И в этот миг - словно
конница в классических фильмах - на авансцену, то есть на середину двора,
выскочил персонаж, странный, но чем-то обычный для нашего северного
Нечерноморья, этакий мужчинка при бороде, в выгоревшей синтетической
куртке, в отечественных джинсах, заправленных в сапоги. Не обращая
внимания на приветственные возгласы Анастасии и радостное поскуливание
пса, он молча бросился на ученого, вмиг догадавшегося обо всем, - и сжал
его в объятиях.
- Невалящий! Тот самый?
Аспирант, еще не оправившись от пережитого испуга, кивнул
утвердительно. Мужик радостно захохотал.
- Это ж надо! Только по газетам и знал. А мне в райцентре говорят -
Невалящий в Укромине! Я все бросил - и домой.
Словно вихрь сдул все облачка Невалящего, и самым лучшим, думалось
ему, было бы сейчас сразу откланяться и уйти, но - где там! Пришедший,
Борис Густопсоев, да, был он мужем прелестного метеоролога и хозяином
изобильного подворья, уже соображал скромное застолье. Анастасия летала по
двору, из погреба в клеть, на кухню, бросая на Густопсоева обожающие
взоры. Угрюмая скука ни с того, ни с сего окатила молодого ученого. "К
растениям, к растениям!" - только это спасительное желание брезжило над
растоптанными мечтами, и потому аспирант почти не вслушивался в увлеченную
речь Густопсоева. Тот как раз ухнул первую стопку.
- Э... это ж... прямо-таки сенсация будет. Ваше мнение нужно
позарез... Знание языка насекомых. Аттракцион "Дерзанье"!
Невалящий отодвинул тарелку и вяло поинтересовался:
- Что ж это за аттракцион?
- Цирковой! - чуть не хором выпалила чета. - Впервые в мире.
Дрессированные скарабеи!
- Чего? Скарабеи? Навозные жуки?
- Ну да, так их по-простому, - Густопсоев объяснял, сметая рукавами
закуску. - Знаете, что меня вдохновило - шарики! Они же шарики катают из
говна, инстинкт такой. Отсюда и замысел - фосфоресцирующие шарики, две
команды скарабеев - одни черные, как есть, других я покрашу серебрянкой.
Уловили идею?
Вытаращенное лицо одержимого было прямо перед Невалящим, борода почти
касалась его носа. "И что в нем нашла Анастасия?" - опять возник
мучительный вопрос. Алкоголь не брал аспиранта.
- Признаться, не уловил...
- Борьба света и тьмы! - Густопсоев торжествующе откинулся на
табурете. - Светлые - добро, черные - зло. Отнимают друг у друга
светящийся шарик - символ мечты...
Анастасия внимала самозабвенно.
- ...в самый напряженный момент - барабаны трещат! - я и Настя, в
костюмах космонавтов, подхватываем шарик и летим под куполом цирка.
Контакт миров! Дерзание! Ничего подобного не было еще.
- А жуки? - напомнил Невалящий.
Густопсоев задумался.
- Да, жуки... Это верно замечено, свежий взгляд, он всегда... надо
как-то эффектно закончить с жуками... - он надолго ушел в мышление, глаза
его остекленели. Вдруг мгновенное просветление отпечаталось на физиономии
Густопсоева, как оплеуха свыше. - О! Настя! Контрномер, знаешь, когда
укротитель кладет голову в пасть льву...
- Нет! - крикнула Анастасия. - Только не это, у тебя нет никакого
инстинкта самосохранения.
- Балда ты, Настя, - улыбнулся Густопсоев аспиранту. - Я же сказал -
контрномер. Я загоняю жуков к себе в пасть, в рот, то-есть. Под барабанную
дробь. Все замирает, все смолкает вокруг, нервных тошнит. Затем -
литавры...
- ...и жуки выбегают с обратной стороны! Марш, - неожиданно для
самого себя выпалил Невалящий.
- Ерунда, профанация, - отмел с ходу энтузиаст, а жена его (в первый
раз за все время) глянула на гостя с неприязнью. - Жуки выбегают на
сверкающее блюдо, и мы с Настей, подняв его на вытянутых руках, идем в
лучах юпитеров по арене. Публика неистовствует...
