Отлучки капитана повторялись каждые четверть часа, и Спринглторп невольно
следил за их регулярностью, ловя себя на мелком злорадстве, вовсе
неуместном и потому огорчительном. Кот не кот, а из кошачьих. Этакий
ягуарчик на зыбких водах с великосветскими замашками.
Господина Хараламбоса указал старику Кэйрду тихий незаметный человек,
на миг вынырнувший из кишащих толп эвакуируемых. Человек был из тех, кто
считал, что всю эту катастрофу господь бог устроил только для того, чтобы
покарать именно его, - ну, в крайнем случае, еще десяток ему подобных. У
него погибли жена и калека дочь, ради благополучия которой он пускался в
темные дела по всему свету. Какие именно, он не стал рассказывать. Он
вручил Кэйрду чек на пять миллионов. "Мне самому не нужны деньги, мистер
Кэйрд, - сказал он. - Слухом земля полнится: говорят, вам нужен хороший
корабль. Завтра моя очередь эвакуироваться. Дайте мне ваш телефон. Я
думаю, я смогу кое-что сделать. Есть один человек, он стоит больших денег,
но на него можно рассчитывать".
Через десять суток "Эльпидифорос" сообщил, что находится на траверзе
мыса Финистерре и готов принять людей и груз. Это обошлось в три с
половиной миллиона. Погрузкой руководил Дэд Борроумли и Мартин Кэйрд-сын.
"Этот парень на свободе гораздо полезнее, чем в тюрьме, которую нам
заводить не ко времени", - сказал Спринглторп. "Хорошо, - ответил
Куотерлайф. - Он и Борроумли". Пара выглядела причудливо, но распоряжалась
напористо: в три дня на борту танкера был смонтирован перекупленный у
норвежцев комплект электроники для подводного бурения и установлены
сбрасыватель и стеллажи для термобомб.
Хараламбос на все это согласился, он поставил только одно условие:
все работы ведутся островитянами, из них же формируется команда танкера, а
прежняя команда, за исключением старшего механика и штурмана-радиста, тоже
совладельца корабля; снимается с борта. "У вас там уран. Нам троим не
понять, но ваши моряки - это семейные и не очень знающие люди, мистер
Кэйрд. Мы все земляки или родственники, иначе нам нельзя работать. И если
кто-нибудь из них пострадает, вина ляжет на меня, и все очень осложнится.
Мы отлично понимаем: когда мы кончим дело, прежнему конец, мы станем
слишком заметны. Ну что ж. Когда-то надо кончать. И лучше так, чем иначе.
Мы трое идем на это сознательно. Но наши люди - они здесь ни при чем".
Два десятка вертолетов кружились над Атлантикой, как пчелы. Чтобы
сократить маршруты, Хараламбос прижался чуть ли не к самому трясущемуся
наползающему берегу. Еще сутки, и двести тридцать тяжких вольфрамовых
шаров, начиненных ураном в графитом, угнездились в цистернах танкера,
давным-давно забывших, что такое нефть.
А что они помнят, эти цистерны? Спринглторп вздохнул. Отец Фергус
пытался деликатным образом дознаться. Следы круто повели во тьму, где люди
исчезают без следа. А господин Баркарис, спустившись вместе с Борроумли в
недра корабля проверить крепление груза, неожиданно спросил с белозубой
улыбкой, много ли еще у островитян любопытных не в меру мальчиков. "Очень
мало, - ответил Борроумли. - Практически больше нет". - "Это правильно, -
кивнул Хараламбос и тут же переменил разговор. - Так вот это и есть
атомные бомбы? - спросил он. Шестиметровые серые шары мрачно казали сизые
шрамы неумелой поспешной сварки. - Ах, это не бомбы. А переделать их в
бомбы можно?" Узнав, что проще начать заново, капитан еще раз улыбнулся,
повернулся на каблуках и начал педантично проверять трос за тросом. "Дело
знает", - кратко отозвался о нем Борроумли, но каким это было сказано
тоном!
В тот же вечер в кабинете Памелы Дэвисон состоялось последнее
совещание перед вылетом Левковича на танкер.
