- И ты, и она, - Пронин ткнул пальцем в Тамару. - И скажу
честно, если насчет эгрегоров - это правда, тогда правда -
многое.
- Глубокомысленно! - похвалил я.
- Правда - это все на свете, - добавила Тамара. - В том
числе и то, что называется скукой, - поднявшись, она включила
радиолу и настроилась на музыкальный канал. И тотчас волной
цунами в комнату ворвался тенор Меркьюри. Разумеется, и он
тянул давным-давно знакомое. Припевы густо заполняло его
тоскливое "оу-оу". Правда, у Меркьюри это выходило достаточно
искренне. И Толику, и Тамаре, и мне стало грустно. Вероятно,
всем троим подумалось, что был человек - и сплыл. Одно только
"оу-оу" и осталось. Гимн волка, обращенный к Луне. Дослушав
песню, Тамара решительно выключила радиолу. Чтобы как-то
нарушить молчание, Толик неуверено произнес:
- Да... Вот она жизня!..
Мы солидарно вздохнули.
- Люди вот работу клянут, ноют про то и про се, а лиши их
ее, и начнется массовое сумасшествие. Мы - это не мы, вот в
чем дело.
- Проблема свободного времени, - пробормотал я.
- Проблема вызревания личности! -  4отрубил 0 Толечка. -
Прямая реакция на все окружающее и никакого анализа.
Слова "реакция" и "анализ" хозяйке чрезвычайно 4  0не
понравились. Она потянулась за моей тарелкой, глаза ее
занырнули в мои собственные - слишком глубоко и настойчиво,
чтобы не понять и не почувствовать.
- Собственно, я сыт... - я пожевал свой язык, но ему было
все равно - моему языку. Красноречие 4  0его покинуло. И я опять
спасовал. - Если только еще немножечко...
- Другое дело! - Тамара ободряюще улыбнулась. - Какой же
это мужчина, если не ест?
Появилось четкое ощущение, что все это уже было и не раз.
Дежурные фразы, дежурная мимика, деревянные рассуждения ни о
чем. Гость - подарок в дом, говорят некоторые. Гостей следует
развлекать и ублажать. Эти некоторые, должно быть, святые
люди. Я их не понимаю. Как не понимаю радости от наплыва
гостей. То есть, хочу поправиться: я с легкостью могу
представить себя в качестве гостя, но никогда - в роли
радушного хозяина. Потому что друзья - это не гости или же я
опять чего-то не понимаю. Обилие людей, сидящих справа и
слева, перезвон посуды, скука, помноженная на вынужденность.
Нельзя ни уйти, ни сказать правду, ибо ты - хозяин, а хозяин
в данных обстоятельствах - жертва. А любые жертвы - вещь
добровольная. Умеешь - откажись, сумеешь - прими. Все это
широко известно, и все же - чего ради я должен беседовать о
том, что заведомо мне (да и им тоже) неинтересно? Разве я - не
лучший самому себе собеседник, гость и хозяин в едином лице?
Вот уж где нет откровенных завираний и лицемерия. Может, лишь
самую малость. Ибо для себя я всегда раскрыт, в горе и в
радости никогда не укажу на порог, хотя терпеть вечное свое
присутствие - тоже не сахар. И все же... Задумайтесь! Разве не
славно жить на планете, названной твоим именем, выстроив
поперек космоса полосатый шлагбаум? Стой, скучающий
незнакомец! Тебя здесь не ждут. Сделай милость и обойди
стороной. Своей скуки у нас у самих предостаточно...
Помню, одна романтически настроенная дамочка, придумав
себе нашу любовь, засыпала меня потоком писем. И ладно если бы
дело было только в письмах. В один из вечеров, явно вообразив
себя на театральной сцене, она, трагически заламывая руки,
призналась своему мужу, что изменяла ему в течение нескольких
лет и что тайный виновник ее страсти - я. Муж оказался
человеком практичным. С охотничьей двустволкой он заявился
ко мне домой и принялся стрелять через дверь, вышибив глазок и
попортив трюмо в прихожей. Объяснять ему, что дамочка что-то
напутала, было бессмысленно. Он все равно бы не поверил.
Пришлось дожидаться момента, когда у ревнивца кончатся
патроны, и только после этого я вышел на лестничную площадку.
Все-таки он пришел ко мне, а значит был гостем. И кроме того
он возбудил во мне интерес. Сам бы я ни в кого стрелять из-за
женщины не стал. В этом смысле я абсолютно не собственник.
Любит - значит так тому и быть, пусть уходит или приводит.
