Евгений ФЕДОРОВ
ЕРМАК


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДОНСКАЯ ВОЛЬНИЦА

1
За тульскими засеками, за порубежными рязанскими городками-острожками
простиралось безграничное Дикое Поле. На юг до Азовского моря и Каспия,
между низовьями Днепра и Волги, от каменных гряд Запорожья и до дебрей
прикубанских раскинулись нетронутые рукой человека ковыльные степи. Ни
городов, ни сел, ни пашен, - маячат в синем жарком мареве только одинокие
высокие курганы да безглазые каменные бабы на них. Кружат над привольем с
клекотом орлы, по голубому небу плывут серебристые облака. По равнине
гуляет ветер и зеленой волной клонит травы.
В этих пустынных просторах бродили отдельные татарские и ногайские
орды, изредка проходили купеческие караваны, пробираясь к торговым
городам. А на Дону и при Днепре глубоко пустили крепкий корень казаки.
Жили и умирали они среди бесконечных военных тревог, бились с крымскими
татарами, турками и всякой поганью, пробиравшейся грабить Русь.
По верхнему Дону, Медведице, Бузулуку и их притокам шумели густые и
тенистые леса. Водились в них медведи, волки, лисицы, туры, олени и дикие
козы. В прохладных голубых водах рек нерестовали аршинные стерляди,
саженные осетры и другая ценная красная рыба.
Сюда, на Дон, на широкое и дикое поле бежали с Руси смелые и
мужественные люди. Уходили холопы от жестокого боярина, бежали крестьяне,
оставив свои домы и "жеребья" "впусте", убоясь страшных побоев и
истязаний, спасаясь от хлебного неурода и голода. Немало было утеклецов с
каторги, из острогов, из тюрем, - уносили беглые свои "животы" от
пыточного застенка.
Тяжело жилось русским людям при царе Иване Васильевиче Грозном. Не
любили бояре, дьяки и приказные правдивого слова. За него простолюдину
можно было поплатиться жизнью. Все, кому невыносим стал гнет, кому
хотелось воли, уходили туда, где требовались только удалая голова да
верность своей клятве. Каждую весну и лето пробиралась бродячая Русь в
низовые донские городки и казачьи станицы. Шли на Дон, минуя засеки,
острожки, воинские дозоры, пробираясь целиной, без дорог, разутые и
раздетые, подпираясь дубинами да кольями. Путь-дорога была безопасна
только ночью, а днем хоронились от разъездов служилых казаков в лесных
трущобах, диких степных балках и водороинах.
Миновав все преграды, беглые селились вместе с казаками, и так же,
как они, крепких домов не строили, землю почти не пахали, хлеба сеяли
мало, а больше жили добычей, которую брали в бою у татар и турок. Добывали
они себе в лихих схватках, оберегая русские рубежи, и коней, и доброе
оружие, и шелка, и камни-самоцветы, и золото. А были и такие, которые шли
ради мести на крымского татарина: у кого наездники-ордынцы увели в Дикое
Поле мать или невесту, у другого убили отца или брата. И они шли выручать
пленных, а если не стало их, пролить кровь насильника или, в свою очередь,
захватить невольника-ясыря...
В теплую летнюю ночь над Доном у костра сидели четыре станичника,
оберегая табуны от ногайских воров. Кругом - непроглядная сине-черная
тьма, над головой - густо усыпанное яркими звездами небо. Под кручами
текла невидимая река. Со степи тянуло запахом цветущих трав, подувал
ветерок. В глубокой тишине уснувшей степи не слышалось ни звука. Но вот,
нарушая ночной покой, в черной мгле послышался дробный топот коня.
- Невесть кто скачет! - нахмурился низенький, проворный малый с
цыганской бородкой и, схватив ложку, зачерпнул и попробовал ухи. - Ох,
братцы, до чего ж вкусна!...
Казаки не слушали его, насторожились. Топот все ближе, все чаще.
Широкоплечий высокий казак Полетай вскочил, потянулся, расправил
руки. Кулачища у него по пуду.
- И куда прет, нечистая сила! Табун напугает, леший! - он
прислушался. - Нет, не ногаец это скачет, тот змеей проползет; по всему
чую, наш россейский торопится...
Только сказал, и в озаренный круг въехал коренастый всадник на резвом
коньке. Полетай быстро оценил бегунка: "Огонь! Вынослив, - степных кровей
скакун!".
Приезжий соскочил с коня, бросил поводья и подошел к огню.
- Мир на стану! Здорово, соколики! - учтиво поклонился он
станичникам.
