Странным образом это понимание было связано с языком, и, когда его сознание переместилось от современного эленийского, с его небрежностями и неточностями, к величественным и соразмерным периодам архаического наречия, часть его сознания, раньше закрытая, открылась под воздействием этого необычного ключа.
– Не я поработил тебя, о Голубая Роза. Твое же собственное невнимание привело тебя в опасную близость от красного железа, кое и заключило тебя в нынешнем твоем состоянии; и не я, но Гвериг извлек тебя из тверди земной и придал тебе облик цветка жестокими своими алмазными орудиями.
Из губ Келтэна вырвался сдавленный стон пережитой боли.
– Я Анакха, о Голубая Роза, – продолжал Спархок, – твое творение. Ты, и не кто иной, вызвал меня к бытию, дабы стал я орудием твоего освобождения, и я не предам веры твоей в меня. Отчасти сотворен я из мысли твоей, а посему я твой раб и слуга. Это ты поработил меня, Голубая Роза. Или не лишил ты меня судьбы, отделив меня от богов и людей сего мира? Однако, хотя я и твой слуга, и раб, все же я принадлежу сему миру и не допущу, чтобы был он разрушен и чтобы люди, в нем живущие, приняли смерть от злой воли врагов моих. Разве я не освободил тебя из рабства у Гверига? Разве это хотя бы в малой мере не есть доказательство моей верности делу, что возложил ты на меня? И разве мы, соединенные общей целью, не уничтожили Азеша, желавшего заключить нас обоих в еще более тяжкие цепи, нежели те, что ныне сковывают нас друг с другом? Ибо не ошибись, о Голубая Роза, – в той же мере, что ты мой раб, и л порабощен тобою, и вновь та цепь, что сковала нас, есть общее наше дело, и ни один из нас не станет свободен, покуда дело сие не будет исполнено. Когда же случится сие и ты, и я вольны будем следовать каждый своему пути, – я останусь, ты же уйдешь, к радости своей, дабы продолжить прерванное и бесконечное странствие твое к наидалекой звезде.
– Истинно уразумел ты сие, Анакха, – ворчливо заметил Беллиом, – однако же никогда разумение твое не проявляло себя в твоих мыслях, когда мог я проникнуть в них. Тяжкое овладевало мной отчаяние, ибо мнилось мне, что труд мой оказался напрасен.
Сефрения ошеломленно взирала то на Спархока, то на впавшего в оцепенение Келтэна, и на ее бледном, безупречно красивом лице читалось чувство, весьма походившее на огорчение. Ксанетия тоже не сводила с них глаз, и ее лицо выражало примерно то же. Спархок при виде этого ощутил мимолетное удовлетворение. Эти двое были настолько похожи в своем, быть может неосознанном высокомерном, чувстве собственного превосходства. Осведомленность Спархока, которая так долго была сокрыта даже от него самого и так неожиданно проявилась, изрядно поколебала это их самодовольство. Впервые в жизни он осознал в полной мере, что он – Анакха, и, что более важно, постиг значение слова «Анакха» так, как недоступно было ни Сефрении, ни Ксанетии. Он обошел их обеих, вступив в общение с Беллиомом, и когда он соединил свои мысли с мыслями Беллиома, то до некой степени разделил и знание, принадлежавшее самому Беллиому, – а им ничего подобного никогда не удалось бы достичь.
– Труд твой был не напрасен, о Голубая Роза, – сказал он камню. – Ошибался же ты в том, что облекал мысль свою в этот строй речи. Мое понимание было также облечено в эту речь и оттого не открывалось мне, покуда я не ответил на слова твои. Теперь же примемся за наше дело. Враги мои также и твои враги, ибо тебя они могут сковать так же верно, как сковали бы меня. Ни один из нас не сможет быть покоен и волен, покуда они не сгинут. Согласен ли ты со мной?
– Рассуждения твои разумны, Анакха.
– Стало быть, цель наша едина?
– Стало быть так.
– Это уже кое-что, – пробормотал Спархок.
На лице Келтэна выразилось холодное неодобрение.
– Прости, – извинился Спархок, – привычка. Здравый смысл гласит, что, поскольку враги наши и цели наши едины и поскольку мысли наши скованы цепью, кою ты же и сотворил, надлежит нам в сем случае объединить свои усилия. Одержав победу, оба мы обретем и свободу. Врагов наших и единой цели более не будет, и цепь, что сковала нас, прекратит свое существование. Клянусь тебе искренне, что по завершении сего дела дам я тебе свободу, дабы мог ты продолжить свой труд. Жизнь моя воистину в твоих руках, и, буде я солгу, ты в силах уничтожить меня.