Как-нибудь отстранюсь и переживу. А чтобы вот так - кулаком и
пулей... Впрочем, стоит ли зарекаться от того, чего не знаешь?
В общем, мне захотелось поговорить с обладателем охотничьего
ружья, и мы поговорили, предварительно разбив друг другу
физиономии и перепугав всех соседей в подъезде.
Ничего я тогда так и не понял - ни романтических фантазий
дамы, ни агрессивного порыва ее муженька. Не понимаю я этих
вещей до сих пор. В сущности это одна из моих трагедий.
Какой бы вопрос меня не интересовал, какую бы задачу я перед
собой не ставил, вместо одного-единственного вразумительного
ответа, я получал и получаю сумбурную разноголосицу.
Вопрошающий, я выступаю в качестве солиста, мне же отвечает
целый хор. Каждая секунда претендует на истинность, каждая
координата с готовностью предъявляет уйму вещественных
доказательств в пользу своей правоты и единственности. Дикое
это равновесие никак не умещается в голове, но превосходным
образом уживается где-то вовне. Но, увы, пугает не хаос,
пугает уверенность, с которой этот хаос громоздится поверх
всего, многозадо умащиваясь на лучших стульях, на золотых
престолах стран и континентов. Оттого-то и проявляется страх,
который в свою очередь порождает холод. По счастью, пока не
вселенский. Холодно мне, а значит, и моему городу. Что такое
один-единственный город в масштабах вселенной? Всего-навсего
один-единственный город.
Правда иногда... Иногда мне начинало казаться, что
творцом промозглой погоды являюсь я сам. Очень человеческое
качество, надо сказать. Сие забавляло, но не обнадеживало.
Наблюдая, я впадал в уныние, а на следующее утро с неба
принимался валить снег. Иногда прямо посреди лета. Метеорологи
разводили руками, люди ругались. Когда же я радовался и в
маленькую мою квартирку входило чувство успокоенности, за
окном водворялось тепло. Природа, изменчивая женщина с зеленой
веточкой в шелке волос, брела по лесным полянам, кивая
порхающим пичугам, мягкими пальцами растворяя цветочные
бутоны, приглашая на нектар бабочек и пчел. Но делал это не я!
Слава Богу, у меня хватало разума, чтобы прочувствовать
действительную истинность происходящего. Возможно, я только
самым краешком ощущал настроение  1того 0, кто был причастен к
погодным метаморфозам. А может быть, мне мерещилось вообще
все...
- Вы совсем ничего не едите.
Очнувшись, я медленно обвел взглядом комнату. Пронин
куда-то пропал. Деликатес хренов! Сводник и пьяница!.. Сказал,
наверное, какую-нибудь шоколадную пошлость и улизнул.
- А где Толик?
- На кухне. Должно быть, спит.
- Значит, улизнул?
- Нет. Просто вышел.
Я отложил вилку в сторону, кончиками пальцев осторожно
обтер губы. Салфеток не было.
- Все было очень вкусно, спасибо.
- Пожалуйста, - в глазах ее светилась добрая грусть. Мне
стало ее жалко. Я вообще люблю жалеть людей. И чаще всего за
такие вот глаза, а иногда просто за молчание. Пугают
говорливые, молчаливые привлекают.
- Вы, правда, играете цариц?
- Я их  1играла 0. Давным-давно и один-единственный сезон. В
маленьком периферийном театре.
- Искусство не бывает периферийным.
- К сожалению, бывает...
Не выдержав, я зевнул.
- Пардон. Не спал две ночи, и вот... - я опять
приготовился оправдываться и врать, но Тамара перебила меня.
- Две ночи копали картошку?
- Не было никакой картошки, - признался я. - Все чертов
спирт. Еще немного, и боюсь, засну прямо на стуле.
- Я вам постелю, - глаза Тамары скользнули в сторону. -
Выбирайте, диван или раскладушка?
Вопрос не был риторическим. И она вовсе не протягивала
мне два кулачка с зажатыми в них разноцветными шашками. От
верности ответа зависело ее доброе ко мне отношение. И нечего
было удивляться. За гостеприимство платят, вот и все.
Помедлив, я кивнул на диван.
- Здесь, если не возражаете.
- Не возражаю, - лицо Тамары просветлело и вроде даже еще
чуточку похорошело. Прямо на глазах она помолодела лет на
пять-шесть. Женщинам такие чудеса подвластны. И самые старые
женщины - самые нелюбимые. Молоды - те, кого мы любим. Отсюда
и решение проблемы вечности. Наши бабушки не бывают старухами.
Это органически невозможно.
