Андрей ЩУПОВ

ГАММА ДЛЯ СТАРШЕКЛАССНИКОВ
(в семи главах)

ДО...

Все действительно было уже до. Я имею в виду наше с вами
рождение. Был воздух и парила Земля под Солнцем, мычали коровы
и зловонные тиранозавры с рыком выскакивали из кустов, хватая
зазевавшихся, оглашая окрестности победным ревом. Мы родились
после. Намного позднее того, что было до. Но ведь и до нас мир
сходил с ума, время от времени стоял на голове, не зная еще,
что это открытие йоги, понятия не имея, что рано или поздно в
одной из столиц планеты, на заурядной улице, в заурядном доме
поселюсь я и подобно многим стану претендовать на право жизни
- такой, как я ее понимаю.
Увы, эту самую равнодушную бесконечность я осознал
давным-давно, еще года в три или четыре, когда слово
"придурок" произносилось через "л" и по слогам, а лица
покойников в нарядных гробах разглядывались с любопытством и
без малейшей примеси страха. Лежа на балконе пятого этажа и
прижимаясь голым пузом к разогретому бетону, я колупал ногтем
пятна засохшей краски и пытался перенестись сознанием в тот
убежавший день, когда мы красили перила в рыжий цвет. День
ускользал, как гибкая пиявка в воде, но сознание тем не менее
перемещалось, и вот совершенно неожиданно для себя я проскочил
дату своего рождения и пошел камнем в глубь, не подозревая, что
пронзаю уже не собственную память и даже не память родителей,
а нечто совершенно иное, не понятое мной до сих пор.
Я уплыл в минувшее, но не растерялся, тут же начав
озираться и изучать непривычные пейзажи. Я копался в
исторических напластованиях, как нищенка в мусорных
контейнерах, выгребая все самое цветастое и яркое. Надо
признать, мне не слишком нравились одежды прошлого, -
напротив, они смешили, провоцируя на лукавые комментарии, но я
любовался блеском рассекающих воздух рапир, с благоговейным
трепетом прислушивался к орудийному гулу российских
"единорогов" и вместе с кричащими толпами бежал на штурм
неизвестных мне зубчатых крепостей.
Честно скажу, подобными воспоминаниями я развлекался
довольно продолжительное время. Подозрение, что знать всего
этого я не могу, возникло в более зрелые годы, когда с
новехоньким портфелишком я отправился в путешествие по
школьным, столь похожим один на другой классам, и буйная
реальность потеснила зыбкие фантазии. Да, да! Именно так я
стал это называть - фантазии. Иных объяснений не было. А
октябре восемьдесят шестого, в день моего двадцатилетия,
впервые наметился раскол масс. Под массой - эм один и эм два я
подразумевал, конечно, себя самого и всех прочих обитателей
света, - коротко говоря, человечество и организационный лад,
сообразуясь с которым это самое человечество жило, процветало
и намеревалось процветать далее.
Я начал скучать, более того - тосковать, и когда
Митька, мой собрат по учебному курсу, стал предлагать мне
отрастить волосы - такие, чтоб чертям стало тошно или создать
на худой конец тайную организацию - в пику масонам и всем
прочим, я не отмахнулся, как раньше, потому что средство от
тоски следовало искать - и искать по возможности активно.
Однако где его искать, я не знал и, вероятно, мысленно
допускал, что в советах посторонних ответы тоже порой
находятся. Кроме того был Митька парнем дошлым и головастым.