Черноглазый малый, с серьгой в ухе, схватил сук и по-хозяйски
поворошил в костре. Золотыми пчелками взметнулись искры, вспыхнуло пламя и
осветило незнакомца с ног до головы.
"Молодец Брязга!" - одобрил догадку товарища Полетай и стал
разглядывать незваного гостя. Был тот широкоплеч, коренаст, глаза жгучие,
мягкая темная бородка в кольцах. На вид приезжему выходило лет тридцать с
небольшим. Держался он независимо, смело.
- Здорово, соколики! - приятным голосом повторил незнакомец.
- Коли ты русский человек и с добром пожаловал, милости просим! -
ответили сидящие у костра, все еще удивленные появлением гостя.
- Перекреститься, не лихой человек. Дону кланяюсь! - незнакомец
скинул шапку и снова поклонился.
Заметил Полетай, что у прибывшего густые темные кудри. "Ишь, леший,
красив мужик!" - похвалил он мысленно и позвал:
- Коли так, садись к вареву, товарищ будешь!
- Спасибо на привете! - ответил гость и сел рядом со станичниками. С
минуту помолчали, настороженно разглядывая друг друга. Озаренное теплым
светом лицо полуночника было приятно, мужественно.
- Из какого же ты царства-государства? - весело спросил его Брязга и
прищурил лукавые глаза.
- Из тридесятого царства, от царя Балабона, из деревни "Не переведись
горе"! - загадкой ответил гость.
- Издалече прискакал, родимый! - усмехнулся Полетай, оценив умение
незнакомца держать тайну про себя.
- Ну, а ты откуда? - обратился приезжий к Брязге.
Казак тряхнул серебристой серьгой и отозвался весело:
- А я из-под дуба, из-под вяза, с донского лягушачьего царства!
- Ага! - добродушно улыбнулся гость. - Выходит, это близко отселева.
Хорошо! Много недель скакал, а все же достиг вольного края.
- Да кто же ты? - продолжал допрашивать Брязга.
Приезжий весело засмеялся - сверкнули ровные белые зубы.
- Не боярин я и не ярыжка, не вор-ворющий, не целовальник и не бабий
охальник! - шутливо ответил он. - Бурлаком жил, "гусаком" в лямке ходил,
прошел по волжскому да по камскому бечевникам, все тальники да кусты
облазил в семи водах купался. Довелось и воином быть, врага-супостата
насмерть бить, а каких кровей - объявлюсь: под сохой рожен, под телегой
повит, под бороной дождем крещен, а помазан помазком со сковороды. Эвось,
какого я роду-племени!
- Вот видишь, я сразу сгадал! - также шутливо отозвался Брязга. - По
речам твоим узнал, что ты по тетке Татьяне наш двоюродный Яков.
- Ага, самая что ни на есть близкая родня вам! - засмеялся гость, а
за ним загрохотали казаки.
Только пожилой, диковатого вида казак Степан строго посмотрел на
гостя.
- Погоди в родню к станичникам лезть! Не с казаками тебе тягаться,
жидок сермяжник! - вызывающе сказал он.
- Э, соколик, сермяжники Русь хлебом кормят, соль у Строганова
добывают! - добродушно ответил наезжий. - Эх, казак, не хвались силой
прежде времени!
- А я и не хвалюсь! - поднимаясь от костра, усмехнулся Степан. - Коли
смелым назвался, попытай нашу силу! - он вызывающе разглядывал беглого.
Никто не вмешался во внезапно вспыхнувшую перепалку. Интересно было,
как поведет себя гость. Степан, обутый в тяжелые подкованные сапоги, в
длинной расстегнутой рубахе, надвигался на приезжего. Решительный вид
казака не испугал молодца. Он проворно скинул кафтан, отбросил пояс с
ножом и сказал станичнику:
- Ну что ж, раз так, попытаем казачьего духа!
Степанка орлом налетел на молодца. Наезжий устоял и жилистыми руками
проворно облапил противника.
- Поостерегись, казак! - деловито предупредил он.
Брязга вьюном завертелся подле противников. Он загорелся весь и со
страстью выкрикнул Степану:
- Левшой напри, левшой! Колыхни круче! Э-эх, проморгал...
Молодец мертвой хваткой прижал Степанку к груди, и не успел тот и
охнуть, как лежал уже на земле.
- Во-от это да-а! - в удивлении раскрыл рот Полетай. - Враз положил,
а Степанка у нас не последний станичник.
Разглаживая золотистые усы, Полетай обошел вокруг гостя.
- Как звать? - строго спросил он победителя.
