- Все, танцоры, хватит! Всем за стол! А Эдичка сейчас
произнесет речь...
Музыка оборвалась, словно на пластинку кто-то наступил
тяжелой ступней. Нас разорвали, и я поплелся к своему месту.
Там кто-то уже сидел, но мне было все равно. Мозг раздражено
чертыхался, а сердце все еще млело, кружась в кисельном
сладостном водовороте.
- Минуточку внимания! - по бокалу забренчали ложечкой.
Эдичка-Эльдар-Эдуард жаждал внимания аудитории. С Пасюком он
очевидно уже расправился. Поклевав мышку, коршун прицеливался
к рогам оленя. Вислогубое, щекастое лицо его дышало энергией
разрушения. А в общем он был даже очень ничего: кустистые, как
у филина, брови, задиристые, с капелькой глянца глаза, лоб,
гармонично переходящий в раннюю лысину.
Раздумав садиться, а тем паче слушать речь жизнелюбивого
Эдички, я двинулся в поисках туалета. Есть еще места, где
можно на время скрыться от людей. Не самые благодатные и
комфортные, но спасибо и за такие.
Первая попытка не увенчалась успехом. С расположением
комнат я был плохо знаком и вместо туалета попал на кухню. Там
курили двое: хозяйка и та самая, что была мною сурово записана
в "кокетки". С некоторым запозданием я ощутил стыд за прежние
свои мысли. Потому что вдруг понял, что стоят они тут и курят
в одиночестве - обиженные и никому не нужные, объединенные
общей тоской. И, конечно, костерят мужчин. За склонность к
болтовне, за квелость в главном. Я осторожно попятился, и они
немедленно обернулись. На мгновение в глазах у "кокетки"
промелькнуло что-то милое, абсолютно человеческое, но она тут
же вспомнила о своей придуманной роли, и все разом поломалось.
Губы ее изогнула приторная улыбка, глаза, как театральные
фонари переключились с одного цвета на другой, сменив
лучистость на безыскусное сияние. Само собой, я ответил ей тем
же, как в зеркале отразив благосклонную фальшь и лицемерное
дружелюбие. Следовало как можно быстрее ретироваться, и,
шутливо помахав дамам рукой, я извинился и вышел. Вышел, чтобы
угодить в лапы капитана дальнего плавания, одновременно
являющимся дальним родственником здешних хозяев.
Пьяненький мореход ткнул мне под нос "пеликанью ногу" -
свой подарок хозяевам и принялся объяснять, что такие раковины
- величайшая редкость и просто так на дорогах не валяются, что
нельзя сравнивать нумизматов с собирателями раковин, что
мертвое и живое несопоставимо и что, может быть, кое-кто и не
в состоянии оценить его страсти, но я, как человек в галстуке
и вполне интеллигентном клифте, - совсем другое дело и,
конечно, пойму его должным образом. Я пообещал постараться, и
мы тут же договорились, что на одну-единственную минутку я
все-таки отлучусь в туалет. Отпуская меня, капитан милостиво
улыбался. Наверное, с такой же улыбкой он отпускал морячков в
увольнительную на берег.
И все же до туалета мне добраться не довелось. Уже перед
самой дверью меня перехватил Толечка Пронин. Он тоже был
здесь. Сумасшедших любят приглашать в гости. Они радуют и
веселят нормальных. Сейчас от Толечки разило шампанским и
самую малость местным кисловатым пивом.
- Пойдем, - позвал он. - Я уже в норме. Сам понимаешь,
оставаться далее неприлично.
- Ммм... - промычал я. - Не понимаю, при чем тут я?
Кажется, я еще в относительном порядке.
- Но ты ведь мне друг? - Толечка точно девушку приобнял
меня за талию.
- Прежде всего я тебе сосед.
- Сосед и друг в одном лице - это почти братство. И потом
- ты ведь тоже любишь Рыбникова с Юрой Беловым. И "Адъютанта
его превосходительства" хвалишь. Вот и пошли. Можешь мне
поверить на слово, наши шестидесятые-восьмидесятые еще назовут
когда-нибудь золотой осенью. Творческих зуд для всех неуемных
и абсолютный покой для всех лояльных! Играли в борьбу за
человека! Иногда халтурно, а иногда талантливо. Атеизм любили
и церковь не презирали. То есть, я в основном, так сказать, -
в целом и общем... А до нормы я тебя доведу. Чес-слово!
Окуджавой клянусь!
Его щетина уколола мою щеку. Он настойчиво тянул меня к
выходу. Возможно, это был  1зов 0 - тот самый, что выманивает
бродяг на переплетение пыльных дорог, что гонит рыбу к местам
далекого нереста. И все же я попытался оказать сопротивление.
