травник с довольным видом уверенно шагал впереди.
Старый брат Губерт важно восседал за своим столом в сторожке. История аббатства Рэдволл насчитывала не так уж много лет, но со всех сторон брата Губерта окружали старинные книги, древние свитки, пергаменты и манускрипты. Толстый слой пыли лежал повсюду. Брат Губерт как раз писал летопись аббатства, в лапе его, скрипя по пергаменту, покачивалось длинное гусиное перо. Дандин и Сакстус замерли в почтительном ожидании. Наконец брат Губерт бросил на них строгий взгляд поверх очков.
— Кто-нибудь из вас знает, что такое пунктуальность? — осведомился он.
— Уважение, которое мы проявляем по отношению к другим, приходя к назначенному часу, — отбарабанил Сакстус.
— Правильно. Значит, надо понимать, вы проявляете больше уважения к землянике, чем ко мне?
Сакстус и Дандин потупились и молчали, словно языки проглотили. Брат Губерт неторопливо отложил перо:
— Что ж, приступим к уроку. Сначала вы по очереди напомните мне устав нашего аббатства. Дандин, ты первый.
Дандин тяжело вздохнул, возвел глаза к потолку, словно надеясь увидеть там устав, потоптался на месте и неуверенно начал:
— Ну, значит, это… жители аббатства, они… это… братья и сестры, живущие в мире и согласии… ну и они стремятся избегать вражды и насилия, где только это возможно… они относятся с любовью и уважением к Стране Цветущих Мхов, к ее… ну, деревьям, травам и все такое… а также ко всем живым созданиям.
— Продолжай, — кивнул брат Губерт Сакстусу. Тот затараторил куда смелее и увереннее:
— Жители Рэдволла стремятся помогать неимущим и страждущим, утешать их и поддерживать, давать прибежище вдовам и сиротам, а также всем живым созданиям без исключения. Нуждающихся они готовы наделить едой, одеждой и кровом. Братья и сестры аббатства неустанно совершенствуют свои знания, особенно в искусстве врачевания, усердно постигая науку исцеления больных и раненых.
Вновь настала очередь Дандина:
— Да, они должны исцелять раненых… И что еще… Ах да! Они помнят, что земля щедро дарует им пропитание и… ну, как там… Стремятся приумножить ее богатства, ну и… бережно взращивают урожай и живут в полном согласии с природой. Ко всему, что живет и дышит, они относятся с любовью и благоговением, протягивая лапу к оружию лишь в том случае, когда над аббатством Рэдволл нависает угроза нападения врагов. В военную годину, ежели такая наступит, все обитатели Рэдволла обязаны проявить мужество и твердость духа. Распоряжения отца настоятеля являются законом для всех и должны выполняться неукоснительно. Но даже в сражении лишь крайняя необходимость может заставить жителей Рэдволла посягнуть на жизнь другого существа. Для беспричинной жестокости нет и не будет оправданий.
Брат Губерт вышел из-за стола:
— Сакстус отвечал превосходно, четко и вразумительно. Что до тебя, Дандин, ты частенько запинаешься и мямлишь. Вижу, устав нашего аббатства не слишком запал тебе в душу. Впрочем, когда ты дошел до войн, боев и сражений, тебя точно подменили.
Дандин смущенно опустил глаза, сунул лапу в рот и принялся грызть когти.
— Ну ладно. Теперь, Сакстус, будь добр, поведай нам, что в течение всей минувшей осени, весны и зимы свершается в Большом Зале нашей обители.
Сакстус в растерянности потер нос:
— В Большом Зале… Что же там свершается?.. А, там вышивают огромную картину. Ты это имеешь в виду, брат Губерт?
Брат Губерт протер очки рукавом:
— Я что-то не пойму, Сакстус, кто из нас спрашивает, а кто отвечает. Может, ты, Дандин, расскажешь своему приятелю, что к чему.
Пришла очередь Дандина блеснуть знаниями.
— С самого начала минувшей осени в Большом Зале нашего аббатства все его жители и обитатели окрестных лесов совместными усилиями создают чудесный гобелен.
