Ты беспокоишься за этих преступников… подумай лучше о себе и об Элен. Разве ты не знаешь, что такое Уния? Куклы в кабинетах. Гомункулусы, заполонившие мир. Они распашут и застроят всю Нижнюю… Боже, храни низовиков! Я бы пошел на сотрудничество, да и ты — чтобы сберечь Пелл от худшей участи, — но с ними не так-то просто договориться. Я не хочу, чтобы ты попал к ним в руки. Мы — на мушке, я всю свою жизнь был мишенью, и поэтому едва ли можно осуждать меня за попытку спасти своих детей.
— Что сказал Эмилио?
— Мы еще не говорили.
— Нет, говорили. Он отказался. Так вот, я тоже не согласен.
— С тобой потолкует мать.
— Ты пришлешь ее ко мне?
Анджело нахмурился.
— Ты же знаешь, это невозможно.
— Да, знаю. Я не улечу, Эмилио тоже. А если он улетит, пускай это останется на его совести.
— Значит, тебе ничего не известно, — отрывисто произнес Анджело. — Ладно, поговорим об этом позже.
— Нет! — отрезал Дэймон. — Если мы побежим, здесь поднимется паника, и ты это знаешь. И знаешь, к чему это приведет.
Сын был прав. Анджело понимал это.
— Нет. — Дэймон положил ладонь на запястье отца, поднялся и вышел.
Анджело остался сидеть, глядя на стену. Портреты — ряд трехмерных фигур… Алисия до несчастного случая, совсем молоденькая, и он сам. Дэймон и Эмилио — от младенчества и до совершеннолетия, до женитьбы. Он разглядывал эти фигуры и думал о предстоящих нелегких временах. Конечно, он сердился на своих мальчиков, — но и гордиться было чем. Это он вырастил их такими.
«Эмилио, — отстучал он сыну на Нижней, — брат шлет тебе привет. Отправь к нам обученных низовиков, сколько не жалко, взамен — тысяча добровольцев со станции. Начинай строить новую базу, если станет тесно. Обратись за помощью к низовикам, плати продуктами. Целую». И — полиции: «Освободить всех задержанных, чье неучастие в мятеже доказано. Они полетят на Нижнюю вместе с добровольцами».
Отправляя послания, Анджело размышлял, к чему это приведет. Наихудшие "К" останутся на станции — в сердце и мозге колонии Пелл. Перевести бандитов на Нижнюю и там с ними не церемониться — вот на чем настаивали некоторые депутаты. Но хрупкие взаимоотношения с туземцами… опять же гордость — ведь он, Анджело, убедил-таки техов отправиться на Нижнюю, в грязь, в примитивные условия жизни… Нельзя превращать базу в исправительный лагерь, там — жизнь. Нижняя — это тело Пелла, и Анджело отказался подвергать его насилию, отказался рушить все мечты о будущем. Он пережил ужасные часы, размышляя, не устроить ли аварию, чтобы прекратилась подача воздуха в "К". Несчастный случай… Безумие: вместе с нежелательными элементами убить тысячи невинных. Один за другим принимать корабли с беженцами, и одну за другой подстраивать аварии… Дэймон лишился сна из-за пяти человек, а его отец наяву замышлял такое, чего не увидишь и в кошмаре!
Еще и поэтому он хотел, чтобы сыновья улетели с Пелла. Иногда ему казалось, что он действительно способен поддаться увещеваниям некоторых депутатов, что его останавливает только слабость характера. Он подвергает опасности чистое и целостное общество ради спасения грязного сброда, способного, судя по рапортам полицейских, только грабить, насиловать и убивать.
Затем он подумал: какая наступит жизнь, когда они превратят Пелл, со всеми его идеалами, в полицейское государство, — и содрогнулся.
— Сэр, — вонзился в его раздумья чужой, обточенный расстоянием от комцентра, голос: — Сэр, корабли на подходе!
— Давай их сюда. — Анджело тяжело сглотнул, увидев на дисплее образы девяти кораблей. — Кто это?
— Рейдероносец «Атлантика», — ответил голос из комцентра. — Сэр, в конвое восемь купцов. Просят открыть док. Предупреждают, что у них на борту сложная обстановка…
— Отказать, — произнес Анджело, — пока не разберемся.
Слишком много народу — не меньше, чем в конвое Мэллори. Пелл не выдержит! У Анджело заходило ходуном, заныло сердце.
— Дай мне «Атлантику». Соедини с Крешовом.
Крешов от разговора отказался, дескать, боевому кораблю никто не указ, выпутывайтесь как знаете.
