- Да я только что видела результаты. Стол ломился, дамы, наконец, вынули бриллианты, ощущение, что побывала в нэпманской компании, а не у наркома.
- Ну, наверное, уже пора отбросить спартанские ограничения, - мягко сказала Полина. Это был сигнал, призыв остановиться, но она чувствовала привкус майонеза, помнила взгляд на туфли и огромную черную кляксу икры посреди стола.
- Меня это все не касается, я ношу шубу времен Туруханска, и вполне доволен.
- Ошибаешься, очень даже касается.
- Как это? Ты будешь покупать бриллианты? Ха-за. Денег не хватит, - он тоже не хотел поворота темы. - Разве, что с Нового года начнешь зарабатывать.
- Я имела ввиду другое: теперь всякая нечисть полезет в партию. Раньше партийный получал меньше беспартийного, неважно, кем он был, пусть даже директором. Теперь наступает власть бюрократии.
- Надя, ведь НЭП был властью капиталистических элементов, надо от них избавляться. Но не для того, чтобы придти к уравниловке, - это Вячеслав Михайлович тихо и проникновенно.
- Давайте назовем такие идеи по-другому. Например - идеей социального равенства.
- Или, что будет еще правильней, левацким бузотерством и мелкобуржуазным загибом.-добавил Иосиф.
- Или, - подхватила Полина, - обыкновенной человеческой завистью к положению других. Я, конечно, имею ввиду не вас, Надя.
- Почему нет? Может, ей хочется бриллиантов.
Она ненавидела эту манеру называть ее в третьем лице, ненавидела, ненавидела, потому что знала - специально, чтоб обидеть, унизить. Надо было прекращать этот разговор или уйти. Но она и так боится нечаянно вызвать взрыв и вечно молча сидит где-нибудь в сторонке.
- Объясните мне, зачем закрывают концессии?
- Затем, что капиталистические элементы нам не нужны, - вежливо пояснил Молотов.
- А по-моему это бюрократия хочет распоряжаться всем без помех. Распределять.
-Ты думаешь, рабочим нравятся кулаки и мелкая буржуазия?
-Это... это... хорошо, оставим этот разговор. Я только хотела сказать, что борьба против равенства - вот, что объединяет бюрократов и нэпманов.
Молчание.
- Светланочка удивительная девочка. Я не знала, что она уже умеет писать, наша тоже выводит какие-то каракули. Иосиф, съешьте еще пампушку, ну пожалуйста, вам же хочется, я вижу.
- Хочется, очень хочется, но... вы их чесноком натираете.
- Конечно. Это положено.
"Там майонез, здесь чеснок".
- Что в теоретики подалась? Может, в школу к своему Бухарчику запишешься? У тебя в башке мякина, плохо - плохо, хорошо - тоже плохо. Так НЭП это хорошо или плохо?
- Ты хочешь говорить серьезно?
- Очень серьезно. Для меня важно мнение рядового члена партии.
- НЭП это не хорошо и не плохо. Это ошибка Ленина, которой ты воспользовался, но уравниловка это тоже откат.
- Ничего не понимаю. Объясни мне неразумному, как это воспользовался ошибкой.
- Ты почувствовал тягу бюрократии к хорошей жизни.
- Что же тут плохого. Бюрократы тоже люди.
- Бюрократы - воры. Они и мелкая буржуазия конкурируют за власть. Ты ставишь на бюрократию. На маленьких незаметных людей, которые всем будут обязаны тебе. Теперь они будут всем распоряжаться, и они обглодают страну.
- Интересная мысль. Теперь скажи, зачем мне это нужно?
- Я же сказала - они всем обязаны тебе. Ты их покупаешь, в благодарность они позволят тебе все.
- Значит, я такой дьявол, злодей, соблазняю праведных большевиков, ведь они же все большевики, с этим ты согласна?
- Большевик, отрекшийся от идеи социального равенства, купленный привилегиями, готов к выполнению самых жестоких и несправедливых приказов.
- Приказы буду отдавать конечно я?
- Ты очень хорошо понимаешь людей, чувствуешь их сильные и слабые стороны.
- Это мы уже слышали. Отвечай по существу.
- Я по существу. Ты умеешь играть на плохих, низменных качествах людей.
- Знаешь, что самое печальное? Я знаю наперед все твои доводы. Если скажу, что рабочим не нравится власть кулака и мелкой буржуазии, ты ответишь, что это трюк, подлизывание к рабочим, потому что самому не справится, ты это почти сказала у Молотовых, если я скажу, что момент в стране сейчас очень серьезный, ты возразишь, что я чувствую шаткость своего положения и поэтому не выступаю ни на конференциях, ни на пленумах. Попросту говоря - боюсь...
