МИГРАНТЫ


НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
Так уж получилось, что истоки этих сюжетов уходят в достаточно
отдаленную по времени случайную встречу, вернее, импровизированную такую
вылазку одной компании, образовавшейся, как потом выяснилось,
непроизвольно, стихийно, как в те незрячие годы многое делалось.
Несвязность этой компании, очевидная бесцельность и анархия поездки только
оттенялись чудесной местностью, где решено было разбить табор, палаточную
стоянку на два-три дня. Не стану описывать абсурды и нескладуху, присущие
таким разнородным сходкам, не хочется также припоминать с натугой
подробности затяжной и в меру пристойной пьянки - обычной, типовой, скажем
так, для той поры, - отмечу лишь, что когда все разъезжались по домам, на
лицах гуляк отмечалось явное облегчение. Нет нужды говорить о том, что
компания эта в таком составе больше никогда не собиралась, и при редких
встречах участники пикника ощущали друг к другу что-то вроде неприязни и
смутного стыда...
А ведь, если разобраться, многие из них были людьми не совсем
обычными: к примеру, тамада вылазки мог нагреть любой металлический
предмет в своей ладони - буквально докрасна! Я сам "для интересу" отдал
ему свои ключи и уже через минуту перебрасывал раскаленную связку из руки
в руку под общие аплодисменты. На ключах до сих пор следы окалины.
Там же одна девушка, совсем юная с виду, специализировалась на
человеческих связях - на нитевидных тяжах, которые, по ее словам, оплетают
каждого человека, проникают в душу и мозг, уходят часто за горизонт, через
континенты, а иногда даже туда.
- То есть? - вяло поинтересовался я (шел второй час ночи, многие уже
разошлись от костра по палаткам).
- Туда, - неопределенно махнула девушка в сторону звезд.
Был еще там один необщительный спортсмен, который на спор, подобно
кроту, мгновенно зарывался в землю и тут же эффектно выкарабкивался из
соседнего склона. Он также практиковал кунг-фу и какое-то экзотическое
восточное мировоззрение, что не мешало ему пить "как лошадь".
Заинтриговала также всех длинноволосая брюнетка, внешне не особенно
примечательная, которая, знакомясь с мужчиной, производила возле его плеча
неуловимый пас. "Для страховки", - так объясняла она. Дело в том, что на
ней тяготело проклятье неизбывной, смертоносной любви, и она, как могла,
старалась уберечь людей от этого.
Еще там обретался человек, ничем особенно не примечательный, он лишь
время от времени сдержанно стонал. Его непрестанно мучила совесть. Он
изрядно омрачал и без того не особенно буйное веселье. Говорили, правда,
что он мучился в основном за других.
Надо сказать, что почти все собравшиеся обладали даром предвидения,
но пользовались им крайне неохотно и старались развивать у себя обычное,
свойственное простому человеку представление о будущем, как о целом наборе
возможностей.
Повторяю, погода стояла чудесная, и любитель визуальных наводок мог с
блеском демонстрировать свое искусство в прозрачном воздухе; но, опять же,
это не вызывало особого интереса.
Как уже говорилось, все эти необычайности могли так и сгинуть,
проявившись лишь на миг, уйти в забвение, подобно другим, куда более
важным вещам, если бы не моя возможность (самая, пожалуй, малозаметная на
фоне красочных качеств прочих) - это способность улавливать потенциальные
сообщения, воссоздавать их прямо-таки из двух-трех случайно оброненных
слов и затем излагать их, по мере возможности сохраняя стиль и особенности
каждого повествования. Со временем к этим сюжетам, записанным наскоро
после той встречи, добавились другие, подобные, а еще и случайные тексты -
объявления, вырезки, записки, вырванные страницы, развеянные архивы (если
приглядеться, бумажный смерч окружает нашу кренящуюся Вавилонскую башню),
- которые мне показалось уместным объединить в этой подборке. Сдается
порой, что эти странные и на первый взгляд абсурдные отрывки,
встречающиеся на каждом шагу в море обыденной информации, помогают как-то
понять собственно нашу, не такую уж реальную реальность.
