..
Я склонился над полураскрытой раковиной. Мне показалось,
что моллюск еще подает признаки жизни. Створки едва заметно
подрагивали, словно силясь сомкнуться до конца. Я напряженно
смотрел. Еще или уже?.. Моллюск и впрямь чуть шевелился.
Тревога моя нарастала. В чем все-таки заковыка? То есть еще
или уже?.. Словечки прыгали в голове, путали мысли. Я ловил их
несуществующими руками словно прытких кузнечиков, пытаясь
уложить в единый коробок, но ничего не получалось.
Еще или уже?..
И как узнать, где я нахожусь? На дне высохшего моря или
на дне моря, готового вот-вот возродиться?
А если у морей существуют свои паузы, свои сны и
обеденные перерывы? Что тогда? Мы же ничего не знаем об этом!..
Внимательно оглядываясь, я продолжал брести дальше.
Ломать голову мне больше не хотелось. От моих усилий все только
еще больше запутывалось. Гадать не имело смысла. Человек редко
до чего доходит сам. Жизнь подсказывает ответы, нашептывает на
ухо, сложив необъятные ладони рупором. А когда мы не слышим,
отваживается на живую демонстрацию. Грубовато сбрасывает на
голову яблоко или поджигает дерево небесным разрядом. Это
игра. И не надо требовать всех ответов сразу. Тогда поблекнет
смысл игры. А может исчезнет вовсе...
Под ногами зачафкало. Некий бесформенный студень
неожиданно протянул ко мне змеистое щупальце и попытался
присосаться. К счастью, он был еще слишком слаб, чтобы
атаковать. Вода прибывала медленно, и кальмар проводил меня
взглядом обещающих злобных глаз. Сонное царство оживало, и он
предчувствовал свою прибывающую мощь. Тоскливо следя за
копошащимися тут и там крабами, креветками и лангустами, я все
больше ускорял шаг. Взвизгивая, метрах в тридцати от меня
промчался человек в плаще и широкополой шляпе. Он словно
выскочил из какого-то гангстерского фильма, но фильма, по всей
видимости, неважного, так как бегать он не умел. Обладатель
плаща и шляпы высоко подбрасывал колени, словно разбегался
перед прыжком в высоту. В результате скоростенка у него была
аховая. Следом за ним семенил тучный мужчина в генеральском
мундире. Мелькание малиновых лампасов насмешило бы меня,
случись все в ином месте и в иное время. Сейчас же я только
облегченно вздохнул. Я был не один, и это вселяло надежду.
Смешную, совершенно алогичную, но надежду. Тонуть коллективом
ничуть не веселее, чем в одиночку, - возможно, даже страшнее, но
поначалу мы все заблуждаемся.
Я прикинул, что народу тут человек двадцать или тридцать.
Со мной их было чуть больше. Мы неслись, как стадо обезьян,
удирающих от леопарда. Время пятилось, а мы удирали. Вернее
сказать, со временем дело обстояло сложнее. Засыхающие моря
первоначально превращаются в болото, а любое болото - это
прежде всего первостатейное амбре и полчища кровососов. Ничего
похожего здесь не наблюдалось. Просто откуда ни возьмись
появилась вода, и все эти музейные экспонаты стали оживать. А
может быть... То есть, вполне допустима такая идея, что время
как шло, так и шло, а вот я с горсткой других неудачников
вдруг побрел навстречу течению - да еще наискосок.
Интересно, что происходит с теми, кто идет против времени
да еще наискосок? Я хочу сказать, что происходит с ними в
конце концов?.. Впрочем, ни о чем подобном я, конечно, не
думал в эту минуту. Я просто бежал со всех ног. Как говорится,
спасался бегством. Почему бы и нет? При Аустерлице тоже
драпали заячьим драпом - и не одиночки вроде меня, а десятки
тысяч вооруженных до зубов вояк. Вероятно, во все времена и во
всех странах те или иные полководцы вынуждены были отступать.
Всю жизнь человечество то наступало, то отступало,
перетаптывалось взад-вперед, то преследуя, то петляя. Глупое
времяпровождение, если вдуматься, но какой-то азарт в этом,
наверное, есть. Дети играют в ляпы - догоняют, ляпают и
убегают. Взрослые, как известно, происходят из тех же детей.
Так что связь и некая убогонькая тенденция налицо. Да, братцы
мои, - налицо!..
