Любо было слышать казакам дорогие и верные слова Ермака. Все
спешились и долго смотрели на раздольную и разгульную реку. Любовались они
и нежно-розовой полоской, вспыхнувшей на востоке, - вот-вот взойдет
солнышко.
Ведя коней в поводьях, казаки по росистой траве спустились к
прохладному плесу. Умыли, освежили лица, огонек прошел по жилам от
прохладной воды.
И пока сами мылись, пока купали и поили коней, взошло солнце, и на
левобережье Волги, над камышами потянулся сизый туман.
Утомленные, но счастливые казаки отыскали в тальнике укромный уголок
и разложили костер. Над ним повесили черный от копоти котел и стали варить
похлебку.
Ермак смотрел на золотой плес, на просинь могучей реки и вполголоса
пел:
Ах ты Волга ли, Волга матушка, Широко ты, Волга, разливаешься, Что по
травушкам, по муравушкам, По сыпучим пескам да камушкам, По лугам, лугам
зеленым, По цветам, цветам лазоревым...
- Братцы! - прерывая песню, закричал Богдашка Брязга. - Тут в овражке
таится хутор. Айда-те за мной!
- Стой! - строго сказал Ермак. - Пойти можно, но русского добра не
трожь! Веди нас.
Брязга привел казаков в дикое место. Под вековым дубом приютилась
рубленая изба, двери - настежь. В темном квадрате вдруг появилась баба. В
синем сарафане, здоровенная, лет под сорок, она сладко зевнула и
потянулась.
- Здорово, краса! - окликнул женщину Ермак.
- Ахти, лихонько! - от неожиданности взвизгнула баба и мигом скрылась
в избе.
Казаки вошли в дом. В большой горнице тишина, пусто.
- Эй, отзовись, живая душа! - позвал Ермак, но никто не откликнулся.
Тем временем Богдашка Брязга сунулся в чулан. Глаза его озорно
блеснули: в большой кадушке он разглядел широкую спину хозяйки.
- Ишь, ведьма, куда схоронилась! Вылезай! - незлобливо крикнул он и
за подол сарафана вытащил толстую бабу из кадушки. Подталкивая, вывел ее в
горницу.
- Гляди на хозяюшку! - весело оповестил он.
- Ты чего хоронишься, лесная коряга? - закричали казаки. - Разве не
знаешь порядка: когда нагрянут казаки, надо встречать с хлебом-солью!
Проворней давай нам есть!
Хозяйка поклонилась станичникам.
- Испугалась, ой, сильно испугалась! - пожаловалась она. - Тут по
лазам да перелазам всякий леший бродит, а больше копошится ныне ногаец!
Злющ лиходей!
- Есть ли у тебя хлеб, хозяюшка? - ласково спросил ее Ермак. -
Изголодались, краса. Как звать, чернобровая?
Женщина зарделась. Добродушная речь казака пришлась ей по сердцу.
- Василисой зовут, батюшка! - отозвалась она, и засуетилась по избе.
Сбегала в клеть, добыла и положила на стол и хлеба, и рыбы, и окорок.
- Ешьте, милые! Ешьте, желанные! - приятным грудным голосом
приглашала она, а сама глаз не сводила с Ермака. Плечистый, темноглазый, с
неторопливыми движениями, он напоминал собою домовитого хозяина.
- И откуда у тебя, матка, столько добра? - полюбопытствовал Ермак.
Василиса обласкала его взглядом и певуче отозвалась:
- Волга-матушка - большая дорога! Много тут всякого люда бродит на
воле. И брательники мои гуляют...
- С кистенями! - засмеялся своей подсказке Богдашка Брязга.
Женщина потупила глаза. Ермак понял ее душевную смуту и ободрил:
- Не кручинься. Не кистенем, так оглоблей крестить надо бояришек да
купцов! Пусть потрошат мирских захребетников. "Сарынь на кичку!" - так что
ли твои брательники окликают на вольной дорожке приказного да богатого? Не
бойся, матка, нас!
- Так, желанный, - согласилась баба. - Кто богу не грешен!
Она нескрываемо любовалась богатырем: "Эх, и казак! Бровь широкая,
волос мягкий, глаз веселый да пронзительный! И речист и плечист!" - Она
поклонилась ему:
- А у меня и брага есть!
- Ах, какая ты вор-баба! - засмеялся Брязга. - Вертишься, зенки
пялишь на казака, а о браге до сих пор ни гу-гу... Тащи скорей!..
Василиса принесла отпотевший жбан хмельной браги, налила ковш и
поднесла Ермаку. Казак утер бороду, перекрестилась истово и одним духом
осушил ковш.
