Каждое утро он обходил
крепость и город. Вид его был величав и покоен. На нем были сапоги,
расшитые золотом, красные штаны, белый зипун, а поверх желтый кафтан с
длинными рукавами, которые можно собирать и распускать по желанию, на боку
поблескивала богато украшенная самоцветами сабля.
Неспешно поднимался он на вал и смотрел на далекий волжский берег,
где за серебристым туманом угадывался вражеский лагерь. После этого он
спускался с вала и медленно пешком шел к другим местам обороны. За ним, в
отдалении, двигались меньшие воеводы в лиловых кафтанах, старосты и тиуны.
Хозяйским глазом воевода замечал все и тут же приказывал исправить
оплошности. Своим внушительным видом он вселял уверенность в народе. В
городе все шло своим чередом: озабоченно работали в мастерских, у
праспахнутых настежь дверей, а то и вовсе под открытым небом, шорники,
седельники, ткачи, жестянщики, веселые кузнецы, портные. На торжках
попрежнему кричали и божились торговцы, клялись покупателю, что продают
товар себе в убыток. При виде воеводы толпа почтительно расступалась.
Пройдя базар, Черебринской направился в церковь. Шло богослужение,
звонили колокола, на паперти толпились нищие и среди них слышалось пение
юродивого Алешеньки. Он гнусавил:
Идет божья гроза... Горят небеса Огнем лютым... Точатся ножи, Всякий
час дрожи...
Разевая беззубый рот, сверкая впалыми глазами фанатика, обнаженный до
пояса, с тяжелыми веригами на костлявой груди, юродивый производил на
толпу гнетущее впечатление.
Заметив это, воевода решил убрать "своего завывальца". И без него
нерадостно было.
Воевода очень нуждался в Ермаке, в его твердых и умных советах, и
поэтому казак почти всегда сопровождал Черебринского в обходах. Однажды
Ермак не явился на зов воеводы, и как ни искали его стрельцы, но вернулись
ни с чем. Между тем атаман сидел в укромном куту, на юру островка, под
опрокинутым стругом, и наблюдал за рекой. Над Волгой плыл туман, и в нем
давно заметил казак одинокую лодку, пересекавшую быструю стремнину Волги.
Струйки воды разбегались в стороны; худой, большеносый человек, воровски
оглядываясь по сторонам, старательно греб к острову. Кругом было тихо и
безлюдно. Незнакомец, видимо, хотел быть незамеченным. Челн ударился носом
в песок, прибывший выскочил и, хоронясь, пошел в посад. Был он долговязый,
с небольшой головой и рыжей бородой.
Ермак пошел за ним следом. Человек шмыгнул в заросли нескошенной
полыни и исчез. Но Ермака трудно было обмануть, он не потерял его из вида.
Человек тенью скользнул в кривой переулок и очутился на торжке. Нырнув в
толпу, он вертелся в ней, вслушивался и что-то говорил. Одному из бухарцев
подмигнул, другому словцо бросил, а с третьим - задержался. По всему было
видно, на торжке он свой человек. Шаг за шагом казак шел за неизвестным, и
когда тот возле караван-сарая собирался снова нырнуть в толпу, опустил на
его плечо тяжелую руку.
- Стой! - грозно сказал Ермак.
- Зачем стой? - вздрогнув, спросил незнакомец.
- К воеводе пойдем!
Человек побледнел, растерялся, но скоро справился с собой.
- Для чего же к воеводе? Будет время, я и сам к нему пойду.
- Вот и пойдем!.. Расскажешь там, как сюда попал. Да живо! Будешь
упираться, зараз башку сниму!
Неизвестный оглянулся, как бы ища поддержки, но потом, что-то
сообразив, решительно зашагал впереди казака. Видно было, что он не раз
бывал в городе, так как хорошо знал дорогу. Он гнулся и часто хватался за
грудь, словно нес под халатом тяжесть.
Воевода вернулся из церкви и стоял перед открытым окном. За спиной
его скрипел пером подьячий Максимка.
- Эге, да вот и станичник! - воскликнул Черебринской, заметив Ермака.
- Да он не один. Гляди, какого шута тащит сюда!
Дверь распахнулась, и Ермак втолкнул незнакомца в горницу. Человек не
растерялся. Казалось, он только и ждал этой минуты. Втянув голову в плечи,
он засиял и затараторил:
- Ой, ласковый боярин, ой пресветлый князь, какое дело есть!
- Кто ты такой?
Воевода с удивлением разглядывал пленника.
- Прикащик я! Оттуда... - неопределенно махнул рукой незнакомец. - Я
прошу тебя, великий пан, выслушать меня. Только пусть уйдут все!