Кто бегал по мелководью - знает, до чего запышливое это
занятие. Очень быстро я выдохся. Лампасы генерала пару минут
мелькали где-то сбоку, а потом пропали. Мне хотелось думать,
что я обогнал его, но скорее всего все вышло иначе. Хрипящие и
оглушенные стуком собственных сердец, мы влетели в какой-то
гулкий грот и, тесня друг дружку, помчались кривым
коридорчиком.
Кто-то впереди радостно взвизгнул. Может быть, ударившись
о низкий свод и приняв всполохи в глазах за близкое спасение.
Но нет, кажется, действительно спасение маячило где-то рядом.
Иначе не оживились бы так мои попутчики. Мы все теперь были
единым стадом, и органы чувств у нас были объединенные,
стадные. Заскрипела оттираемая телами дверь на пружинах, и мы
стали тесно утрамбовываться в загадочную комнатушку.
- Да не сюда же, черти! В ванну... В ванну лезьте! Там
выход.
" В ванну, а там выход, - машинально повторил я. - Выход и
спасение в некой ванне..."
Абсурдность происходящего дошла до сознания не сразу. Это
оказалось действительно ванной. Я нашарил чугунные края,
ногами ступил на эмалированную поверхность. Человек, сопевший
впереди меня, куда-то пропал. Я попробовал наклониться и
ударился лбом о рукоятку крана.
- Лезь же! Чего топчешься!
- Куда?! - яростно огрызнулся я. Руки щупали по сторонам,
но выхода не находили.
- Куда-куда!.. В сливное отверстие, конечно!
- Дайте ему по ушам, чтоб не телился! - сердито зашипели
во тьме. Правая нога чуть надавила в том месте, где по моим
расчетам находилось сливное отверстие. " Что за чушь? Они
издеваются?" Я силился понять, куда же исчезли мои
предшественники, но мысли тупыми бревнами крутились в
водовороте, на мгновения превращаясь в аллигаторов,
раздражено покусывая друг дружку зубками.
Однажды, когда пробка в доме куда-то подевалась, я мылся
в ванной, заткнув сливное отверстие пяткой. Было не очень
удобно, но в общем все обошлось и я покинул ванную чистым.
Сейчас от меня хотели чего-то иного.
- Нашел отверстие?
- Ну?
- Баранки гну! - рявкнули за спиной, но советчик,
оказавшийся рядом, решил проявить терпение.
- Да не орите вы! Он же совсем растеряется... Послушай,
вот в этот сток и надо пролезть. Ты, главное, постарайся.
Поначалу кажется узко, но если поднажать да изловчиться, все
получится.
Кто-то в темноте пошловато загыгыкал. Я постарался не
обращать на хихиканье внимания.
- Как же я пройду туда?
- Все прошли, и ты пройдешь. Главное, попробуй...
Я поднажал, я даже крякнул от натуги, и правая нога в
самом деле проскочила. Черт возьми! Я даже не сообразил
толком, как это произошло. Раз - и все. Колено еще торчало
наружу, а все прочее было уже там.
- Ну как? Вышло?
- Точнее сказать, вошло...
И снова в спину зашипели.
- От, балагур! Тянет резину и не стесняется!.. Эй,
удалец, за тобой еще люди. И море вот-вот доберется.
Я не стал отвечать. Тем более, что дальше дело пошло
бодрее. Я просунул вторую ногу, поднатужился, втиснулся по
пояс, а потом и по грудь. Несколько хуже было с головой -
все-таки череп - штука костяная, твердая, но и тут я в конце
концов справился. Чуть впереди меня кто-то мучительно и
медленно полз. Не крот и не крыса, - человек. Так же
мучительно и медленно полз за ним я. Должно быть, мы
напоминали дождевых червей. Только с руками и ногами, но таких
же гибких, склизких и грязных. Перемещаясь по хлюпающему
тоннелю, я все еще пытался рассуждать. Море и время - ладно,
но как быть с водостоком? Труба от силы - сантиметров семь или
десять в диаметре. Одно мое предплечье куда толще. Я не говорю
о туловище. Я не говорю о животе! А тот генерал? Неужели и он
ползет вместе с нами?
И снова я проморгал ответственный момент. Довольно грубо
меня ухватили за ногу и дернули.
- Наверх же, олух!
Труба разветвлялась, и, должно быть, дернувший меня за
ногу был прав. Во всяком случае я не стал спорить и решил
поверить ему на слово. А через пару минут я уже сидел в ванне.
Перепачканное лицо, волосы, оскверненные какой-то слизью,
измятая одежда. И все равно я чувствовал огромное облегчение.