- Звали Ермилом, Ермишкой, а на Волге-реке больше кликали Ермаком! -
отозвался наезжий и полой рубахи вытер пот.
- Ермак - артельное имя! - одобрил казак. - Ну, сокол, не обижайся,
раз так вышло, придется и мне с тобой потягаться за станичную честь.
- Коль обычай таков, попытай! - ровно ответил Ермак.
Брязга бесом вертелся, не мог угомониться; потирая руки, он
подзадоривал бойцов.
- Ты не бойся, не пугайся, Петро, не убьет Ермишка! - подбадривал он
Полетая. - Только гляди, не ровен час, полетишь в небо... Эх, сошлись! Эх,
схватились.
Казак стал против Ермака, и оба, разглядывая друг друга, примерялись
силами.
- Давай, что ли? - сказал Полетай и схватился с противником.
Станичник напряг все силы, чтобы смаху грянуть смельчака на землю, но тот,
словно клещами, стиснул его и поднял на воздух.
- Клади бережно, чтобы дух часом не вышибить! - со смехом закричал
Брязга.
Но Полетай оказался добрым дубком - как ни клонило его к земле, а все
на ноги становился.
- Вот эт-та леш-ш-ий! - похвалил Полетая Степанка. - Крепкий казачий
корень! Не вывернешь!
- Посмотрим! - отозвался Ермак и, с силой рванув станичника, положил
его на спину.
- Ого, вот бесов сын! - пронеслось удивленно меж казаками. - Такой и
впрямь гож в товариство.
Побежденный встал, отряхнулся и незлобливо подошел к Ермаку.
- Ну, сокол, давай поцелуемся! Люблю таких! - он обнял победителя и
похвалил: - Ровни меж нами тебе нет.
- Постой, станичники, погоди, если так, - всем скопом на вожжах
потягаться! - предложил Брязга.
- Давай! - вмешался до сих пор упорно молчавший казак Дударек,
маленький, но жилистый, и хороший наездник. - Любо, браты, потягаться с
таким молодцом.
- Любо, ой, любо! - закричали казаки, и Брязга проворно достал
ременные вожжи.
- А ну, станичники, действуй! - протянул он концы Ермаку и Полетаю.
За казаком уцепились еще трое. Изготовились, крепко уперлись ногами в
землю.
- Дружно, браты, дружно! - закричал призывно Дударек. - Не стянуть
нас супостату с донской степи, со приволья! - и он затянул широким плавным
голосом:
Да вздунай-най ду-на-на, взду-най Дунай!
Ермак перекинул ременные вожжи через плечо и в ответ крикнул:
- Раз, два, зачинай. Тащи, вытаскивай! - подзадоривая, он изо всех
сил натужился. На его загорелом лбу вздулись синие жилки, выступил пот.
Минутку-другую ременные вожжи дрожали, как струна. Все притихли.
- Врешь, животов твоих нехватит! - сердито выкрикнул Степанка.
По степи пробежал ветерок, вздул пламя костра, стало светлее. И
Полетай заметил, как его ноги, обутые в мягкие кожаные ичиги,
медленно-медленно поползли вперед.
- Стой, стой, ты куда же, леший! - заорал Брязга и тоже, вслед за
товарищем, заскользил вперед. - Эхх!..
Ермак всем телом навалился на вожжи и рванул с такой силой, что двое,
взрывая ногами землю, потянулись за ним, а Дударек и Степанка с гоготом
упали.
- Оборони, господи, глядите, добрые станичники, экова мерина родила
мать!
- Ну, сокол, потешил! Твоя сила взяла! - сконфуженно сказал Полетай.
- Сворачивай в нашу станицу: с таким и на татар, и на ногаев, и на турок,
и на край света не страшно идти! Айда к тагану, да ложку ему живей, браты!
И в самом деле, приспела пора хлебать уху: она булькала, кипела в
большом чугунном казане и переливалась через край на раскаленные угли.
Ермак расседлал коня, снял и сложил переметные сумы, умылся и уселся
на казачий круг.
Влажный и знобкий холодок - предвестник утра - потянул с Дона. Тысячи
разнообразных звуков внезапно рождались среди тишины в кустах, камышах, на
воде: то утка сонная крякнет, то зверушка пропищит, то в табуне жеребец
заржет, то внезапно треснет полешко в костре и, взметнув к небу искры,
снова горит ровным пламенем.
Усердно хлебали уху из общего котла. Брязга поднял голову и
внимательно поглядел на семизвездье Большой Медведицы.
- Поди уж за полночь, пора спать! - лениво сказал он, отложив ложку.