Конвой приближался — зловещий, безмолвный… Анджело потянулся к пульту, чтобы поднять по тревоге охрану.
Дождь все еще бесчинствовал, но гром затихал. Там-Утса-Питан сидела, обхватив руками колени и утопив ступни в грязи, и смотрела на приходящих и уходящих людей. По ее меху медленно стекала вода. Многое из того, что делали люди, выглядело бессмысленным… Наверное, именно выглядело, а не было таким в действительности, поскольку предназначалось богам. А может, эти люди — безумцы? Вот только могилы… Это она понимала. Как и слезы, скрываемые под масками. Слегка покачиваясь, хиза сидела, пока не ушел последний человек, пока не остались только грязь и дождь там, где люди похоронили своих мертвецов.
Когда пришло ее время, она встала и направилась к столбам и могилам. Под ее босыми ногами хлюпала грязь. Дождь превратил все вокруг в огромное озеро. Беннета Джасинта и двух других сородичи завалили землей, а сверху водрузили обелиск. Хиза не разбиралась в знаках, которые люди понаставили повсюду, но этот она знала.
С собой она принесла длинную палку, сработанную Старым. Хиза стояла под ливнем нагая, если не считать бус и шкурок, висящих на ремешке через плечо. Она остановилась над могилой, обеими руками вонзила палку в мягкую землю и наклонила сколь возможно, чтобы лик духа смотрел вверх. На конец палки она повесила бусы и шкуры и тщательно расправила их, не замечая проливного дождя.
За спиной раздалось шипение человеческих вздохов и плюханье сапог по лужам. Она резко повернулась и отпрыгнула от лица, прикрытого дыхательной маской.
— Что ты здесь делаешь? — спросил человек.
Она выпрямилась, вытерла о бедра грязные ладони. Ее смущала собственная нагота — смущала оттого, что у людей она считалась неприличной. Человек смотрел на дух-палку, на могильные подношения, на нее саму — но, как ни странно, в движениях не было гнева, обещанного голосом.
— Беннет? — спросил человек. Она утвердительно подпрыгнула. Смущение не проходило. Прозвучавшее имя вызвало слезы, но их быстро смыло дождем. А еще она испытывала отчаяние — потому что умер Беннет, а не кто-нибудь другой.
— Я Эмилио Константин, — произнес человек, и сразу ее смущение исчезло без следа. — Спасибо, что помнишь Беннета Джасинта. Он бы сам тебя поблагодарил.
— Константин-человек. — Ее поведение разительно переменилось. Она дотронулась до него — самого высокого из высоких. — Любить Беннет-человек. Все любить Беннет-человек. Говорить он друг. Все низовики горевать.
Он положил ладонь ей на плечо, этот высокий Константин-человек, а она повернулась, обняла его, прижалась головой к его груди и торжественно обхватила руками влажную, ужасно пахнущую желтую одежду.
— Добрый Беннет делать Лукас безумный. Хороший друг низовики. Слишком плохо его нет. Слишком, слишком плохо, Константин-человек.
— Я слышал, — сказал он. — Я слышал о том, что здесь произошло.
— Константин-человек хороший друг. — Она подняла лицо, повинуясь его прикосновению, устремила взгляд в странную маску, наводившую на нее жуть. — Любить хороший человеки. Низовики хорошо работать, хорошо работать Константин. Давать ты дары. Нет уходить больше.
Константин понимал, что она имеет в виду. Хиза на своей шкуре узнали, каково живется под Лукасами. На базе низовики говорили между собой, что для Константинов надо постараться, что Константины всегда были хорошими людьми и дарили больше, чем низовики могли дать взамен.
— Какое у тебя имя? — спросил он, погладив ее по щеке. — Как нам тебя называть?
Она вдруг ухмыльнулась, согретая его теплом, и погладила свой гладкий мех, которым гордилась, хоть сейчас он и пропитался влагой.
— Человеки звать я Атласка. — Она засмеялась, потому что на самом деле ее звали иначе, а это имя ей дал Беннет — за предмет ее гордости, яркий клочок красной материи, который она заносила до дыр, но которым дорожила не меньше, чем всеми дарами-духами.
— Ты вернешься к нам? — спросил он, имея в виду лагерь людей. — Я бы хотел с тобой поговорить.
Это сулило его расположение, и она едва не поддалась соблазну, но, вспомнив о долге, отстранилась и сложила руки на груди, удрученная потерей Джасинта.
— Я сидеть, — сказала она.
— С Беннетом?