На нем будет изображен основатель нашего аббатства Мартин Воитель во время великой битвы против полчищ злобных хищников — лис, горностаев, крыс, хорьков и ласок. И этой огромной дикой кошки Цармины. Нет, наш Мартин Воитель недолго возился с этим сбродом. Он надел сверкающие доспехи, взял свой знаменитый меч, поднял щит да как погонит их прочь из Страны Цветущих Мхов. Уж он им задал жару! Как взмахнет своим мечом!
Рраз! Что тут началось! Крысы визжат, хорьки попрятались кто куда, лисы воют. А Мартин знай их мечом — бац! бац! Они наутек, а он за ними да как даст им…
— Довольно, довольно. Экий ты кровожадный. Скажи, откуда ты так хорошо все знаешь про битвы?
Дандин гордо улыбнулся, задорный огонек сверкнул в его глазах.
— Не зря же сам Гонф, Король воров, приходится мне прадедушкой. Ты же знаешь, Гонф был верным другом и соратником Мартина Воителя. В своем деле он не знал себе равных. И еще он слагал замечательные баллады.
Брат Губерт понимающе кивнул:
— Да, друг мой, твой прадед был невероятный вор и плут и в то же время храбрый воин и отважный путешественник. Но все, что он делал, свершалось во благо других, а не во вред. Если память не изменяет мне, он женился на прекрасной Колумбине — это само по себе говорит о том, что сердце у него было доброе. Только смотри, Дандин, не вздумай пойти по его стопам и попробовать себя в воровстве. Пусть лапы твои всегда будут чисты! Кстати, я хотел тебе кое-что показать. Погоди-ка, это где-то здесь.
Брат Губерт принялся рыться в книгах и свитках; сторожку наполнили облака пыли. К тому времени как он извлек наружу какой-то небольшой предмет, все трое вовсю кашляли и чихали. Пришлось им выйти из сторожки; устроившись в прохладной тени у стены, Губерт вручил Дандину свою находку. Это была маленькая флейта из яблоневого дерева, украшенная затейливой резьбой; около самого мундштука красовалась буква «Г».
— Как-то я просматривал старинные пергаменты, — пояснил брат Губерт. — Там говорится, что на протяжении шести поколений отпрыски рода Гонфов верой и правдой служили церкви Святого Ниниана. И прежде чем твой прадед покинул аббатство Рэдволл, мать Жермена, наша первая настоятельница, подарила ему эту флейту. Но Гонф, верно, решил, что она для него слишком роскошна, и оставил ее здесь. Он ведь всегда предпочитал простые тростниковые флейты. Взгляни, я думаю, это та самая: лет ей явно немало и на ней вырезана первая буква имени Гонфа. Флейта твоя по праву, Дандин. Но сумеешь ли ты научиться на ней играть?
Дандин не отводил от флейты сияющих глаз.
— Я попробую, брат Губерт. У меня наверняка получится.
Прежде чем вернуться в сторожку, брат Губерт отряхнул одежду от пыли.
— Завидная уверенность. Может, уже на празднике в честь дня рождения аббата ты порадуешь нас своей игрой?
Сакстус сощурился от яркого солнечного света:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Значение их было для Габула тайной за семью печатями; тем дороже эти удивительные украшения делали его трофей.
— Разрази меня гром, капитан! Дай-ка нам послушать, как трезвонит эта штуковина.
Битонос, жирный, уже изрядно нагрузившийся пират, вытащил из-за пояса дубинку и махнул ею в сторону колокола. В ту же секунду Габул вышиб из лап зарвавшегося пьяницы дубинку и переломил ее надвое о его череп; затем последовал страшный удар в брюхо, так что Битонос, потеряв равновесие, повалился в бочку с вином.
Злополучный дебошир пошел ко дну. Габул разразился хохотом:
— Вылакай все до дна! А все запомните хорошенько: никто не смеет приближаться к моему колоколу.
Пирующие крысы одобрительно завизжали. Габул указал на Битоноса, беспомощно барахтающегося в бочке:
— Если он выберется, налейте ему вина.
Шутка Габула вызвала новый взрыв веселья; лишь за столом, где сидел Бладриг — капитан корабля под названием «Острый клык» — и его команда, царило молчание.
Это не ускользнуло от взора Габула, хотя, казалось, он от души хохотал вместе со всеми. Бладриг сидел угрюмо насупившись, когда все вокруг смеялись, — гордец Бладриг, выскочка Бладриг, непокорный Бладриг. Капитан, сумевший разгадать, что за притворным весельем повелителя скрывается коварство.