- Да говори при них! - приказал воевода.
- При них нельзя, боярин. Тут такое... что надо один на один!
- Ты что, прибылый? - спросил воевода, подозрительно косясь на
приведенного.
- Прибылый... К твоей милости!
- Ты не брешешь, сукин сын? - сердито выкрикнул воевода. - Смотри,
коли так, - помедлив согласился он. - Вы, люди добрые, оставьте нас! Коли
что, позову.
Подьячий послушно юркнул за дверь, а Ермак, выходя из горницы,
недовольно подумал: "И что только надумал воевода? Да сего приказчика надо
в мешок и в Волгу. Видать сову по полету!".
За дверями царила тишина. Изредка доносился низкий бас воеводы.
Подьячий неугомонно вертелся подле казака.
- Шишиги турские заслали, непременно! - не мог успокоитья он. -
Доглядчик!
- Откуда знаешь? - пытливо посмотрел на него Ермак.
- На своем веку немало перевидел ворья да изменников. По мурлу вижу -
вертится змея! Подослан!
Между тем в горнице продолжался свой разговор. Воевода прошел к столу
и строго спросил:
- Ну, так сказывай, кто ты и зачем подослан?
- Ой, великий пан, разве невдомек, зачем я пожаловал? - маслянистыми
глазами обласкал Черебринского рыжий. Он потянулся и осторожно дотронулся
до плеча воеводы. Тот брезгливо отодвинулся:
- Не тяни. Сказывай.
Человек на цыпочках подошел к воеводе и зашептал:
- Боярин, я пришел от Касим-паши!
- Как смел! - вскипел воевода.
Незнакомец пожал плечами:
- Посланец я! Вельможный пан хочет есть хлеб, и я хочу. А потом,
потом...
Пленник закопошился, полез в карман своего халата и, вынув оттуда
кожаный мешочек, положил его на стол.
- Это все ваше теперь... Касим-паша прислал...
- Почему ж это мое? - тихо, с угрозой спросил воевода. И, погасив
свой гнев, повторил: - Почему же это мое?
- За услугу, пан! Совсем мало надо от боярина, совсем мало! Надо,
чтобы он бросил Астрахань и увел стрельцов! Даже драки не будет, и все
будет хорошо.
- Ах ты дрянь! - сжал кулак воевода.
- Ой, боже мой, да я же не все выложил! - засутился подосланный. -
Вот еще немного, - он вытащил и положил перед воеводой второй мешочек. -
Ту все золото! А после будет еще...
- Мало! - рявкнул воевода. - Клади еще!
- Больше пока нет! - согнулся в дугу подосланный. - Отпусти, боярин,
еще принесу, только скажи, что все будет так, как просит мудрый
Касим-паша...
Воевода схватил мешочки, развязал их и опрокинул на стол. С веселым
звоном посыпались золотые лобанчики. Были тут и польские червонцы, и
турецкие лиры, и бухарские тенги. Глаза рыжего заблестели...
- Ах ты вор! - загремел вдруг воевода. - Эй, люди!
Ермак мигом сорвался со скамьи и бросился в горницу. За ним протрусил
подьячий.
- Гляди, казак, зри и ты, крапивное семя! - крикнул им Черебринской.
Размашистым шагом он подошел к рыжему. Вид его был грозен. - Эх ты,
продажная шкура, шинкарь! Думал русского человека за лобанчики взять? Ан
нет, русская душа не продается! - он ткнул ногой в побледневшего турского
посланца и гаркнул:
- На дыбу этого шельмеца! Пытать его! А ты, Максимка, отпиши
лобанчики на государеву казну!
- Вельможный пан! - взвизгнул подосланный. Но Ермак уже сгреб его за
плечи и швырнул из горницы в руки стрельцам.
Русский посол Мальцев продолжал томиться в неволе. Он совсем отощал,
захирел, но не падал духом. Полоняник присматривался ко всему, что
творилось в турецком лагере. На ранней заре турок и татар будила частая
дробь барабанов. Щелкая бичами, старшины гнали их на работу. Он шли, как
волы в ярм, тяжело опустив головы, и громко роптали. Вскоре раздавался
стук топоров, скрип арб, - тысячи ордынцев начали строить деревянную
крепость. Мальцев радовался: "Коли свой городок возводят, значит Астрахань
не по зубам!".
Вместе с ордынцами гоняли на самую тяжелую работу и невольников.
Донские казаки-полоняне шли с песней. И песня эта щемила сердце Мальцеву.