– Не вижу я лжи в мыслях твоих, Анакха, и укреплю я руку твою, и сердце твое сделаю тверже камня, буде те, кто любим тобою, пожелают отвернуть тебя от твоего замысла и твоей клятвы. Отныне мы союзники.
– Стало быть, решено! – с восторгом воскликнул Спархок.
– Решено! – Речь Беллиома, исходившая из уст Келтэна, была сухой и бесстрастной, но на сей раз и в его голосе прозвучал восторг.
– Теперь же поговорим о том решении, что предстоит нам определить совместно.
– Спархок… – неуверенно начала Сефрения.
– Прости, матушка, – сказал он, – но я сейчас говорю не с тобой. Будь добра не вмешиваться.
Спархок не был уверен, обращать ему свой вопрос к Сапфирной Розе или к Келтэну, которым, похоже, совершенно овладел дух камня. Наконец он решил говорить, глядя в пустоту между ними.
– Дэльфы предложили нам свою помощь в обмен на некую услугу, – начал он. – Хотят они, дабы мы запечатали их долину, так чтобы никто не мог войти в нее и никто не мог ее покинуть, и взамен невеликой сей услуги сулят они нам свою помощь. Предлагают ли они сие прямо и честно? – Спархок услышал, как Ксанетия судорожно втянула ртом воздух.
– Истинно так, – ответил Беллиом. – Я не вижу лжи в их предложении.
– Да я и сам так думал, просто хотел убедиться.
– Анакха! – голос Беллиома прозвучал твердо. – Всякий раз, когда говоришь ты таким образом, разум твой становится сокрыт от меня. Союз наш нов и непривычен нам обоим, и неразумно с твоей стороны пробуждать во мне сомнения, пользуясь сей быстрой и невнятной речью.
Спархок, не выдержав, рассмеялся.
– Прости мне промах мой, Голубая Роза, – сказал он. – Стало быть, мы можем доверять дэльфам?
– Сию минуту – да. Намерения их сейчас не лживы. Что станется с ними завтра – сие неведомо. Род ваш непостоянен, Анакха. – В голосе Келтэна прозвучало легкое колебание. – Говорю я сие не затем, чтобы осудить вас, но затем, чтобы высказать свое наблюдение. Ныне можешь ты довериться их искренности – как они могут довериться тебе. Все, что ни произойдет впоследствии, в воле одного лишь случая.
– Так, значит, случай все же существует? – удивился Спархок. – Нам говорят, что все, что происходит в мире, предопределено богами.
– Кто бы ни говорил тебе сие, он заблуждался. – Бевьер ахнул. – Странствие мое и мое дело были прерваны случаем, – продолжал Беллиом. – Ежели мой путь возможно было изменить, отчего же не может такое произойти с твоим? Истинно скажу тебе, Анакха: должны мы объединиться с дэльфами в деле сем, ибо ежели не сделаем того, то наверняка погибнем. Станет ли кто из вас обманывать другого, нет ли, зависеть будет от обстоятельств. Сейчас сердца дэльфов чисты; сие может перемениться. Сейчас твое сердце чисто; сие также может перемениться. Однако желаем мы того или нет, но должны мы заключить с ними союз, иначе оба падем и вечно будем терзаться в оковах ужаснейшего рабства.
***
– Ты слышал его, Бевьер, – говорила Сефрения оливково-смуглому арсианцу, когда Спархок бесшумно вошел в комнату и застал их поглощенными разговором, – они обожествляют озеро – источник скверны, которая делает их отверженными.
– Но он говорил о Боге, леди Сефрения, – мягко возражал Бевьер. – Сдается мне, он называл его Эдемусом – или что-то в этом роде.
– Эдемус покинул их – наложил на них проклятие и отвернулся от них.
– Анари сказал, что Эдемус ушел раньше них, чтобы приготовить им обиталище. – Возражения Бевьера становились все неувереннее. – Он сказал, что дэльфы изменяются – превращаются в чистый свет.
– Ложь! – отрезала она. – Свечение, которым они отмечены, вовсе не знак благословения, Бевьер, а мета проклятия. Кедон весьма хитроумно попытался вывернуть все наизнанку и представить дело так, будто дэльфы превращаются в нечто святое, тогда как на деле все происходит наоборот.
– Но они и вправду практикуют магию, Сефрения, и подобной магии я в жизни не видывал. Я бы ни за что не поверил, что кто-то может вернуться в детство, если бы не увидел этого собственными глазами.