Почему подборка названа "мигранты"? Никакой связи с термином, имеющим
хождение в Прибалтике; просто мне все эти люди показались тогда как бы не
имеющими корней палаточными кочевниками, бродягами по своей сути, несмотря
на то, что большинство имело пресловутую прописку и довольно хорошее
жилье. Два-три интеллигентных бомжа не в счет, тем более, что они сами
избрали такой образ жизни. Но все без исключения представляли собой
человеческий транзит в чистом виде; их коренные интересы находились где-то
очень далеко, вне сферы обитания.

ПРОБЛЕМА НАСЛЕДОВАНИЯ
Часто думаю: в наше скверное время могли бы родиться какие-то сказки,
легенды, притчи, коих множество возникало и циркулировало в эпохи куда как
худшие (а ведь были худшие, чего там, возьмем хотя бы татар, или же
опричнину - хоть ту, хоть недавнюю)? А вдруг нынче, в связи с деградацией
и повальным избиением прессы, из слухов и сплетен опять возродится
фольклор? Как бы, к примеру, выглядела общеизвестная версия о престарелой
коронованной чете, озабоченной проблемой наследника?
...Жили король с королевой, и всего у них было в достатке, однако
Господь не даровал им детей. Престарелые супруги, одолевая стыд, куда уж
только ни ходили - и к сексопатологу, и к эндокринологу, к экстрасенсу, к
знахарке - все тщетно, пока - как это водится в сказках - совершенно
случайно не прознали о чудодейственном заморском средстве, гарантирующем
результат. Нет нужды расписывать те мытарства и полупреступные ситуации, в
каковых обставлялись их поиски, каждый из нас может легко представить себе
все эти улещивания нужных лиц, звонки, очереди, подворотни, торопливые
воровские переговоры с нужными людьми (по виду сущими подонками), уловки и
комбинации на подступах к драгоценному препарату, который, как у нас
водится, завозился тоннами и скармливался вельможным парам чуть ли не как
вермишель (хотя обычно это порода плодится без затруднений, подобно
кроликам, безо всяких там пилюль). И вот, наконец, долгожданный миг - в
подвальном коридоре престижной клиники чернявый ординатор, опасливо
зыркнув туда-сюда, сует в королевскую руку стеклянный цилиндрик, в
котором, подобные крупной дроби, перекатываются зеленые глянцевые шарики
пилюль... О, радость! Монархи вмиг забывают обо всем, но ординатор стоит,
всем видом своим показывая, что дело еще не окончено. Король,
спохватившись, сует в карман белого халата увесистую пачку, и ординатор
тут же деловито удаляется - не принято у нас унижаться и благодарить за
королевские подарки.
...И тогда проглотила королева горошину и враз забеременела - так,
что ли, в первоисточнике? Нет нужды живописать тихую радость пожилой пары,
ведь она, само собой, омрачена тревогами, подготовкой к родам, и без того
непростым в наших условиях. Наконец, в срок, в нужном роддоме (гнусный
советский термин), с помощью задаренной снизу доверху акушерки появляется
малыш. Мальчик! Король в ожидалке родильного дома заливается слезами под
недоуменными взглядами молодых отцов, для каковых рождение сына лишь еще
один повод надраться в стельку. Не успевает он толком успокоиться и
вникнуть в свое счастье, как санитарка возглашает еще более ошеломительную
новость - двойня! Король потрясен, он понимает это как награду свыше за
тусклые годы бездетности, и даже мысль об усложнении института
наследования его пока не посещает. Он передает благой вестнице огромный
веник из хризантем, называемый у нас "букет" и, счастливый до опустошения,
падает в кресло. Молодые отцы в противоположном углу пьют водку; один
провозглашает:
- За того многодетного деда!
