Они доползли до высокого трона, над которым раскинулся купол синего
балдахина, сверкающего, словно звездами, драгоценными камнями. Хункер
восседал лицом к югу, к Мекке, где, как известно, почивает вечным сном
пророк Магомет. Султан заплыл жиром, одряхлел, но борода была
изсиня-черна. Прищурив темные глаза, под которыми серели нездоровые отеки,
он надменно взглянул на послов. Толстые бухарцы, с бородами, окрашенными
хной в огнистый цвет, разом, точно по уговору, пали ниц перед султаном.
Они распростерлись на мягких коврах, выставив свои обширные зады.
Хункер молчал, изредка шевелил пухлыми пальцами, на которых сверкали
искрометным светом драгоценные камни.
По сторонам трона стояли рослые воины в блестящих панцырях, а на
ступенях с важностью сидели тучные придворные в парчовых платьях и
белоснежных чалмах.
По знаку повелителя первый визирь сказал послам:
- Встаньте и поведайте просьбу вашу преславному и могучему Селиму
великолепному!
Кряхтя послы медленно поднялись и стояли с опущенными головами.
Старший из них, самый дородный, приложил ладонь к бровям, словно защищаясь
от яркого дневного светила, и медоточиво стал восхвалять величие султана:
- О, брат солнца, великая справедливость на земле, блеск земного мира
и веры, величие ислама, не ты ли все дни и ночи думаешь о счастье
правоверных на земле, не ты ли их единственный защитник? Мы, прах твоих
ног и самое ничтожество из ничтожеств, дерзнули потревожить тебя, отвлечь
от мудрых размышлений...
Султан благосклонно кивнул головой, принимая восхваления, как
должное. Визирь ласково подсказал:
- Великий и великолепный повелитель слушает вас.
Тогда бухарский посол, все еще щуря глаза как бы от непереносимого
блеска, вновь пал на землю, уставя бороду в ноги хункера, и завыл
протяжным молящим голосом:
- Защитник веры и справедливости на земле, мы шли из Мекки на
Астрахань и видели на берегах Итиля плач и скорбь правоверных. Царь
московитов побрал Казань и Астрахань и разорил детей пророка. На священной
земле нашей возведены русские храмы, а корабли наши и соседей наших,
приходя в Астрахань, облагаются непосильными сборами. Русские от сего
имеют тамги на день по тысяче золотых! Допустимо ли это, средоточие
вселенной, могучий царь царей? Настало время вступиться за Астрахань.
Молим тебя! - и все послы упали ниц и поднялся стон. Султан благосклонно
улыбнулся и горделиво заговорил:
- Пусть щеки последователей пророка Магомета расцветут, как розы
весной; пусть сердца врагов ислама будут спалены огнем печали и горести,
как листы руты!
- О, многомилостивый! О, мудрейший! - подобострастно возопили послы и
протянули руки к хункеру.
Сверкая парчовыми одеждами и драгоценными каменьями, султан поднял
надменное лицо и закончил непререкаемо:
- Надейтесь! Пусть правоверные ждут моей милости. Я прикажу пожечь
пламенным мечом неверных, смешать их кровь с землей. Да будет так! Идите и
поведайте верным сынам аллаха, что Астрахань будет наша! - он торжественно
протянул руку, и послы встали; склонив головы и пятясь к двери, они стали
выбираться из бирюзовой залы.
На другой день в загородный дворец хункера прибыл посол из Литвы.
Султан решил показаться ему в ином свете - просвещеннейшим монархом,
занятым процветанием наук и искусств. Посла ввели в обширный зал оранжевой
окраски, сияющий на солнце золотом. Все так же торжественно и
величественно восседал хункер на резном, украшенном золотом и
ляпис-лазурью, троне среди придворных. На малиновом бархате его одежды
сияли вышитые золотом драконы и листья неведомых растений. Из серебряных
курильниц вились нежные дымки, распространяя сладковатый аромат. Посреди
зала бил фонтан, искрясь на солнце мелкими брызгами. Литовский посол,
рослый и красивый мужчина с русыми длинными усами, голубоглазый, одетый в
малиновый камзол и высокие сапоги со шпорами, войдя в зал, снял с головы
шляпу с перьями, быстро наклонился и замахал ею перед собою, показывая
образец европейской учтивости. Великий визирь указал ему место неподалеку
от султана, предупредив его:
- Великий и мудрый хункер, да простит его аллах, занят сейчас беседой
с учеными и просит гостя послушать и сказать свое слово!