- Мы наметили для перфорации пятнадцать точек. Вот здесь, здесь и
здесь, - говорил Левкович, тыча в карту красным карандашом. - Слава
аллаху, здесь, судя по стратиграммам, довольно близко к поверхности
магматический очажок. Вам везет. Не бог весть что, но для нас хватит. И
пилюль должно хватить. От точки до точки - двадцать миль, неполных полтора
часа ходу. Начинаем здесь. Тут хорошая впадина в дне. Пойдем вот сюда, по
дуге к южному краю скального плато. И назад по хорде на второй заход. Один
круг - около полутора суток. Я думаю, после седьмого круга, где-то на
двенадцатый день, кое-что прорежется. Тогда и публикуйте сообщение.
- А если ничего не выйдет? - мучительно выдавил Мартин Кэйрд.
- На вашем месте я бы лучше думал, как сделать, чтобы вышло, -
отчеканил Левкович. - По расчету, я должен бросить следующий шарик в ту же
точку дна через тридцать, максимум через тридцать пять часов, иначе
горячий ствол может закрыть тромб. Норвежская станция наводку обеспечит,
она трехканальная; большего запаса надежности могут требовать только
капризники, я к ним не отношусь. А вот эта ваша темная посудина... Корабль
должен пройти без остановки до пятнадцати тысяч километров со средней
скоростью шестнадцать с половиной узлов. Около двадцать суток непрерывного
хода. Вы уверены, что хараламбосова бочка из-под керосина на это способна?
Хорошо, что господин Баркарис не слышал этих оскорбительных слов.
"Эльпидифорос" работал как часы, на двадцати шести узлах. Иначе и быть не
могло. Хараламбосу по его делам нужен был не корабль, а марафонец и
вдобавок рекордсмен. Как бы иначе он мог предложить его, скажем, в
качестве вертолетоносца во время гражданской войны на островах Бакалажу -
удачная авантюра шестилетней давности, составлявшая предмет его
профессиональной гордости.
- А дозаправка? - не унимался Левкович. - Если мы станем посреди
океана без капли мазута, вот тогда действительно ничего не выйдет. Вы
позаботились о дозаправке танкера топливом?
"Это моя забота", - сказал Баркарис во время переговоров с Кэйрдом.
Дважды за время рейса танкер отклонялся от курса и выходил по радиопеленгу
к огромным пластиковым поплавкам с горючим, одиноко болтающимся посреди
моря. Кто, на чем и когда доставлял эти пузыри с мазутом, - это никого не
касалось. "С вас достаточно знать, что это обходится мне в копеечку,
мистер Борроумли, - заявил Баркарис. - Или вы решили, что я шкуродер,
сграбастаю ваши миллионы сам и сам профинчу их по кабакам? Если решили, то
напрасно. Я больше романтик, чем шкуродер. Мне скучно было б жить так, как
вы прожили свою жизнь, суперкарго. Чтобы не скучать, надо рисковать и
платить. Солоно платить. Зато мой сервис - это сервис. Во всяком случае от
Фиджи до Гибралтара. Честно говоря, это мой первый выход в ваши
измордованные законоведами края. Надеюсь, успешный?" - "Это правда, что вы
выиграли танкер в карты?" - ответил вопросом на вопрос Дэд Борроумли. Они
сидели в капитанском салоне, на столе красовалось невероятно дорогое
коньячество с столетними сертификатами. Наслаждался им один Хараламбос.
Борроумли не спал уже четвертые сутки и предполагал не спать еще двое.
Рюмка вина могла свалить его с ног, и Хараламбос деликатно не настаивал на
обоюдности пиршества, удовлетворившись соблюдением ритуала общего ужина
капитана и "представителя владельца груза". "Не совсем так, - ответил
Баркарис. - Это легенда. Но лично мне она нравится больше правды". - "И
дорого она вам обошлась?" - угрюмо поинтересовался Дэд. Хуже не было для
него пытки, чем эти ежевечерние пиры в "будуаре", как он именовал
капитанский салон. "Сразу видно, что вы неопытный в таких делах человек,
суперкарго, - возрадовался Хараламбос. - Легенды не продаются. Их нельзя
купить. Их заслуживают. У слепцов, которые их слагают. Был такой случай в
нашей истории. Вот послушайте". И он включил магнитофон. Зазвучала
протяжная, тоскливая, с придыханиями речь. "Вой собачий", - определил про
себя Борроумли. "Одиссея", - гордо сказал Хараламбос. "Извините, капитан.