Впервые она не решалась взглянуть на него, потому что то, что он говорил, было правдой.
- Ты - враг, Надя... Ты мне как ядро на ноге каторжника...
- Какой же выход?
- Выход у тебя есть. Уйди, не мешай.
Если бы одинокий прохожий оказался на Моховой глубокой, темной октябрьской ночью и над черными стенами Кремля увидел два узких освещенных окна, он наверняка бы подумал: "Это Сталин не спит". Но прохожие в такой час по Моховой не ходили - некуда здесь было ходить ночью.
Она не могла уснуть. Иосиф тоже не спал, она слышала, как он из кабинета ходил на кухню. Иногда он любил ночью поесть, и Каролина Васильевна оставляла для него на столе бутерброды и накрытую теплым стеганым "немецким" колпаком кастрюльку любимой гречневой каши с жареным луком. Совсем рядом, через коридор, не спал человек, делавший ее и безмерно счастливой, и безмерно несчастной. Человек, от которого зависела судьба "преступников" числом двадцать один. Придуманная им дата рождения. Никогда не спрашивала, зачем изменил год и дату, хотя могла. Неважно. А сейчас не может совершить самого насущного: пройти несколько шагов по коридору и спросить, что будет с ними, что будет с ней? Что означало "уйди", уйти от него или... вообще? Но ведь он прервал отдых в Сочи, сам приехал за ней, отвез в Москву. Она убеждена - позвонил Стах. Позвонил, когда она уже чувствовала себя здоровой. Почему?
Ведь сначала твердил, что никуда ее не отпустит, что целебный воздух дубравы - лучшее лекарство, рядом Нюра, правда, она очень балует детей. Но они зато они и любят ее сильно. Ничего не хотелось: только сидеть в кресле на веранде и дремать. Все тащили ей что-то. Дети - жуков и бабочек, Нюра и Женя - пенки варенья и ягоды. Потом Стах перестал приезжать ночевать на дачу, она деликатно спросила у Нюры, не слишком ли утомили его многочисленные родственники. Нюра замахала на нее руками:
- Нет, нет, ты же знаешь, для Стаха дети - радость, праздник, он сам становится с ними ребенком, - и вдруг, приникнув, зашептала: - В городе обнаружена какая-то организация. Идут аресты. Какое-то обращение к членами партии. Стах почти не спит. Ужас!
Через несколько дней приехал Стах, осунувшийся, бледный. Спросил, каким-то прокурорским голосом, как себя чувствует.
- Хорошо.
- Вот отлично. Звонил Иосиф, он заедет за тобой.
- Но мне здесь хорошо. И потом... Я хочу заранее договориться о работе.
- Успеешь, успеешь. Не искушай судьбу.
Последние слова - какой-то жесткой скороговоркой. Повернулся и ушел. Поиграл с детьми, пообедал и отбыл.
- Что это с ним? - спросила Женя, войдя на террасу.
- Занят, устал.
- Неет. Что-то другое. Что он тебе сказал?
- Что Иосиф за мной приезжает.
- Тоже не то. Иосиф - это приятное, а он чем-то сильно и неприятно взволнован.
Стах действительно изменился. За день до приезда Иосифа решила съездить в город повидаться с Руфиной. Но Стах на ее заурядный вопрос, в котором часу утром он отправится, ответил, что, к сожалению, "прихватить" ее не может, и вообще возражает против визитов дам в Харьков.
"Там сейчас обстановка не очень подходящая для прогулок".
Говорил спокойно, с мягким польским "в" вместо "л" - "прогувок", но серые глаза, жестко выцвели.
- Это уже серьезно, - сказала Женя, когда женщины остались одни.
- Незачем, незачем туда ездить. Тиф, чесотка - Бог знает, чего понавезли эти летуны и спекулянты, а ты, сестричка, еще слабая, к тебе все может прилипнуть, - Нюра всегда и во всем придерживалась мнения мужа.
В Академии Руфины не было, дома тоже. На двери комнатки висел хилый замочек. Но однажды окликнула ее вечером возле библиотеки. Пошли в сквер и состоялся дикий, бредовый разговор. Руфина была как в горячке, дергала все время за рукав пальто.
- Арестованы все, даже человек из Ростова. Это провал. Кто-то выдал, донес. Кто-то из очень близких к делу. Донос был в Цека, потом рассматривали на Пленуме и Президиуме Цекака, Ярославский был ужасен, одновременно заседало Политбюро, ты не знаешь, что там было?
- Нет.
- А кто выдал, не знаешь?
- Нет.
- Определенно не знаешь?
Вдруг догадалась, что подозревали ее, и сразу жар, сердце замерло, как будто взлетела на качелях.
- Ты подозреваешь меня?
- А нет?
