Лошади, верблюды, овцы и козы тоже есть, - добавил он, помолчав, - но люди вкусней.
– Хмм… - протянул Конан. - Выходит, ты меня притащил прямо в свои охотничьи угодья? Ну, ладно, Нергал с тобой, место не хуже прочих… А теперь скажи-ка, как называется здешний город и далеко ль до него?
– Город называется Базра, - с готовностью доложил великан, - а идти до него половину дня.
Киммериец скривился.
– Ты мог бы опуститься и поближе, волосатая шкура!
– Видишь ли, хозяин, если нас заметят из города, то тебе придется туго, когда я улечу. Шапшума в этих краях знают, - кутруб многозначительно облизнулся. - А здесь все тихо и спокойно. Иди себе теперь вдоль берега, и дойдешь до Базры, словно обычный путник.
– Я и есть обычный путник, - буркнул Конан, подумав про себя, что Шапшум, невзирая на звероватую внешность, вовсе не глуп. По меркам гулов и кутрубов, разумеется.
Гигант уставился на него в нетерпеливом ожидании.
– Ну, господин мой, доволен ли ты? Исполнен ли наш уговор? Может ли Шапшум возращаться? Рассвет близко, и Шапшум хочет есть…
Поглядев на розовеющее небо, Конан кивнул:
– Господин доволен. Убирайся!
Гуль привстал, подпрыгнул и с ликующим ревом взвился в небеса, обдав хозяина фонтаном песчинок. Выругавшись, Конан принялся развязывать узел на груди. Освободив топор, он воткнул его древко в землю и обмотал набедренную повязку вокруг пояса.
– Ну, Рорта, что будем делать? - поинтересовался киммериец, покончив с этим занятием.
Дух явился незамедлительно, окружив древко секиры туманным серебристым облаком. Выглядел он получше, чем в прошлый раз - стан выпрямился, тощие руки и ноги округлились и даже морщины на лице словно бы начали разглаживаться. Видно, кровь стражей Файона пошла ему впрок, подумал Конан, всматриваясь в мерцающие сапфировые глаза. В призрачных чертах Рана Риорды он улавливал нечто знакомое, вот только не мог понять, что.
Киммериец хмыкнул и потер щеку в темной щетине.
– Похоже, ты начинаешь молодеть, Рорта!
– Сила моя возросла, хоть ты и не дал мне напиться кровью вволю, потомок Гидаллы, - заявил дух. - Ну, ничего; предчувствую я, что ждет нас битва. Славный бой! И случится он после полудня.
– Не хотелось бы лезть в драку с пустым брюхом, - пробормотал Конан. Воспоминания о фляжке со стигийской кислятиной и сухарях из прихваченной с собой сумы уже испарились, и он снова хотел есть и пить. Только не хлеб и воду, а мясо и вино! Он припомнил, что иранистанские вина славились даже на берегах моря Вилайет, и сглотнул слюну.
– Будет битва, - проклекотал Рана Риорда, - будет кровь для меня и тебе пожива! Что же касается дальнейшего нашего пути, то лежит он по-прежнему на юг и на восток. Там, я чувствую, обосновались потомки Гидаллы, и туда я должен попасть!
Конан нахмурился. На юге побережье Иранистана омывало Вендийское море, а за ним лежал безбрежный океан. Как утверждалось в древних сказаниях, в нем были какие-то острова и земли, но давно, еще до Первого Потопа, уничтожившего Атлантиду. Что случилось с ними во времена Великой Катастрофы? Опустились ли они на дно, либо наоборот встали из пучины морской новыми материками, о коих слыхом не слыхивали в хайборийских королевствах?
Кто знал об этом? Кто ведал?