Бладриг давно стоял Королю крыс поперек горла. Пришло время свести счеты, решил Габул. Он отхлебнул из кубка, вино потекло по бороде, но Габул сделал вид, что опьянел и едва держится на ногах. Дружелюбно подмигнув, он воткнул меч в сундук, доверху набитый награбленным добром. Затем нетвердой походкой, обогнув стол, Габул подошел к капитану «Острого клыка» и поставил перед ним кубок вина:
— Бладриг, приятель, выпей!
Бладриг мрачно отодвинул кубок:
— Не надо мне твоего вина. Захочу выпить — на борту моего корабля есть добрый запас.
Веселье в зале прекратилось, крысы насторожились и забыли про еду и питье; разудалые песни смолкли, игроки отложили карты и кости. Габул икнул, словно пытался прогнать хмель, и слегка качнулся.
— Тогда поешь. Я не привык морить своих капитанов голодом. Чего желаешь — мяса, рыбы, фруктов, сластей?
За столом Габула все наедаются до отвала.
Бладриг сжал рукоять своей кривой сабли:
— Меня воротит от твоей жратвы, Габул. Я сыт по горло.
Габул вздохнул, опустился на скамью рядом с Бладригом и по-приятельски обнял его за плечи:
— Воротит, говоришь. Чего же ты хочешь, гордец?
Бладриг резко стряхнул лапу Габула. Он вскочил, опрокинув скамью, и гневно сверкнул глазами на пьяного повелителя:
— Чего я хочу? Свою долю добычи! Отдай то, что по праву причитается нам, или узнаешь, на что способен капитан Бладриг!
Ропот одобрения пронесся по залу. Габул широко раскинул когтистые лапы и ухмыльнулся:
— Тысяча чертей! И это все? Что ж ты сразу не сказал, дружище?
Бладриг опешил, он ожидал взрыва ярости и теперь не знал, что сказать.
— Знаешь, я не люблю попусту права качать… Мне бы и в голову не пришло… Это все ребята… ну… покатили бочку… Решили, дескать, ты опять нас обошел…
С видом оскорбленного достоинства Габул подошел к сундуку с награбленным, где посреди груды украшений и сверкающих камней торчал его меч. Выдернув меч, Габул принялся рыться клинком в драгоценностях, пока не обнаружил то, что искал. Он поднял клинок — на нем блестела золотая корона, усыпанная бриллиантами:
— Бладриг, приятель, она твоя. Корона впору королю.
Бладриг надулся от гордости: он сумел-таки настоять на своем. Пусть Габул известен своей алчностью, с ним, Бладригом, капитаном «Острого клыка», ему придется считаться. Грудь Бладрига гордо вздымалась, когда он взял корону с протянутого клинка и нахлобучил себе на голову. В зале раздались приветственные возгласы. Габул еще шире раскинул лапы.
— Смотрите, вы, вонючее отребье! — обратился он к крысам, отведя меч от Бладрига. — Смотрите и запоминайте, подонки. Габул умеет награждать своих друзей! — Внезапно Габул нанес сокрушительный удар мечом. — А еще он умеет мстить своим врагам!
Голова Бладрига покатилась по полу; даже крысы, привычные к жестоким и вероломным расправам, оцепенели от ужаса. Корона подкатилась к Габулу. Он подцепил ее окровавленным клинком и протянул притихшим крысам:
— Кто еще желает примерить корону?
Гневные порывы бури утихли, сменившись безмятежной тишиной раннего летнего утра. Солнце щедро изливало тепло на маленький, насквозь промокший комочек, выброшенный волнами на берег. Вдруг комочек зашевелился. Мышка судорожно закашлялась, изо рта у нее хлынула горькая вода. Ослабевшей лапой мышка потянулась к горлу, пытаясь освободиться от веревки. Обломок доски буря тоже выбросила на берег, он оказался сверху и придавил мышку. К тому же сверху на доску уселась увесистая чайка, и от тяжести изо рта у мышки вновь хлынула вода. Придавленная, бедняжка так застонала, что птица испугалась и с пронзительными криками поднялась в воздух: она не ожидала, что это лишенное всяких признаков жизни существо способно издавать звуки и шевелиться. К чайке тут же присоединились другие; они принялись кружиться в голубой вышине.