И как в воду глядел. Санитарка с выпученными глазами сбегает с
лестницы, пальцами изображая "три"! "О, Боже!" - бормочет король. Он не
знает, как на это реагировать, его эмоции обесточены, ощущение чего-то не
вполне благополучного возникает в его потрясенной душе, поэтому известие о
том, что на свет произошли четвертый и пятый отпрыски всего лишь повергает
его в ступор (а нормально последовал бы инсульт). И дальше сюжет
развивается уже не по сказочной канве - до самого финала, где она
неожиданным образом вновь появляется.
Итак, покуда король в прострации переваривает сообщения о все новых
своих сынах и дочерях, родильный дом, это обычное предприятие по
производству граждан, постепенно становится на уши. Весь персонал
сгрудился возле стола королевы, которая с интервалами в полминуты
производит очередного младенца. Уже не хватает каталок (на десять
новорожденных каждая, заметьте!), весь коридор и столовая завалены
королевичами, а горшочек продолжает варить (тут к слову подвернулась
другая сказка). Прочие роженицы брошены на произвол судьбы и вопят там и
сям в закутках огромной больницы, пока не разрешаются, как говорят в
народе, самопалом. Наконец, и до главврача, человека тупого и корыстного
одновременно, доходит, что положение в роддоме авральное, и он трезвонит
городским властям о помощи. Королева-мать (да еще какая мать, куда всем
прочим матерям) изнемогает от усталости, выталкивая в свет все новых и
новых принцев. На третьи сутки полусвихнувшийся король уходит домой - ему
сказали, что конца родов пока не предвидится.
Не стану развивать дальше эту посылку, она может вертеться в любом
направлении - меня интересует в данном случае, как пошла бы судьба короля.
Нет сомненья, что он вскоре постиг бы - как человек достаточно разумный, -
что конец его жизни скомкан этим изобильным хроническим плодоношением
супруги, которое теперь он склонен рассматривать как недуг, навсегда
приковавший королеву к ложу. Он не может проникнуться чувством отцовства к
множеству одинаковых детишек, заполонивших городские приюты; к слову,
детишек вполне здоровых и нормальных. Взять бы к себе хоть одного - но
которого же? Король, как многие люди рутинного склада, не особенно стоек в
потрясениях. От общей необычности положения и отсутствия женского надзора
в натуре короля происходят необратимые изменения, возникают странности. Он
еще навещает жену, еще общается с друзьями, привычно ходит, скажем, на
футбол, но он уже не жилец.
Его разновозрастная поросль кишит вокруг, встречается ему
повсеместно. Молодые люди, неотличимо похожие друг на друга и на короля в
юности, приветствуют его, не прерывая разговора. Они все дружны, как
бывают дружными лишь близнецы, никто им не нужен, кроме братьев и сестер,
даже отец. Выживающий из ума король бродит бесцельно по улицам, ядовито
упрекая себя за исконно королевскую страсть к наследнику, что обернулась
таким абсурдом. И лишь у самого конца, когда сознание его на миг
проясняется и он видит над собой склоненные лица медиков (конечно, это все
его дети, ибо прочее население города за тридцать лет полностью вытеснено
его клонами), - король понимает, что и в самом деле произвел наследника -
это целый народ, и, возможно, он еще будет удачлив среди прочих народов.
Да и вообще, помереть среди родных - это, по нынешним временам, великая
редкость и удача.
Вот так бы я завершил теперешнюю версию известной сказки. Во все
времена есть нужда в утешительных концовках.

СЛУЖБА ОРДЕНА
Служба Ордена, - собственно, функционеры, - в результате долгого
пристрастного отбора получают характерную внешнюю патину, ощутимый налет;
человек посторонний это с ходу замечает и довольно быстро свыкается с
такими особенностями служителей и даже жрецов Ордена, ну а ежели он
внедряется (его внедряют) в толщу управления, - и сам, неизбежно,
приобретает упомянутый колорит.
По мере прохождения иерархических ступеней функционер грандиозно
растет, как бы вспучивается и одновременно подвергается выветриванию, если
можно так назвать этот процесс. Еще и по сей день на равнинах Ордена
встречаются огромные фигуры причудливых очертаний; подобно грозовым тучам,
они медленно, ощупью (они слепнут очень быстро) бредут через бесплодные
пространства, сопровождая каждое свое движение речитативом цитат и
донесений. В выветренных глазницах и пустотах грудной клетки посвистывает
ветерок. Но этой стадии достигают немногие.