В душе Конана разгоралось любопытство. Как все варвары, он жаждал славы и богатств, и, вероятно, к своим годам мог бы добиться того или другого, если б не тяга к перемене мест и неистребимая склонность к авантюрам. Вор, пират и наемник, он не раз накладывал руки на сказочные сокровища, не раз дороги его пересекались с путями владык, но и богатства земные, и почести, и награды проскальзывали меж пальцев. Быть может, потому, что он не пытался их удержать? Он был еще молод, и страстное желание повидать мир и поучаствовать в опасных приключениях превозмогало соблазн высоких постов и власти. Он мог бы сделаться одним из первых военачальников в полудюжине хайборийских держав - скажем, в Немедии или в Офире, - но предпочел королевской службе палубу "Тигрицы" и любовь Белит. И свободу! Свободу идти туда, куда влекло сердце, делать то, чего просила душа.
А в результате?
Вот стоит он на морском берегу, в чужой стране, снова утратив все, чем владел; он голоден, грязен и наг, и лишь клочок ткани на бедрах принадлежит ему… Но разве, вступая на новую дорогу, не стоит отряхнуть прах старой? И хоть он все потерял в стремительных водах Стикса, но надеялся, что вместе с мечом и арбалетом в них утонули и те несчастья, что преследовали его в последнее время. Пусть Кром пожрет воспоминания о проклятых Черных Королевствах! Лишь память о Белит ему хотелось сохранить.
Нагота же, голод и грязь были явлением временным и преходящим. Грязь смоет вода, а золото, украденное или взятое в сражении, поможет утолить голод и прикрыть тело. Главное, у него была теперь цель! Он вдруг почувствовал, что не меньше своего призрачного спутника жаждет попасть в таинственные края, где нашли пристанище потомки рода Гидаллы. Увидеть их далекие земли, сказочные города, встретить новых друзей и новых врагов… Неведомое тянуло его; к тому же, Рана Риорда обещал отслужить за труды! Отплатить добром за добро!
Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.
– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!
– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.
– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…
Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.
– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!
– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.
– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.
– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.
– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.
– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.
– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!
Рана Риорда кивнул.
– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.
– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.
Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.
***
Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.
На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.
К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.
Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.
Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.
– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!
Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.
– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.
– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.
– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?
– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.
– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.
– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.
– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.
Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.
– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.
Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.
Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.
За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.
Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.
– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!
Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.
– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Хмм… - протянул Конан. - Выходит, ты меня притащил прямо в свои охотничьи угодья? Ну, ладно, Нергал с тобой, место не хуже прочих… А теперь скажи-ка, как называется здешний город и далеко ль до него?
– Город называется Базра, - с готовностью доложил великан, - а идти до него половину дня.
Киммериец скривился.
– Ты мог бы опуститься и поближе, волосатая шкура!
– Видишь ли, хозяин, если нас заметят из города, то тебе придется туго, когда я улечу. Шапшума в этих краях знают, - кутруб многозначительно облизнулся. - А здесь все тихо и спокойно. Иди себе теперь вдоль берега, и дойдешь до Базры, словно обычный путник.
– Я и есть обычный путник, - буркнул Конан, подумав про себя, что Шапшум, невзирая на звероватую внешность, вовсе не глуп. По меркам гулов и кутрубов, разумеется.
Гигант уставился на него в нетерпеливом ожидании.
– Ну, господин мой, доволен ли ты? Исполнен ли наш уговор? Может ли Шапшум возращаться? Рассвет близко, и Шапшум хочет есть…
Поглядев на розовеющее небо, Конан кивнул:
– Господин доволен. Убирайся!
Гуль привстал, подпрыгнул и с ликующим ревом взвился в небеса, обдав хозяина фонтаном песчинок. Выругавшись, Конан принялся развязывать узел на груди. Освободив топор, он воткнул его древко в землю и обмотал набедренную повязку вокруг пояса.
– Ну, Рорта, что будем делать? - поинтересовался киммериец, покончив с этим занятием.
Дух явился незамедлительно, окружив древко секиры туманным серебристым облаком. Выглядел он получше, чем в прошлый раз - стан выпрямился, тощие руки и ноги округлились и даже морщины на лице словно бы начали разглаживаться. Видно, кровь стражей Файона пошла ему впрок, подумал Конан, всматриваясь в мерцающие сапфировые глаза. В призрачных чертах Рана Риорды он улавливал нечто знакомое, вот только не мог понять, что.