Наконец мышке удалось справиться с веревкой и освободить свою в кровь истертую шею. Собравшись с силами, она сбросила с себя обломок дерева и перевернулась на спину. Некоторое время она лежала недвижно; потом решилась коснуться глубокой раны на голове, которую нанес ей обломок доски, но, сморщившись от боли, отдернула лапу. Затем вновь перевернулась на живот и в полном изнеможении растянулась на песке, всем телом впитывая живительные лучи солнца. Рядом с ней на песок опустилась пестрая чайка. Осмотревшись, она начала потихоньку подкрадываться к недвижному телу; острый клюв уже изготовился к удару, но мышка, хотя глаза ее и были прикрыты, незаметно наблюдала за коварной птицей. Раздался свист мокрой веревки, отяжелевшей от песка. Узловатый конец попал в цель. Удар пришелся точно в правый глаз птицы. Пронзительно вскрикнув, чайка неуклюже отскочила в сторону и поднялась в воздух; ее испуганные товарки разлетелись.
Маленькая мышка поплелась по берегу, с трудом переставляя онемевшие лапы и увязая в песке; во рту у нее пересохло, голова раскалывалась от боли. Наконец она дошла до зарослей тростника. Забравшись в самую гущу, мышка улеглась на сухом песке — здесь она была в относительной безопасности. Сон уже обволакивал ее утомленное тело, но назойливые мысли теснились в голове и мешали забыться. Кто она? Как ее имя? Она ничего не помнила. В памяти сохранились лишь громадные волны, вздымающие ее на пенных гребнях, — и ничего больше, лишь туманная мгла. Откуда она? Где оказалась сейчас?
Мышка твердо знала одно — она всегда сумеет за себя постоять; с этой мыслью она и уснула.
4
Ясный рассвет, наступивший после тревожной грозовой ночи, принес наконец тепло и покой. В эту ночь аббат Бернар не сомкнул глаз, и утро застало его в хлопотах. Заботы о Рэдволле, его возлюбленной обители, гнали сон прочь; аббат думал о том, как скорее возместить урон, нанесенный дождем и ветром. Бернар торопливо обошел обитель, чтобы узнать, насколько сильны разрушения. Закончив свой обход на восточной стене, аббат с облегчением вздохнул. Обитель строилась на совесть, и самая страшная непогода не могла натворить здесь больших бед. Однако все вокруг было усыпано сломанными ветками, кое-где несчастливые деревца и дуплистые старожилы Леса рухнули прямо на стены. Внутри аббатства, под защитой крепостных стен, разрушения были незначительны: лишь в саду потрепало ягодные кусты, прибило колосья да неплотно прикрытый ставень в сторожке у ворот был сорван ветром. Бернар благодарно возвел взор к небу, затем спустился по ступенькам и отправился на поиски Кротоначальника, которому предстояло возглавить ремонтную команду. Аббат знал, что вскоре после завтрака от поломок не останется и следа.
Все обитатели аббатства радовались безмятежному утру. Малыши первыми выскочили во двор, наслаждаясь теплом и солнцем. С хохотом и визгом они резвились в саду, не забывая поедать фрукты, сброшенные на землю порывами ветра. Больше всех веселились выдрята-близнецы, Бэгг и Ранн; они носились от груш и яблонь к зарослям земляники и наконец улеглись в тени, попискивая от смеха и за обе щеки уплетая сочные ягоды. К ним присоединились юный племянник ежа-винодела Дарра Дикобраз и друзья-мышата Дандин и Сакстус.
Издалека, от сливовых деревьев, донесся голос слепого Симеона:
— Дандин! Сакстус! Брат Губерт вас уже заждался, и летописи Рэдволла тоже. Вы что, забыли, у вас сейчас урок истории. С годами наш брат Губерт не становится моложе. Недалека та пора, когда нам понадобится новый летописец. А наш долг — хранить традиции аббатства, на то они и традиции. Поторапливайтесь, лоботрясы, я ведь отлично знаю, что вы где-то здесь.
Друзья притаились в земляничных зарослях; Дандин прижал лапу к губам:
— Ш-ш-ш. Он совсем близко. Лежи тихо, — может, пронесет.