— Делать так, он-дух глядеть небо. — Она указала на дух-палку и произнесла то, о чем хиза никогда не говорили с людьми: — Глядеть он-дом.
— Приходи завтра, — предложил Константин. — Мне надо потолковать с хиза.
Запрокинув голову, она посмотрела на него в изумлении. Не многие люди называли туземцев этим именем.
— Привести другие?
— Всех старейшин, если они согласятся… На Верхней нужны хиза — хорошие руки, хорошая работа. Нам надо торговать с Нижней, нам надо место для людей.
Она протянула руку к холмам и равнине, простиравшейся в бесконечность.
— Там место.
— Я хочу, чтобы это сказали Старые.
Она рассмеялась.
— Ты говорить духи-вещи. Я-Атласка, я они давать, Константин-человек. Я давать, ты брать, все торговать, много хорошие вещи, все хорошо.
— Приходи завтра, — повторил он и отошел. Непривычно высокая фигура под косым дождем… Атласка — Там-Утса-Питан сидела на корточках, позволяя дождю хлестать по ее сгорбленной спине, и глядела на могилу, на которой пузырились лужицы.
Она ждала. Наконец пришли остальные, не успевшие привыкнуть к людям. Среди них был Далют-Хоз-Ми, не разделявший ее восхищения людьми, но тоже любивший Беннета.
Люди бывают разные — это хиза усвоили хорошо.
Атласка прижалась к Далют-Хоз-Ми — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — и он, глубоко тронутый этим жестом, принялся раскладывать перед ней на циновке дары… Так полагалось делать весной — сейчас была зима.
— На Верхней нужны хиза, — сказала Атласка. — Я хочу увидеть Верхнюю. Хочу…
Она давно мечтала об этом, с тех пор как услышала от Беннета о существовании Верхней. Из того мира пришли Константины (и Лукасы, но о них хиза старалась не думать, представляя Верхнюю такой же яркой, наполненной дарами и другими хорошими вещами, как все корабли, прилетавшие с нее). Беннет описывал им «просторное металлическое место, протянувшее руки к Солнцу, пьющее его силу». Из этого места быстрее, чем ходят великаны, быстрее, чем хиза способны вообразить, прилетают корабли. Все вещи плывут оттуда и туда… А теперь Беннета не стало, зато благодаря ему в жизни Атласки появилось Время под Солнцем.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Далют-Хоз-Ми.
— Моя весна будет там, на Верхней.
Он прижался плотнее, обнял ее рукой. Она ощущала его тепло.
— Я с тобой, — сказал он.
Это было жестоко, но она страстно мечтала о первом путешествии, а он страстно мечтал о ней. Седая зима истаивала, они уже думали о весне, о теплых ветрах и разрывах в покрове облаков. И Беннет в холодной могиле рассмеялся, наверное, своим странным человеческим смехом и пожелал им счастья.
Хиза всегда путешествовали по весне.
2. ПЕЛЛ: ПЯТЫЙ ЯРУС СИНЕЙ СЕКЦИИ: 28.5.52
Обед снова остыл, все опоздали, измученные перипетиями минувшего дня. Новые беженцы, еще больше неразберихи… Поймав себя на угрюмом молчании, Дэймон оторвал глаза от тарелки. Элен тоже безмолвствовала. Это его встревожило, и он протянул руку над столом, чтобы положить ее на кисть Элен, неподвижно лежавшую около тарелки. Кисть повернулась ладонью вверх и приподнялась, чтобы переплестись с его пальцами. Элен выглядела уставшей не меньше мужа. Она слишком много работала, и не только сегодня. Труд — своего рода лекарство от тоски: позволяет забыться. Она ни разу не завела речи об «Эстели», она вообще мало говорила. «Может быть, — предположил Дэймон, — у нее столько забот, что не до разговоров?»
— Сегодня я видел Толли, — хрипло произнес он, пытаясь нарушить молчание, пытаясь отвлечь жену, сколь бы ни была мрачна затронутая тема. — Он выглядит… спокойным. Никакой боли. Абсолютно никакой.
Ее пальцы сжались.
— Значит, ты поступил правильно.
— Не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь. Он сам просил.
— Он сам просил, — словно эхо, повторила она. — Ты изо всех сил старался не допустить ошибки. Больше от тебя ничего не зависит.
— Я люблю тебя.
Губы Элен задрожали, и она слегка улыбнулась.
— Элен.
Она убрала руку.
— Как ты думаешь, Пелл останется нашим?
— Ты боишься? — спросил он.
— Боюсь, что ты в это не веришь.
— Почему ты так думаешь?
