Чтоб ни одного фантика и ни одной газетки!
- Чего мы такого сделали? - гундосо протянул тот, что был
повыше.
- Не сделали, но могли сделать, - я пошевелил бровями. -
Профилактика, парни. Вневедомственный указ номер сорок пять,
подпункт третий. Все ясно?
Не слишком синхронно эти олухи качнули крепкими головенками.
- Вот и ладушки! И не глядеть букой! Выше нос!..
По пути к проходной я подцепил бесхозную вязку
двужильного провода. По сути дела - своровал, но своровал из
принципа - протестуя против бесхозности. Все у того же вахтера
грозно попросил номер телефона начальника Урюпина. Вахтер
побагровел, как маков цвет, и признался, что не знает ни
телефона, ни самого Урюпина, что он здесь недавно и еще не
обжился. Я махнул на него рукой и вышел с территории.
Заметно похолодало. Пришлось поднять у рубашки ворот, а
руки спрятать в карманы. Моток провода я еще раньше повесил на
ветку куста. Провод был мне не нужен.
Будущее Земли... Паутина ссохшегося и завалившегося в
уголок вселенной паучка. Чего-то он там недоплел, а многих так
и недодушил. Перевернуть бы бинокль задом наперед. Чем дальше,
тем лучше. А выгоднее совсем не глядеть. Пусть вон Митька
смотрит. Он спит и видит, как становится в один прекрасный
день экстрасенсом. И даже карточки ко лбу каждый день
прикладывает. Пытается угадать, что на них написано. Может,
когда-нибудь у него это получится?.. Дело в том, что у Митьки
комплексы. Ему дьявольски необходима хоть какая-нибудь
самореализация. Самое простое - жениться и родить пару
сыновей. Или стать провидцем. Если бы это было возможно, я
охотно поменялся бы с ним местами. Но подобных услуг нам никто
не предлагает. Живи тем, чем наделили. Ибо наделяют многим. И
Митькино многое, пожалуй, перевешивает мое...
Город потихоньку засыпал, а я работал и работал ногами,
внимательно считая шаги. После первых двух сотен я сбился.
Слишком много слов следовало уложить в один шаг. А вскоре я
добрался до дома.
Кураж - штука живучая, и, оказавшись в квартире, я
продолжал задиристо озирать стены. В углу, за диваном,
притаилась гитара. Отверстие в деке напоминало распахнутый
рот. Из этого рта выползла муха и, взлетев, пересела на гриф.
Настроение у нее, видимо, было бодрое. Она энергично потирала
лапки, словно собиралась взять да заиграть. Какой-нибудь
мушиный гимн из трех-четырех аккордов. Молодой и глупый комар
радостно кружил под потолком. Юность есть юность. Кровь моя
его не интересовала. Он радовался силе упругих крыльев,
свободе полета и невесомости. Вспомнив равнодушных котов, я
поднатужился и плюнул. Что-то не сработало, - слюна
перепачкала подбородок и грудь.
- Вот, значит, как? - взяв со стола нож, - один на двоих
я двинулся на комара с мухой. Наверное, в биллионный раз
человек доказывал природе, что он есть венец всего
самого-самого. Комара я обратил в бегство, а муху напугал до
такой степени, что, уносясь прочь, она с силой ударилась в
стекло - обман всех насекомых и без сознания свалилась на
подоконник. Я довольно захохотал. С чужими невзгодами
собственные - не так страшны. Злость проходила. Наплывало
отчаяние. Словно к спасательному кругу я ринулся к телефону.
Память хранила еще парочку имен, что внушали надежду.
Занято... Опять занято... И у Митьки, и у них. Швырнув трубку,
я заметался по комнатам. Заглянув на кухню, обнаружил на столе
коробку. Так и есть, навещала мама, но не застала. Блудные
сыновья вечно шляются... Я приподнял картонную крышку и
полюбовался тортом. Я любил домашние торты. Мама всегда это
помнила.
Вернувшись к телефону, напялил на себя джемпер и косо
взглянул на градусник за окном. Выходит, Толечке с Тамарой я
наврал. Но ведь не знал я тогда еще, что повстречаю котов и
пса! Не знал и не мог знать. Маятниковый тоннель не походил на
привычные нам тоннели. Сеть непроглядных катакомб - вот чем
являлся этот самый тоннель...
С упорством я накручивал диск, но телефон находился в
игривом настроении, соединяя меня с кем угодно, но только не с
Эллой, не Полиной и не Митькой. Кооператив, баня, какой-то
загс... Дважды меня разворачивали, не дав сказать и слова.
- Эллочку тебе?.. А табуретом не хочешь? По загривку?..
Утомленный, я сдался. Присел за стол и обхватил голову
руками. За окном выл ветер. Со всех сторон к городу слетались
рокочущие тучи.
- Гад! - сказал я телефону, и он немедленно хрюкнул,
залившись смешливой трелью.
- Да! - рявкнул я, хватая трубку.
- Ты что так орешь? Не в настроении?.. Это Элла.
Дыхание у меня перехватило. Все-таки есть на земле Бог.
Чудо - это когда уже не ждешь...
- Элла! Приходи ко мне! Немедленно!
- Прямо сейчас? Ты с ума сошел. На улице творится
несусветное.
- Если не придешь, будет еще хуже.
- Нет, прямо сейчас я не могу. Я думала - поболтаем. Или
ты заскочишь. У меня тут Митька сидит. Вот с такими ногтями.
Так заскочишь?
- Извини. У меня болит голова.
- Голова?
- Мозг, - пояснил я. - Лобные доли... И еще кипит чайник.
В общем извини, родная. До связи! - я положил трубку.
Несколько минут сидел неподвижно, затем встал и, старчески
шаркая, отправился на кухню. Отрезал себе кусок торта и,
запивая холодной водой, принялся жевать.
Тополя за окном уже не шелестели - они стегали друг
дружку листвой, стегали наотмашь, без сожаления избавляясь от
хрупких ветвей. Легче всего, наверное, переносил непогоду тот
коренастый тополек, на который залазил Толечка. Ему было не с
чем расставаться - этому древесному огрызку. Отсутствие
листьев сводило его парусность на нет. Бедолага. Ни рук, ни
ног, ни листьев... Я поморщился. Мне попался запеченный в
торте волос. Подцепив его с языка, я счистил с него крем и
заплакал. Волос был совсем седой.

______________________
(С) Андрей Щупов, 1996.

1 2 3 4 5 6 7 8 9