Невольники пели:
Ой, вызволи, боже, нас всех,
бедных невольников,
Из тяжелой неволи,
Из беды басурманской,
На ясные зори,
На тихие воды,
На край веселый,
На мир крещеный!
Не мог утерпеть Семен, подпевал и он. Голос у него слабый, скрипучий,
но от песни легче становилось на душе.
Сыновья Девлет-Гирея, царевичи, облаченные в ярко-алые кафтаны, с
кривыми ятаганами на поясах, в сапогах из желтого сафьяна, кроенных
по-астрахански, из любопытства пришли к пленному русскому послу. Он сидел
на земле, прикованный тяжелыми цепями-кедолами, при появлении татар
горделиво поднял голову.
- Рус, плохая твоя песня. Ты кричишь, как старый гусь на перелете! -
насмешливо сказал старший царевич.
- Погоди, золотце, и тебя Касим-паша доведет, - затянешь тогда
перепелом!
Братья переглянулись: нисколько не пуглив русский. И как он угадал их
неприязнь к турецкому паше?
- Ты, наверное, не знаешь, кто мы? - заносчиво спросил царевич.
- Как не знать! - незлобливо ответил Мальцев. - Вижу - пришли сынки
хана Девлет-Гирея. Все вижу, царевичи.
- Что же ты видишь, рус? - с насмешкой спросил самый младший царевич,
тонкий станом и большеглазый.
Пленник уставился в его бараньи глаза и сокрушенно покачал головой:
- Эх, милый, твоя участь хуже моей! Красив ты, и твои братья царевичи
пригожи! А что толку из того? У хана сыновей много, разошлет он вас по
бекам, и будете вы ни сыты и ни голодны. Участь ваша - скитаться с места
на место, как перекати-поле. В толк не возьму, зачем смелым джигитам идти
за хвостом коня Касим-паши?
- Молчи, холоп! - оскалил острые мелкие зубы старший царевич и
схватился за рукоять ятагана.
- Я не холоп! - с достоинством отозвался Мальцев. - Я - посол русской
земли. Меня не похолопишь! Это верно - башку снимешь долой, а что в сем
толку? Я вот тебя жалею: ты храбр, пригож и, как соколу, тебе надо
расправить крылья, ан и нельзя!
Царевич успокоился, ему понравилась толковая речь русского, и он
попросил:
- Говори еще, говори!
- Сказать-то особенно нечего. Сидишь тут, яко пес на цепи, и все
думаешь. А думки вдаль глядят. Ну что, если Касим-паша возьмет Астрахань,
вам легче будет, царевичи? Ой ли! Турки всех крымских татар покрепче к
себе привяжут. Вот как прижмут! - крепко сжал кулак Мальцев. - Одна вам,
молодцам, дорога - в Москву. У русских найдется для вас честь и служба.
Сам отец станет завидовать!
Царевичи примолкли. Старший вспомнил отцовы речи и подумал: "Русский
прав, не надо добывать Итиль для хункера Селима!".
- А ты не боишься за свою голову? - спросил он вдруг Мальцева.
- Бояться мне нечего! - твердо сказал полоняник. - Всех русских голов
не срубишь. Одну срубишь, а за нее сотню спросят.
- Чего ты хочешь? - спросили царевичи.
- Меня не по чести задержали. Пусть отпустят.
Царевичи смутились: они были бессильны освободить руссого посла.
На другой день Мальцева отвязали от пушки и он мог в кедолах
двигаться по невольничему табору. Он ходил среди греков и валахов и
упрашивал их:
- Чую, идет из Москвы сюда русская рать. И будет она крепко бить
неверных, а вам в стороне что ли стоять? За поруганную землю свою встаньте
заодно с русскими.
Измученные невольники с печальной улыбкой смотрели на неугомонного
Мальцева. Валах, с темным, как земля, лицом, с хрипом ответил:
- Путь от Москвы далек! И пока придут русские, мы все будем лежать в
поле, и вороны поклюют наши очи.
- Русские уже близко. Чую топот их коней. Слышу, как по Волге русские
ладьи плывут! - уверенно сказал Мальцев.
Неделю спустя, поздно вечером, в яму, в которой томился Мальцев,
столкнули двух русских, и ордынец сковал всех троих на одну цепь. Когда
поутихло, Мальцев спросил седобородого старика:
- Кто ты и как попал в полон? По одежде судить - духовного звания,
отец.
- Угадал, родимый, - ласково ответил старик. - Келарь я из
Никольского монастыря, что под Астраханью. И звать меня Арсений Чернец, а
второй страдалец - Инка Игумнов, человек Кириллова. Схватили нас дозорщики
Касим-паши, когда на ладье в камыши свернули...