— На то есть причины, но вряд ли ты захочешь их обсуждать.
— Не надо говорить загадками, я никогда не был в них силен.
— Я хочу ребенка. Мой испытательный срок закончился. Надеюсь, ты не передумал?
У него запылали щеки. Он боролся с соблазном солгать.
— Я-то нет, но, по-моему, говорить об этом еще рановато.
Она скорбно сжала губы.
— Я не знаю, что ты задумала, — произнес он. — Не знаю. Если Элен Квин хочет стать матерью, то никаких проблем. Тут все в порядке. В полном. Но я надеюсь, здесь нет никакой подоплеки…
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты очень долго раздумывала. Я все время наблюдаю за тобой, но ты же ничего не говоришь прямо. Чего ты хочешь? Что, я должен сделать тебя беременной и отпустить на все четыре стороны? Боже, что это я несу!
— Я не хочу воевать. Не хочу. Я сказала тебе, чего хочу.
— Но почему сейчас?
Она пожала плечами.
— Не могу больше ждать. — Она нахмурилась, а Дэймон впервые за последнее время увидел глаза настоящей Элен — нежной, женственной.
— Ты за меня боишься, — сказала она. — Я вижу.
— Порой мне кажется, я просто ничего в тебе не понимаю.
— На корабле… это мое дело — рожать ребенка или нет. В чем-то члены корабельной семьи бывают близки, в чем-то расходятся. Но у тебя своя семья… Я это понимаю. И я не против.
— Это и твой дом.
Она ответила самой мимолетной из своих улыбок.
— Так что ты на это скажешь?
Станционная служба планирования распространяла предупреждения, которые можно было расценить и как советы, и как настоятельные просьбы. И дело было не только в "К". Шла война, враг подступал, и правила в первую очередь относились к Константинам.
Он кивнул.
Казалось, исчезла тень. Призрак «Эстели» покинул тесную квартирку на пятом ярусе синей, полученную ими по жребию. Здесь все было вверх дном, сюда не поместилась вся их мебель, но эта квартира сразу стала им домом. Гостиная с платяными шкафами, набитыми тарелками, и коридор, на ночь превращавшийся в спальню, где угол был заставлен коробками с плетеными изделиями низовиков; и еще бог знает сколько вещей было втиснуто во встроенные шкафы в коридоре яруса…
Поздней ночью они лежали на кровати, которая днем служила сиденьем, и Элен говорила в объятьях мужа, говорила впервые за последние недели. Как бы ни были они близки, Элен никогда не делилась с Дэймоном воспоминаниями, но сейчас они неслись потоком.
Дэймон гадал, что она оставила на «Эстели», которую по сей день называла своим кораблем. Братство. Родство. Мораль торговцев общеизвестна, но он не мог представить Элен среди родичей, таких же, как те буяны, что высаживаются на станциях с целью кутнуть и переспать с любым, кто пожелает.
— Пойми, — сказала она, щекоча дыханием его плечо, — такова наша жизнь. А что нам остается делать? Спать с близкими родственниками?
— Ты иная, — упорствовал он, вспоминая, какой увидел ее впервые. Она пришла в офис юрслужбы по делам родственников… Всегда казалась гораздо более сдержанной, чем все остальные купцы. Разговор, затем вторая встреча… отлет и возвращение на Пелл. Никогда она не совершала вместе со всеми набегов на бары, не бывала в постоянных местах их сборищ. В тот раз она пришла к нему, Дэймону, и провела с ним все дни стоянки. Их женщины редко выходят замуж. Элен вышла.
— Нет, — возразила она. — Это ты был другим.
— Тебе все равно, от кого будет ребенок? — эта мысль не давала ему покоя. О некоторых вещах он никогда не спрашивал жену, считая, что и так знает, а сама она ни разу не заводила о них речи. Теперь он запоздало пытался их переосмыслить даже если это будет больно. Элен — это Элен. И он верил ей.
— А где еще нам брать детей? — спросила она, вызвав у него отчетливое, но непривычное чувство. — Мы их любим. Или тебе это кажется невозможным? Они принадлежат всему кораблю. Только теперь никого не осталось… — Впервые она заговорила об этом, наверное, напряжение отпускало ее. — Никого из них больше нет. — Она вздохнула.
— Ты называешь Элта Квина своим отцом, а Таю Джеймс — матерью. Чья же ты дочь?
— Его. С ее ведома. — Чуть позже она добавила: — Ради него она покинула станцию. Мало кто так поступает.