Пропуская половину лекций и зачастую узнавая имя преподавателя
лишь на экзаменах, он умудрялся иметь вполне твердое "три" по
большинству предметов. А три это вполне удовлетворительно -
для преподавателей, для декана, для всего общества. К тому же
по части предметов он, изумляя окружающих и разрушая самые
зловещие прогнозы, получал "хор" и "отл". В общем, к словам
Митьки следовало прислушаться. Правда, длинные волосы меня не
слишком прельщали, но вот против тайной организации я не
возражал, и пару учебных недель мы потратили с Митькой на
разные организационные мелочи, придумывая пароли и отзывы,
шифры возможных донесений и тайные знаки, знаменующие
иерархические ступени создаваемой организации. Митька,
например, предлагал отращивать ногти. В ту пору у него был
бзик - что-нибудь обязательно да отращивать. Не волосы, так
ногти. Вот он и предложил: большой ноготь на мизинце будет
соответствовать званию рядового, на безымянном - младшему
офицеру и так далее вплоть до маршальских титулов. Пальцев, к
счастью, на руках хватало. Не хватило другого. Терпения. Я
отрекся от этой детской затеи, но вовсе не потому, что
повзрослел или поумнел. Просто, должно быть, надоело. Очень уж
долго растут ногти. А состояния взрослости, если честно, я
по-прежнему не ощущал. Хотя действительно, уже не тушевался,
слыша такие заковыристые словечки, как "бренность",
"дезавуировать" или "нонконформизм". Я знал словечки и
похлеще, но раскол тем не менее состоялся. Как я уже говорил -
между массами эм-один и эм-два. И привнес его проклятущий
маятник. То есть, это я так думаю. Или представляю. Аналогия,
пусть самая отдаленная, все же упрощает положение. Мысленный
хаос, перенимая обтекаемую систему образов, мало-помалу
выстраивается по ранжиру. Вместо шума и беспорядочных пуль во
все стороны - начинает угадываться ритмичное перещелкивание
теннисных ракеток. Ровно расчерченный корт, тугая сетка,
строгая очередность ударов - все мое к тебе и от тебя снова ко
мне. А на табло оптимистические цифры и боевая ничья. За все
наши внутренние усилия набегают очки и порой немалые.
Полагаю, некоторое время загадочный маятник летел в
прошлое, но маятник на то и маятник, чтобы периодически
возвращаться. Тяжелый диск вынырнул из забытого, как лещ из
илистого пруда, и отточенной секирой рассек нынешнюю мою
событийность. Отныне он несся уже вперед, и я, как пешеход,
взирающий вслед убежавшему автомобилю, ощущал его запах, его
свинцово-золотой вес, а главное - я мог теперь внимать
отголоскам будущего. Внимать, но не анализировать. Мы, люди, -
неважные аналитики. Нам только кажется, что мы думаем, но мы
лишь воображаем себе разные мысли и радуемся, когда они по
собственной воле забредают в наши не слишком привычные к тому
головы.

РЕ-БЕМОЛЬ

Небо рыдало, окна домов плакали. "Оу-оу!" - тоскливо
завывал незнакомый певец за стеной у соседей. Воздух
мстительно остывал, заползал промозглыми ручищами в рукава,
лапал за шею. Зимой градусник в моей однокомнатной берлоге
показывал двадцать два градуса. Сейчас лето, но трепетная
паутинка стрелки не поднимается выше четырнадцати-тринадцати.
Не правда ли, забавно?
А еще забавно, что мой сосед наверху - сумасшедший. Зовут
его Толечка Пронин. Чуть ли не ежедневно он забегает ко мне,
чтобы одарить каким-нибудь вновь сочиненным афоризмом. "Правда
- это теща истины!" - восклицает он с блистающими глазами. Я
киваю, и он с самым загадочным видом интересуется, знаю ли я,
зачем человеку мозг? Я говорю, что нет, и он великодушно
разрешает мою проблему:
- А я тебе скажу! Чтобы осмысливать претворенное зло.
- Тогда что такое совесть? - вяло огрызаюсь я, потому что
не люблю, когда меня просвещают.
- Совесть есть душа, - неуверено отвечает он и
задумывается.
- Ага... Понимаю, что ты хочешь сказать, - совершенно
озадаченный он поднимается к себе, но только для того, чтобы
через пять минут, грохоча башмаками, торопливо спуститься и
вновь забарабанить в мою дверь.
- А я тебе скажу!.. Душа есть особый индикатор ума. Так
сказать, система сигнализации и оповещения...
Я вновь сумрачно киваю. У меня сумасшедший сосед и с этим
ничего не поделаешь. Хорошо это или плохо иметь сумасшедшего
соседа - я не знаю. Но, пожалуй, интересно. Хорошо хоть о его
сумасшествии не подозревают другие. Достаточно вполне одного
меня.
С самого утра позвонил Митька и трагическим шепотом
спросил, знал ли я о сегодняшнем дожде. Я ответил, что знал, и
он моментально притащил к телефону какой-то переводной журнал
и стал читать выдержки об экстрасенсах - о Дэвиде Коперфильде
и Ури Геллере, о западных магах, получающих за свои чудеса
миллионы и миллионы.
- Долларов!.. - потрясено шептал Митька. -
Представляешь? А предсказателей, вроде тебя, у нас раз-два и
обчелся. Считай, одна Ванда и есть. В общем надо устраивать
эксперимент. При свидетелях. А потом заявить о тебе научным
кругам...
Я что-то пообещал Митьке и поспешил с ним распрощаться.