Темная ночь простиралась над Хазарским городищем. Звезды пылали в
осеннем холодном небе. Мальцев жадно схватил за руку келаря Арсения и
прошептал ему:
- Коли такая доля выпала тебе, поможем Руси!.. Чуешь шаги ордынцев?
Возвысив голос, Мальцев спросил Чернеца:
- Ну, как в Астрахани? Оберегаются?
Шаги затихли: дозорщик потайно слушал, о чем говорят русские.
- Хвала богу, на Руси хорошо! - спокойно, басовитым голосом ответил
келарь. - Не сегодня, так завтра ждут на Астрахани князя Петра Серебряного
с дружиной.
Мальцев подмигнул, сжал крепко руку Арсения и вяло сказал:
- Ой, сомнительно что-то! Неужто будет?
- Уже гонец был. Идет с князем тридцать тысяч судовой рати, а полем
государь отпустил воеводу Ивана Дмитриевича Бельского, а с ним сто тысяч
воинов сюда торопятся...
Инка Игумнов разинул от изумления рот. "И чего врет отец келарь?
Негоже монаху так!" Однако и его Мальцев осторожно толкнул в бок: "Молчи,
молчи!"
Монах сладко продолжал:
- Видно, господь бог помиловал нас за молитвы. Слыхано, что и ногаи с
нами будут, ждут только часа!
- Ой, и это хорошо! - радостно сказал Семен. - А как кизылбашский
шах, что он думает?
- О, братец, пресветлый шах прислал к царю нашему послов бить челом:
турского де хункера люди мимо Астрахани дороги ко мне ищут, и ты бы,
великий царь, сильной рукой помочь учинил нам на турского салтана.
- И что на это царь Иван Васильевич?
- Ведомо мне, сыне, до тонкости ведомо, из патриаршего двора писали
игумену. Царь наш пожаловал кизылбашского шаха, послал к нему посла своего
Олексея Хозникова, а с ним сто пушек да пятьсот пищалей. А всего и не
расскажешь...
- Ой, братец, повеселил ты мою душу... Ой, как повеселил...
Тишина лежала над Волгой, в стане все спали, догорали костры. Мальцев
обнял келаря и шепнул:
- Дай, отче, облобызать тебя. Понял ты мою горестную думку...
Тем временем преданный спаг докладывал Касим-паше:
- Ждут русские рать великую. Идет она на помощь Астрахани! Слышал я
сам, как шептались!
- Русские на выдумки хитры! Прочь с моих глаз! - рассердился
Касим-паша. Спаг низко поклонился и, пятясь вышел из шатра.
Случилось такое, чего не предполагал и сам Мальцев. На ранней заре в
степи заржали кони, забили барабаны, затрубили трубы. Мимо лагеря
невольников проскакал, обливаясь кровью, янычар. Одно слово и кричал с
ужасом:
- Рус! Рус!
Еще не поднялось солнце и на песке блестела роса, а вдали клубились
тучи пыли и стоял великий шум.
Только к полудю он утих. И дознался Мальцев, что воевода Петр
Серебряный с дружиной и впрямь подошел к Волге, напал на передовые
разъезды янычар и сбил их. Отвлекая внимание нападением на разъезды,
струги с дружиной князя прорвались вниз по Волге.
Невольники - греки, валахи, русские - сбились в толпу и кричали:
- Сюда, браты! Сюда, браты!
Над Волгой колебался густой осенний туман, кричали на плесах гуси,
носились белокрылые чайки. В турецком лагере никто не поднялся на работу.
В этот день перестали сторожить крепость. Касим-паша вызвал к себе
Мальцева. Два спага привели его в шатер турского полководца. Хилый и
оборванный, он не склонил перед Касим-пашой головы. Смотрел смело и
лукаво.
- Ну, вот и опять повстречались! - весело сказал турку Мальцев.
- Больше не повстречаемся! Я повелю отрубить твою голову! - насупился
Касим-паша. Он стоял перед слабым пленником мрачный и злой. Но тот не
струсил и ответил:
- Погоди грозить, паша! Ты еще не выбрался из русской земли. У нас
всякое бывает. Глядишь, и сам в полон угодишь. А тогда и твоя голова
сгодится на обмен моей...
- Ты груб! - сверкнул глазами турок. - Одно хочу знать, откуда ты
узнал о русской дружине. И князя Бельского знаешь?
- Посол все должен знать! - степенно ответил пленник. - А с Бельским,
может, и сам встретишься, коли обождешь его тут!