Вот Элен никогда не просила об этом Дэймона — ему это впервые пришло в голову. Предложить Константину расстаться с Пеллом? «Ты был бы способен на это?» — спросил он себя и испытал неприятное, гнетущее чувство. — «Должен был!» — твердо сказал он в уме, а вслух:
— Должно быть, это нелегко. И для тебя было так же трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Что сказал Эмилио?
— Мы еще не говорили.
— Нет, говорили. Он отказался. Так вот, я тоже не согласен.
— С тобой потолкует мать.
— Ты пришлешь ее ко мне?
Анджело нахмурился.
— Ты же знаешь, это невозможно.
— Да, знаю. Я не улечу, Эмилио тоже. А если он улетит, пускай это останется на его совести.
— Значит, тебе ничего не известно, — отрывисто произнес Анджело. — Ладно, поговорим об этом позже.
— Нет! — отрезал Дэймон. — Если мы побежим, здесь поднимется паника, и ты это знаешь. И знаешь, к чему это приведет.
Сын был прав. Анджело понимал это.
— Нет. — Дэймон положил ладонь на запястье отца, поднялся и вышел.
Анджело остался сидеть, глядя на стену. Портреты — ряд трехмерных фигур… Алисия до несчастного случая, совсем молоденькая, и он сам. Дэймон и Эмилио — от младенчества и до совершеннолетия, до женитьбы. Он разглядывал эти фигуры и думал о предстоящих нелегких временах. Конечно, он сердился на своих мальчиков, — но и гордиться было чем. Это он вырастил их такими.
«Эмилио, — отстучал он сыну на Нижней, — брат шлет тебе привет. Отправь к нам обученных низовиков, сколько не жалко, взамен — тысяча добровольцев со станции. Начинай строить новую базу, если станет тесно. Обратись за помощью к низовикам, плати продуктами. Целую». И — полиции: «Освободить всех задержанных, чье неучастие в мятеже доказано. Они полетят на Нижнюю вместе с добровольцами».
Отправляя послания, Анджело размышлял, к чему это приведет. Наихудшие "К" останутся на станции — в сердце и мозге колонии Пелл. Перевести бандитов на Нижнюю и там с ними не церемониться — вот на чем настаивали некоторые депутаты. Но хрупкие взаимоотношения с туземцами… опять же гордость — ведь он, Анджело, убедил-таки техов отправиться на Нижнюю, в грязь, в примитивные условия жизни… Нельзя превращать базу в исправительный лагерь, там — жизнь. Нижняя — это тело Пелла, и Анджело отказался подвергать его насилию, отказался рушить все мечты о будущем. Он пережил ужасные часы, размышляя, не устроить ли аварию, чтобы прекратилась подача воздуха в "К". Несчастный случай… Безумие: вместе с нежелательными элементами убить тысячи невинных. Один за другим принимать корабли с беженцами, и одну за другой подстраивать аварии… Дэймон лишился сна из-за пяти человек, а его отец наяву замышлял такое, чего не увидишь и в кошмаре!
Еще и поэтому он хотел, чтобы сыновья улетели с Пелла. Иногда ему казалось, что он действительно способен поддаться увещеваниям некоторых депутатов, что его останавливает только слабость характера. Он подвергает опасности чистое и целостное общество ради спасения грязного сброда, способного, судя по рапортам полицейских, только грабить, насиловать и убивать.
Затем он подумал: какая наступит жизнь, когда они превратят Пелл, со всеми его идеалами, в полицейское государство, — и содрогнулся.
— Сэр, — вонзился в его раздумья чужой, обточенный расстоянием от комцентра, голос: — Сэр, корабли на подходе!
— Давай их сюда. — Анджело тяжело сглотнул, увидев на дисплее образы девяти кораблей. — Кто это?
— Рейдероносец «Атлантика», — ответил голос из комцентра. — Сэр, в конвое восемь купцов. Просят открыть док. Предупреждают, что у них на борту сложная обстановка…
— Отказать, — произнес Анджело, — пока не разберемся.
Слишком много народу — не меньше, чем в конвое Мэллори. Пелл не выдержит! У Анджело заходило ходуном, заныло сердце.
— Дай мне «Атлантику». Соедини с Крешовом.
Крешов от разговора отказался, дескать, боевому кораблю никто не указ, выпутывайтесь как знаете.
Конвой приближался — зловещий, безмолвный… Анджело потянулся к пульту, чтобы поднять по тревоге охрану.