Мне не хотелось заявлять о себе научным кругам. Мне хотелось
тепла и покоя. Как какому-нибудь семидесятилетнему старичку. И
чтоб никаких лекций с коллоквиумами, никаких
предэкзаменационных авралов.
Я действительно знал, что сегодня польет дождь. Но это
было абсолютной чепухой. И с Митькой я был совершенно
несогласен, полагая, что предсказателей в наши дни наоборот -
чересчур много - почти как трамваев с троллейбусами. Кроме
того, я не хотел афишировать то, чего стыдился и боялся. Ибо
зловещее заключалось в том, что я знал, ПОЧЕМУ этот дождь
польет. Именно поэтому уже через час я отряхивал зонт в
больничном коридоре. Я записался на прием к психиатру. Сначала
в толстом, привязанном бечевкой к столу журнале, а потом в
окошечке у полненькой регистраторши.
Очередь, к счастью, оказалась небольшой - всего трое
"психов". Все сидели довольно смирно, по мере сил разыгрывая
из себя нормальных граждан. В коридорчике, переполненном
звонкими мухами, тоже наигрывало радио. Пела София Ротару. В
припевах присутствовало все то же классическое "оу-оу". За
Ротару песню про "оу-оу" подхватил Пресняков, а за ним и
Леонтьев. Не выдержав, я обернулся к соседке:
- Что это они все по-волчьи?
Дамочка поправила на носу стрекозиные очки и, нервно
хихикнув, пробормотала:
- Жизнь, наверное, такая.
- Человек человеку волк, как сказал Янковский, - вставил
сосед справа.
Соседка слева смерила меня изучающим взглядом и, поправив
на голове прическу, закинула ногу на ногу. Ощутив ее вызревшую
готовность познакомиться, я машинально пробежался взором по
пальцам дамы. Рокового кольца нет, розовый, с блестками
маникюр. Что ж... Если ноги длинные и никакого кольца, то,
чуточку раскачавшись, можно и завязать дружбу. Но раскачаться
нам не дали возможности. Даму вызвали в кабинет, и, глядя, как
томно она подплывает к дверям, я ощутил острое сожаление по
поводу собственной нерасторопности. Впрочем, может быть, она
меня еще дождется?..
Сосед справа вытер лоб платком.
- Душнина, прям жуть. Топят и топят, мать вашу...
- Топик! - жизнерадостно выкрикнул пробегающий мимо
ребенок.
- Да уж, топят, - повторил сосед. - Лень им в окно
выглянуть. Точно по графику работают. А кто их выдумал, если
разобраться, - эти графики? Через неделю вдарят, к примеру,
морозы, а они наоборот - выключат все к лешему и баста.
- В старые времена за такое сажали бы на месте...
"Сажали иди сожрали? Что он такое сказал?.." - я
растерянно заерзал на стуле. Кажется, "психи" все больше
выпускали коготки. И даже не коготки, а вполне зрелые когти.
Изображать нормальных им, видимо, надоело.
- Да если бы какой поезд на три минуты опоздал, машиниста
сразу бы к стенке поставили!
- Или стрелочника, - пробормотал я...
По счастью томление мое завершилось. Подоспел еще один
психиатр, и очень скоро я уже сидел на жестковатом табурете
перед лекарем извилистых душ. Он, по всей вероятности,
занимался их выпрямлением.
На лбу у лекаря красовалось зеркальце с дырочкой, в
правой руке танцевала ручка. Врач покрывал синюшнего цвета
бланк энергичными закорючками, занося в множественные графы
мои скучные данные. Я обратил внимание на кромку стола. Она
выглядела не то изгрызенной, не то исцарапанной. В кабинете
психиатра такие столы наводят на некоторые подозрения. Либо
поблизости ошивалась кошка, либо некоторые из моих
предшественников отличались излишней эксцентричностью.
- Понимаете, доктор, я скорее паранормален, нежели
ненормален...
- Нежели? - светило вскинул голову. - Вы сказали
"нежели"?
- Вас что-то шокирует?
- Да нет. Просто все эти " отнюдь", "нежели".. - он
почесал авторучкой за ухом. - Встречаются, знаете ли, у иных
представителей голубой крови. Ну, вы, наверное, догадываетесь,
- разные там князья, графы...
- Не беспокойтесь. Кровь у меня самая обыкновенная.
- В таком случае продолжайте.
- Видите ли, когда-то, еще в детстве, я любил
фантазировать о прошлом. Теперь точно также фантазирую о
будущем.
Доктор пожал плечами.
- Это нормально. Мечты, фантазии... Нужен же нам для
чего-нибудь мозг.
- Я способен предсказывать погоду. Я знал о сегодняшнем
дожде.