- Вы очень хорошая, - пробормотал я и обреченно подумал:
"Но именно хорошие женщины мне более всего безразличны?" Мысль
не приводила в отчаяние, но порождала немало вопросов -
вопросов довольно безысходных, и потому я поспешил бодро
подняться. На всякий случай ухватился за спинку тяжелого
кресла.
- Честное слово, вы замечательно выглядите!
На щеках Тамары проступил легкий румянец. Ей понравились
мои слова, а мне понравился румянец.
- Скверно, что мы завалились к вам пьяными. Надеюсь, вы
нас простите? - я напрягся, выдумывая комплимент, но ни черта
не придумывалось. Мне она нравилась, но как-то уж очень
отстранено. С такими я умею только дружить. Меня не тянуло к
ней, что-то в нашей обоюдной магнитной природе не срабатывало.
В голове царила пустота, на язык напрашивалась откровенная
банальщина. И тогда я пошел на подлог. Я представил, что вижу
перед собой не Тамару, а ту смуглокожую незнакомку с золотым
зубом. И слова немедленно нашлись.
- Не мне это говорить, Томочка, но вы прелесть. Вы чудо
из загадочного тумана... Болтун из меня неважный, но если бы
вы согласились помолчать вместе со мной... Хотя бы несколько
минут...
Я вдруг сообразил, что важны даже не слова, а та энергия,
которой они заряжаются. Это сильнее смысла, а значит, и
действеннее. Лед на нашей мерзлой реке тронулся. Какая-нибудь
спелая пэтэушница на мое "чудо" и "загадочный туман" ответила
бы откровенным хихиканьем. Но Тамара не замедлила откликнуться.
Что-то ее, впрочем, тоже удивило. Женские брови забавно
изогнулись, глаза сузились, чтобы в следующий миг расшириться.
И все-таки главное она поняла. Или очень захотела понять. А
потому несмело шагнула ко мне, прикусив нижнюю губу, рукой теребя
ворот платья.
- Вы...
- Молчи! - я взял ее за тонкую горячую кисть и притянул
ближе. Если бы она снова попыталась заговорить или начала бы
кокетничать, я бы ушел. Но Тамара и впрямь оказалась женщиной
догадливой. Можно сколь угодно бранить женскую половину за
отсутствие аналитических талантов, но в сметливости и интуиции
им не откажешь. Навряд ли мой запрет читался на лице - маски
плохо читаются, однако что-то она все же умудрилась ощутить и
внутренне тотчас подчинилась чужой стратегии.
Пальцем я коснулся ее подбородка, прошелся вдоль острых
скул. Все так же прикусив губу, она завороженно глядела на
меня. С осторожностью я прикрыл ей веки и медленно стал
расстегивать перламутровые пуговицы, берущие начало от ее шеи
и по плавным холмам и впадинам сбегающие вниз. Ни единого
звука протеста, никаких гримас. Я попытался выйти из
собственной оболочки и полюбоваться собой со стороны. Что
это?.. Подобие магии или взрослая игра, в которой каждый
блефует в меру собственных талантов? Кто-то изображает
смущение, кто-то - влюбленность... А что изображал я? Или был
все-таки самим собой? Но отчего естественное безумие не
будоражит моего сознания, не волнует мою кровь? Мне
всего-навсего интересно. Хорошо, хоть так. Хуже нет полной
аморфности... Кстати, если бы маска отсутствовала, и я
волновался бы по-настоящему, получилось бы все так, а не
иначе? Я почти не ласкал Тамару, а она уже окаменела. Или
действующий без любви добивается большего? Что натворит
разъяренный хирург, вторгнувшись в распластанное нутро
больного? В медицине нужна трезвость, нужно хладнокровие.
Только тогда врачующему сопутствует удача. Может быть,
диковатый Распутин воздействовал на своих дам аналогичным
образом?.. Сравнение меня покоробило.
- Застели диван, - голос у меня сел. Порывисто вздохнув,
словно просыпаясь, Тамара распахнула глаза и заторможено
подчинилась. Чтобы собраться с силами, я присел на краешек
кресла. Голова все еще кружилась. Не от царственной Тамары, -
от Толечкиного спирта.
Меня ничуть не удивило, когда, не прячась, хозяйка стала
раздеваться. Отвести глаза в сторону было нетрудно. Чуть позже
она помогла раздеться и мне.
