Из сторожевой будки вышел высокий статный молодец в голубом кафтане с
кривой саблей на боку. Он дружелюбно спросил:
- Кто звал?
Ермак поклонился ему и сказал учтиво:
- Торопились мы с Дона с вестями к астраханскоу воеводе. Тут на тычке
не к месту о том толковать. Пропусти в крепость!
Андрейка огладил кучерявую бороду:
- Вижу - с дальнего пути люди. Что ж, милости просим. Айда-те,
впускай донцов!
Медленно опустился тесовый подъемный мост. Широко распахнулись
окованные медью ворота крепости, и казачья ватажка молчаливо въехала на
широкую площадку, окруженную крепкими строениями...
Ермака с товарищами провели в каменную светлицу. Впереди легкой
поступью шел все тот же стройный стрелец Андрейка. Он удивлялся казакам:
- И как вы только добрались до Волги: ведомо нам, что в степи ноне
неспокойно, - ногайцы и татары помутились.
Ермак не успел ответить, так как распахнулась дверь, и он переступил
порог. В обширной горнице со слюдяными окнами разливался теплый золотой
свет. От выбеленных стен свет усиливался, и в покое было приятно. За
дубовым столом, низко склонясь, сидел подьячий с реденькой бородкой и
усердно скрипел гусиным пером. При виде донцов он поднял голову и
выжидательно уставился плутоватыми глазами в пожилого, но крепкого ратного
человека, одетого в серый кафтан с белой перевязью, за которой красовалась
пищаль с золотыми насечками. На тесовой скамье лежала сабля.
Ермак быстро все охватил взглядом, оценил и понял, что перед ним
стоит добрый воин. Андрейка торопливо шепнул:
- То и есть воевода Черебринской!
Астраханский военачальник поднял голову и пытливо оглядел
станичников.
- Казаки! С Дона! - сразу определил он. - С хорошими или плохими
вестями? Кто из вас старшой?
Донцы переглянулись, вперед выступил Ермак и поклонился:
- До вашей милости пожаловали. И как только сгадали, кто мы такие?
- Виден сокол по полету, а птица по перу! - крепким добродушным
говорком отозвался голова крепости. - Тут, на краю света, всему научишься
и всякого станешь примечать. На Волге, что на большой дороге: берегись да
поглядывай! Ну, сказывай, казак, какое горе пригнало к нам?
- По воинскому делу, - сдержанно сказал Ермак и покосился на
подьячего, который, прижмурив лукавый глаз, усердно слушал. - Уместно ли
при сем лукавце речь держать?
- Это верно, лукавец, зело изрядный лукавец Максимка, хитер, но крест
целовал на верность и тайну не вынесет из сей избы.
Подьячий сделал постное лицо и заскрипел пером.
Ермак сказал:
- Турский султан надумал Астрахань повоевать. Послал он большое
войско. Ведет Касим-паша янычар, спагов, а с ним орда Девлет-Гирея.
Лицо воеводы омрачилось, глаза сверкнули.
- Вот как! Вновь поднялись! - вскричал он. - Сказывай, казак, дале!
- Двинулся Касим-паша с пушками и воинскими припасами на Дон, -
продолжал Ермак. - Из Азова на каторгах все везли. Надумал паша Переволоку
изрыть и донскую воду с Волгой породнить, да не пришлось...
- Пуп, что ли, надорвал? - усмехнулся воевода.
- Не по силам выпало, да и казаки степь пожгли, колодцы засыпали, а
сейчас мы попалили все: пожарищем Касим-паша идет, поубавит силы!
- Спасибо, донцы! - поклонился станичникам Черебринской. - Поклон
Дону! Догадывались мы о многом, а теперь вся ясно. Скажи, сколько легких
пушек захватил турский паша и сколь у него войска?
Ермак неторопливо, толково пояснил. Суровый взгляд воеводы перебежал
на подьячего.
- Что жмуришься, яко кот. Пиши! - приказал он. - А вы, казаки, с
дороги отдохните, а потом обсудим, что дале! Так что ли?
- Так! - за всех согласился Ермак.
- Андрейка, сведи казаков в избу, накорми, напои, да в баню их, пусть
испарятся! - воевода огладил седеющие усы и, подойдя к Ермаку, сказал: -
Люб ты мне! - и остальным донцам: - Любы, братцы-донцы!..
Казаки ушли, а Черебринской опустил голову, задумался. Знал он, что
турки собираются на Астрахань, но смущало другое: почему обычно заходившие
в город турские и бухарские корабли сейчас дошли только до устья Волги и
выжидательно стали на приколе?