– Именно об этом я и толкую, Бевьер. Они практикуют не магию, а колдовство. Скажи, разве ты когда-нибудь видел, чтобы я подражала Богу?
Спархок, незамеченный, попятился в коридор и направился к келье без двери, которую занимал Вэнион.
– У нас проблема, – сказал он магистру пандионцев.
– Что, еще одна?
– Сефрения пытается перетянуть на свою сторону Бевьера. Она внушает ему, что дэльфы занимаются колдовством. Ты же знаешь Бевьера. При одном слове «колдовство» у него глаза лезут на лоб.
– Ну почему она никак не угомонится?! – воскликнул Вэнион, воздевая руки к потолку. – Неужели слова Беллиома ей недостаточно?
– Она просто не хочет верить, Вэнион, – вздохнул Спархок. – Мы сталкивались в точности с тем же, когда убеждали эленийских крестьян, что стирики не рождаются на свет с рогами и хвостами.
– Сефрении, как никому, должны бы быть чужды подобные предрассудки.
– Боюсь, что нет, друг мой. Стирики, похоже, хорошо умеют ненавидеть. Что мы можем предпринять?
– Я поговорю с ней в открытую.
Спархок моргнул.
– Если станешь спорить, она превратит тебя в лягушку.
Вэнион коротко усмехнулся.
– Нет. Если помнишь, я долго жил в Сарсосе. Стирик не может сделать ничего подобного без согласия своего бога, а Афраэль любит меня – во всяком случае, я на это надеюсь.
– Я соберу остальных и уведу их подальше, чтобы ты мог без помех поговорить с ней с глазу на глаз.
– Нет, Спархок, это нужно сделать при всех. Она пытается тайком обойти нас, чтобы заполучить себе сторонников. Мы должны довести до всеобщего сведения, что в этом деле ей нельзя доверять.
– Не лучше ли было бы вначале поговорить с ней наедине – до того, как ты прилюдно унизишь ее? Вэнион упрямо покачал головой.
– Мы должны сделать это открыто, – объявил он.
– Тебе остается только надеяться, что Афраэль тебя любит, – пробормотал Спархок.
***
– Они целиком и полностью обратились к язычеству, – упрямо говорила Сефрения. – С тем же успехом они могли бы поклоняться деревьям или скалам причудливой формы. У них нет ни вероучения, ни доктрины, ни ограничений, и то, что они практикуют колдовство, – тому доказательство. – Вэнион созвал всех в большую комнату в конце коридора, и сейчас Сефрения настойчиво и даже резко доказывала перед ними свою правоту.
– В чем разница? – пожал плечами Телэн. – Магия, колдовство – все это одно и то же, разве нет?
– Магия исходит от богов, Телэн, – пояснил Бевьер. – Наша Святая Матерь в мудрости своей дозволила рыцарям церкви изучать секреты Стирикума, дабы мы могли лучше служить ей. Однако для нас существуют ограничения – некоторые области, куда путь нам закрыт. Колдовство не знает ограничений, потому что оно – порождение зла.
– Дьявола, что ли? Я никогда не верил в существование дьявола. Столько зла собрано в самих людях, что мы вполне можем обойтись и без него. Я знавал нескольких очень злых людей, Бевьер.
– Существование дьявола доказано.
– Только не для меня.
– Мы, кажется, отвлеклись, – вмешался Улаф. – Какое, собственно говоря, имеет значение, кому именно поклоняются дэльфы? Нам и прежде случалось заключать союз бог весть с кем, чтобы достичь той или иной цели. Беллиом говорит, что мы должны объединиться с дэльфами, иначе мы проиграем. Проигрывать мне совсем не хочется, так в чем же проблема?
– Беллиом ничего не знает об этом мире, Улаф, – сказала Сефрения.
– Тем лучше. Он подходит к делу с ясным и ничем не замутненным пониманием. Если мне нужно спрятаться за деревом, чтобы меня не унесла лавина, разве я стану спрашивать у дерева, кому оно поклоняется?
– Беллиом скажет или сделает все что угодно, лишь бы обрести свободу, – настаивала Сефрения. – Вот почему я с самого начала была против того, чтобы использовать его.
– Сефрения, нам придется поверить Беллиому. – Вэнион явно изо всех сил старался сдержать раздражение. – Разве не бессмысленно доверять ему свои жизни и не верить его словам? Ты же знаешь, в прошлом он немало помог нам.
– Только потому, что его принуждали к этому, Вэнион. Беллиом подчинился, потому что его заставили подчиниться. Я верю ему даже меньше, чем дэльфам. Он чужой, совершенно чужой, и мы не в силах предвидеть, на что он способен. Мы в безопасности лишь до тех пор, покуда держим его под замком и вынуждаем силой подчиняться нам. Если мы начнем прислушиваться к его речам, мы окажемся в большой опасности.