Как-нибудь в другой раз", - поднялся Дэд из-за стола. Он не мог есть, не
мог видеть, как едят другие, он ничего не мог - мог только таскать,
таскать и таскать эти неподъемные глыбы и швырять их в зыбучую хлябь
океана.
На корме готовили к сбросу очередную пилюлю. Крепили лопасти
гидропланера, проверяли запальное устройство, вязали тросы. Начинался
седьмой заход. Дул пронизывающий ветер. Находиться здесь Борроумли было не
обязательно, но он ушел с кормы только после того, как шар, тяжко
плюхнувшись, исчез в черной пучине, волоча за собой кабель управления.
Пройдя по грохочущему коридору, Борроумли открыл дверь каюты
гидроакустиков. Левкович и Кэйрд-младший стояли, склонясь над столом и
прижав к ушам по одному наушнику общей пары. Завидев Борроумли, Левкович
поманил его рукой, потянул наушники, и Кэйрд, словно приклеенный к ним,
попятился следом, не отпуская свой. Дэд прижал наушник к уху и услышал
долгий скрип, потом скрежет и серию коротких хлопков. И снова скрежет.
- Это уже извержение, - сказал Левкович. - Пошло! Бросим еще одну для
гарантии, и чем быстрее уберемся отсюда, тем лучше. В этой точке нам
делать больше нечего. Передайте президенту: пусть публикует сообщение...
Ничто так трудно не далось Спринглторпу, как дело о гласности работ
"лаборатории". "Распубликуем, нашумим, - а ничего не выйдет. И что тогда?"
- настаивал Куотерлайф па молчании до поры до времени. "Уран и так почти
что воруем, - ворчал Кэйрд-старший. - Вольфрам - металл редкий, запас на
рынке ограничен. Чуть прослышат, что нам без него никак, - цены вздуются
втрое. А транспорт?" Ведомство отца Фергуса разродилось меморандумом, из
которого следовало, что "операция, по своим масштабам сравнимая с
величайшим природным катаклизмом, может вызвать резко отрицательные
оценки, к которым присоединится от тридцати до семидесяти процентов
населения заинтересованных районов. Что затруднило бы ее подготовку и
проведение". Фразы были длинные, скатанные и живо напомнили Спринглторпу
лучшие страницы "Преславного дела".
Памела Дэвисон выразилась кратко: "Конечно, ото касается всех.
Поэтому лучше сделать вид, что это никого не касается".
"Немедля обо всем распубликовать! - требовал Левкович. - Хватит
делать из нас домовых!"
Не зная, на что решиться, Спринглторп тянул и тянул дело, никому
ничего не разрешая и не запрещая, пока чуть ли не все было подготовлено.
Тогда и было решено, что официальное сообщение следует опубликовать, как
только на океанском дне появятся признаки извержения.
Конечно, слухи ползли и доходили до имеющих уши, но попасть на остров
извне было почти невозможно, толком никто ничего не знал. Каждое утро,
открывая сводку мировой печати, Спринглторп ожидал появления сенсационных
заголовков, но все было тихо. Он догадывался, что дело тут не обходится
без трудов отца Фергуса, оказавшегося недюжинным дипломатом.
Самым тяжким испытанием для Спринглторпа оказалось прощание с
полковником Федоровым, начальником русской технической миссии. Основная
часть работ по эвакуации завершилась, всемирный сбор средств позволил
приобрести технику, наскоро обучить свои кадры, и русские готовились к
отъезду. В президентском бараке был устроен торжественный ужин для
сотрудников миссии, а на следующее утро Спринглторп принял Федорова один
на один в своем кабинетике.
- Господин президент, - сказал полковник после того, как закончилась
официальная часть визита. - Мне поручено передать вам следующее устное
заявление. Нашему правительству в общих чертах известно, что на острове
ведутся работы определенного плана. Масштаб их довольно велик, официальных
указаний о закрытом характере работ не имеется, так что в нашей
осведомленности нет ничего предосудительного. В то же время ваше
правительство предпочитает, по-видимому, уклониться от широкой огласки
программы и целей работ. Наше правительство и ваш народ на деле доказали
глубокое понимание трагической ситуации, в которой оказалась ваша страна.
Безусловно, это не дает нам права вмешиваться в ваши внутренние дела и
требовать к себе особого доверия. Нет и международных установлений,
которые, могли бы регламентировать подобные программы. Но как вы
понимаете, такие операции способны глубоко затронуть жизненные интересы
сопредельных стран. В связи с этим наше правительство выражает
беспокойство и ожидает от вас действий, способных его рассеять. Ни в коем
случае не указывая формы и содержания этих действий.