Все кончилось. Перебродив, компот трансформировался в вино. Я
сидел в собственной ванне, я слышал приглушенную ругань
соседей. Мгла окружала со всех сторон, но я не сомневался:
события перебросили незадачливого путешественника на родину,
домой. В отличие от многих бродяг я люблю путешествовать с
одним непременным условием - всегда возвращаться. В данном
случае я перехитрил всех и даже самого себя. Холод, который я
предсказывал на завтра, уже миновал. Пространство, вобравшее
меня, причислялось уже к иному времени. Здешнее время еще
хранило тепло. Еще или уже...

ФА-ДИЕЗ

Разумеется, я отправился в гости. Выпасть из законного
времени - в каком-то смысле означает потерять себя. Если это
происходит в коллективе, можно укрыться в безлюдных пещерах,
если потеря настигает в одиночестве, значит, бьет час выходить
в люди. Именно там - в вереницах необязательных разговоров,
среди пирамидальных салатных холмов и лениво-безучастных
тортов вдруг обнаруживаешь с удивлением свое крохотное "я". И
возвращается былая запальчивость, возрождается тяга к
несбыточному, приходит знание того, что ложка - существо
одноклеточное и по роду своему мужское, а вилка - напротив,
обязательно дама - с грациозно изогнутой спинкой, всегда
вприщур и остро нацеленная, готовая прижать и ужалить. И
только в гостях взираешь на часы с оттенком снисходительности.
То, что может все, не в состоянии уничтожить таинство
посиделок. Ради этого я хожу в гости. И по этой же причине не
беру с собой фотоаппарата.
Когда-то я любил снимать публику на дымчато-голубые
ленты. Дырочки перфорации вызывали во мне священный трепет. Я
закупал бездну фотомелочей и спешил запереться в своей
крохотной, подсвеченной красным фонарем лаборатории. Но с
некоторых пор любовь моя несколько подувяла. Я заподозрил, что
дни рождений, на которых я без устали работал затвором,
мало-помалу превращаются в дни моих фотографий. Праздник
претерпевал странный перелом, и меня начинали таскать из угла
в угол, желая запечатлеть свои незамысловатые позы и улыбки.
Иногда мне просто некогда было поесть, зато и почести мне
оказывались почти как имениннику. О нем, кстати, успевали
забыть. На слуху было только имя фотографа. Странный азарт
охватывал гостей, - в них пробуждались актерские качества, и
каждый в меру своей фантазии старался изобразить что-нибудь
особенно вычурное. Багроволицые кавалеры в тройках и галстуках
становились на голову, кто-то пытался садиться на шпагат, а в
групповых снимках начиналось совсем неописуемое. Зубастые
оскалы лезли в объектив, люди лепились в ком и изо всех сил
кричали, желая озвучить кадр, зарядить его своей взбалмошной
энергией. Самое удивительное, что иногда это им удавалось.
Увы, именинами дело не завершалось. На следующий день
начинались звонки и расспросы. Все встречные и поперечные
считали своим долгом поинтересоваться, что там с фотографиями
и как удалась проявка. Спрашивали, когда можно ожидать
презента. Когда же "презент" расходился по рукам, начинались
довольно странные воспоминания - воспоминания о том, как все
они  1фотографировались 0.
Случались, разумеется, и обиды. Молодые девушки редко
нравятся самим себе. Фотография - не зеркало, к ней другое
отношение, и порция неприязни обязательно достается фотографу.
Впрочем, может быть, вполне заслужено. Чего-то он, значит, не
уловил. Какого-то прекрасного момента. И не оправдание, что
такие моменты - редкость, что их караулят, как пугливую синюю
птицу. Вот и карауль, коли снимаешь! Выслеживай! И нечего
оправдываться и объяснять. что жизнь - не фотография. И
что плакать красиво не получается. Так уж оно принято. Вой и
рыдания принято называть плачем. А разудалое человеческое
гавканье - смехом.
Словом, когда я хочу просто отдохнуть и развеяться,
фотоаппарат остается дома, на верхней полке моего специального
фотошкафчика, а я подставляю плечи под парадный пиджак и
плетусь к зеркалу.
- Полезай, полезай! - говорю я своему упирающемуся
костюму. Моему костюму в зависимости от обращения дают самый
разный возраст - от трех до двадцати лет. То есть, после
чистки и глажки - выглядит он года на три - не больше, а вот
после гулянки, дня рождения или еще хуже свадьбы - на все
двадцать.