Дождь все еще бесчинствовал, но гром затихал. Там-Утса-Питан сидела, обхватив руками колени и утопив ступни в грязи, и смотрела на приходящих и уходящих людей. По ее меху медленно стекала вода. Многое из того, что делали люди, выглядело бессмысленным… Наверное, именно выглядело, а не было таким в действительности, поскольку предназначалось богам. А может, эти люди — безумцы? Вот только могилы… Это она понимала. Как и слезы, скрываемые под масками. Слегка покачиваясь, хиза сидела, пока не ушел последний человек, пока не остались только грязь и дождь там, где люди похоронили своих мертвецов.
Когда пришло ее время, она встала и направилась к столбам и могилам. Под ее босыми ногами хлюпала грязь. Дождь превратил все вокруг в огромное озеро. Беннета Джасинта и двух других сородичи завалили землей, а сверху водрузили обелиск. Хиза не разбиралась в знаках, которые люди понаставили повсюду, но этот она знала.
С собой она принесла длинную палку, сработанную Старым. Хиза стояла под ливнем нагая, если не считать бус и шкурок, висящих на ремешке через плечо. Она остановилась над могилой, обеими руками вонзила палку в мягкую землю и наклонила сколь возможно, чтобы лик духа смотрел вверх. На конец палки она повесила бусы и шкуры и тщательно расправила их, не замечая проливного дождя.
За спиной раздалось шипение человеческих вздохов и плюханье сапог по лужам. Она резко повернулась и отпрыгнула от лица, прикрытого дыхательной маской.
— Что ты здесь делаешь? — спросил человек.
Она выпрямилась, вытерла о бедра грязные ладони. Ее смущала собственная нагота — смущала оттого, что у людей она считалась неприличной. Человек смотрел на дух-палку, на могильные подношения, на нее саму — но, как ни странно, в движениях не было гнева, обещанного голосом.
— Беннет? — спросил человек. Она утвердительно подпрыгнула. Смущение не проходило. Прозвучавшее имя вызвало слезы, но их быстро смыло дождем. А еще она испытывала отчаяние — потому что умер Беннет, а не кто-нибудь другой.
— Я Эмилио Константин, — произнес человек, и сразу ее смущение исчезло без следа. — Спасибо, что помнишь Беннета Джасинта. Он бы сам тебя поблагодарил.
— Константин-человек. — Ее поведение разительно переменилось. Она дотронулась до него — самого высокого из высоких. — Любить Беннет-человек. Все любить Беннет-человек. Говорить он друг. Все низовики горевать.
Он положил ладонь ей на плечо, этот высокий Константин-человек, а она повернулась, обняла его, прижалась головой к его груди и торжественно обхватила руками влажную, ужасно пахнущую желтую одежду.
— Добрый Беннет делать Лукас безумный. Хороший друг низовики. Слишком плохо его нет. Слишком, слишком плохо, Константин-человек.
— Я слышал, — сказал он. — Я слышал о том, что здесь произошло.
— Константин-человек хороший друг. — Она подняла лицо, повинуясь его прикосновению, устремила взгляд в странную маску, наводившую на нее жуть. — Любить хороший человеки. Низовики хорошо работать, хорошо работать Константин. Давать ты дары. Нет уходить больше.
Константин понимал, что она имеет в виду. Хиза на своей шкуре узнали, каково живется под Лукасами. На базе низовики говорили между собой, что для Константинов надо постараться, что Константины всегда были хорошими людьми и дарили больше, чем низовики могли дать взамен.
— Какое у тебя имя? — спросил он, погладив ее по щеке. — Как нам тебя называть?
Она вдруг ухмыльнулась, согретая его теплом, и погладила свой гладкий мех, которым гордилась, хоть сейчас он и пропитался влагой.
— Человеки звать я Атласка. — Она засмеялась, потому что на самом деле ее звали иначе, а это имя ей дал Беннет — за предмет ее гордости, яркий клочок красной материи, который она заносила до дыр, но которым дорожила не меньше, чем всеми дарами-духами.
— Ты вернешься к нам? — спросил он, имея в виду лагерь людей. — Я бы хотел с тобой поговорить.
Это сулило его расположение, и она едва не поддалась соблазну, но, вспомнив о долге, отстранилась и сложила руки на груди, удрученная потерей Джасинта.
— Я сидеть, — сказала она.
— С Беннетом?
— Делать так, он-дух глядеть небо. — Она указала на дух-палку и произнесла то, о чем хиза никогда не говорили с людьми: — Глядеть он-дом.
— Приходи завтра, — предложил Константин. — Мне надо потолковать с хиза.
Запрокинув голову, она посмотрела на него в изумлении. Не многие люди называли туземцев этим именем.