- Ты очень ласковый, - разнежено произнесла она. Я
поморщился. Это уже было тактической ошибкой, потому что
относилось к категории штампов. Скверно, но многие наши фразы
можно предсказывать, как ту же погоду. Если говорить, к
примеру, о неустроенности мира, о раздвоении Есенина и великом
обманщике Алексее Толстом, то наверняка заработаешь "демагога"
или "чудака". А стоит поцеловать даму более пяти раз и
погладить ее по голове с особой медлительностью, - вот ты уже
и галант - нежный и ласковый... Не балует женщин мужская
половина. Ох, не балует.
Мы были вместе и мы были врозь. Я во всяком случае себя
не обманывал. Нас покрывала тонкая простыня. Любовники одеялом
не накрываются - знают, что будет жарко. Но нам пока было
холодно. Хотелось спать, но о сне думать не приходилось. На
сон я обязан был еще заработать. Я попробовал снова вообразить
на ее месте смуглокожую незнакомку, но память на этот раз
подвела. Да и не стал бы я партнершу по танцам затаскивать в
постель. Вот уж нелепое сочетание - телепатия и кровать.
Айвазовского над писсуаром не вешают, хотя темы где-то и
как-то... На мгновение мелькнула заманчивая мысль дать Томочке
волю, но я вовремя одумался. Ничего бы у нее не вышло. Я себя
знал. Если скучно, значит скучно. К тому же я вынужден был
повелевать - именно такую роль я избрал с самого начала -
гипнотизера и мага-повелителя. Иного меня она могла сейчас и
не принять. Словом, оригинальное не выдумалось, и, прижавшись
к ней всем телом, заставив замереть в моих объятиях,
я стал вполголоса нашептывать ей какой-то бред. Я рассказывал
о сугробах Казахстана, засыпающих с верхом двухэтажные домишки,
о ядовито зеленых облаках Оренбурга и всех лучших женщинах,
так или иначе забредавших в мою жизнь. Особенно долго в ней
они не задерживались, но след оставляли - каждая свой. Имен я
не упоминал, повествуя достаточно отвлеченно, но между
строчками и при желании угадывалось, что во всех моих
перипетиях неведомым образом участвовала и она - Томочка.
Подобное желание у моей сегодняшней подружки имелось. Она
млела от моих розово-теплых слов, а мои терпкие, с запахом
жасмина и ландыша воспоминания возбуждали ее лучше всяких
ласк. А через некоторое время ожил и я сам. Вернее, ожило мое
онемевшее от алкоголя тело, сообразив наконец, что рядом
находится постороннее существо, созданное с точки зрения
мужчин замечательнейшим и единственно верным образом. А чуть
пробудившись, тело не могло уже не откликнуться на бешеный
Томочкин пульс, и я впервые за этот вечер поцеловал ее,
погладив рукой дрогнувшую излучину ее напряженной спины.
Все прочее представляло собой обычный механический
процесс. И когда, выражаясь трафаретным языком, с гонкой по
долине любви было покончено, Томочка неожиданно развеселилась.
Подобных изменений я не ожидал. Можно сказать, они застали
меня врасплох. Вместо того, чтобы дать мне спокойно уснуть, она
затеяла какие-то детские игры. Этакая перезревшая Наташа
Ростова сорока лет с хвостиком. Она принялась хлопать меня
ладошкой по животу и изрекать глупость за глупостью.
- Ой, какая же я нехорошая! Совратила бедного молодца!..
Ты не будешь меня презирать?
Я промычал что-то себе под нос. Это еще один бзик женщин
- считать, что они кого-то способны развратить. Мы все
развращены смолоду. Природой, самой жизнью. И мы, и они. Но
если им радостно от такого нелепого предположения, пусть
заблуждаются. Впрочем, возможно, ошибаюсь и я. Та же
распутница-природа не забывает о чистоплотности. Собачки с
кошечками, справив нужду, роют задними лапками, падаль
сжирается грифами и червяками, а у многих людей зудит в груди
нечто, называемое совестью. Вполне вероятно, что женщин можно
выделить в особо чистоплотную касту. Мужчины, согрешив,
опасаются последствий. Женщины, согрешив, каются. Не очень
терзая себя, иногда с проблесками юмора, но каются. Они
ближе к таинству зарождения жизни и потому сильнее чувствуют
необходимость жизненной чистоты. Отсюда и все их фразы,
произносимые после.
- Как быстро все может перемениться, правда? - она
потрепала меня по голове и чмокнула в плечо. - Сегодня днем
тебя еще не было, понимаешь? Совсем не было, ни здесь, ни там.
И вот ты пришел. Пришел и остался.
Тамара прижала ухо к моей груди. В эту минуту она
напоминала спасателя, пытающегося уловить биение уходящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9