— Ну-ка выходите, негодники, — опять позвал Симеон. — Меня вам не провести. Вы под земляничными кустами, я это знаю, хоть и слепой.
Сакстус тихонько потянул Бэгга за хвост и подмигнул ему. Выдренок подмигнул в ответ.
— Брат Симеон, извини, но здесь только мы, Бэгг и Ранн, выдрята, — протянул он. — Никого больше нет.
Симеон вышел из-за деревьев, улыбаясь:
— Вот что, Бэгг и Ранн, считаю до трех. Если после этого вы и третий бездельник, племянник Дикобраза, не отправитесь помогать на кухне, придется попросить матушку Меллус, чтобы хорошенько угостила вас прутом.
А вас, милые мои Дандин и Сакстус, предупреждаю — лучше подобру-поздорову отправляйтесь на урок истории. А то хуже будет, это уж поверьте моему слову. Придется вам прослушать длинную-длинную лекцию о целебных свойствах лекарственных трав. И не старайтесь сдерживать дыхание, это вам не поможет. Перед глазами у меня темнота, но уши и нос еще никогда меня не подводили.
Сакстус и Дандин в понуром молчании поплелись вслед за Симеоном к сторожке. Слепой травник с довольным видом уверенно шагал впереди.
Старый брат Губерт важно восседал за своим столом в сторожке. История аббатства Рэдволл насчитывала не так уж много лет, но со всех сторон брата Губерта окружали старинные книги, древние свитки, пергаменты и манускрипты. Толстый слой пыли лежал повсюду. Брат Губерт как раз писал летопись аббатства, в лапе его, скрипя по пергаменту, покачивалось длинное гусиное перо. Дандин и Сакстус замерли в почтительном ожидании. Наконец брат Губерт бросил на них строгий взгляд поверх очков.
— Кто-нибудь из вас знает, что такое пунктуальность? — осведомился он.
— Уважение, которое мы проявляем по отношению к другим, приходя к назначенному часу, — отбарабанил Сакстус.
— Правильно. Значит, надо понимать, вы проявляете больше уважения к землянике, чем ко мне?
Сакстус и Дандин потупились и молчали, словно языки проглотили. Брат Губерт неторопливо отложил перо:
— Что ж, приступим к уроку. Сначала вы по очереди напомните мне устав нашего аббатства. Дандин, ты первый.
Дандин тяжело вздохнул, возвел глаза к потолку, словно надеясь увидеть там устав, потоптался на месте и неуверенно начал:
— Ну, значит, это… жители аббатства, они… это… братья и сестры, живущие в мире и согласии… ну и они стремятся избегать вражды и насилия, где только это возможно… они относятся с любовью и уважением к Стране Цветущих Мхов, к ее… ну, деревьям, травам и все такое… а также ко всем живым созданиям.
— Продолжай, — кивнул брат Губерт Сакстусу. Тот затараторил куда смелее и увереннее:
— Жители Рэдволла стремятся помогать неимущим и страждущим, утешать их и поддерживать, давать прибежище вдовам и сиротам, а также всем живым созданиям без исключения. Нуждающихся они готовы наделить едой, одеждой и кровом. Братья и сестры аббатства неустанно совершенствуют свои знания, особенно в искусстве врачевания, усердно постигая науку исцеления больных и раненых.
Вновь настала очередь Дандина:
— Да, они должны исцелять раненых… И что еще… Ах да! Они помнят, что земля щедро дарует им пропитание и… ну, как там… Стремятся приумножить ее богатства, ну и… бережно взращивают урожай и живут в полном согласии с природой. Ко всему, что живет и дышит, они относятся с любовью и благоговением, протягивая лапу к оружию лишь в том случае, когда над аббатством Рэдволл нависает угроза нападения врагов. В военную годину, ежели такая наступит, все обитатели Рэдволла обязаны проявить мужество и твердость духа. Распоряжения отца настоятеля являются законом для всех и должны выполняться неукоснительно. Но даже в сражении лишь крайняя необходимость может заставить жителей Рэдволла посягнуть на жизнь другого существа. Для беспричинной жестокости нет и не будет оправданий.