- Руфина, тебе надо отдохнуть, успокоиться, идем я провожу тебя домой.
- Я хожу туда, только чтоб покормить кота. Значит, не ты?
Не было ни обиды, ни возмущения: она имеет право так спрашивать, ведь все обернулось страшно. Страх гнул, расплющивая Руфину.
- Да, да, верю, иначе мы бы здесь не разговаривали. Ты не могла, кто-то другой, как быстро все провалилось, мы опоздали, у них огромная сила, огромный репрессивный аппарат мобилизован полностью, но ты, ты можешь все изменить, повернуть судьбу страны, судьбу мира...
"Она сходит с ума".
- ... Надя, у тебя есть оружие, убей его, я же вижу - ты несчастна.
- Замолчи! Ты говоришь ужасные вещи, он мой муж, отец моих детей.
- А это забудь! Забудь!
Она придвинула лицо близко, от нее пахло голодом и бездомностью.
- ... Ты несчастна, все несчастны, тебя никто не выдал, это настоящие люди, сделай ради них, история тебя оправдает, потому что польза будет огромная, ничем не измерить... Дай мне твой револьвер, - протянула руку к сумке.
Надежда отшатнулась, но Руфина успела схватить ручку портфеля.
- Там его нет.
Руфина очень сильно схватила ее за плечи.
- Ну сделай хоть что-нибудь. Все решает твой муж, все погибло, Мика погиб, погибла жизнь...
Хлынул ледяной ливень, капли падали на стекла ее очков, она не замечала.
- Иди домой, - Надежда обняла ее, сняла очки, вытерла стекла носовым платком. - Идем, ты отдохнешь, поговорим завтра. Идем, идем.
Обогнули Университет Шанявского.
- Не ходи со мной, - вдруг твердо сказала Руфина. - Завтра, так завтра.
Она оглянулась.
- Тогда в Харькове за нами следили, помнишь, мы шли к трамваю. Ты отдашь мне завтра свой револьвер.
- Нет. Это подарок брата.
- Я все равно найду. Так не дамся. Прощай, до завтра.
Но назавтра в институте ее не было. На двери в комнату замка не было. Надежда постучала, тишина. Открыла дверь. В крошечной комнате все было перевернуто, клочки ваты торчали из вспоротого матраса, книги, веера валялись на полу, там же сплющенные шары, свинченные со спинок кровати, возле печи - гора золы и пепла.
- Чего вам здесь надо? - спросил хриплый женский голос.
Надежда обернулась, огромная баба в подпоясанной ремнем байковой кофте в красный горошек вызывающе загораживала проход в коридор.
- Комната опечатана, какое право имели вы скрывать, я сейчас милиционера вызову.
Только теперь Надежда заметила на двери болтающуюся на шпагате сургучную печать.
- Я не увидела в темноте. Если хотите, вызывайте милицию, я подожду. Надежда сняла со стула разодранный тюфячок села. "Арсений!"
- Ты что ненормальная? - удивилась баба. - Давай иди быстро отсюдова, я печать прилажу.
- Где кот?
- Нашла о ком спрашивать. Иди, иди, не рассиживайся.
Надежда бродила среди поленниц, звала Арсения. Он не появился.
"Когда это было? Сегодня воскресенье, значит три дня назад". Она была у Авеля и встретила Ирину. Ирина, глянув на нее, тот час же вышла из комнаты. Как только прозвучало имя Рютина, Авель вскочил: "Нет! Нет! Нет! Не путай меня!"
- Но речь идет о моей подруге.
- Подруге!? Ты что с ума сошла! Я не слышал, ты не говорила. Зачем ты в это дело лезешь? Тебе за тридцать, а ты, как ребенок. Иди, иди, мне надо работать. Не слышал, не говорила, не слышал, не говорила, все. Иди и Ирину забирай.
Весь день все валилось из рук. Вечером, знала, придет Сергей Миронович, сумеет ли он как-нибудь понять, взглядом намекнуть об исходе дела?
В доме были посторонние, рабочие на кухне устанавливали электрическую плиту. Ощущение бездомности, неуюта. Решила сама отвести Светлану на ритмику, там рядом живет Ирина, можно зайти к ней проведать ее дочку существо, похожее на дьячка. Родилась в феврале, смешная с длинными волосами на затылке. Ирина с ней одна, брак не удался. Под ворчание Мяки "Зачем раздавать детское, может, еще пригодится" собрала Светочкины младенческие платьица, рубашечки, носочки.
Ирина сидела одна, переводила для заработка, Танечку забрала на воскресенье Иринина тетушка. Надежде показалось, что Ирина не очень обрадовалась ее неожиданному приходу. "Кажется, это последнее место, где мне всегда были рады".