- Возможно, в массе своей мы были не такие уж плохие.
И мещан высмеивали, и бракоделов. Но ведь воевали! Мир
порабощали.
- Так это втихаря. Никто же не знал! И потом плохо
воевали, потому что понимали, чувствовали душой - не дело
делаем! Вот и не старались. Так сказать, мягкий саботаж...
Пошли, а? Небо, звезды, ветер в лицо!.. Чего тут делать? Я
тебе так скажу: прогресса нет, и от смены правительств
результат не меняется. Ветер странствий - вот, что необходимо
современному человеку, а не экономика.
- Но я не один, пойми. Я с подружкой.
- Брось, - он уже пробирался в прихожую. - Все наши
лучшие подружки впереди. Только попроси Толика, и он
познакомит тебя с кем угодно. Хоть с самой царицей Тамарой.
- С кем, с кем?
- С самой натуральной царицей. Не веришь?
Толик изобразил на лице подобающее великодушие.
- Ладно, скоро сам увидишь.
- Да не хочу я ни с кем видеться!
Багровое лицо Толика приблизилось. Шепчущими губами он
коснулся мочки моего уха.
- Ей-богу, не пожалеешь! Точеный профиль, миндалевидные
глаза. В театре играет цариц и королев. Последнего любовника
недавно отшила. Сейчас скучает.
- Она что, актриса?
- Она - женщина!..
Делать было нечего. Сколь-нибудь весомых аргументов
против я не подобрал. Пришлось поднять руки и сдаться.
В прихожей мы споткнулись о ноги дремлющего человека.
Подняв голову, проснувшийся сконфужено пробормотал:
- Ради бога... У меня так всегда. Как приду в гости, как
наемся, так сразу на боковую. Ни "бэ", ни "мэ" и глаза, как
говорится, до долу. В смысле, значит, слипаются...
- Никаких проблем, амиго, - Толечка аккуратно перешагнул
через гостя. - Дремли, как говорится, дальше.
А вскоре мы уже спускались по лестнице. Для страховки
Толик придерживал меня за руку. Он не слишком мне доверял.
Заодно придержался и сам. Четыре ноги - не две, а кроме того
ему действительно хотелось, наверное, познакомить меня со
своей царицей.

СОЛЬ

После тесноты помещения здорово закинуть взгляд в небо -
все равно как руки разбросать после диогеновой бочки. Даже
весну красит в основном небо. Плюс немного зелень и плюс,
конечно, женщины. Все прочее - безобразно.
Я разбросал руки, запрокинул голову, но, вспомнив, что
смуглая и прекрасная незнакомка осталась в гостях, опечалился.
Хотя с другой стороны - затевать роман с Ее Величеством Тайной
было не в моем духе. Несвершившееся - зачастую лучше и
интереснее факта. Во всяком случае не умерщвлена фантазия, и
мысль о том, что было бы, если бы - продолжает будоражить дух.
Кроме того меня обещали познакомить с царицей, и это
интриговало, пусть даже царица была и не совсем взаправдашней.
Толечка Пронин любил клясться, но в одном случае из десяти
слово свое держал.
Сначала я выпил по его просьбе полтора стакана вермута.
Пронин действовал по плану, и я в общем не особенно возражал.
В вине - в том числе и в ядовитом вермуте скрыта энергия
преображения. Переводя дух, я оглянулся. Мир теплел на глазах,
и холода я больше не боялся. Более того - из подворотен
подул ветер, но меня это ничуть не встревожило. Я готов был
шагать в неизвестность, готов был знакомиться с принцессами и
царицами.
Мы миновали гастроном с хвостиком очереди, потом подъезд
с бронированной дверью. Возле подъезда, грустная и терпеливо
надеющаяся, стояла красивая колли. Ремешок тянулась от ее
роскошной шерстяной шеи к деревцу. Время от времени она
начинала переминаться, садилась и снова вставала. Собака на
привязи возле дверей - это особая тема. Впрочем, об этом уже
кто-то писал. Увы, великими истоптано три четверти троп.
Обидно, но на то они и великие.
- Смотри, смотри! - диким голосом завопил вдруг Толечка и
пальцем указал на столпившихся у троллейбусной остановки
людей. На радость мужскому населению ветер вовсю шутил с
дамами. Он трепал юбочное разноцветье, дерзко прижимал материю
к бедрам, бесстыдно тянул за краешек, собираясь выкинуть
неизвестно что. Дамы смущались, суетными и неловкими
движениями боролись с ожившей одеждой. Мужчины
многозначительно подмигивали друг дружке, кхакали в кулаки.