Шаркая мягкими сапогами по ковру, паша устало прошел к выходу и
распахнул полы шатра. Сквозь туман заблестело солнце, издалека доносились
глухие шумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
крепость и город. Вид его был величав и покоен. На нем были сапоги,
расшитые золотом, красные штаны, белый зипун, а поверх желтый кафтан с
длинными рукавами, которые можно собирать и распускать по желанию, на боку
поблескивала богато украшенная самоцветами сабля.
Неспешно поднимался он на вал и смотрел на далекий волжский берег,
где за серебристым туманом угадывался вражеский лагерь. После этого он
спускался с вала и медленно пешком шел к другим местам обороны. За ним, в
отдалении, двигались меньшие воеводы в лиловых кафтанах, старосты и тиуны.
Хозяйским глазом воевода замечал все и тут же приказывал исправить
оплошности. Своим внушительным видом он вселял уверенность в народе. В
городе все шло своим чередом: озабоченно работали в мастерских, у
праспахнутых настежь дверей, а то и вовсе под открытым небом, шорники,
седельники, ткачи, жестянщики, веселые кузнецы, портные. На торжках
попрежнему кричали и божились торговцы, клялись покупателю, что продают
товар себе в убыток. При виде воеводы толпа почтительно расступалась.
Пройдя базар, Черебринской направился в церковь. Шло богослужение,
звонили колокола, на паперти толпились нищие и среди них слышалось пение
юродивого Алешеньки. Он гнусавил:
Идет божья гроза... Горят небеса Огнем лютым... Точатся ножи, Всякий
час дрожи...
Разевая беззубый рот, сверкая впалыми глазами фанатика, обнаженный до
пояса, с тяжелыми веригами на костлявой груди, юродивый производил на
толпу гнетущее впечатление.
Заметив это, воевода решил убрать "своего завывальца". И без него
нерадостно было.
Воевода очень нуждался в Ермаке, в его твердых и умных советах, и
поэтому казак почти всегда сопровождал Черебринского в обходах. Однажды
Ермак не явился на зов воеводы, и как ни искали его стрельцы, но вернулись
ни с чем. Между тем атаман сидел в укромном куту, на юру островка, под
опрокинутым стругом, и наблюдал за рекой. Над Волгой плыл туман, и в нем
давно заметил казак одинокую лодку, пересекавшую быструю стремнину Волги.
Струйки воды разбегались в стороны; худой, большеносый человек, воровски
оглядываясь по сторонам, старательно греб к острову. Кругом было тихо и
безлюдно. Незнакомец, видимо, хотел быть незамеченным. Челн ударился носом
в песок, прибывший выскочил и, хоронясь, пошел в посад. Был он долговязый,
с небольшой головой и рыжей бородой.
Ермак пошел за ним следом. Человек шмыгнул в заросли нескошенной
полыни и исчез. Но Ермака трудно было обмануть, он не потерял его из вида.
Человек тенью скользнул в кривой переулок и очутился на торжке. Нырнув в
толпу, он вертелся в ней, вслушивался и что-то говорил. Одному из бухарцев
подмигнул, другому словцо бросил, а с третьим - задержался. По всему было
видно, на торжке он свой человек. Шаг за шагом казак шел за неизвестным, и
когда тот возле караван-сарая собирался снова нырнуть в толпу, опустил на
его плечо тяжелую руку.
- Стой! - грозно сказал Ермак.
- Зачем стой? - вздрогнув, спросил незнакомец.
- К воеводе пойдем!
Человек побледнел, растерялся, но скоро справился с собой.
- Для чего же к воеводе? Будет время, я и сам к нему пойду.
- Вот и пойдем!.. Расскажешь там, как сюда попал. Да живо! Будешь
упираться, зараз башку сниму!
Неизвестный оглянулся, как бы ища поддержки, но потом, что-то
сообразив, решительно зашагал впереди казака. Видно было, что он не раз
бывал в городе, так как хорошо знал дорогу. Он гнулся и часто хватался за
грудь, словно нес под халатом тяжесть.
Воевода вернулся из церкви и стоял перед открытым окном. За спиной
его скрипел пером подьячий Максимка.
- Эге, да вот и станичник! - воскликнул Черебринской, заметив Ермака.
- Да он не один. Гляди, какого шута тащит сюда!
Дверь распахнулась, и Ермак втолкнул незнакомца в горницу. Человек не
растерялся. Казалось, он только и ждал этой минуты. Втянув голову в плечи,
он засиял и затараторил:
- Ой, ласковый боярин, ой пресветлый князь, какое дело есть!
- Кто ты такой?
Воевода с удивлением разглядывал пленника.
- Прикащик я! Оттуда... - неопределенно махнул рукой незнакомец. - Я
прошу тебя, великий пан, выслушать меня. Только пусть уйдут все!