– Может быть, ты и о нас того нее мнения, матушка? – с грустью спросил он. – Мы эленийцы, а эленийцы в прошлом не раз доказывали, что им нельзя доверять. Ты хотела бы и нас держать под замком и принуждать силой подчиняться тебе? – Не говори чепухи, Вэнион. Беллиом – не человек.
– Зато дэльфы – люди.
– Нет!
– Ты грешишь против логики, Сефрения. Что бы там ни было, дэльфы были и остаются людьми. Мы не питаем особой приязни к земохцам или рендорцам, однако мы никогда не пытались утверждать, будто они – не люди. Многие эленийцы терпеть не могут вас, стириков, но мы никогда не заходили настолько далеко, чтобы отрицать вашу человеческую природу. – Он помолчал мгновение и глубоко вздохнул. – Полагаю, любовь моя, к этому все и сводится. Если ты отрицаешь, что дэльфы – люди, как я могу быть уверен, что в глубине души ты не думаешь точно так же и обо мне? Я жил в Сарсосе, и многие тамошние стирики давали понять, что считают меня низшим существом. Ты была одного мнения с ними? Я был для тебя домашним зверьком, Сефрения, собакой, скажем, или ручной обезьяной, которую ты держала забавы ради? Черт побери, Сефрения, это уже вопрос нравственности! Отрицая чью бы то ни было человеческую природу, мы открываем путь непостижимому ужасу. Неужели ты этого не понимаешь?
– Дэльфы совсем другие.
– Никто не может быть совсем другим! Мы должны в это верить, в противном случае мы и сами перестаем быть людьми! Ну почему ты этого не понимаешь?
Сефрения побелела.
– Все это весьма возвышенно и благородно, Вэнион, но к дэльфам не имеет ровным счетом никакого отношения. Ты не знаешь, кто они такие и какова их природа, а потому сам не ведаешь, о чем говоришь. В прошлом ты всегда обращался ко мне за советом, когда твое невежество могло бы завести тебя на опасный путь. Верно ли я поняла, что больше этого не случится?
– Не говори глупостей.
– Я и не говорю. Я очень серьезна, Вэнион. Намерен ли ты обойтись на сей раз без моего совета? Собираешься ли ты связаться с этими прокаженными чудовищами, независимо от того, что говорю тебе я?
– У нас нет другого выхода, неужели ты не можешь это понять? Беллиом сказал, что мы проиграем, если не заключим союз с дэльфами, а проигрывать нам нельзя. Я думаю, существование всего мира зависит от того, проиграем мы или нет.
– Стало быть, ты перерос свою потребность во мне. Было бы вежливее сказать мне это до того, как меня притащили в этот проклятый город, однако было бы глупо ожидать вежливости от эленийца. Как только мы вернемся в Материон, я отправлюсь в Сарсос, где мне и надлежит быть.
– Сефрения…
– Нет. Довольно. Я триста лет верой и правдой служила пандионцам и благодарю вас за то, как щедро заплатили вы за годы моего труда. Между нами все кончено, Вэнион. Кончено раз и навсегда. Я надеюсь, что остаток твоей жизни будет счастливым, но, в счастье или же в печали, ты проживешь его без меня. – И Сефрения, развернувшись, стремительно вышла из комнаты.
***
– Но ведь это же будет весьма опасное дело, анари, – говорил Итайн, – а Ксанетия так много значит для вашего народа. Благоразумно ли рисковать ее жизнью?
– Истинно так, Итайн из Материона, – отвечал старик, – Ксанетия дорога нам, ибо она будущая анара. Однако именно она одарена щедрее прочих, и может статься так, что именно ее дар, в конце концов, перевесит чашу на весах нашего противоборства с общим врагом.
Спархок, Вэнион и Итайн встретились с Кедоном перед тем, как покинуть Дэльфиус. Было ясное осеннее утро. Изморозь, осевшая на лугу, быстро таяла под утренним солнцем, и тени под вечнозеленым кустарником, окаймлявшим луг, обрели оттенок глубокой синевы.