Невалящий все глядел на Анастасию и будто видел, как огни грядущих
триумфов вспыхивают в ее зрачках. Так вот на чем поймал ее странный
мужчинка! Да, какой бы вздор ни громоздил избранник женщины, однако, если
там есть юпитеры, радужные эффекты - это беспроигрышно. И что по сравнению
с этим какие-то разговоры лопухов, паучьи травки, язык животных? Ах,
почему же он никогда не мечтал в детстве стать жонглером, клоуном на худой
конец? Что за призвание - толковать с иван-чаем? Ха!
Прощаясь на подворье, Густопсоев еще распространялся на любимую тему.
- Здесь нам прозябать уже недолго. А потом - куда-нибудь южнее, и
сразу отрабатывать номер. Тут ведь, в Укромине, и скарабеи настоящие не
водятся...
Вечерело. Вся округа жила напряженной животной и растительной жизнью,
и многоязычная речь ее была ясна аспиранту как день:
- Ку-ку-ру-зы! - требовал с забора огненный петух.
- Че-куш-ку! Че-куш-ку! - умолял под стрехой дикий голубь, ну вылитый
алкаш возле только что закрытого ларька.
- Хамы! Хамы! Хамы! - клеймил их дворовый кобель, носясь вдоль троса
на цепи, словно троллейбус с ополоумевшим водителем. И над всем этим
что-то умиротворенно шамкала старая лиственница, но никому это уже не было
интересно.

СТРАНИЧКА ИЗ ДНЕВНИКА
...Другой бы на моем месте пропустил такой пустяк безо всякой
реакции. Я же вышел из ванной и внимательно осмотрел плечо на свету, возле
окна. Этакий синеватый, весьма четкий крестик, черточки-поперечинки
примерно в сантиметр. Попробовал стереть его - не вышло, крестик был
выполнен (я тут же убедился) в технике татуировки. Ну, тут уж и недоумок
сообразит - мета!
Меня пометили!
В нашу славную эпоху не тратят время на то, чтоб выяснить, к примеру,
почему человека метят. Ведь пока разберешься и докажешь, что ты не еврей,
не гомосек, не тайный агент по сбыту оружия, не сепаратист, не доносчик
ГБ, не завмаг, не подпольный парторг - с тобой уже разберутся и быстро
свезут в мусорном контейнере на городскую свалку. Потому действовать
следовало решительно. С поры Варфоломеевской ночи ни у кого нету загадок
насчет таких крестиков, все знают, чем тут пахнет. Меня даже не особенно
заинтриговала техника этого клеймления, хотя есть над чем подумать, - как
можно на живом человеке вытатуировать (и качественно!) такую вот, хоть и
миниатюрную, штучку, и без всякой реакции с его стороны? Во сне? Под
наркозом? Словом, не знаю и знать не хочу уловки этих людоедов.
Нужно было спасаться, и срочно. Сразу признаюсь - я не был
оригинален, просто применил уловку Али-бабы. Итак, принцип Али-бабы: метят
всех окружающих подряд.
Я довольно быстро изготовил свой инъектор; это миниатюрное клеймо,
напаянное на замке браслета наручных часов. Оно набрано из множества
кончиков игл для шприца и в нормальном положении скрыто под хромированной
пластинкой, крохотный резервуар с тушью и обезболивающим также спрятан в
толще браслета. На некоторое время мне - интроверту и нелюдиму - пришлось
стать до омерзения общительным и дружелюбным (рубахой-парнем, душой
общества - какие там еще термины для вечно осклабленного, пышущего
приязнью кретина)? Я то и дело с кем-то обнимался, хлопал собеседника по
спине, фамильярно тискал знакомых дам (и незнакомых, при случае), шлепал
девчонок по попке; все это шумно, с утрированием, по-клоунски иной раз -
на что не пойдешь, чтобы лишь отвлечь внимание от легкого укола. Теперь
почти все мое окружение перемечено, и если террористы чего задумали, у них
будут затруднения. Смущает лишь то, что вскорости я должен покинуть родной
город и чуть ли не на месяц с лишком отправиться по делам службы в П-ск;
это совершенно некстати, тем более, что у меня есть основательное
подозрение, что крестик мне посадили именно в П-ске, в мой предыдущий
визит.

ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАПИСОК
12.IV с.г.