Литовец еще раз поклонился и тихо стал в толпе придворных. Селим,
важно помолчав, обратился к толстому, с заплывшим лицом старику в белых
одеждах:
- Ты побывал в полуденных странах и много видел. Поведай нам,
правоверный, что за диковинки там имеются и какими премудростями ты
наполнил ум свой?
Ученый склонился перед хункером и, среди глубокой тишины, повел
рассказ:
- Царь царей, брат солнца, справедливость на земле, я побывал в южных
странах, где четыре царства природы - холодное и теплое, жидкое и твердое
- были преисполнены необыкновенных чудес. Я видел верблюдов, которые
пожирали огонь, и у правителя Эфиопии сам гладил благовонных кошек,
которые испускали мускус, Но диво из див, - это можно видеть только в
садах Магометова рая! Я побывал в роще, в которой летали чудные птицы!
Поев брошенного им мяса, эти птицы потом извергали из себя чистые алмазы.
"Что брешет сучий сын!" - возмущенно подумал литовский посол; однако
с подобострастным видом слушал султанского ученого. Тот между тем
продолжал:
- В этой стране, великий и мудрый, да сохранит аллах мне зрение,
водятся крокодилы, которые, насытившись черепахами, разрешались потом
золотым песком!
"Ну и лжец! - возмущался про себя литовец. - Такого шута горохового и
у нас на Вильнюсе, в замке Гедемина, не сыскать. Какие басни сказывает! Да
и что это, - или меня за неуча принимают или насмехаются? - недоуменно
разглядывал он придворных и султана. - Ведь есть же и у них науки!"
- Там есть соколы, - продолжал ученый муж, - которые кладут по три
яйца, а из них рождаются кошки пепельного цвета. Эти зверьки необычны и
обладают умением ловить не только обыкновенных птиц, но и быстролетных
кречетов.
И еще час с серьезным видом нес он разную околесицу, а Селим
внимательно слушал и верил болтовне. Литовскому послу надоело слушать, и
мысли его были о другом. Повелено ему было добиться военной тяжбы между
султаном и московским царем, чтобы отвлечь русских от литовских рубежей.
Он думал, как лучше и осторожнее об этом сказать хункеру.
И вдруг наступило затишье. Повелитель правоверных поднял руку, и все
придворные неслышно, пятясь, удалились из оранжевого зала. Посол
переглянулся с турским вельможей, и оба они поняли друг друга. Однако
визирь не осмелился еще начать разговор со "средоточием вселенной", так
как по его глазам догадывался, что тот еще не насладился беседой о науках
и искусствах, еще не до конца поразил своей мудростью и ученостью
пришельца с Запада.
- А где фряжский художник? - спросил вдруг султан визиря. - Пусть
будет здесь и покажет нам свое мастерство!
Визирь троекратно хлопнул в ладоши, и в дверь неслышным шагом вошел
тонкий юноша с длинным лицом, обрамленным пышными каштановыми волосами. Он
держал перед собой картину.
- Приблизься и покажи, что сделал ты! - благосклонно приказал хункер.
Визирь глазами дал понять послу, пусть и гость с Запада любуется
искусством придворного художника.
Когда картину повернули к солнечному сиянию, литовского посла
потрясли сочные яркие краски и рубиновая кровь, потоки которой стекали с
отрубленной и водруженной на кол головы казненного. Искусник нарисовал
публичную казнь, которую можно было часто видеть на улицах Стамбула. На
полотне эта казнь изображалась с чудовищной подробностью. Гость невольно
закрыл глаза от ужаса. Султан же долго и с наслаждением созерцал яркие
пятна крови. Но вдруг лицо его выразило удивление и недовольство.
- Здесь, здесь! - показал он перстом на рваные кровоточащие шейные
вены. - Неверно тут! Не может так лежать мускул, после того как его
поразит острый меч!
Селим помолчал и затем сурово взглянул на художника.
- Не вижу совершенства, нет мастерства! Я научу тебя и покажу, что я
прав! - выкрикнул он, хотя художник стоял бледный, - ни жив ни мертв, - и
ни словом не обмолвился. - Приведите раба и опытного палача!