- Ирина, что происходит с Авелем?
- То же, что и со всеми. Боится. Давай выпьем вина, и я тебе погадаю, я сегодня в ударе.
- Не хочу. А ты боишься?
- Боюсь.
- Чего?
- За Танечку боюсь, что одна останется. Выпей, вино хорошее, мягкое.
От бессонной ночи знобило. Прилегла на диван, Ирина укрыла пледом. Снилось, что Иосиф рвется в комнату, а она из последних сил держит дверь, и вдруг ноги ее начинают проваливаться в глину.
Проснулась от ужаса, что проспала, не забрала во время Светлану.
- Который час?
- Ты спала всего пятнадцать минут.
Ирина раскладывала пасьянс. Бутылка на столе пуста.
- Не волнуйся, я не спиваюсь. Просто это хорошее лекарство от всяких ненужных мыслей.
Они уже были в кабинете Иосифа. Зашла поздороваться и ничего не поняла, ни взгляда особого, и голос ровный, спокойный.
Пепельница полна окурков. Она взяла, унесла на кухню в ведро.
Возвращалась очень медленно, потому что дверь в кабинет была открыта, и Иосиф говорил:
- Я понимаю, Серго, он склонен к бандитским выходкам, как в феврале, когда выступил против Вышинского, и этот говнюк Каганович туда же - хотели опорочить практическую линию ЦК, - она замерла в коридоре, - не понимают, что этот ленивый народ может заставить работать только страх, но ты...
Сзади раздалось страшное рычание, и кто-то ударил ее по плечу. Она обернулась, еле сдержав крик. Вася, накрывшись шкурой белого медведя, раскачивался перед ней.
- Глупые шутки. Откуда шкура?
- Сергей Миронович подарил.
Иосиф протянул через порог руку, взял пепельницу и закрыл перед ней дверь.
Пришли Павел с Женей. Иосиф, как всегда, с Женей был нежен, а Павла почему-то называл генералом. Когда Иосиф повел их на кухню показывать, как работает новая плита, Сергей Миронович очень спокойно сказал:
- Иосиф требовал расстрела, я, Серго и Валериан голосовали против, воздержались Молотов и Лазарь. Жизнь ему сохранена. Дальше его судьбу будет решать коллегия ОГПУ. Думаю - десять лет одиночки. Мне кажется, вам лучше сейчас побыть одной.
Ушла в спальню, взяла с кресла шаль и стояла с ней посреди комнаты.
- Надюша, - окликнула Женя, - Каролина Васильевна боится подогревать пирожки в духовке, еще не привыкла к этому агрегату. Я думаю, что и так съедим.
- Съедим? Что съедим?
- Да все съедим! Пошли.
Каждое утро просыпалась с мыслью "Мне некуда пойти". В институт идти незачем, - диплом написан, защита назначена на второе декабря, остальное неинтересно, потому что обесцвечивается, заслоняется вопросом "Как они там?". "Там" представлялось тем выжженным бесконечным полем с виселицей посередине, по которому они шли когда-то в ортачальскую тюрьму. И по полю рядом с ними идут и идут молчаливые люди.
Пыталась заниматься детьми, но они были слишком шумными, упрямыми, эгоистичными, они отвыкли от ее пристального внимания, капризничали, лукавили.
Со Светланой можно было договориться и, в конце концов, она выполняла задания, но Вася повергал в отчаяние: он просто не хотел ничему учиться и думал только об одном - поскорее уехать в манеж к лошадям. Готовить уроки было мукой, она испробовала все: сидела рядом, запирала одного в комнате он упорно и умело выжимал из нее желаемое, выжидал взрыва, когда она в гневе "выдавала" решение задачки или сама пересказывала содержание раздела в учебнике.
Иосиф с ней не разговаривал, смотрел мимо, Авель избегал встреч, один раз заметила, как завидев ее в Кремлевском коридоре, шмыгнул в первую попавшуюся дверь.
Все остальные были заняты своими жизнями, а самый близкий, самый родной - отец, отдыхал в "Зензиновке".
Пожалуй, единственной, кому она была интересна, оказалась Александра Юлиановна Канель.
Когда боли в животе стали невыносимы, пошла к ней (вот тогда-то крестный и спрятался от нее в какой-то комнате). Александра Юлиановна дала обезболивающее (кофеин уже не помогал, хотя ела таблетки безостановочно), приказала лежать и назначила консилиум на "послепраздников". Была очень обеспокоена, намекнула на возможность операции. "Будем советоваться с Львом Григорьевичем". Попросила приходить пока ежедневно.
До праздников оставалось несколько дней томила тоска, предчувствие чего-то страшного и однажды, когда отчаяние и одиночество стали невыносимы, спросила Иосифа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32