Полковник умолк. Настал черед Спринглторпа. Что он мог
противопоставить словам этого человека, именно этого человека, которого
глубоко уважал? За бешеную работоспособность в организованность, за
бесконечную готовность помочь, пойти навстречу взвинченным островитянам,
мечущимся на грани истерии и изнурения. Такому человеку нельзя было
промямлить в ответ уклончивую любезность. И в то же время нельзя попросту
отвезти его к Левковичу и показать все от начала до конца. Это вынудило бы
русских занять четкую позицию. Какую? Ясно какую: массированное
искусственное подводное извержение - такого никогда не было. И не должно
быть. Ни один трезво мыслящий человек не способен одобрить такой проект.
Наоборот, он обязан воспрепятствовать ему. Ах, как хорошо трезво мыслить,
когда твоя земля не ходит ходуном, обрушиваясь в океанские хляби!
- Полковник, - сказал Спринглторп. - Ведь вы не просто наблюдали, что
у нас творится. Вы сами и ваши люди отдали нам часть своей жизни. Большего
нельзя ни просить, ни требовать. Но подумайте: это для вас была только
часть. Часть. Правда? А для нас - это вся жизнь. Не только наша. Это жизнь
будущих поколений нашего народа. Мы отвечаем перед ними. Мы обязаны, свято
обязаны испытать все пути, предпринять все попытки и в любой из них дойти
до конца. До гибели, до сумасшедшего дома, до того, что всех нас перевяжет
международная морская пехота. Вряд ли это случится, полковник, но, если
случится, я обязан буду зубами грызть веревки, пока меня не пристрелят.
Так думает каждый из нас, и я тут не исключение. Вы скажете, что это
слепой первобытный национальный эгоизм. Да, это так с точки зрения любой
другой нации. Но не с нашей.
Полковник молчал, и Спринглторп, сделав круг по кабинетику,
продолжал:
- Я прекрасно понимаю, мы все прекрасно понимаем, что означают ваши
слова. Это мягкое, но настойчивое предупреждение. Предложение утопить
начатое в дискуссиях ученых авторитетов. Мы не пойдем на это. Пытаясь
сохранить хотя бы часть своего дома, быть может, мы повредим еще чей-то. Я
горячо надеюсь, что этого не произойдет. Но если произойдет, мы сто лет
будем ходить голые и босые, мы будем каяться и расплачиваться. Будем. Но
на своей земле, полковник. Поймите: вы - часть милостыни, которую нам
подали. Должны были подать. Но нам нужно большее. И у нас достанет
дерзости стребовать у человечества свою долю целиком! - Ошеломленный пылом
собственных слов, Спринглторп помедлил и, одолев сухость во рту, закончил:
- Я прошу вас, полковник, передать это вашему правительству. Одновременно
с выражением глубокой благодарности за все, что ваш народ сделал для нас.
Был бы очень рад услышать ваше личное мнение по этому поводу. Ни в малой
мере не соединяя ваших слов с мнениями служебными и государственными.
- Господин президент, я офицер, - негромко сказал полковник. -
Работая здесь, я выполнял приказ. Он был для меня большой честью. Рад, что
наша работа заслужила высокую оценку. За нами, за нашей группой были сотни
тысяч умов и рук, без них мы ничего не смогли бы. Я проникнут этим
ощущением и хотел бы, чтобы об этом помнили все, с кем нам пришлось здесь
работать. Чувства и мнения этих сотен тысяч наших земляков - это и есть
мои личные чувства и мнения, я от них неотделим. Я вам их высказал. И
надеюсь, что вы отнесетесь к ним с должным вниманием. Уверен, что к вашим
словам наше правительство отнесется со всей серьезностью. Они того
заслуживают. Позвольте мне на этом попрощаться с вами и еще раз сказать,
что наш народ относится к вашей стране с братским сочувствием. Именно
поэтому он и послал нас сюда. Не забывайте об этом, господин президент.
Прощайте.
Существует, все же существует искусство, неведомое Спринглторпу!
Искусство слияния себя и общества. Он всю жизнь нимало не нуждался в нем,
а теперь... Теперь-то как трудно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13