Посла потрясла страшная простота решения хункера. Не успел он
опомниться, как в зал ввели раба - красивого, рослого юношу, с
мускулистой, крепкой шеей. Следом за ним вошел палач, обнаженный до пояса,
с тяжелым мечом в руке. Раб был нем и не молил о пощаде. Или он не
понимал, что предстоит ему? У литовца стало холодно под сердцем.
- Видишь! - указал хункер на шею юноши. - А теперь смотри, что
станет, какими будут жилы! Ну, ты! - махнул пухлой рукой палачу хункер.
Тот быстро схватил раба за голову и склонил ее, а затем, отступив на
шаг, проворно взмахнул мечом, и в мгновение ока прекрасная, только что
сверкавшая скорбными глазами голова отскочила от туловища. Палач поднял ее
и показал присутствующим. Ноздри султана затрепетали от восторга.
Улыбаясь, он сказал художнику:
- Смотри, смотри, как течет кровь из жил и как свернулись мускулы.
Вот как надо писать на картине! Всегда показывай истину! - хункер тянулся
к голове, глаза которой уже начали меркнуть. Он жадно принюхался к запаху
крови. Литовцу показалось, что уши раба еще слышат, что глаза его видят, -
так глубока и безмерна была печаль, которая еще светилась в них.
- Теперь видишь, чем грешит твое изображение! - сказал поучительно
султан.
Посол тяжело дышал, его мутило, но он превозмог слабость и сказал
хункеру:
- Ты - истинно мудрейший из царей и величайший знаток искусства!
Теперь я вижу, сколь велики твои знания!
Селим скосил глаза на визиря.
- Уведи их! - кивнул он в сторону художника и палача.
В зале еще дымилась теплая кровь, сгустками застывшая на пестром
бухарском ковре, не обращая внимания на все это, султан спокойным голосом
предложил литовцу:
- А теперь поговорим о деле!
Посол низко склонился перед хункером и снова помахал перед собою:
- Мой король, а ваш брат повелел мне припасть к стопам вашего величия
и пожелать вам здоровья.
Султан благосклонно спросил:
- Как чувствует себя наш брат и друг? Мы всегда думаем о нем и муллам
наказали возносить молитвы за него.
Посол поклонился:
- Хвала премудрому, виват великому, благодарствую и счастлив
поведать, что король радуется верной дружбе и печалится лишь тогда, когда
московиты становятся дерзкими и неучтивыми!
- Я покончу с их дерзостью. Так велит мне аллах и пророк наш! -
блеснув глазами решительно сказал хункер. - Я повелел воинам нашим
положить предел проискам московского царя!
Посол повеселел. Избегая ступить на пятно крови, он поближе
придвинулся к султану и озабоченно воскликнул:
- Можно ли позволить так беспокоить себя из-за русских холопов?
Король, брат твой, огорчен, что караванные дороги с Запада на Восток
перехвачены московитами в Астрахани...
Селим величественно подбоченился и самоуверенно сказал:
- Астрахань будет наша. Это истинно, как солнце на небе!
- Хвала великому и мудрому! - льстиво выкрикнул посол...
Визирь утомился стоять: слишком долог и беспокоен день. Солнце опять
за стрельчатым окном склонилось низко, и от опахал нубийцев на полу лежали
длинные тени. Он подобострастно смотрел на султана, готовый выполнить
любую его волю, но в то же время думал о своем: "Литовец оказался скуп на
подарки, и хункер слишком долго с ним разговаривает! И стоило ли вызывать
ученых и просвещать неверного!".
Между тем, посол сыпал самые напыщенные похвалы мудрости султана,
уговаривая его ускорить поход на Астрахань. Визирь тяжело вздохнул и,
воспользовавшись мгновением, когда посол замолчал, еле слышно шепнул:
- Великий аллах да ниспошлет отдых мудрому... Зюлейка...
Султан нахмурился, завертелся на подушках, вспомнил о быстроглазой
юной наложнице из Таврии и стал рассеян. Посол догадался, что аудиенция
закончена.

Тихий вечер спустился на долину, в которой расположился Бахчисарай -
столица крымских ханов. Взойдя на высокие стрельчатые минареты, жемчужно
белевшие среди яркой зелени садов, муллы призывали правоверных мусульман к
вечерней молитве, гортанными голосами провозглашая символ ислама: "Ля
иляга илля ллагу!"