Гораздо занятнее начальные проявления этой окаменелости
(окаменелости, кстати, вовсе не порицаемой, наоборот - поощряемой
Орденом.) Это и возникающая исподволь кажущаяся (а потом и действительная)
ненатуральная безукоризненность костюма, будто бы сработанного
первоклассным портным из нержавеющей стали, это и жесткая волевая складка
у рта - именно отсюда начинается окаменение, это и своеобразный взгляд -
одновременно и лунатический, и прозорливый, к тому же и весьма свысока
из-за непрестанного роста. Словом, есть на что посмотреть.
Новый выдвиженец Ордена как раз теперь проходит стадию интенсивного
роста, он уже превысил трехметровую отметку и настолько раздался в ширину,
что при входе в Управление открывают ему обе половинки высоченных дверей.
Занятно смотреть, как его - новичка - подспудно тревожит увеличение
собственного веса, как иногда он, подобно человеку, идущему по трясине,
проверяет исподтишка ногой прочность перекрытия. Осторожность вполне
понятная, но напрасная: конструкции дома Управления рассчитаны на
немыслимые нагрузки.
По слухам, этот деятель раньше вовсю практиковал интерес к простому
люду, что выражалось в эпизодических контактах с обслуживающим персоналом.
Учитывая, что персонала этого в доме Управления немного, может показаться
не столь сложным придерживаться такого амплуа, тем более, что выдвиженец
обладал феноменальной памятливостью. Он и сейчас поражает лифтеров и
машинисток тем, что помнит даты свадеб, имена и возраст детей их, всякого
рода домашние трудности - но теперь все чаще адресует эти сведения не
тому, кому следует, к примеру, справляется о здоровье парализованного дяди
не у электрика, а у курьера; они, как люди деликатные, заминают такие
моменты.
Возможно когда-то в далеком будущем им приведется где-нибудь на
пикнике внезапно встретить своего бывшего высокопоставленного
благожелателя - башнеподобную фигуру причудливых очертаний,
перебредающего, содрогая всю округу, с холма на холм, вперив незрячие очи
в ему лишь доступные горизонты. И вполне понятно будет желание
пенсионера-буфетчика, или же швейцара гардеробной, стариканов тоже не без
маразматических вывихов, пообщаться по старой памяти с монстром былых
времен.
- Евграф Лукич! Евграф Луки-ич! Добрый день, это Приямков.
- К-к-кто? - шамкающий рокот сверху.
- Приямков, шофер! Возил вас...
"Пока возить можно было", - додумывает непочтительный внук, а дед,
задрав трясущуюся голову, всматривается с искательной улыбкой в темный
силуэт.
- Эт-то у к-которого д-двойня? - доносится наконец.
- Почти что так, - радуется старик, удостоенный беседы, - дочь у
меня, Галина, помните - никак от соски отучить не мог...
Долгое молчание; во всем облике окаменелого деятеля мучительное
усилие воспоминания.
- А-а, в-вот это кто... Н-ну что, отучил т-теперь?
- В тот же год, Евграф Лукич! А вы как?
Но этот вопрос, устремленный почти что в небеса, вязнет в еще большем
недоумении. Покряхтев неопределенно, гигант поворачивается и с гулом
продолжает путь, а счастливый ветеран все смотрит ему вслед из-под
ладошки, пока видение не исчезает за дальним лесом.

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ
Когда-то в года замшелые появился в одном журнале небольшой
рассказик. В ту пору для наших фантастов зарубежье, фон зарубежья были как
бы испытательным полигоном для всяких там псевдонаучных гипотез, которые
нельзя было приложить прямиком к социализму без эвентуальных репрессий в
дальнейшем. Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся
безработный, он рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и
вдруг удача, его берет в качестве подопытного кролика реакционный
профессор. Этот профессор создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в
котором человек ни в чем не нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде,
само собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19