"Почему они на Астрахань не жалуют? Неладное, видать, затеяли! -
тревожился воевода. - А ногайцы и того хуже, - кишмя кишат подле крепости,
на торжках да в караван-сараях много чужого люда появилось. Ну, теперь
погоди, не так дело повернется!" - воевода тяжело заходил по комнате:
- Ты, Максимка, кличь приставов! Очистить город от вражьего
племени!..
В тот же день на крепостном валу усилили караулы, по улицам и базарам
засновали разъезды, которые хватали всякого подозрительного и вели на
допрос.
Когда казаки умылись и насытились, их потянуло ко сну. Но спать не
пришлось: в слюдяных оконцах вдруг зарделось зарево.
"Пожар", - тревожно догадался Ермак и распахнул оконце. Над городом
пылали языки пламени.
- Что случилось? - спросил он приставленную к донцам стряпуху. -
Горит, а набата нет?
Баба спокойно отозвалась:
- Посады палят. Ногайцев набилось видимо-невидимо, за лето
понастроили без спросу хибар. Вот и выжигают нечесть!
Ермак натянул кафтан на широкие плечи, привязал саблю:
- Пойдемте, братцы, поглядим.
Казаки пешком обошли город. Как быстро все переменплось! Базар
опустел, затих, вокруг стало пустынно. На окраине с треском пылали
мазанки. Здоровенные бородачи-стрельцы, напирая на ордынцев, гнали их
прочь от города:
- Кто дозволил вам быть тут?
На улицах взволнованно жался народ, бирюч выкрикивал:
- Торговым людям, кто бы он не был и какой веры не значился, ущербу
не будет. Русь торговала и торговать будет со всеми. А ныне
Астрахань-крепость русская и лишнему человеку тут не место. А ворам и
злодеям, кто замыслит измену, - смерть!
На другой день и впрямь поймали переметчиков-ногаев, которые
добирались до складов с зельем и хотели поджечь их. Ногайцев допросили и
повесили на устрашение врагам. Усилили караулы. На валах темнели жерда
пушек, расхаживали стрельцы с бердышами. И всю ночь на башнях крепости
перекликались караульные:
- Славен город Москва!
- Славна Астрахань!
- Славен Нижней-Новгород!
В темноте да в тишине перекличка звучала торжествено и строго:
чуялось, что в крепости действует сильная и крепкая рука.
Ермак с казаками приметили, как дородный и ладный Черебринской на
своем высоком и сером аргамаке объезжал остров и поторапливал стрельцов:
- Живей, живей, служивые! Нам ли боятся орды? Стояли и стоять будем
на русской земле!
Вечером над Астраханью появились крикливые стаи воронья; они унизали
кресты церквей, деревья, частоколы крепости. От их карканья становилось
тошно на душе.
- Точно на падаль слетелись, - с досадой сказал Ермак. - По всему
видать, Касим-паша близко!
Догадка подтвердилась. На берегу Волги стрельцы подобрали паромщика
Власа. Он лежал уткнувшись лицом в землю, а между худых лопаток торчала
оперенная стрела. Старик тяжело дышал и, когда его поднимали, вымолвил:
- Понуждали переправить дозорных, а я паром угнал. Да не уберегся
малость. Ну что ж, пожил свое и на том хвала господу!
Старика не донесли до крепости - скончался в дороге.
На закате над Волгой разнесся шум. Толпы народа вышли на вал и на
берег реки. Над степью плыли тучи пыли - тысячи турецких, татарских и
ногайских конников тянулись по прибрежной дороге. Доносились гортанные
голоса и ржание коней.
В народе гомонили:
- Касим-паша идет...
- Добрался, окаянный, до Волги, теперь коней напоит в русской реке!
В толпе стоял Ермак и вместе с другими кипел гневом.
- Пришел Касим-паша с конями на Волгу, а уйдет без них, - твердо
выговорил он. - Конец ему тут! Стояла и будет стоять здесь русская земля!
- Ой, верно говорено! - отозвались в народе.
А вороны тем временем с великим граем покидали Астрахань и летели
навстречу вражьему войску, опаленному солнцем, закопченному дымом,
запыленному, усталому и уже потерявшему веру в победу. Словно чуяло
воронье, где можно будет поживиться.