Уже пройдя остановку, Толик еще долго оборачивался.
Ситуация была забавной, а он любил юмор. Любил Луи Дефюнеса и
выписывал "Крокодил". Я тоже люблю Дефюнеса. А когда гляжу
"Большую прогулку", с удовольствием вспоминаю детство. Этот
фильм я видел в классе третьем или четвертом. Прошло лет
двадцать, и всякий раз слыша пререкания Бурвиля с Дефюнесом, я
чувствую в себе пробуждение того давнего малолетнего
кинозрителя. Кажется, это называют ассоциативной памятью.
Узелки на платке. Цицерон. Загадочное слово "мнемоника"...
Почему-то подумалось, что пришло время завязать
интеллигентную беседу и я завязал. То есть стал рассказывать и
делиться:
- Представь себе следующее. Сижу как-то дома, гляжу
телек. Двое в смокингах музицируют, стараются. Сперва
"Аллегро" Баха, затем мелодии-юморески Дворжака. Сижу, слушаю,
а наверху между тем топот. Громче и громче. Встаю, задумываюсь
и совершаю вдруг такое открытие: эти ребята наверху пляшут в
присядку под Дворжака! Представляешь!
- Может, у них магнитофона не было? - предположил
Толечка.
- Да не в этом дело! Плясать под Дворжака - разве это
возможно?
- А почему нет? Человек музыку сочинял, чтобы слушали и
радовались. Если кому плясать хочется - что ж тут плохого?
Я задумался. Мысль была простенькой и незамысловатой, но
оказалась для меня неожиданно новой. Действительно, почему не
плясать, если пляшется? Все-таки радость. Чувство, так
сказать, позитивное...
В ветвях над нами скрипуче закаркали вороны. У них была
своя музыка, свои песни. Толечка задрал голову и зло процедил:
- Раскудахтались, козлы!
Я почему-то обиделся на него.
- Чего ты так на них?
- А они чего?
- Дурак ты! И дети твои будут ланцелотами!..
- Стоп, машина! - Толечка замер на месте, как вкопанный.
Посмотрел на меня с ласковым пониманием. - Так у нас, паря, не
пойдет. Надо принять повторно. Чтобы точь-в-точь до нормы.
Чтобы, значит, любить друг друга и не лаяться.
- И птиц чтобы тоже любить, - сварливо произнес я.
- И птиц любить, - легко согласился Толечка. - Если они,
конечно, птицы.
- А что потом? Пьяными отправимся к твоей царице? А если
она нас и на порог не пустит?
- Тамара любит умных и добрых, - назидательно произнес
Пронин. - И мы такими сейчас станем. Уж ты мне поверь.
Витиеватым движением он достал из внутреннего кармана
плоскую флягу из нержавейки. На заводе, где работал Пронин с
заказами было туговато. Чтобы не скучать, работяги выпаивали
из металла фляги, а после продавали на рынке. В этой фляге
что-то звучно перебулькивало.
- Снова портвейн? - я поморщился.
- Медицинский спирт, - Толечка изобразил на лице
восторженность. - Чистейший! Ровно семьсот граммов. Если без
закуски, должно хватить.
- Семьсот?.. Учти, я могу забыть твою фамилию. И даже
имя.
- Нестрашно. Этим нас не запугать.
Толечка оказался прав. Без закуски действительно хватило.
Даже половины. Не прошло и пяти минут, как мы "поплыли", а мир
не просто потеплел - мир прямо-таки закачался.
- Летим! - заблажил Пронин. - Самум к городу, а мы от
него!.. - раскинув руки, он засеменил по асфальтовой дорожке,
словно по зыбкой паутинке каната. Я поневоле залюбовался им.
Несмотря на разгильдяйский вид, Толик безусловно принадлежал к
категории щеголей. Щегольство ведь вещь условная. С одинаковым
успехом можно щеголять "Мерседесом" на улице и проездным
билетом в трамвае. И то и другое вполне оценят. К щеголеватым
людям я вообще отношусь с симпатией. Все равно как к
декоративным птичкам или рыбкам. Они украшают этот мир, как
могут. Потому что молятся красоте. Я в нее тоже верую. И Толик
верует. Да ему и нельзя не веровать. Он не выше метра
шестидесяти и ровно половина женщин взирает на него свысока. В
этом кроется один из парадоксов природы. Ущемленные люди
досконально разбираются в том, в чем ущемлены и обижены. Как
герань за стеклом они тщетно тянутся к солнцу, изощряясь в
бесконечных поисках, доходя до удивительной виртуозности.