Прокус, наконец-то мы на месте, друг мой. Дорога была сносной, лишь
раз у железной трубы на нас напали хулиганы и перевернули дилижанс. Мой
камердинер и возница получили синяки, лопнул пластик откидного верха;
остальные пассажиры, в том числе и я, пристегнутые к сиденьям поясами
безопасности (здесь, как ты знаешь, свято чтут старинные традиции и все,
что связано с преемственностью культур), - не пострадали. Высвободившись
из ремней, мы кое-как поставили карету на колеса и продолжали путь. Дорога
в Срон столько раз описана в путеводителях, что не хочется повторяться, но
все же вековые отвалы мусора, среди которых она прихотливо вьется,
производят неизгладимое впечатление. Эти горы все время дымятся, друг мой
Прокус, а тысячи тысяч лоскутьев прозрачной пленки сверкают на солнце так,
что слепит глаза. Мы катили уже с полчаса по этому каньону, и я не уставал
восхищаться все новыми и новыми его ракурсами - как вдруг возница сделал
знак, и мы тут же бросили вертеть педали. "Крысы", - затаив голос, сказал
он нам, указывая кнутовищем куда-то вдаль. Действительно, впереди по
дороге мелькнули два грациозных силуэта и скрылись среди ржавых цистерн.
Мы смотрели на них во все глаза. Мой сосед после этого все мурлыкал
шансоньетку: "Пуглива, как крыса, строптива, как крыса, как крыса
прелестно дика..."
Оказывается, этих вымирающих животных завезли сюда из Полуденной
Супы, где они еще изредка встречаются. Появление крыс у всех нас подняло
дух, пошли разговоры о возрождении животного мира и о том, какие меры
принимает Властитель в этом отношении. Возница божился, что видел однажды
в этих местах ворону: "Вот так близко, не сойти с этого места!", - однако,
мнится мне, это извечные сказки аборигенов, всего лишь.
Солнце поднялось повыше, зловоние и чад усилились. Мы, погруженные в
дурман и грезы, еле крутили маховик. Возница, поощряя изредка кнутом
нерадивых, включил первую передачу, ибо рытвины и тряска стали невыносимы
- и тут, за очередным поворотом внезапно открылась прославленная панорама
Срона - песчаная равнина, над которой высятся его знаменитые развалины и
хрестоматийно известный самый длинный в мире пляж - черный от мазута и
глянцевый, словно рояль, а за ним слабо волновалась безбрежная бурая
ширь... Океан! Мы снова остановились, потрясенные этим зрелищем, и вдруг,
как по команде, принялись вертеть маховик с новой энергией - нам не
терпелось поскорее попасть в столицу.
Срон, как знаешь ты, мой благородный друг, вот уже полстолетья слывет
Меккой живописцев, ваятелей, поэтов, мыслителей. Мы мчались туда во весь
дух по прекрасной бетонке, вдруг возникшей из-под отбросов; возбужденные
предстоящими впечатлениями, мы весело переговаривались. Мой визави по
рычагу, кавалер Ромаш, персона большой учености и отменных манер, любезно
поведал мне о положении театра в этом благодатном краю. Оказывается, здесь
уже давным-давно подвизается труппа под названием "Акме" - совершенно
неуловимый театр. Они дают представление в мгновение ока и в мгновение ока
исчезают; не успеют еще патрульные стражи оцепить здание, как
разгримированные актеры уже сидят среди зрителей. Диктатор в затруднении -
его собственные театры, укомплектованные невольниками, пользуются гораздо
меньшим успехом. Актеры, как известно, близки с нечистой силой, добавил
кавалер, среди них не редкость оборотни, это облегчает им вживание в
образ. Кавалер Ромаш показал мне талисман, который всегда берет с собой в
путешествия, это маленький капроновый рычажок от какого-то старинного
механизма. В знак ответной любезности я предъявил ему свою ладанку. За
этими разумными и пристойными речами мы незаметно подкатили к околицам
Срона.
В Срон, как известно тебе, мой друг, ведет пять дорог - подумать
только! - и не зря он зовется пятивратным. Мы подъехали к вратам N_3, где
оборванный, зато отменно вежливый писец без особых проволочек нас
зарегистрировал и тут же предупредил, какие районы города пользуются особо
дурной славой. Вот это - столичный сервис, любезный Прокус! У нас в Цуцыке
никому такое и в голову не придет, мы - культурная окраина; с болью в
сердце я еще раз посетовал на свою родину.
И мы с благоговением вступили на улицы этой цитадели искусств, наук и
добродетелей. Дражайший Прокус, развалины Срона...