- Да говори при них! - приказал воевода.
- При них нельзя, боярин. Тут такое... что надо один на один!
- Ты что, прибылый? - спросил воевода, подозрительно косясь на
приведенного.
- Прибылый... К твоей милости!
- Ты не брешешь, сукин сын? - сердито выкрикнул воевода. - Смотри,
коли так, - помедлив согласился он. - Вы, люди добрые, оставьте нас! Коли
что, позову.
Подьячий послушно юркнул за дверь, а Ермак, выходя из горницы,
недовольно подумал: "И что только надумал воевода? Да сего приказчика надо
в мешок и в Волгу. Видать сову по полету!".
За дверями царила тишина. Изредка доносился низкий бас воеводы.
Подьячий неугомонно вертелся подле казака.
- Шишиги турские заслали, непременно! - не мог успокоитья он. -
Доглядчик!
- Откуда знаешь? - пытливо посмотрел на него Ермак.
- На своем веку немало перевидел ворья да изменников. По мурлу вижу -
вертится змея! Подослан!
Между тем в горнице продолжался свой разговор. Воевода прошел к столу
и строго спросил:
- Ну, так сказывай, кто ты и зачем подослан?
- Ой, великий пан, разве невдомек, зачем я пожаловал? - маслянистыми
глазами обласкал Черебринского рыжий. Он потянулся и осторожно дотронулся
до плеча воеводы. Тот брезгливо отодвинулся:
- Не тяни. Сказывай.
Человек на цыпочках подошел к воеводе и зашептал:
- Боярин, я пришел от Касим-паши!
- Как смел! - вскипел воевода.
Незнакомец пожал плечами:
- Посланец я! Вельможный пан хочет есть хлеб, и я хочу. А потом,
потом...
Пленник закопошился, полез в карман своего халата и, вынув оттуда
кожаный мешочек, положил его на стол.
- Это все ваше теперь... Касим-паша прислал...
- Почему ж это мое? - тихо, с угрозой спросил воевода. И, погасив
свой гнев, повторил: - Почему же это мое?
- За услугу, пан! Совсем мало надо от боярина, совсем мало! Надо,
чтобы он бросил Астрахань и увел стрельцов! Даже драки не будет, и все
будет хорошо.
- Ах ты дрянь! - сжал кулак воевода.
- Ой, боже мой, да я же не все выложил! - засутился подосланный. -
Вот еще немного, - он вытащил и положил перед воеводой второй мешочек. -
Ту все золото! А после будет еще...
- Мало! - рявкнул воевода. - Клади еще!
- Больше пока нет! - согнулся в дугу подосланный. - Отпусти, боярин,
еще принесу, только скажи, что все будет так, как просит мудрый
Касим-паша...
Воевода схватил мешочки, развязал их и опрокинул на стол. С веселым
звоном посыпались золотые лобанчики. Были тут и польские червонцы, и
турецкие лиры, и бухарские тенги. Глаза рыжего заблестели...
- Ах ты вор! - загремел вдруг воевода. - Эй, люди!
Ермак мигом сорвался со скамьи и бросился в горницу. За ним протрусил
подьячий.
- Гляди, казак, зри и ты, крапивное семя! - крикнул им Черебринской.
Размашистым шагом он подошел к рыжему. Вид его был грозен. - Эх ты,
продажная шкура, шинкарь! Думал русского человека за лобанчики взять? Ан
нет, русская душа не продается! - он ткнул ногой в побледневшего турского
посланца и гаркнул:
- На дыбу этого шельмеца! Пытать его! А ты, Максимка, отпиши
лобанчики на государеву казну!
- Вельможный пан! - взвизгнул подосланный. Но Ермак уже сгреб его за
плечи и швырнул из горницы в руки стрельцам.
Русский посол Мальцев продолжал томиться в неволе. Он совсем отощал,
захирел, но не падал духом. Полоняник присматривался ко всему, что
творилось в турецком лагере. На ранней заре турок и татар будила частая
дробь барабанов. Щелкая бичами, старшины гнали их на работу. Он шли, как
волы в ярм, тяжело опустив головы, и громко роптали. Вскоре раздавался
стук топоров, скрип арб, - тысячи ордынцев начали строить деревянную
крепость. Мальцев радовался: "Коли свой городок возводят, значит Астрахань
не по зубам!".
Вместе с ордынцами гоняли на самую тяжелую работу и невольников.
Донские казаки-полоняне шли с песней. И песня эта щемила сердце Мальцеву.
Невольники пели:
Ой, вызволи, боже, нас всех,
бедных невольников,
Из тяжелой неволи,
Из беды басурманской,
На ясные зори,
На тихие воды,
На край веселый,
На мир крещеный!