По старой привычке все же заглянул в шкафчик, но в
обществе громоздкого проектора, пахучих реактивов, стопок
фотобумаг и черных рулонов отснятой пленки фотоаппарат
чувствовал себя более комфортно, чем у меня в сумке. Это было
очевидно, и я удовлетворенно прикрыл дверцу.
В общем так или иначе я оказался в гостях - за столом, в
пиджаке и без фотоаппарата. Хозяина звали весело и просто:
Василий Грушин. Он мне нравился, я ему тоже, хотя друг дружку
мы понимали с трудом. Он был серьезен и верил в принципы, я
тоже был серьезным, но, что такое принципы, не знал. Он мечтал
переустроить мир к лучшему и на собственном примере неустанно
доказывал, что это вполне возможно. Про переустройство мира я
опять же ничего не знал, но Васю Грушина за эту его мечту
любил. Любил, но не уважал, и за это он, кажется, уважал меня.
Грушин был крупным начальником, его баловали подарками,
улыбками и комплиментами. Я ему ничего не дарил и улыбался
только когда мне этого хотелось. Но Грушин мне нравился, и он
про это знал. Судя по всему, ему было этого достаточно.
Однажды я зашел к нему на работу и застал за странным
занятием. Охрану из проходной он проверял на знание Пушкина.
Здоровый малый перетаптывался у него в кабинете и с туповатой
растерянностью повторял:
- Мой дядя... Дядя самых чистых правил...
- Честных, - мягко поправлял его начальственный Грушин.
- Чего?
- Честных, а не чистых, хоть честь и чистота - тоже,
конечно, в некотором роде... Ммм... В общем продолжай...
Чуть позже в кабинет заходили секретари, водители,
бухгалтера и тоже бубнили заученные строчки. Знатоков Пушкина
Грушин поощрял премиальными.
- Зачем им это нужно? - спросил я его.
- Ты спрашиваешь об этом меня?
- Ну да!
- Спрашиваешь, зачем людям нужен Пушкин?
- Да нет же! Но при чем тут они?
- Ты не считаешь их за людей?
- Тьфу ты!..
На этом наш разговор завершался. И чаще всего таким
образом завершалось большинство наших бесед. Но мы друг друга
любили. Я считал, что Грушины бессильны переделать мир, но я
не сомневался, что он держится на их плечах. Сам Грушин,
должно быть, думал про меня, что я правдив и сострадателен.
Этих качеств ему вполне хватало, чтобы относиться ко мне с
симпатией. Вполне возможно, что причины своего неравнодушия мы
просто выдумали. На чем держится дружба и недружба? Наверное,
как и любовь, на чем-то смутном и по-человечески неразрешимом.
Словом, я сидел в гостях у Грушина и отдыхал от себя
самого. Шел второй час отдыха, и несмотря на гул заздравных
тостов и бесед я чувствовал себя немного окрепшим.
Пасюк, сосед Грушиных, парень с голосом, не нуждающимся в
мегафоне, тыкал меня кулаком в бок и радостно кричал в ухо.
- Вся жизнь - сплошное представление. Времена Ренессанса
- театр. То, что сейчас, - цирк. Мы, майн либер киндер,
зрители, посасывающие леденцы. Все, что от нас требуется, -
сидеть на законном месте и не возбухать. К кулисам, - желтый
от табака палец Пасюка мотался перед самым моим носом, - ни
под каким видом не приближаться! Табу, майн либер! Что там за
ними - нас не касалось и не касается. Сиди и аплодируй.
- А если я не хочу?
- Чего не хочешь?
- Аплодировать.
- Значит, свисти. Ногами топай. Желаешь помидором
порченым воспользоваться, - пожалуйста! Хочешь спать, -
тоже не возбраняется.
- Но допустим, я вознамерился узнать правду. То бишь,
чуточку больше того, что нам показывают на сцене. Как же
возможно постигнуть правду, оставаясь на месте?
- Только так ее и постигают! - палец Пасюка вновь пришел
в назидательное движение. - Кстати! Какой правды ты возжелал?
Может, закулисной?.. Так я тебе еще раз повторю: вселенная
познается не круговым обстрелом и не методом скверного
сюрприза, вселенная познается погружением вглубь. А если тебя
интересует, к примеру, что там у тебя булькает и пульсирует
под кожей, так тут, паря, ничего занимательного: мозги,
кишочки и прочая неаппетитная размазня. Заглянуть, конечно,
получится, но понять - ты все равно ничего не поймешь. На людей
надо глядеть извне! И то - лишь в случае, если они прилично
одеты, с носовым платком в карманчике и капелькой дорогого
одеколона на виске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9