– Я только хотел кое-что прояснить, анари, – сказал Итайн. – Материон – прекрасный город, но в нем живет немало грубых и невежественных людей, которые отнюдь не мирно отнесутся к появлению среди них дэльфа. Ваша нежная Ксанетия – существо неземное, не от мира сего, почти дитя. То, что она – сияющая, защитит ее от проявлений грубой силы, но действительно ли ты готов выставить ее лицом к лицу с проклятиями, поношением, бранью – всем, с чем может она столкнуться в населенном мире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Не я поработил тебя, о Голубая Роза. Твое же собственное невнимание привело тебя в опасную близость от красного железа, кое и заключило тебя в нынешнем твоем состоянии; и не я, но Гвериг извлек тебя из тверди земной и придал тебе облик цветка жестокими своими алмазными орудиями.
Из губ Келтэна вырвался сдавленный стон пережитой боли.
– Я Анакха, о Голубая Роза, – продолжал Спархок, – твое творение. Ты, и не кто иной, вызвал меня к бытию, дабы стал я орудием твоего освобождения, и я не предам веры твоей в меня. Отчасти сотворен я из мысли твоей, а посему я твой раб и слуга. Это ты поработил меня, Голубая Роза. Или не лишил ты меня судьбы, отделив меня от богов и людей сего мира? Однако, хотя я и твой слуга, и раб, все же я принадлежу сему миру и не допущу, чтобы был он разрушен и чтобы люди, в нем живущие, приняли смерть от злой воли врагов моих. Разве я не освободил тебя из рабства у Гверига? Разве это хотя бы в малой мере не есть доказательство моей верности делу, что возложил ты на меня? И разве мы, соединенные общей целью, не уничтожили Азеша, желавшего заключить нас обоих в еще более тяжкие цепи, нежели те, что ныне сковывают нас друг с другом? Ибо не ошибись, о Голубая Роза, – в той же мере, что ты мой раб, и л порабощен тобою, и вновь та цепь, что сковала нас, есть общее наше дело, и ни один из нас не станет свободен, покуда дело сие не будет исполнено. Когда же случится сие и ты, и я вольны будем следовать каждый своему пути, – я останусь, ты же уйдешь, к радости своей, дабы продолжить прерванное и бесконечное странствие твое к наидалекой звезде.
– Истинно уразумел ты сие, Анакха, – ворчливо заметил Беллиом, – однако же никогда разумение твое не проявляло себя в твоих мыслях, когда мог я проникнуть в них. Тяжкое овладевало мной отчаяние, ибо мнилось мне, что труд мой оказался напрасен.
Сефрения ошеломленно взирала то на Спархока, то на впавшего в оцепенение Келтэна, и на ее бледном, безупречно красивом лице читалось чувство, весьма походившее на огорчение. Ксанетия тоже не сводила с них глаз, и ее лицо выражало примерно то же. Спархок при виде этого ощутил мимолетное удовлетворение. Эти двое были настолько похожи в своем, быть может неосознанном высокомерном, чувстве собственного превосходства. Осведомленность Спархока, которая так долго была сокрыта даже от него самого и так неожиданно проявилась, изрядно поколебала это их самодовольство. Впервые в жизни он осознал в полной мере, что он – Анакха, и, что более важно, постиг значение слова «Анакха» так, как недоступно было ни Сефрении, ни Ксанетии. Он обошел их обеих, вступив в общение с Беллиомом, и когда он соединил свои мысли с мыслями Беллиома, то до некой степени разделил и знание, принадлежавшее самому Беллиому, – а им ничего подобного никогда не удалось бы достичь.
– Труд твой был не напрасен, о Голубая Роза, – сказал он камню. – Ошибался же ты в том, что облекал мысль свою в этот строй речи. Мое понимание было также облечено в эту речь и оттого не открывалось мне, покуда я не ответил на слова твои. Теперь же примемся за наше дело. Враги мои также и твои враги, ибо тебя они могут сковать так же верно, как сковали бы меня. Ни один из нас не сможет быть покоен и волен, покуда они не сгинут. Согласен ли ты со мной?
– Рассуждения твои разумны, Анакха.
– Стало быть, цель наша едина?
– Стало быть так.
– Это уже кое-что, – пробормотал Спархок.
На лице Келтэна выразилось холодное неодобрение.
– Прости, – извинился Спархок, – привычка. Здравый смысл гласит, что, поскольку враги наши и цели наши едины и поскольку мысли наши скованы цепью, кою ты же и сотворил, надлежит нам в сем случае объединить свои усилия. Одержав победу, оба мы обретем и свободу. Врагов наших и единой цели более не будет, и цепь, что сковала нас, прекратит свое существование. Клянусь тебе искренне, что по завершении сего дела дам я тебе свободу, дабы мог ты продолжить свой труд. Жизнь моя воистину в твоих руках, и, буде я солгу, ты в силах уничтожить меня.