Не мог утерпеть Семен, подпевал и он. Голос у него слабый, скрипучий,
но от песни легче становилось на душе.
Сыновья Девлет-Гирея, царевичи, облаченные в ярко-алые кафтаны, с
кривыми ятаганами на поясах, в сапогах из желтого сафьяна, кроенных
по-астрахански, из любопытства пришли к пленному русскому послу. Он сидел
на земле, прикованный тяжелыми цепями-кедолами, при появлении татар
горделиво поднял голову.
- Рус, плохая твоя песня. Ты кричишь, как старый гусь на перелете! -
насмешливо сказал старший царевич.
- Погоди, золотце, и тебя Касим-паша доведет, - затянешь тогда
перепелом!
Братья переглянулись: нисколько не пуглив русский. И как он угадал их
неприязнь к турецкому паше?
- Ты, наверное, не знаешь, кто мы? - заносчиво спросил царевич.
- Как не знать! - незлобливо ответил Мальцев. - Вижу - пришли сынки
хана Девлет-Гирея. Все вижу, царевичи.
- Что же ты видишь, рус? - с насмешкой спросил самый младший царевич,
тонкий станом и большеглазый.
Пленник уставился в его бараньи глаза и сокрушенно покачал головой:
- Эх, милый, твоя участь хуже моей! Красив ты, и твои братья царевичи
пригожи! А что толку из того? У хана сыновей много, разошлет он вас по
бекам, и будете вы ни сыты и ни голодны. Участь ваша - скитаться с места
на место, как перекати-поле. В толк не возьму, зачем смелым джигитам идти
за хвостом коня Касим-паши?
- Молчи, холоп! - оскалил острые мелкие зубы старший царевич и
схватился за рукоять ятагана.
- Я не холоп! - с достоинством отозвался Мальцев. - Я - посол русской
земли. Меня не похолопишь! Это верно - башку снимешь долой, а что в сем
толку? Я вот тебя жалею: ты храбр, пригож и, как соколу, тебе надо
расправить крылья, ан и нельзя!
Царевич успокоился, ему понравилась толковая речь русского, и он
попросил:
- Говори еще, говори!
- Сказать-то особенно нечего. Сидишь тут, яко пес на цепи, и все
думаешь. А думки вдаль глядят. Ну что, если Касим-паша возьмет Астрахань,
вам легче будет, царевичи? Ой ли! Турки всех крымских татар покрепче к
себе привяжут. Вот как прижмут! - крепко сжал кулак Мальцев. - Одна вам,
молодцам, дорога - в Москву. У русских найдется для вас честь и служба.
Сам отец станет завидовать!
Царевичи примолкли. Старший вспомнил отцовы речи и подумал: "Русский
прав, не надо добывать Итиль для хункера Селима!".
- А ты не боишься за свою голову? - спросил он вдруг Мальцева.
- Бояться мне нечего! - твердо сказал полоняник. - Всех русских голов
не срубишь. Одну срубишь, а за нее сотню спросят.
- Чего ты хочешь? - спросили царевичи.
- Меня не по чести задержали. Пусть отпустят.
Царевичи смутились: они были бессильны освободить руссого посла.
На другой день Мальцева отвязали от пушки и он мог в кедолах
двигаться по невольничему табору. Он ходил среди греков и валахов и
упрашивал их:
- Чую, идет из Москвы сюда русская рать. И будет она крепко бить
неверных, а вам в стороне что ли стоять? За поруганную землю свою встаньте
заодно с русскими.
Измученные невольники с печальной улыбкой смотрели на неугомонного
Мальцева. Валах, с темным, как земля, лицом, с хрипом ответил:
- Путь от Москвы далек! И пока придут русские, мы все будем лежать в
поле, и вороны поклюют наши очи.
- Русские уже близко. Чую топот их коней. Слышу, как по Волге русские
ладьи плывут! - уверенно сказал Мальцев.
Неделю спустя, поздно вечером, в яму, в которой томился Мальцев,
столкнули двух русских, и ордынец сковал всех троих на одну цепь. Когда
поутихло, Мальцев спросил седобородого старика:
- Кто ты и как попал в полон? По одежде судить - духовного звания,
отец.
- Угадал, родимый, - ласково ответил старик. - Келарь я из
Никольского монастыря, что под Астраханью. И звать меня Арсений Чернец, а
второй страдалец - Инка Игумнов, человек Кириллова. Схватили нас дозорщики
Касим-паши, когда на ладье в камыши свернули...