Брат Губерт вышел из-за стола:
— Сакстус отвечал превосходно, четко и вразумительно. Что до тебя, Дандин, ты частенько запинаешься и мямлишь. Вижу, устав нашего аббатства не слишком запал тебе в душу. Впрочем, когда ты дошел до войн, боев и сражений, тебя точно подменили.
Дандин смущенно опустил глаза, сунул лапу в рот и принялся грызть когти.
— Ну ладно. Теперь, Сакстус, будь добр, поведай нам, что в течение всей минувшей осени, весны и зимы свершается в Большом Зале нашей обители.
Сакстус в растерянности потер нос:
— В Большом Зале… Что же там свершается?.. А, там вышивают огромную картину. Ты это имеешь в виду, брат Губерт?
Брат Губерт протер очки рукавом:
— Я что-то не пойму, Сакстус, кто из нас спрашивает, а кто отвечает. Может, ты, Дандин, расскажешь своему приятелю, что к чему.
Пришла очередь Дандина блеснуть знаниями.
— С самого начала минувшей осени в Большом Зале нашего аббатства все его жители и обитатели окрестных лесов совместными усилиями создают чудесный гобелен.
На нем будет изображен основатель нашего аббатства Мартин Воитель во время великой битвы против полчищ злобных хищников — лис, горностаев, крыс, хорьков и ласок. И этой огромной дикой кошки Цармины. Нет, наш Мартин Воитель недолго возился с этим сбродом. Он надел сверкающие доспехи, взял свой знаменитый меч, поднял щит да как погонит их прочь из Страны Цветущих Мхов. Уж он им задал жару! Как взмахнет своим мечом!
Рраз! Что тут началось! Крысы визжат, хорьки попрятались кто куда, лисы воют. А Мартин знай их мечом — бац! бац! Они наутек, а он за ними да как даст им…
— Довольно, довольно. Экий ты кровожадный. Скажи, откуда ты так хорошо все знаешь про битвы?
Дандин гордо улыбнулся, задорный огонек сверкнул в его глазах.
— Не зря же сам Гонф, Король воров, приходится мне прадедушкой. Ты же знаешь, Гонф был верным другом и соратником Мартина Воителя. В своем деле он не знал себе равных. И еще он слагал замечательные баллады.
Брат Губерт понимающе кивнул:
— Да, друг мой, твой прадед был невероятный вор и плут и в то же время храбрый воин и отважный путешественник. Но все, что он делал, свершалось во благо других, а не во вред. Если память не изменяет мне, он женился на прекрасной Колумбине — это само по себе говорит о том, что сердце у него было доброе. Только смотри, Дандин, не вздумай пойти по его стопам и попробовать себя в воровстве. Пусть лапы твои всегда будут чисты! Кстати, я хотел тебе кое-что показать. Погоди-ка, это где-то здесь.
Брат Губерт принялся рыться в книгах и свитках; сторожку наполнили облака пыли. К тому времени как он извлек наружу какой-то небольшой предмет, все трое вовсю кашляли и чихали. Пришлось им выйти из сторожки; устроившись в прохладной тени у стены, Губерт вручил Дандину свою находку. Это была маленькая флейта из яблоневого дерева, украшенная затейливой резьбой; около самого мундштука красовалась буква «Г».
— Как-то я просматривал старинные пергаменты, — пояснил брат Губерт. — Там говорится, что на протяжении шести поколений отпрыски рода Гонфов верой и правдой служили церкви Святого Ниниана. И прежде чем твой прадед покинул аббатство Рэдволл, мать Жермена, наша первая настоятельница, подарила ему эту флейту. Но Гонф, верно, решил, что она для него слишком роскошна, и оставил ее здесь. Он ведь всегда предпочитал простые тростниковые флейты. Взгляни, я думаю, это та самая: лет ей явно немало и на ней вырезана первая буква имени Гонфа. Флейта твоя по праву, Дандин. Но сумеешь ли ты научиться на ней играть?
Дандин не отводил от флейты сияющих глаз.
— Я попробую, брат Губерт. У меня наверняка получится.
Прежде чем вернуться в сторожку, брат Губерт отряхнул одежду от пыли.
— Завидная уверенность. Может, уже на празднике в честь дня рождения аббата ты порадуешь нас своей игрой?
Сакстус сощурился от яркого солнечного света:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29