Все предвещало покой и сладостный сон. Девлет-Гирей совершил
положенное омовение и забрался на крохотный балкончик, откуда, скрытый
частой решеткой, с вожделением наблюдал за женами и наложницами,
купавшимися в бассейне, расположенном среди сада. Зоркими глазами хан
отыскивал среди них полонянку, привезенную татарскими наездниками с Дона.
Над круглой купальней колебались белые нежные облака, - пенились
цветущие кусты черемухи. Под ними, в дожде лепестков, сидела сероглазая,
круглолицая и тонкая, как тростинка, девушка в желтом шелковом халате.
Сбросив расшитые серебром чувяки и наклонившись к воде, она любуясь собою,
заплетала пышные русые косы. Ах, какие косы! Пожилой хан залюбовался
стройной красавицей, забыв обо всем на свете.
"Но зачем она так тоскливо запела?" - огорченно подумал он. - Что
только смотрит старая карга Фатьма? Для чего она приставлена к ней? Зачем
дает она прекрасной гурии так тосковать?"
Голос полонянки звенел тихо, нежно, как звучит в жаркий день ручеек.
Девлет-Гирей знал русскую речь и понимал толк в плясках и пении. О чем
жалуется полонянка? Хан притаился и слышал учащенные удары своего сердца.
Казачка пела-жаловалась:
Я вечор гуляла во зеленом саду Со своею государыней-матушкой, Как
издалеча, из чиста поля, Как черны вороны, налетывали, Набегали три
татарина-наездника, Полонили меня красну девицу, Повели меня во чисто
поле...
Нет, это невозможно слушать! Хан встрепенулся, закашлялся, он был
недоволен.
"Надо сказать этой старой дуре Фатьме, чтобы отучила полонянку петь
такие песни! - раздраженно подумал хан. - И что за имя - Клава Кольцо?
Странные у московитов прозвища: Заяц, Волк, Кольцо!.."
Расстроенный Девлет-Гирей выбрался из своего укрытия и прошел в
опочивальню, у порога которой ожидал раб Абдулла - поверенный всех
сердечных тайн хана. Повелитель хотел сказать ему о своем неудовольствии,
но слуга опередил его. Одутловатое желтое лицо раба было встревожено, он
беспокойно взглянул на хана и тихо сказал:
- На небе солнце, а на земле ты самый счастливый из смертных. Великий
хункер сподобил тебя своим фирманом, чауш только что прибыл из Стамбула и
ждет тебя, мудрый хан.
Девлет-Гирей вздрогнул:
- Гонец? Что же ты молчал?
Раб упал ниц и жалобно заголосил:
- Прости, благородный и великий хан, не смел нарушить твоих
размышлений...
"Поход на Астрахань!" - сразу догадался Девлет-Гирей и, чтобы
отдалить неприятную весть, сказал:
- Вели накормить гостя из моих блюд и напоить из моих сосудов!
Всю ночь не мог заснуть хан. Мысли о полонянке отлетели, их сменили
другие, тревожные и опасные. Девлет-Гирей понял, что ему не избежать
похода. Хункер Селим коварен, мстителен и жесток. Хан прошелся по
опочивальне, добыл ларец, извлек из него бараньи кости. Раб Абдулла,
лежавший у порога, подобно сторожевому псу, быстро вскочил: он догадался,
- повелитель будет испытывать свою судьбу.
- Раздувай огонь на жаровне! - повелел хан рабу.
Среди обширного покоя стояла жаровня с холодными углями. Повелитель
любил смотреть на раскаленные угли и нередко среди ночи заставлял раба
раздувать мангал.
Раб быстро вздул огонь, и угли один за другим стали желтеть; прошло
мало времени, а на жаровне уже лежала груда раскаленного золота,
охваченного синеватыми струйками легкого пламени. По опочивальне от него
шло тепло и легкий угар. Хан бросил на красные угли бараньи лопатки, а сам
улегся на диван и вскоре задремал.
Когда он открыл глаза, в распахнутые окна глядело черное бархатное
небо с крупными яркими звездами, слышался заглушенный лепет струйки,
сбегавшей из родника в купальный бассейн. Девлет-Гирей потянулся и
вспомнил:
- Кости!
Раб быстро разгреб потухшие угли, и на дне мангала, из золы, добыл
бараньи лопатки, потемневшие, но крепкие и целые. Хан повеселел, гаданье
успокоило его, - в поход можно было идти без опасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16