Темная ночь простиралась над Хазарским городищем. Звезды пылали в
осеннем холодном небе. Мальцев жадно схватил за руку келаря Арсения и
прошептал ему:
- Коли такая доля выпала тебе, поможем Руси!.. Чуешь шаги ордынцев?
Возвысив голос, Мальцев спросил Чернеца:
- Ну, как в Астрахани? Оберегаются?
Шаги затихли: дозорщик потайно слушал, о чем говорят русские.
- Хвала богу, на Руси хорошо! - спокойно, басовитым голосом ответил
келарь. - Не сегодня, так завтра ждут на Астрахани князя Петра Серебряного
с дружиной.
Мальцев подмигнул, сжал крепко руку Арсения и вяло сказал:
- Ой, сомнительно что-то! Неужто будет?
- Уже гонец был. Идет с князем тридцать тысяч судовой рати, а полем
государь отпустил воеводу Ивана Дмитриевича Бельского, а с ним сто тысяч
воинов сюда торопятся...
Инка Игумнов разинул от изумления рот. "И чего врет отец келарь?
Негоже монаху так!" Однако и его Мальцев осторожно толкнул в бок: "Молчи,
молчи!"
Монах сладко продолжал:
- Видно, господь бог помиловал нас за молитвы. Слыхано, что и ногаи с
нами будут, ждут только часа!
- Ой, и это хорошо! - радостно сказал Семен. - А как кизылбашский
шах, что он думает?
- О, братец, пресветлый шах прислал к царю нашему послов бить челом:
турского де хункера люди мимо Астрахани дороги ко мне ищут, и ты бы,
великий царь, сильной рукой помочь учинил нам на турского салтана.
- И что на это царь Иван Васильевич?
- Ведомо мне, сыне, до тонкости ведомо, из патриаршего двора писали
игумену. Царь наш пожаловал кизылбашского шаха, послал к нему посла своего
Олексея Хозникова, а с ним сто пушек да пятьсот пищалей. А всего и не
расскажешь...
- Ой, братец, повеселил ты мою душу... Ой, как повеселил...
Тишина лежала над Волгой, в стане все спали, догорали костры. Мальцев
обнял келаря и шепнул:
- Дай, отче, облобызать тебя. Понял ты мою горестную думку...
Тем временем преданный спаг докладывал Касим-паше:
- Ждут русские рать великую. Идет она на помощь Астрахани! Слышал я
сам, как шептались!
- Русские на выдумки хитры! Прочь с моих глаз! - рассердился
Касим-паша. Спаг низко поклонился и, пятясь вышел из шатра.
Случилось такое, чего не предполагал и сам Мальцев. На ранней заре в
степи заржали кони, забили барабаны, затрубили трубы. Мимо лагеря
невольников проскакал, обливаясь кровью, янычар. Одно слово и кричал с
ужасом:
- Рус! Рус!
Еще не поднялось солнце и на песке блестела роса, а вдали клубились
тучи пыли и стоял великий шум.
Только к полудю он утих. И дознался Мальцев, что воевода Петр
Серебряный с дружиной и впрямь подошел к Волге, напал на передовые
разъезды янычар и сбил их. Отвлекая внимание нападением на разъезды,
струги с дружиной князя прорвались вниз по Волге.
Невольники - греки, валахи, русские - сбились в толпу и кричали:
- Сюда, браты! Сюда, браты!
Над Волгой колебался густой осенний туман, кричали на плесах гуси,
носились белокрылые чайки. В турецком лагере никто не поднялся на работу.
В этот день перестали сторожить крепость. Касим-паша вызвал к себе
Мальцева. Два спага привели его в шатер турского полководца. Хилый и
оборванный, он не склонил перед Касим-пашой головы. Смотрел смело и
лукаво.
- Ну, вот и опять повстречались! - весело сказал турку Мальцев.
- Больше не повстречаемся! Я повелю отрубить твою голову! - насупился
Касим-паша. Он стоял перед слабым пленником мрачный и злой. Но тот не
струсил и ответил:
- Погоди грозить, паша! Ты еще не выбрался из русской земли. У нас
всякое бывает. Глядишь, и сам в полон угодишь. А тогда и твоя голова
сгодится на обмен моей...
- Ты груб! - сверкнул глазами турок. - Одно хочу знать, откуда ты
узнал о русской дружине. И князя Бельского знаешь?
- Посол все должен знать! - степенно ответил пленник. - А с Бельским,
может, и сам встретишься, коли обождешь его тут!
Шаркая мягкими сапогами по ковру, паша устало прошел к выходу и
распахнул полы шатра. Сквозь туман заблестело солнце, издалека доносились
глухие шумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16