– Не вижу я лжи в мыслях твоих, Анакха, и укреплю я руку твою, и сердце твое сделаю тверже камня, буде те, кто любим тобою, пожелают отвернуть тебя от твоего замысла и твоей клятвы. Отныне мы союзники.
– Стало быть, решено! – с восторгом воскликнул Спархок.
– Решено! – Речь Беллиома, исходившая из уст Келтэна, была сухой и бесстрастной, но на сей раз и в его голосе прозвучал восторг.
– Теперь же поговорим о том решении, что предстоит нам определить совместно.
– Спархок… – неуверенно начала Сефрения.
– Прости, матушка, – сказал он, – но я сейчас говорю не с тобой. Будь добра не вмешиваться.
Спархок не был уверен, обращать ему свой вопрос к Сапфирной Розе или к Келтэну, которым, похоже, совершенно овладел дух камня. Наконец он решил говорить, глядя в пустоту между ними.
– Дэльфы предложили нам свою помощь в обмен на некую услугу, – начал он. – Хотят они, дабы мы запечатали их долину, так чтобы никто не мог войти в нее и никто не мог ее покинуть, и взамен невеликой сей услуги сулят они нам свою помощь. Предлагают ли они сие прямо и честно? – Спархок услышал, как Ксанетия судорожно втянула ртом воздух.
– Истинно так, – ответил Беллиом. – Я не вижу лжи в их предложении.
– Да я и сам так думал, просто хотел убедиться.
– Анакха! – голос Беллиома прозвучал твердо. – Всякий раз, когда говоришь ты таким образом, разум твой становится сокрыт от меня. Союз наш нов и непривычен нам обоим, и неразумно с твоей стороны пробуждать во мне сомнения, пользуясь сей быстрой и невнятной речью.
Спархок, не выдержав, рассмеялся.
– Прости мне промах мой, Голубая Роза, – сказал он. – Стало быть, мы можем доверять дэльфам?
– Сию минуту – да. Намерения их сейчас не лживы. Что станется с ними завтра – сие неведомо. Род ваш непостоянен, Анакха. – В голосе Келтэна прозвучало легкое колебание. – Говорю я сие не затем, чтобы осудить вас, но затем, чтобы высказать свое наблюдение. Ныне можешь ты довериться их искренности – как они могут довериться тебе. Все, что ни произойдет впоследствии, в воле одного лишь случая.
– Так, значит, случай все же существует? – удивился Спархок. – Нам говорят, что все, что происходит в мире, предопределено богами.
– Кто бы ни говорил тебе сие, он заблуждался. – Бевьер ахнул. – Странствие мое и мое дело были прерваны случаем, – продолжал Беллиом. – Ежели мой путь возможно было изменить, отчего же не может такое произойти с твоим? Истинно скажу тебе, Анакха: должны мы объединиться с дэльфами в деле сем, ибо ежели не сделаем того, то наверняка погибнем. Станет ли кто из вас обманывать другого, нет ли, зависеть будет от обстоятельств. Сейчас сердца дэльфов чисты; сие может перемениться. Сейчас твое сердце чисто; сие также может перемениться. Однако желаем мы того или нет, но должны мы заключить с ними союз, иначе оба падем и вечно будем терзаться в оковах ужаснейшего рабства.
***
– Ты слышал его, Бевьер, – говорила Сефрения оливково-смуглому арсианцу, когда Спархок бесшумно вошел в комнату и застал их поглощенными разговором, – они обожествляют озеро – источник скверны, которая делает их отверженными.
– Но он говорил о Боге, леди Сефрения, – мягко возражал Бевьер. – Сдается мне, он называл его Эдемусом – или что-то в этом роде.
– Эдемус покинул их – наложил на них проклятие и отвернулся от них.
– Анари сказал, что Эдемус ушел раньше них, чтобы приготовить им обиталище. – Возражения Бевьера становились все неувереннее. – Он сказал, что дэльфы изменяются – превращаются в чистый свет.
– Ложь! – отрезала она. – Свечение, которым они отмечены, вовсе не знак благословения, Бевьер, а мета проклятия. Кедон весьма хитроумно попытался вывернуть все наизнанку и представить дело так, будто дэльфы превращаются в нечто святое, тогда как на деле все происходит наоборот.
– Но они и вправду практикуют магию, Сефрения, и подобной магии я в жизни не видывал. Я бы ни за что не поверил, что кто-то может вернуться в детство, если бы не увидел этого собственными глазами.
– Именно об этом я и толкую, Бевьер. Они практикуют не магию, а колдовство. Скажи, разве ты когда-нибудь видел, чтобы я подражала Богу?