— Привести другие?
— Всех старейшин, если они согласятся… На Верхней нужны хиза — хорошие руки, хорошая работа. Нам надо торговать с Нижней, нам надо место для людей.
Она протянула руку к холмам и равнине, простиравшейся в бесконечность.
— Там место.
— Я хочу, чтобы это сказали Старые.
Она рассмеялась.
— Ты говорить духи-вещи. Я-Атласка, я они давать, Константин-человек. Я давать, ты брать, все торговать, много хорошие вещи, все хорошо.
— Приходи завтра, — повторил он и отошел. Непривычно высокая фигура под косым дождем… Атласка — Там-Утса-Питан сидела на корточках, позволяя дождю хлестать по ее сгорбленной спине, и глядела на могилу, на которой пузырились лужицы.
Она ждала. Наконец пришли остальные, не успевшие привыкнуть к людям. Среди них был Далют-Хоз-Ми, не разделявший ее восхищения людьми, но тоже любивший Беннета.
Люди бывают разные — это хиза усвоили хорошо.
Атласка прижалась к Далют-Хоз-Ми — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — и он, глубоко тронутый этим жестом, принялся раскладывать перед ней на циновке дары… Так полагалось делать весной — сейчас была зима.
— На Верхней нужны хиза, — сказала Атласка. — Я хочу увидеть Верхнюю. Хочу…
Она давно мечтала об этом, с тех пор как услышала от Беннета о существовании Верхней. Из того мира пришли Константины (и Лукасы, но о них хиза старалась не думать, представляя Верхнюю такой же яркой, наполненной дарами и другими хорошими вещами, как все корабли, прилетавшие с нее). Беннет описывал им «просторное металлическое место, протянувшее руки к Солнцу, пьющее его силу». Из этого места быстрее, чем ходят великаны, быстрее, чем хиза способны вообразить, прилетают корабли. Все вещи плывут оттуда и туда… А теперь Беннета не стало, зато благодаря ему в жизни Атласки появилось Время под Солнцем.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Далют-Хоз-Ми.
— Моя весна будет там, на Верхней.
Он прижался плотнее, обнял ее рукой. Она ощущала его тепло.
— Я с тобой, — сказал он.
Это было жестоко, но она страстно мечтала о первом путешествии, а он страстно мечтал о ней. Седая зима истаивала, они уже думали о весне, о теплых ветрах и разрывах в покрове облаков. И Беннет в холодной могиле рассмеялся, наверное, своим странным человеческим смехом и пожелал им счастья.
Хиза всегда путешествовали по весне.
2. ПЕЛЛ: ПЯТЫЙ ЯРУС СИНЕЙ СЕКЦИИ: 28.5.52
Обед снова остыл, все опоздали, измученные перипетиями минувшего дня. Новые беженцы, еще больше неразберихи… Поймав себя на угрюмом молчании, Дэймон оторвал глаза от тарелки. Элен тоже безмолвствовала. Это его встревожило, и он протянул руку над столом, чтобы положить ее на кисть Элен, неподвижно лежавшую около тарелки. Кисть повернулась ладонью вверх и приподнялась, чтобы переплестись с его пальцами. Элен выглядела уставшей не меньше мужа. Она слишком много работала, и не только сегодня. Труд — своего рода лекарство от тоски: позволяет забыться. Она ни разу не завела речи об «Эстели», она вообще мало говорила. «Может быть, — предположил Дэймон, — у нее столько забот, что не до разговоров?»
— Сегодня я видел Толли, — хрипло произнес он, пытаясь нарушить молчание, пытаясь отвлечь жену, сколь бы ни была мрачна затронутая тема. — Он выглядит… спокойным. Никакой боли. Абсолютно никакой.
Ее пальцы сжались.
— Значит, ты поступил правильно.
— Не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь. Он сам просил.
— Он сам просил, — словно эхо, повторила она. — Ты изо всех сил старался не допустить ошибки. Больше от тебя ничего не зависит.
— Я люблю тебя.
Губы Элен задрожали, и она слегка улыбнулась.
— Элен.
Она убрала руку.
— Как ты думаешь, Пелл останется нашим?
— Ты боишься? — спросил он.
— Боюсь, что ты в это не веришь.
— Почему ты так думаешь?
— На то есть причины, но вряд ли ты захочешь их обсуждать.
— Не надо говорить загадками, я никогда не был в них силен.
— Я хочу ребенка. Мой испытательный срок закончился. Надеюсь, ты не передумал?
У него запылали щеки. Он боролся с соблазном солгать.