- И то пора, - согласился Степанка и предложил Ермаку: - Ты ложись у
огнища, а завтра ко мне в курень жалуй!
Почувствовал Ермак, что станичник поверил ему.
Улеглись у костра, который, как огненный куст, покачиваясь от
ветерка, озарял окрестность. Приятно попахивало дымком. Ласковым покоем и
умиротворением дышала степь. Ермак растянулся на ворохе свежей травы и
смотрел в глубину звездного неба. Беспокойные думы постепенно овладели им:
"Вот он добрался-таки до вольного края и сейчас лежит среди незнакомых
людей. И куда только занесет его судьба? Пустит ли он корни на новом
месте, на славном Дону, среди казачества, или его, как сухой быльник,
перекати-поле, понесет невесть куда, на край света, и сгинет он в злую
непогодь?"
Долго лежал он не смыкая глаз. Над Доном уже заколебался сизый туман
и на землю упала густая роса, когда он, подложив под голову седло, крепко
уснул.

Утром, на золотой заре, казак Степанка повел гостя в свой курень.
Пришлый шел молчаливо, с любопытством поглядывая кругом, за ним брел
оседланный послушный конь его с притороченными переметными сумами. Минули
осыпавшийся земляной вал, оставили позади ров, вот высокий плетень, а
вдали караульная вышка с кровлей из камыша. По скрипучим доскам ходит
часовой. По сторонам разбросанные в зелени избенки да землянки, как
сурковые норы. Ермак вхдохнул и подумал: "Эх, живут легко, просто, не
держатся за землю!"
Пересекли густые заросли полыни, а станицы, какой ее желал увидеть
Ермак, все не было.
- Где же она? - спросил он.
Казак улыбнулся и обвел рукой кругом:
- Да вот же она - станица Качалинская. Гляди!
Из бурьянов поднимались сизые струйки дымков, доносился глухой гомон.
- В землянках живем. Для чего домы? Казаку лишь бы добрый конь,
острая сабелька да степь широкая, ковыльная, - вот и все!
Степан свернул вправо: в зеленой чаще старых осокорей - калитка, за
ней вросшая в землю избушка.
- Вот и курень! - гостеприимно оповестил хозяин.
Ермак поднял глаза: под солнцем, у цветущей яблоньки, стояла девушка,
смуглая, тонкая, с горячим румянцем на щеках, и пристально глядела на
него. Гость увидел черные знойные глаза, и внезапное волнение овладело им.
- Кто это у тебя: дочь или женка? - пересохшим голосом спросил он
казака.
Степан потемнел, скинул баранью шапку, и на лбу у него обозначился
глубокий шрам от турецкого ятагана. Показывая на багровый рубец, волнуясь,
сказал:
- Из-за нее помечен. В бою добыл ясырку. А кто она - дочь или женка,
и сам не знаю. - Много тоски и горечи прозвучало в его голосе.
Ермак сдержанно улыбнулся и спросил:
- Как же ты не знаешь, кто она тебе? Не пойму!
Если бы гость не отошел в сторону и не занялся конем и укладками, то
увидел бы, как диковато переглянулись Степан и девка и как станичник
заволновался.
Не смея поднять глаза на девку, Ермак спросил ее имя. Стройная,
упругой походкой она прошла по избе и не отозвалась, за нее ответил
Степан:
- Уляшей звать. Как звали ранее - быльем поросло. Взял двоих: татарку
Сулиму и девку. Везла басурманка черноволосую в Кафу, к турецкому паше.
Эх, что и говорить...
Гость украдкой взглянул на ясырку. Девушка была хороша. Бронзовая шея
точеная и сама гибка, как лоза, а губы красные и жадные. Опять встретился
с нею взглядом и не мог отвести глаз. Сидел, словно оглушенный, и голос
Степана доносился до него, как затихающий звон:
- Уходили мы к морю пошарпать татарские да ногайские улусы. Трудный
был путь. Кровью мы, станичники, добывали каждый глоток воды в скрытых
колодцах, на перепутьях били турок. И вот на берегу, где шумели набегавшие
волны да кричали чайки, у камышей настигли янычар - везли Сулейману дар от
крымского Гирея. Грудь с грудью бились, порубали янычар, и наших легло
немало. Стали дуван дуванить, и выпали мне старая ясырка Сулима да
девушка, по обличью цыганка. Сущий волчонок, искусала всего, пока на коня
посадил... Одинок я был, а тут привез в курень сразу двух. Только Сулима
недолго прожила, сгасла как свеча, и оставила мне сироту - горе мое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16