4
Первого сентября Касим-паша с поредевшим войском подошел к Астрахани,
но не посмел с хода броситься на город, а раскинулся станом на древнем
Хазарском городище. Ночью над Волгой зажглись тысячи костров, ярко
пылавших в густой ночной тьме. По воде далеко разносилось конское ржанье.
Воевода Черебринской в темном кафтане безмолвно стоял на валу и
вглядывался в сторону городища. До утра не прекращался гул в турецком
стане, слышался топот конницы, вспыхивали и пламенели все новые и новые
костры. Казалось, ими были усеяны все рынь-пески, и блеск их сливался со
сверканием звезд.
"Ногайская орда подошла!" - догадался воевода, но хранил
хладнокровие. Показав на костры, он сказал окружавшим его:
- В пешем бою ордынцу не взять русского, а на крепости и подавно зубы
поломают!
Ермак, которого за воинскую доблесть приблизил к себе воевода,
уклончиво ответил:
- И пешие перед конными бежали, и крепости рушились. Главное - в духе
воина!
- Правдивые слова! - согласился Черебринской. - Бесстрашный да умный
воин крепче камня и дубового тына.
А огни на равнине прибывали, будто звездное небо роняло их на землю.
Топот не смолкал. Только к утру все стихло, и когда рассеялся туман,
астраханцы увидели тысячи юрт и табуны коней. Солнце казалось тусклым в
сизом дыму костров. Сотни челнов раскачивались на легкой волне. Словно по
мановению невидимой руки, на берегу выросли толпы ордынцев, пеших и
конных. Пешие с гомоном забирались в ладьи, а конные потянулись по берегу.
На крепостном валу закричали:
- Орда плывет, готовь встречу!
Ермак выбежал из дозорной башни, за ним - казаки. Среди стрельцов
степенно расхаживал воевода.
- Пушку "Медведицу" навести на стремнину! - наказывал он пушкарям. -
Как выплывут громадой, угостить их ядрышком!
У берега, на приколе, стояли сотни бусов, малых стругов, а подле них
суетились ратные люди. Завидя это, Ермак стал просить:
- Дозволь, воевода, нам, донцам, на реке с баграми погулять!
- Гуляй, казаки! - разрешил Черебринской. - Люблю потеху да удаль.
Только гляди, сноровкой да умом бери, и плыть, когда "Медведица" песню
отревет!
Станичники кинулись к берегу, раздобыли багры. В буераке толпились
астраханские женки и кричали со слезами:
- Ой, плывут нехрести! Ой, плывут по наши душеньки!
- Цыц, дурашливые! - прикрикнул на них Ермак. Взгляд его был грозен,
- женки сразу присмирели.
Ордынские ладьи, толпясь большой утиной стаей, выплыли на стремнину.
Шальная Волга разом подхватила их и понесла. Многие суденышки оторвались
от стаи и, как ни старались гребцы, их завертело, потянуло к морю.
- Ай-яй! - разносились по реке крики. И, как бы в ответ, вдруг
рявкнула "Медведица".
- Ишь ты, знатно-то как! Голосиста! - одобрили казаки.
Ядро хлестко ударило в ордынскую ладью, и сразу от нее полетели щепы,
заголосили люди. Очутившись в быстрине, уцелевшие хватались за борта
соседних ладей и опрокидывали их.
- Эко, крутая каша заварилась! Ой, и воевода! - похвалил Ермак и
поднял багор, намереваясь вскочить в струг. Но Брязга удержал казака:
- Поостерегись малость, Тимофеевич, еще не отгудела свое "Медведица".
И тут опять ударило из пушки. Брызги сверкнули искрами, и пуще
прежнего завопили ордынцы. Кружившие по воде отдались стремнине, другие
загребали к берегу.
Конники спустились в Волгу и поплыли, держась за гривы коней. Опять
рявкнула пушка и на сей раз угодила по скопищу плывущих всадников. Тут же
Ермак и казаки не ждали. С баграми они бросились к стругам и дружно
ударили веслами. Тучи стрел полетели навстречу, но казаки не устрашились.
Размахивая веслами, гребцы запели:
Эх, ты Волга, мать-река, Широка и глубока, Ай да, да ай да, Ай да, да
ай да! Широка и глубока!
- Алла! Алла! - закричали рядом, и Ермак поднял багор.
- Братцы, бей супостата! - заорал он и, размахнувшись багром, изо
всей силы ударил турка по бритой голове. Тот и не охнул, опрокинулся на
борт и перевернул ладью. С оскаленными зубами, вопя, торопились отплыть от
рокового места более сильные, но их хватали за плечи трусливые и,
захлебываясь, в последней жестокой схватке затягивали в глубь быстрой
стремнины. Там, где только что барахталось тело, на минутку вспыхивала и
угасала мелкая крутоверть.