- Добра брага! Ой, и добра с пути-дороги! - похвалил он и отдал ковш
хозяйке.
Василиса затуманилась, иного ожидала она. Повела гладкими плечами и
сказала Ермаку с укором:
- Ты что ж, мой хороший, аль порядков не знаешь? После браги
отплатить хозяйке полагается!
- Чем же это? - полюбопытствовал Ермак.
- Известно чем! - жарко взглянула она ему в глаза.
Ермак переглянулся со станичниками и сказал женке:
- Я казак, родимая! Не миловаться и целоваться мчал сюда. Но уж так и
быть, больно душевна ты и пригожа! - Он поднялся из-за стола, утер усы,
обнял и поцеловал хозяйку. Василиса зарделась вся и с лаской заглянула ему
в глаза.
- Неужели с Волги уйдешь? Где же казаку погулять, если не на таком
раздолье!
Ермак отстранил ее:
- Нет, родимая, не по такому делу нынче торопимся мы. Несем мы важную
весть для русской земли. Укажи нам тропку, чтобы невидно-неслышно
проскочить в Астрахань, да и сама уходи отсюда! Великая гроза идет...
Баба охнула и на глазах ее блеснули слезы. Потом, справясь с собой,
сказала:
- Ладно, казачки, выведу я вас на тайную тропку. Только Стожары в
небе загорятся, и в дорожку, родные!
Богдашка сверкнул серьгой в ухе, перехватил ковш, и пошел гулять
среди казаков. Выпила и Василиса. Захмелела она от одного ковша и петь
захотела.
- Хочешь, желанный, послушать нашу песню, - предложила она Ермаку. -
Холопы мы, сбежали от лютого боярина, и песенка наша - э-вон какая!
Не ожидая ответа, раскрасневшаяся женка приятно запела:
Как за барами было житье привольное,
Сладко попито, поедено, положено,
Вволю корушки без хлебушка погложено,
Босиком снегов потоптано,
Спинушку кнутом побито,
Допьяна слезами напоено...
Ай да баба! Царь-баба! - закричали повеселевшие казаки.
- Не мешай, братцы, - попросил Ермак. - Видишь, жизнь свою выпевает,
от этого и на душе полегчает...
Женка благодарно взглянула на казака и еще выше понесла свою песню:
А теперь за бар мы богу молимся.
Церковь божья - небо ясное,
Образа ведь - звезды чистые,
А попами - волки серые,
Что поют про наши душеньки,
Темный лес - то наша вотчина,
Тракт проезжий - наша пашенка.
Пашем пашню мы в глухую ночь,
Собираем хлеб не сеямши,
Не цепом молотим - слегою
По дворянским по головушкам,
Да по спинам по купеческим...
Хорошо пела женщина! И откуда только у нее взялись удаль и печаль в
песне? И жаловалась, и кручинилась, и радовалась она. Закончла и
засмеялась:
- И как после этого моим братцам на Волге не гулять. Эх вы, мои
родные, оставайтесь тут..
- Нет! - решительно отказался Ермак. - Не до гульбы нам теперь,
матка. Собирайся, братцы! - обратился он к станичникам. - Пора в путь. Ну,
хозяюшка, показывай дорожку!
Василиса вывела казаков на тайную тропку и медленно, нараспев, стала
объяснять:
- Держитесь овражинок, там и дубнянок и орешинка, чуть что, укроетесь
от вражьего глаза. Все идите и идите, не теряя Волгу, а там доберетесь и
до перевоза. Оттуда рукой подать до Астрахани. Дед Влас на пароме вас
доставит.
Казаки распрощались с женкой. Долго она стояла на заросшей тропинке и
смотрела, как покачивались ветки тальника.
- Эх! - мечтательно вздохнула Василиса: - Было бы мне годков на пять
помене, пошла бы за ним! Сладок, кучерявая борода! - она повернулась и
нехотя побрела к скрытому куреню.
Между тем, казаки забились с конями в самую глушь и отлеживались там
до вечера. Время тянулось медленно. Чайки с криком носились над поймой;
одолевали комары, но, несмотря на жгучий зуд от укусов, казаки, внимая
голосам птиц, тихому шелесту тальника и еле уловимым шорохам, которые
производили осторожные звери, покойно мыслили о своем. "Эх, бабы, русские
бабы, везде вы одинаковы, стосковались до доброму слову по ласке!" - думал
о приветливой женщине Ермак.