Спархок, незамеченный, попятился в коридор и направился к келье без двери, которую занимал Вэнион.
– У нас проблема, – сказал он магистру пандионцев.
– Что, еще одна?
– Сефрения пытается перетянуть на свою сторону Бевьера. Она внушает ему, что дэльфы занимаются колдовством. Ты же знаешь Бевьера. При одном слове «колдовство» у него глаза лезут на лоб.
– Ну почему она никак не угомонится?! – воскликнул Вэнион, воздевая руки к потолку. – Неужели слова Беллиома ей недостаточно?
– Она просто не хочет верить, Вэнион, – вздохнул Спархок. – Мы сталкивались в точности с тем же, когда убеждали эленийских крестьян, что стирики не рождаются на свет с рогами и хвостами.
– Сефрении, как никому, должны бы быть чужды подобные предрассудки.
– Боюсь, что нет, друг мой. Стирики, похоже, хорошо умеют ненавидеть. Что мы можем предпринять?
– Я поговорю с ней в открытую.
Спархок моргнул.
– Если станешь спорить, она превратит тебя в лягушку.
Вэнион коротко усмехнулся.
– Нет. Если помнишь, я долго жил в Сарсосе. Стирик не может сделать ничего подобного без согласия своего бога, а Афраэль любит меня – во всяком случае, я на это надеюсь.
– Я соберу остальных и уведу их подальше, чтобы ты мог без помех поговорить с ней с глазу на глаз.
– Нет, Спархок, это нужно сделать при всех. Она пытается тайком обойти нас, чтобы заполучить себе сторонников. Мы должны довести до всеобщего сведения, что в этом деле ей нельзя доверять.
– Не лучше ли было бы вначале поговорить с ней наедине – до того, как ты прилюдно унизишь ее? Вэнион упрямо покачал головой.
– Мы должны сделать это открыто, – объявил он.
– Тебе остается только надеяться, что Афраэль тебя любит, – пробормотал Спархок.
***
– Они целиком и полностью обратились к язычеству, – упрямо говорила Сефрения. – С тем же успехом они могли бы поклоняться деревьям или скалам причудливой формы. У них нет ни вероучения, ни доктрины, ни ограничений, и то, что они практикуют колдовство, – тому доказательство. – Вэнион созвал всех в большую комнату в конце коридора, и сейчас Сефрения настойчиво и даже резко доказывала перед ними свою правоту.
– В чем разница? – пожал плечами Телэн. – Магия, колдовство – все это одно и то же, разве нет?
– Магия исходит от богов, Телэн, – пояснил Бевьер. – Наша Святая Матерь в мудрости своей дозволила рыцарям церкви изучать секреты Стирикума, дабы мы могли лучше служить ей. Однако для нас существуют ограничения – некоторые области, куда путь нам закрыт. Колдовство не знает ограничений, потому что оно – порождение зла.
– Дьявола, что ли? Я никогда не верил в существование дьявола. Столько зла собрано в самих людях, что мы вполне можем обойтись и без него. Я знавал нескольких очень злых людей, Бевьер.
– Существование дьявола доказано.
– Только не для меня.
– Мы, кажется, отвлеклись, – вмешался Улаф. – Какое, собственно говоря, имеет значение, кому именно поклоняются дэльфы? Нам и прежде случалось заключать союз бог весть с кем, чтобы достичь той или иной цели. Беллиом говорит, что мы должны объединиться с дэльфами, иначе мы проиграем. Проигрывать мне совсем не хочется, так в чем же проблема?
– Беллиом ничего не знает об этом мире, Улаф, – сказала Сефрения.
– Тем лучше. Он подходит к делу с ясным и ничем не замутненным пониманием. Если мне нужно спрятаться за деревом, чтобы меня не унесла лавина, разве я стану спрашивать у дерева, кому оно поклоняется?
– Беллиом скажет или сделает все что угодно, лишь бы обрести свободу, – настаивала Сефрения. – Вот почему я с самого начала была против того, чтобы использовать его.
– Сефрения, нам придется поверить Беллиому. – Вэнион явно изо всех сил старался сдержать раздражение. – Разве не бессмысленно доверять ему свои жизни и не верить его словам? Ты же знаешь, в прошлом он немало помог нам.
– Только потому, что его принуждали к этому, Вэнион. Беллиом подчинился, потому что его заставили подчиниться. Я верю ему даже меньше, чем дэльфам. Он чужой, совершенно чужой, и мы не в силах предвидеть, на что он способен. Мы в безопасности лишь до тех пор, покуда держим его под замком и вынуждаем силой подчиняться нам. Если мы начнем прислушиваться к его речам, мы окажемся в большой опасности.