- Да? А что вы, собственно, о нем знали?
- Ну... - я несколько растерялся. - Знал, что польет как
из ведра, что будет холодно.
- Это частенько чувствуют.
- Но я не чувствую, я знаю!
- Гмм... Ну, а что, например, будет завтра? Снова дождь?
Я покачал головой.
- Дождя не будет, но температура упадет до пяти-шести
градусов. А ночью лужи покроются коркой льда.
- Занятно, - доктор улыбнулся и, вооружившись
хромированным молоточком, предложил:
- Встаньте-ка на секундочку.
Мы отошли от поцарапанного, видавшего виды стола, и я
мысленно зевнул.
- Тэк-с... Ну, и какой же у нас нынче день, милейший?
- При чем здесь это? - я раздражено засопел. -
Забывчивостью я не страдаю. И год могу назвать, и месяц, если
понадобится.
- Что ж, тогда приступим. Глаза налево, вверх, сюда!..
Согните руки...
Когда глупости с проверкой рефлексов прекратились, я
решился наконец объяснить то, за чем и пришел.
- Вы понимаете... Я боюсь. Все время боюсь.
- Чего же, голубчик?
Я поморщился. Было в этом "голубчике" и вообще в
интонациях доктора что-то снисходительно-сострадательное. Так
обращались когда-то к лакеям и кучерам. Во всяком случае -
судя по фильмам. Впрочем, за этим самым снисхождением я,
возможно, сюда и явился. За состраданием и снисхождением.
- Видите ли, меня пугают совершеннейшие пустяки. Из-за
них я просто не могу спать.
- Рассказывайте, рассказывайте! - доктор присел за стол,
уютно скрестил на груди руки. - Так что конкретно вас пугает?
- Да что угодно! Грубые голоса прохожих, лай собак,
ночные шорохи. Понимаете, когда десятиклашек одевают в хабэ и
дают в руки автоматы, то сразу на верное столетие приближается
всеобщее оледенение. Странная вещь, дезертиры не убивают, а
патриоты как раз наоборот... А иногда меня начинает пугать
вообще все. Такое ощущение, будто мое присутствие здесь -
ошибка. Я неприспособлен для этой атмосферы, этой гравитации.
Это как кактус, который время от времени цветет. Только опять
же наоборот. Вы меня понимаете?
- В некотором смысле, - доктор снова поднялся и с самым
задумчивым видом зашарил пальцами у меня на горле. Не
пугайтесь - вовсе не для того, чтобы задушить, - он что-то там
выискивал.
- Тэк-с... Базедовой болезни, кажется, не наблюдается.
- При чем здесь базедова болезнь? Я вам говорю о другом!
- Разумеется, голубчик, разумеется. Тут все говорят о
другом. Но это им только так кажется. На самом деле все
людские разговоры об одном и том же. Психастения, навязчивые
фобии, вечная неуверенность в собственном "я". Это нормально.
- Нормально?
- Если вы в состоянии контролировать себя, значит,
нормально.
- Но дело в том, что я боюсь именно потому, что знаю о
завтрашнем холоде. Я угадываю причинно-следственную связь!
- Какая-то, голубчик, ерундистика. Сначала была погода,
затем страх, а теперь вы приплетаете сюда
причинно-следственную связь?
- Все правильно, - заверил я его. - Потому что наше
"сегодня" теснейшим образом увязывается с днем еще не
наступившим.
Доктор раздражено крякнул.
- Это что же? Мы кузнецы, и дух наш молод?
- Не совсем, но...
- Минуточку! Я так понимаю, что сегодняшний дождь вы
пытаетесь увязать с завтрашними заморозками?
- Да нет же. Дождь оттого, что вчера на рынке я видел
безобразную драку. А сегодня две женщины в троллейбусе сказали
мне гадости. Одной не понравился мой зонт, вторая, передавая
абонемент, не сказала ни "спасибо", ни "пожалуйста".
- И вы реагируете на такие мелочи?
- Если бы только я! Но ведь и природа!..
- Что природа?
- Тоже реагирует.
- Мда... - врач вернулся за стол. - Говорите вы в
общем-то нормально, а вот мысли... Впрочем, мысли у нас у всех
малость того, - он остро взглянул мне в лицо. Точно уколол
глазами-буравчиками.
- Послушайте! А может, вы верующий?
- Смотря во что.
Доктора такой ответ не устраивал, и он громко фыркнул.
- Но в церковь-то вы, конечно, заглядываете?
- Нет, не заглядываю. Хотя пару раз бывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9