— Я-то нет, но, по-моему, говорить об этом еще рановато.
Она скорбно сжала губы.
— Я не знаю, что ты задумала, — произнес он. — Не знаю. Если Элен Квин хочет стать матерью, то никаких проблем. Тут все в порядке. В полном. Но я надеюсь, здесь нет никакой подоплеки…
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты очень долго раздумывала. Я все время наблюдаю за тобой, но ты же ничего не говоришь прямо. Чего ты хочешь? Что, я должен сделать тебя беременной и отпустить на все четыре стороны? Боже, что это я несу!
— Я не хочу воевать. Не хочу. Я сказала тебе, чего хочу.
— Но почему сейчас?
Она пожала плечами.
— Не могу больше ждать. — Она нахмурилась, а Дэймон впервые за последнее время увидел глаза настоящей Элен — нежной, женственной.
— Ты за меня боишься, — сказала она. — Я вижу.
— Порой мне кажется, я просто ничего в тебе не понимаю.
— На корабле… это мое дело — рожать ребенка или нет. В чем-то члены корабельной семьи бывают близки, в чем-то расходятся. Но у тебя своя семья… Я это понимаю. И я не против.
— Это и твой дом.
Она ответила самой мимолетной из своих улыбок.
— Так что ты на это скажешь?
Станционная служба планирования распространяла предупреждения, которые можно было расценить и как советы, и как настоятельные просьбы. И дело было не только в "К". Шла война, враг подступал, и правила в первую очередь относились к Константинам.
Он кивнул.
Казалось, исчезла тень. Призрак «Эстели» покинул тесную квартирку на пятом ярусе синей, полученную ими по жребию. Здесь все было вверх дном, сюда не поместилась вся их мебель, но эта квартира сразу стала им домом. Гостиная с платяными шкафами, набитыми тарелками, и коридор, на ночь превращавшийся в спальню, где угол был заставлен коробками с плетеными изделиями низовиков; и еще бог знает сколько вещей было втиснуто во встроенные шкафы в коридоре яруса…
Поздней ночью они лежали на кровати, которая днем служила сиденьем, и Элен говорила в объятьях мужа, говорила впервые за последние недели. Как бы ни были они близки, Элен никогда не делилась с Дэймоном воспоминаниями, но сейчас они неслись потоком.
Дэймон гадал, что она оставила на «Эстели», которую по сей день называла своим кораблем. Братство. Родство. Мораль торговцев общеизвестна, но он не мог представить Элен среди родичей, таких же, как те буяны, что высаживаются на станциях с целью кутнуть и переспать с любым, кто пожелает.
— Пойми, — сказала она, щекоча дыханием его плечо, — такова наша жизнь. А что нам остается делать? Спать с близкими родственниками?
— Ты иная, — упорствовал он, вспоминая, какой увидел ее впервые. Она пришла в офис юрслужбы по делам родственников… Всегда казалась гораздо более сдержанной, чем все остальные купцы. Разговор, затем вторая встреча… отлет и возвращение на Пелл. Никогда она не совершала вместе со всеми набегов на бары, не бывала в постоянных местах их сборищ. В тот раз она пришла к нему, Дэймону, и провела с ним все дни стоянки. Их женщины редко выходят замуж. Элен вышла.
— Нет, — возразила она. — Это ты был другим.
— Тебе все равно, от кого будет ребенок? — эта мысль не давала ему покоя. О некоторых вещах он никогда не спрашивал жену, считая, что и так знает, а сама она ни разу не заводила о них речи. Теперь он запоздало пытался их переосмыслить даже если это будет больно. Элен — это Элен. И он верил ей.
— А где еще нам брать детей? — спросила она, вызвав у него отчетливое, но непривычное чувство. — Мы их любим. Или тебе это кажется невозможным? Они принадлежат всему кораблю. Только теперь никого не осталось… — Впервые она заговорила об этом, наверное, напряжение отпускало ее. — Никого из них больше нет. — Она вздохнула.
— Ты называешь Элта Квина своим отцом, а Таю Джеймс — матерью. Чья же ты дочь?
— Его. С ее ведома. — Чуть позже она добавила: — Ради него она покинула станцию. Мало кто так поступает.
Вот Элен никогда не просила об этом Дэймона — ему это впервые пришло в голову. Предложить Константину расстаться с Пеллом? «Ты был бы способен на это?» — спросил он себя и испытал неприятное, гнетущее чувство. — «Должен был!» — твердо сказал он в уме, а вслух:
— Должно быть, это нелегко. И для тебя было так же трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55