– Может быть, ты и о нас того нее мнения, матушка? – с грустью спросил он. – Мы эленийцы, а эленийцы в прошлом не раз доказывали, что им нельзя доверять. Ты хотела бы и нас держать под замком и принуждать силой подчиняться тебе? – Не говори чепухи, Вэнион. Беллиом – не человек.
– Зато дэльфы – люди.
– Нет!
– Ты грешишь против логики, Сефрения. Что бы там ни было, дэльфы были и остаются людьми. Мы не питаем особой приязни к земохцам или рендорцам, однако мы никогда не пытались утверждать, будто они – не люди. Многие эленийцы терпеть не могут вас, стириков, но мы никогда не заходили настолько далеко, чтобы отрицать вашу человеческую природу. – Он помолчал мгновение и глубоко вздохнул. – Полагаю, любовь моя, к этому все и сводится. Если ты отрицаешь, что дэльфы – люди, как я могу быть уверен, что в глубине души ты не думаешь точно так же и обо мне? Я жил в Сарсосе, и многие тамошние стирики давали понять, что считают меня низшим существом. Ты была одного мнения с ними? Я был для тебя домашним зверьком, Сефрения, собакой, скажем, или ручной обезьяной, которую ты держала забавы ради? Черт побери, Сефрения, это уже вопрос нравственности! Отрицая чью бы то ни было человеческую природу, мы открываем путь непостижимому ужасу. Неужели ты этого не понимаешь?
– Дэльфы совсем другие.
– Никто не может быть совсем другим! Мы должны в это верить, в противном случае мы и сами перестаем быть людьми! Ну почему ты этого не понимаешь?
Сефрения побелела.
– Все это весьма возвышенно и благородно, Вэнион, но к дэльфам не имеет ровным счетом никакого отношения. Ты не знаешь, кто они такие и какова их природа, а потому сам не ведаешь, о чем говоришь. В прошлом ты всегда обращался ко мне за советом, когда твое невежество могло бы завести тебя на опасный путь. Верно ли я поняла, что больше этого не случится?
– Не говори глупостей.
– Я и не говорю. Я очень серьезна, Вэнион. Намерен ли ты обойтись на сей раз без моего совета? Собираешься ли ты связаться с этими прокаженными чудовищами, независимо от того, что говорю тебе я?
– У нас нет другого выхода, неужели ты не можешь это понять? Беллиом сказал, что мы проиграем, если не заключим союз с дэльфами, а проигрывать нам нельзя. Я думаю, существование всего мира зависит от того, проиграем мы или нет.
– Стало быть, ты перерос свою потребность во мне. Было бы вежливее сказать мне это до того, как меня притащили в этот проклятый город, однако было бы глупо ожидать вежливости от эленийца. Как только мы вернемся в Материон, я отправлюсь в Сарсос, где мне и надлежит быть.
– Сефрения…
– Нет. Довольно. Я триста лет верой и правдой служила пандионцам и благодарю вас за то, как щедро заплатили вы за годы моего труда. Между нами все кончено, Вэнион. Кончено раз и навсегда. Я надеюсь, что остаток твоей жизни будет счастливым, но, в счастье или же в печали, ты проживешь его без меня. – И Сефрения, развернувшись, стремительно вышла из комнаты.
***
– Но ведь это же будет весьма опасное дело, анари, – говорил Итайн, – а Ксанетия так много значит для вашего народа. Благоразумно ли рисковать ее жизнью?
– Истинно так, Итайн из Материона, – отвечал старик, – Ксанетия дорога нам, ибо она будущая анара. Однако именно она одарена щедрее прочих, и может статься так, что именно ее дар, в конце концов, перевесит чашу на весах нашего противоборства с общим врагом.
Спархок, Вэнион и Итайн встретились с Кедоном перед тем, как покинуть Дэльфиус. Было ясное осеннее утро. Изморозь, осевшая на лугу, быстро таяла под утренним солнцем, и тени под вечнозеленым кустарником, окаймлявшим луг, обрели оттенок глубокой синевы.
– Я только хотел кое-что прояснить, анари, – сказал Итайн. – Материон – прекрасный город, но в нем живет немало грубых и невежественных людей, которые отнюдь не мирно отнесутся к появлению среди них дэльфа. Ваша нежная Ксанетия – существо неземное, не от мира сего, почти дитя. То, что она – сияющая, защитит ее от проявлений грубой силы, но действительно ли ты готов выставить ее лицом к лицу с проклятиями, поношением, бранью – всем, с чем может она столкнуться в населенном мире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58