Киммериец хмыкнул и потер щеку в темной щетине.
– Похоже, ты начинаешь молодеть, Рорта!
– Сила моя возросла, хоть ты и не дал мне напиться кровью вволю, потомок Гидаллы, - заявил дух. - Ну, ничего; предчувствую я, что ждет нас битва. Славный бой! И случится он после полудня.
– Не хотелось бы лезть в драку с пустым брюхом, - пробормотал Конан. Воспоминания о фляжке со стигийской кислятиной и сухарях из прихваченной с собой сумы уже испарились, и он снова хотел есть и пить. Только не хлеб и воду, а мясо и вино! Он припомнил, что иранистанские вина славились даже на берегах моря Вилайет, и сглотнул слюну.
– Будет битва, - проклекотал Рана Риорда, - будет кровь для меня и тебе пожива! Что же касается дальнейшего нашего пути, то лежит он по-прежнему на юг и на восток. Там, я чувствую, обосновались потомки Гидаллы, и туда я должен попасть!
Конан нахмурился. На юге побережье Иранистана омывало Вендийское море, а за ним лежал безбрежный океан. Как утверждалось в древних сказаниях, в нем были какие-то острова и земли, но давно, еще до Первого Потопа, уничтожившего Атлантиду. Что случилось с ними во времена Великой Катастрофы? Опустились ли они на дно, либо наоборот встали из пучины морской новыми материками, о коих слыхом не слыхивали в хайборийских королевствах?
Кто знал об этом? Кто ведал?
В душе Конана разгоралось любопытство. Как все варвары, он жаждал славы и богатств, и, вероятно, к своим годам мог бы добиться того или другого, если б не тяга к перемене мест и неистребимая склонность к авантюрам. Вор, пират и наемник, он не раз накладывал руки на сказочные сокровища, не раз дороги его пересекались с путями владык, но и богатства земные, и почести, и награды проскальзывали меж пальцев. Быть может, потому, что он не пытался их удержать? Он был еще молод, и страстное желание повидать мир и поучаствовать в опасных приключениях превозмогало соблазн высоких постов и власти. Он мог бы сделаться одним из первых военачальников в полудюжине хайборийских держав - скажем, в Немедии или в Офире, - но предпочел королевской службе палубу "Тигрицы" и любовь Белит. И свободу! Свободу идти туда, куда влекло сердце, делать то, чего просила душа.
А в результате?
Вот стоит он на морском берегу, в чужой стране, снова утратив все, чем владел; он голоден, грязен и наг, и лишь клочок ткани на бедрах принадлежит ему… Но разве, вступая на новую дорогу, не стоит отряхнуть прах старой? И хоть он все потерял в стремительных водах Стикса, но надеялся, что вместе с мечом и арбалетом в них утонули и те несчастья, что преследовали его в последнее время. Пусть Кром пожрет воспоминания о проклятых Черных Королевствах! Лишь память о Белит ему хотелось сохранить.
Нагота же, голод и грязь были явлением временным и преходящим. Грязь смоет вода, а золото, украденное или взятое в сражении, поможет утолить голод и прикрыть тело. Главное, у него была теперь цель! Он вдруг почувствовал, что не меньше своего призрачного спутника жаждет попасть в таинственные края, где нашли пристанище потомки рода Гидаллы. Увидеть их далекие земли, сказочные города, встретить новых друзей и новых врагов… Неведомое тянуло его; к тому же, Рана Риорда обещал отслужить за труды! Отплатить добром за добро!
Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.
– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!
– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.
– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…
Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.
– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!
– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.
– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.
– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.
– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.
– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.
– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!
Рана Риорда кивнул.
– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.
– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.
Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.
***
Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.
На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.
К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.
Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.
Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.
– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!
Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.
– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.
– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.
– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?
– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.
– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.
– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.
– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.
Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.
– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.
Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.
Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.
За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.
Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.
– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!
Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.
– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22