ВОСКОВОЙ ДВОР
Этот двор, скорее анфилада дворов, начинается суровым оштукатуренным
порталом, неотличимым особо от прочих заездов на улице Верхней (ныне
Гвоздикова), и завершается в распаханном бульдозерами переулке, впадающем
непосредственно в Горбатую, с ее всем известным мостом. Отсюда, с этого
крутого места уже отчетливо видна медлительная речка внизу, забранная с
одной стороны в гигантские плиты набережной, с другой - все еще в дикой
поросли кленов и тополей. Двор сразу обнаруживает свою восковую сущность.
Когда-то, в пору очередной кампании по подъему села, у всех на слуху
был такой агрономический термин - "молочно-восковая спелость", относился
он к кукурузе, разумеется. Примерно такова полупрозрачная,
молочно-восковая субстанция, из которой и состоит все вокруг - дома,
деревья, люди, автомобили. Я достаточно свободно вижу сквозь стены
обитателей домов - молочно-восковых персонажей, представленных большей
частью в ключевые моменты жизни: невесты, с фотогеничной улыбкой под
негнущейся ажурной вуалью, пенсионеры с костяшками домино в просвечивающих
под солнцем восковых ладонях, покойников - ну, они-то уж подлинно восковые
- на составленных вместе столах, под навощенными цветочными гроздьями...
В воротах среднего двора ключевая эффектная сцена образца 1946 года -
вооруженный паренек с подножки синего трофейного "опеля" выпускает
стеариновую, безвредную на вид пулю в грудь своего приятеля, сидящего на
закраине детской песочницы. Возле песочницы - другая композиция:
куча-мала, составленная из малолетних босяков, многочисленная и сложно
построенная. В гуще тел, если вглядеться, детский ботинок примерно 21-го
размера, это все, что я могу различить у себя самого, заваленного ворохом
шпаны. Есть еще два сюжета, посвященных мне - это композиция у приямка
подвального окна, где я, пойманный и плененный как чужак, испуганный и
злой, окружен стеариновыми от вечернего освещения туземцами - наглыми,
издевающимися, - и над всем этим вовсе уж неразличимая почти фигурка
девочки под козырьком входа, вроде бы сочувственно на меня посматривающей.
К последней композиции с моим участием, размещенной уже на Горбатой, нужно
пройти через другой двор, где на искусно выщербленном постаменте крыльца -
фигурка моей юной жены в мини-платьице, с жемчужными висюльками на уровне
груди. В окне кухни (рядом, бельэтаж) ее приветствует моя престарелая
тетка, кремовой, дряблой рукой, со стынущей на лице морщинистой,
гостеприимной гримаской. В глубине квартиры смутно различим открытый рояль
с наспех вылепленным на клавишах черным котенком, большим любителем по ним
бегать; а дальше, за спиной кресла угадывается молочно-восковая лысина
дяди, погруженного в чтение. Этажом выше из балконной открытой двери -
фестонами обрывки песен Лещенко, развешанные гирляндами по всему двору, а
на балконе он сам - полуфигура в цыганском жилете, прилизанный
красавец-брюнет с гитарой, в простреленном жабо. Поодаль, на равных
расстояниях друг от друга, находятся ипостаси всех (или почти всех), мужей
моей кузины, самой же ее я почему-то не обнаруживаю. Муж N_1 -
голубоглазый студент-еврей с томиком Есенина под мышкой; когда я прохожу
мимо, он приветливо смотрит сквозь меня... Муж N_2, летчик, алкоголик в
кожанке, с подернутым водкой взором. И так далее... У генеральского дома -
отставной полковник с палочкой и лощеная, тщательно изваянная автомашина -
ясно вижу ее бампер, решетку, но никак не могу сообразить, что за машина.
Бьюик? ЗИМ?
Сразу за этим домом - также проницаемым для зрения, населенным
стоячими персонажами и трупами - высятся великолепные дубы с черными
сказочными стволами, с кривыми ветвями, на вид прямо-таки чугунными, но,
опять же, если вникнуть в толщу ствола, можно легко различить тонкий
стебелек трехсотлетней давности. И вот, в конце излучины шикарного некогда
въезда, уже на Горбатой, патетическая сцена - моя мать в женской униформе
Соединенного Королевства (благотворительная посылка) и малец в широких
коротких штанах, она с яростью, он с азартом - кричат что-то немо
разверстыми ртами в широкий провал улицы, собственно, уже в речную долину,
где, сколько я ни напрягаю глаза, уже ничего не различить.
Этот паноптикум озаряет металлическим свечением четверка
расположенных в зените мужских, как бы налезающих друг на друга профилей,
которым анонимный ваятель придал черты неотразимой добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19