Когда солнце склонилось к западу, станичники раздули костер, сварили
уху и уселись в кружок. Безмятежный дымок костра, тихий вечер, аромат ухи
- все склонялось к мирной и долгой беседе, но приходилось торопиться.
Надвигался вечер. Затих в дремоте тальник, неподвижен камыш, его острые
листья не шуршат, не качаются пепельные пушистые метелки, умолкли птицы.
На востоке уже показался хрупкий серпик месяца, и одна за другой стали
вспыхивать бледные звезды. С реки потянуло сизым туманом. Свистя пролетели
на заволжские озера утки. На высоком осокоре заухал филин.
- Ночной хозяин ожил, и нам пора убираться! - сказал Ермак и взнуздал
коня. - Поехали, братцы-станичники!
И снова густая темная ночь охватила ватажку. Слева плескалась широкая
река, справа лежала неспокойная степь. Двигались медленно, осторожно. И
чудилось Ермаку, будто казаки стоят на месте, а звезды двигаются. Месяц
посветил неуверенно и вскоре скрылся за холмы; еще темнее и таинственнее
стало в степи, еще осторожнее и тише ехали казаки.
На другой день под утренним солнцем они заметили сияющие в голубом
небе кресты церквей. На песчано-зеленом острове, раскинутом посреди
полноводной Волги, виднелись строения, рубленые башенки и тянулись дымки к
небу. И на всем огромном просторе колыхалось под утренним ветром зеленое
море камыша. Проснулись птицы и кричали без умолку в кустах, в рощах. А
вправо, на берегу, среди песков, виднелась избушка и подле нее возился
седенький старичок.
"Паромщик Влас!" - догадался Ермак и повеселевшим голосом крикнул:
- Вот и Астрахань! Поторопимся, станичники!
Казаки и без того нетерпеливо глядели на переправу. Услужливый дед
устроил всех на паром, поплевал на ладошки и взялся за шест.
- Благослови, господи! А ну-ка, молодцы, помоги! - попросил он.
Казаки в охотку взялись за весла. Ударили раз-другой, и паром вынесло
на стремнину; под веслами забурлила вода. Ермак залюбовался Волгой. В
глубине синего неба таяли озолоченные солнцем нежные пухлые облака.
Крепкий свежий ветер гулял на речном просторе. Кричали чайки. И все ближе
и ближе остров. А навстречу плыли, раскачивались на легкой волне, сотни
лодок: бусы, струги, беседы. Среди них, разрезая воду, как лебедь медленно
плыла расшива с распущенными белыми парусами.
"Вот она Астрахань, ближняя дорога в Бухару и в Персию!" - с
гордостью подумал Ермак. Вдруг мимо его уха пролетела стрела. "Ах,
супостат, вор-ногаец пустил из камыша, да опоздал!" - догадался Ермак.
Дед Влас тряхнул бороденкой:
- Счастливый ты, казак: гляди, и стрела не берет тебя! Долго жить
будешь!
Казак в ответ только блеснул смелыми глазами.

Станичники свели с парома своих, привычных ко всему, коней.
- В добрый час, детушки! - напутствовал их паромщик Влас.
- Спасибо, дедко, на добром слове! - отозвался за ватагу Ермак и
вскочил в седло.
Конная ватажка потянулась в город. Издали он казался пестрым и
красивым: блестела лазурь минаретов, сверкали куполы церквей, а в синем
небе белыми хлопьями летали голубиные стаи. Из Заволжья в лицо пахнуло
сухим горячим ветром. Ермак осмотрелся... Вдали за островом желтели
золотые пески, а на полдень уходила торговая дорожка! Из восточных стран -
Бухары, Хивы, Ирана и далекой сказочной Индии - через Астрахань на Русь
шли разнообразные товары, пряности и диковинные фрукты. Сюда на своих
парусах сплывали и русские купцы за красной рыбой, сарацинским
пшеном-рисом и превосходной солью. Из московских земель стекались сюда
богатства, которые высоко ценились во всем свете. Шли сюда крепкие кожи,
мягкие дорогие меха - соболиные, горностаевые, черные лисьи с серебристой
искрой, беличьи. Привозили русские купцы в Астрахань в липовых бочонках
чистый, как слезинка, сладкий мед, белые холсты, охотничьих птиц - соколов
и кречетов, до которых падки были восточные властелины.
Казаки ожидали встретить богатый, нарядный город, пышность и
величавость, и сильно изумились, когда, вместо ожидаемого, перед ними
раскрылось скопище глиняных хибар, без окон, с плоскими крышами. Вдоль
речных протоков Кутума и Балды тянулись узкие кривые улицы, за ними
высился насыпной вал, а дальше - бревенчатый тын, увенчанный по углам
рублеными башнями.