Крепко упершись ногами в устои ладьи, Ермак размахивал багром, крушил
вражьи головы, опрокидывал челны. Ему помогали браты-казаки, так же
яростно орудуя баграми.
- В Астрахань заторопились... а ну-ка остудись, подлая башка! -
кричали донцы.
- Бачка, бачка! - вопили ногайцы. - Мы свой!
- Ага, в беде своим назвался! Ах, окаянный переметчик!
На бугорке, на белом аргамаке, отмытом в волжской воде, в пышном
плаще, сидел Касим-паша и наблюдал за переправой. Он выкрикивал что-то
конникам, но что могли поделать они? Стремнина уносила многих из них в
синюю даль, многие гибли тут же на глазах. Воды Волги покрылись телами
воинов, плывущими конями, за хвосты и гривы которых цеплялись десятки рук
и тянули животных на дно.
Поодаль от Касим-паши у шатра стоял Девлет-Гирей, хмурый, с замкнутым
лицом. Три сына его - царевичи молча следили за отцом. Он долго и упрямо
молчал. И когда могучее течение Волги смыло последнего всадника, махнул
рукой и сказал с горечью:
- Зачем было идти на Итиль? Я говорил...
Немногие ордынцы добрались до астраханского берега, и тут женки
полонили их. Мокрых, посиневших они погнали их в крепость.
- Пошли, пошли, вояки!
Навстречу женщинам выехал воевода на вороном коне. Веселым взглядом
он встретил женок:
- Это откуда столь набрали бритоголовых?
- Торопились, вишь, в Астрахань, да обмочились с испугу. К тебе
гоним, воевода, на суд праведный!
- Ай да женки! - похвалил Черебринской. - С такими не погибнешь!
- А мы и не думали умирать. И Астрахань не уступим!
- А кто ревел со страху в овражине? - лукаво спросил вовода.
- А мы для прилику... Как же бабе да без слез! Уж так издавна
повелось, не обессудь...

Касим-паша медлил, не шел на штурм Астрахани. Тем временем
перебежчики сообщили воеводе: на старом Хазарском городище, на Жариновых
буграх, турский полководец начал возводить деревянную крепость. Когда-то
очень давно, тысячу лет тому назад, на этом месте располагалась столица
Хазарского царства - Итиль. Ныне от нее остались заросшие руины - рвы,
ямы, холмы битого кирпича и черепицы, да забытае гробницы, многие из
которых сейчас разрыли турецкие спаги, раскидав кости и похитив
погребальные чаши и другие ценности, схороненные вместе с покойниками.
На западном, нагорном, берегу Волги, в двенадцати верстах выше
Астрахани, стал расти новый город. Желтые рынь-пески усеялись тысячами
юрт, над ними целый день вились синие дымки. Ветер доносил стук топоров,
звуки зурн и мелкую дробь турецких барабанов. Дни стояли теплые, голубые.
Над Волгой летали белые чайки, а выше их реяли орлы-рыболовы.
По ночам лагерь озарялся множеством огней, и ордынцы, сбившись вокруг
костров, в больших черных котлах варили конину и вслух роптали на
Касим-пашу. Недовольны были и ногайцы, согнанные князьком изменником в
турецкий стан. На противобережной правнине подсохли пушистые метелки
ковыля, трава побурела. Надвигалась осень, а с нею и пора откочевки на
свежие нетронутые пастбища, на тихие просторы, где табуны и отары овец
моги перебиться в холодную и вьюжную зиму.
Все это радовало воеводу, но он задумчиво хмурил темные брови. Хотя
кругом кипела горячая работа - обновляли палисады, крепили заплоты,
подсыпали повыше валы, жгли камыш в низких местах острова, чтобы не дать
приюта незваному гостю, а по улице то и дело раздавался топот конных
разъездов, день и ночь караулили надежные заставы, - все же на душе
Черебринского было неспокойно. Хотя и храбры стрельцы и охочие
астраханские люди, а все же малочисленны. Огромная орда могла в любую
минуту скопищем броситься на Астрахань и подавить гарнизон своей тяжестью.
Не боялся воевода лечь костьми за родную землю. Знал, что и другие не
уступят ему в храбрости, но умереть под мечом врага легче, чем выстоять. А
выстоять надо, если даже не придет помога!
Свою тревогу Черебринской таил глубоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16