Присмотритесь к малорослым и удивитесь. Изящества в них на
порядок больше, чем в длинноногих и великаноподобных. Чувство
независимости и осознания собственного достоинства - вот, что
умудряются они втиснуть в свою неказистую осанку. И успех, как
говорится, налицо. В отличие от сутулящихся верзил они прямы и
свободны. А если стоят, то только в императорских позах -
горделиво отставив ножку, если шагают, то вальяжно и
неторопливо. Вероятно, жизнь к ним не столь великодушна, зато
и обучает большему.
Чувствуя, что в голове расцветают индийские сады, и
павлины, выйдя на лужайку, начинают расправлять свои цветочные
веера, я что-то выкрикнул и осторожно, стараясь не горбиться,
тронулся следом за Толиком. И в точности как он распахнул
руки. Я тоже хотел казаться щеголеватым и красивым. Кажется,
какому-то грузовику пришлось нас объехать. Мы его почти не
заметили.
- А вообще-то к пассиву я отношусь не-га-тивно! - Толечка
по-птичьи замахал руками, но взлететь не сумел. - Ну не нра он
мне и все. Жить надо ак-тив-но! С любопытством и интересом!..
- он заскакал на одной ножке, как девочка, играющая в
классики. - То есть, звоню я, скажем, даме и приглашаю в кафе.
Скажем, в наш отечественный "Исе Креам". Само собой, она
говорит "да" и начинает собираться. А не позвоню, - не будет
ни "да", ни "нет". Вообще ничего не будет.
- Может быть, она будет ждать?
- Возможно! А возможно, и не будет. Я вообще не знаю,
ждут ли они когда-нибудь. Скорее, живут, как живется, а уж
потом называют это ожиданием... Но речь в общем-то о другом. О
том, что она мне не желает звонить. Я звоню, а она, видите ли,
нет.
- Почему нет-то?
- Откуда я знаю! Такая вот, дескать, скромница.
Приглашать, якобы, - на танго или там на тур вальса - обязаны
исключительно мужчины, а не наоборот. То есть, я, собственно,
не против. Не уважаешь эмансипацию - не надо. Но если я болен?
Если у меня лихорадка и температура под сорок? Если мне нужна
помощь и чтобы мягкая прохладная ладонь легла на мой
воспаленный лоб? Что тогда?.. Или я опять должен первым ползти
к телефону?.. Она, видите ли, ждет! Стесняется первой проявить
инициативу!.. Нет, братцы-кролики, это не любовь! Это
пастбище! Нонсенс, как я это называю!
- Почему пастбище-то?
- Да 4  0потому что жуем! Жуем и вечно чего-то ждем!
Не-е-е-т, братва, такая шара у вас не пройдет!
Пронин погрозил пространству пальцем и 4  0принялся
озираться, видимо, не узнавая местности. Я тоже ее не узнавал,
но мне было и неинтересно что-либо узнавать.
- Закурим? - Толик бодро принялся раскуривать пару
сигарет - одну для меня, другую для себя. Уже окутанный
облаком сизого дыма, он вдруг радостно 4  0замычал 4  0и, сорвав с
головы шляпу, подкинул ее в воздух. Головной убор описал
кривую и навечно осел в ветвях придорожной березы.
- И пусть! Не жалко!..
Мы бодро зашагали в неизвестность.
- Может, в ней гнездо кто совьет. Соловей какой-нибудь
или скворец...
- Скворцы в скворечниках живут.
- А чем моя шляпа хуже? - Толик обиделся. - Ничем,
полагаю, не хуже!
Он тут же и раскашлялся.
- Ох, и крепок табачище!
Дело было, конечно, не в табаке. С каждым шагом Толик
становился все более рассеянным. Память просто песком
просыпалась из его ветхих карманов, но с двумя сигаретами в
зубах он выглядел просто восхитительно.
Мы шли, потому что не стояли на месте. Дорога казалась
широкой и 4  0ровной. Шагалось бодро и с настроением. Энергия
Толика мало-помалу 4  0передалась 4  0и мне, о превратностях жизни
думалось 4  0уже свысока, с этакой долей снисходительности.
И все-таки когда старенькую кирпичную пятиэтажку мы
окольцевали в третий или четвертый раз, я, памятуя рассказ
Пронина, решил проявить инициативу и поинтересовался у Толечки
адресом царицы. В ответ он снова достал заветную флягу и,
предварительно поболтав над ухом, протянул мне. Я удивился, но
принял ответ, как должное. Вероятно, Толечка знал, что делает 4,
и два окурка в уголках его губ по-прежнему смотрелись весьма
значительно.
Спирт был все так же горек 4  0горек и зол. С ним не произошло
никаких волшебных изменений. Изменения происходили с нами.
Третий глоток дался мне с необыкновенным трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9