"Крепость!" - догадался Ермак и направился с ватажкой в сторону
большой башни.
Конники углубились в узкие улочки. Был ранний час, но город уже
проснулся и жил кипучей жизнью. Всюду над мазанками вились дымки, пахло
горелым кизяком. Вдоль грязных немощенных уличек неторопливо стекали
мутные ручейки, изрядно пахло гнилой рыбой. На плоских крышах спозаранку
сидели укутанные в черные покрывала женщины и со скрытым любопытством
наблюдали за проезжими.
Богдашка Брязга не удержался, вскинул голову окрикнул татарок:
- Айда-те, милые, с нами! Гляди, какие очи горячие, а сама прячешься.
А ну, выгляни, бабонька!
- Не надейся, не выглянет. Инако и нельзя, оскоромится, - насмешливо
отозвался лихой станичник.
Из-под копыт коней поднялись тучи пыли и заволокли мазанки, улицы и
любопытных мусульманок. Где-то наверху, с минарета, мулла выкрикивал слова
утренней молитвы:
- Ля иляга илля ллагу!..
Призывы муллы смешивались с ревом ослов, с воплями погонщиков
верблюдов, тянувших караваном в теснине хибар.
Ватажке приходилось часто останавливаться и подолгу пережидать, чтобы
разъехаться с караванами. Дорогу нередко переграждали обозы - вереница арб
на огромных колесах, с ужасным скрипом продвигавшихся к торговой площади,
к видневшемуся издалека караван-сараю.
В открытых настежь лавчонках раздавался дробный стук молотков, -
медники гремели металлом, оружейники в раскаленных горнах плавили железо.
Сидя на низеньких скамеечках, башмачники проворно тачали цветные башмаки и
туфли с загнутыми кверху носками. Из кузнецы разносился оглушительный
грохот и лязг. Тут же, у лавок и мастерских, бродили всклокоченные
бездомные псы, с хриплым лаем сопровождавшие казачью ватажку.
Ермак много перевидал на своем веку, но такая смесь и пестрота
ошеломила его. Вот и шумная площадь распахнулась перед крепостным валом.
- С дороги! С дороги! - выкрикивали оглушенные гамом казаки, но
пестрая многоязычная толпа бурлила вокруг, не боясь быть истоптанной.
Вертясь у лошадиных копыт, резко выкрикивали свой товар продавцы воды и
восточных сладостей. Зазывали к себе мясники, из лавок которых удушливо
пахло кровью и прокисшими кожами. Зазывали персы - продавцы невиданно
красивых ковров. На легком ветре колебались и переливались всеми цветами
радуги развешеные для приманки пестрые ткани: атласы, голубой артагаз,
черный шелк и тафта червчатая, алая, багряная, зеленая... Глаза казаков
разбегались, а продавцы ласково расхваливали свои товары:
- Ай, карош! Ай, красивый!...
Только одни чернобородые персы-менялы с невозмутимым видом сидели у
маленьких разновесов, готовые в любую минуту обменять бухарскую теньгу на
русский ефимок. Да еще торговцы драгоценными камнями важно восседали у
своих лавок и пытливо разглядывали прохожих. Не всякому они показывали
свое добро, скрытое в каморке за кованой дверью. Оборванные нищие, худые и
босые, протягивали костлявые руки и вопили о подаянии.
И кого только на площади не было: и персы, и армяне, индусы и русские
торговые люди, и просто гулебщики, сплывшие в Астрахань за удачей. И все
это разноязычное, многоликое скопище суетилось, спорило, кричало,
торопилось. Только гляди да поглядывай, а то, чего доброго, раздавишь кого
конским копытом!
Еле пробрались казаки сквозь толпу, и тут у вала их властно окрикнул
бородатый осанистый стрелец, с тяжелым бердышом в руке.
- Стой, кто едет?
- С Дона станичники с вестями! - сурово и независимо ответил Ермак.
- На Дону всякие люди есть, - ответил стрелец. - Толком сказывай!
Казаки разгорячились.
- Бей бородатого лешего! - вспыхнул Брязга.
- А ты попробуй, сдачу получишь! - внушительн ответил часовой.
Ермак протянул руку и, оборотясь к ватажке, сказал:
- Не кричать, братцы. Мы на русской земле и по государеву делу
поспешили. Эй, честный воин! - обернулся он к стрельцу. - Скличь старшого!
Московский стрелец пытливо взглянул на Ермакка и отошел, зычно
позвал:
- Андрейка, поди сюда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16