Все они,
от пары впередсмотрящих бородатых патриархов, от головастого лысого
трибуна до усатого озабоченного осетина, выглядят на диво надежно и
положительно, зато Хрущев, с широкой и мягкой, словно ягодицы,
физиономией, представлен неуважительно - его лик выпирает, подобно тесту,
из округлого экрана допотопного черно-белого телевизора с ножками на
колесиках. В отличие от прочих, недвижных персонажей, телевизор довольно
резво разъезжает по цепочке дворов, ловко виляя меж восковых групп.
Само собой, здесь много лиц, каких я даже не берусь угадать, есть и
такие, что знакомы смутно; некоторые, вроде бы, знают меня куда лучше, чем
я их, обращенная ко мне приветливость озадачивает и вызывает неловкое
чувство. Хотелось бы узнать, кто эта девочка в матроске, с ранцем за
спиной, или же этот, с волчьим лицом, чахоточный в берете - но внимание
опять отвлечено, отторжено на какую-то внезапно обнаруженную невидаль -
гигантских размеров самолет прямо над глухой стеной соседнего корпуса, или
явлением лошади - подумать только, лошади! - в наборной сбруе, отчетливой
масти, но опять же, почему в этом заповедном дворе каурый битюг?
К тому же вощаному подворью относится и вовсе материальный,
топографически весьма отдаленный и не особенно, казалось бы, вяжущийся со
всей этой тающей конструкцией - барочный шпиль. Удивительно появление
этого шпиля в моем городе бедной архитектуры - он будто вырастает на углу,
на выступе обычного жилого дома постройки годов 30-40-х, не столь
утробно-утилитарной, как дома нашего времени, он больше всего напоминает
старомодное, потертое, но все еще пристойное пальто - и вот на нем-то этот
совсем неуместный шпиль, такой себе шестигранный гвоздь абсурда,
нацеленный в пустоту. Я не нахожу ему объяснения и потому правомочно
смещаю его сюда. Здесь все такое.
Можно представить себе, что наше лихолетье отодвинуто куда-то отсюда
безмерным - по самый небосвод - колпаком силовой защиты, сквозь который
видна лишь в огромном удалении матовая полупрозрачная кремлевская башня;
взглянув на нее более пристально, убеждаешься, что это и в самом деле
увеличенный до невозможности флакон одеколона "Красная Москва", торчащий
на многие километры из северной дымки. И тотчас же знакомый с младенчества
аромат победоносно провеивает сквозь купол силовой защиты, несокрушимый
даже для атомного взрыва. И здесь, в конце кирпичного тупика, я нахожу
Ксению.
Возможно ли вылить любовь, как знахарки выливают из воска, опять же,
"переполох", и по этой странной разлапой фигурке определить ее исток? Ее
будущее? Возможно ли вообще какое-то будущее в восковом дворе, обращенном
внутрь? Я не знаю, я лишь стараюсь ничего не упустить: Ксения в
прямоугольном, с рельефной строчкой, пружинистая отроковница; выпускница в
сером пальто; Ксения - курсистка, быстрая и дерзкая, со статью танцовщицы;
Ксения усталая и подавленная небытием; Ксения - восковой персонаж,
достопримечательность этих мест, по которым я стараюсь проходить, не
задумываясь. Но лишь теперь я заметил, глядя в ее серые обожаемые, но
невидящие глаза, я ощутил, какой меланхолической стужей, словно поземкой,
здесь овевает ноги, подбираясь все выше, захватывая уже заиндевевшие
колени, бедра и постепенно обесцвечивающиеся, все еще куда-то простертые
восковые муляжи рук.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19