Скажи же мне, Огерн, — зачем ты пришел сюда? Зачем ты искал меня?
Огерн кивнул на самого рослого из своих попутчиков:
— Этого воина зовут Кьюлаэра. Он взял на себя выполнение долга, обещанного тебе другим.
Улин уставился прямо на Кьюлаэру.
— Взять на себя долг и ношу за другого, когда тебе самому это не нужно? Что же ты за глупец, смертный?
В этот миг Кьюлаэра и в самом деле почувствовал себя глупцом.
— Я глупый человек, великий Аграпакс.
Одобрительный блеск появился в глазах кузнеца.
— Он учтиво разговаривает по крайней мере и, возможно, наделен зачатками мудрости. Чей же долг ты взял на себя?
— Од... одного короля, он живет в нескольких неделях пути отсюда, — сказал Кьюлаэра. — Его зовут Орамор.
— Орамор... Орамор... — Кузнец отвернулся, нахмурился, перекатывая имя, словно камешек во рту. — Не припомню. И все же не так много людей ко мне приходило, чтобы я их напрочь забыл. Что он мне обещал?
— Отдавать вам первый урожай его полей и пастбищ, о Кудесник.
— Зачем он обещал мне это?
— В качестве платы за неуязвимые доспехи, магическое оружие и знания о том, как ими правильно пользоваться, чтобы защитить свой народ от варваров и разбойников.
— А! Нагрудник, шлем и поножи из яркой бронзы с различными примесями! — Аграпакс кивнул. — Да, прекрасно помню. Но что-то он припозднился с первым урожаем, а? Это было, наверное, несколько лет назад.
— Не меньше двадцати, — сказал Кьюлаэра, голос которого ему самому показался тоненьким.
— Двадцать? Да, это не так уж много. Но первый урожай зерна и мясо не смог бы сохраниться так долго, верно?
— Верно. — И снова Кьюлаэре показалось, что он пищит, отвечая кузнецу-великану. — Он обменял его на золото.
— На золото! — прогремел Кудесник. — Значит, он нарушил обещание? Ты хочешь сказать, что он нарушил обещание, данное улину?
— Да. — Сердце Кьюлаэры бешено застучало от страха.
— Вот уж тупица! Он что, не представляет себе, какая кара может обрушиться на человека, нарушившего клятву, данную богу?
Теперь заговорил Огерн:
— К нему пришел посланец Боленкара, великий Аграпакс, и так ослепил и одурманил его красивыми словесами и витиеватой ложью, что тот и думать перестал о возможности кары.
— Боленкар? Это еще кто такой?
— Старший из получеловеческих детей Улагана.
— А, ульгарское отродье! Да, теперь припоминаю. Вечно крадущийся по залам отцовского дворца, мрачный и задумчивый. Значит, он пришел к власти?
Кьюлаэра молча вытаращился, потрясенный осведомленностью улина.
— Пришел, — ответил Огерн. — Он хочет взяться да отцовские дела, превзойти его и тем самым освободиться от своей ненависти к Улагану.
— Превзойти его! — Аграпакс резко выпрямился. — Значит, он хочет уничтожить все молодые расы?
— Я уверен, что именно таковы его замыслы, — спокойно ответил Огерн.
У всех остальных душа ушла в пятки. Никогда прежде они не чувствовали по-настоящему ужаса замыслов ульгарла.
— Ну, тогда неудивительно, что этот человеческий король был облапошен! Надо было ему уши надрать, а не доспехи ковать. И ты решил исправить то, что натворил посланец Боленкара?
Огромные глаза вновь впились в Кьюлаэру.
— Я... решил, да, — неуверенно выговорил воин.
— Жуткая глупость — взваливать на себя такую ношу, когда ты сам в этом не нуждаешься! Зачем ты сделал это?
— Почему... Я... Я не могу ответить, — запинаясь, выговорил Кьюлаэра.
— Не можешь ответить? Нет, можешь! У тебя есть губы и язык, есть и легкие, чтобы пропускать через них воздух! Говори, человек! Зачем ты решился на то, чтобы исполнить чужое нарушенное обещание?
Кьюлаэра словно язык проглотил, он лишь смотрел в огромные, злые глаза и пытался собраться с духом.
— Говори! — еще раз приказал улин.
— Это... это было по справедливости! — вот все, что смог сказать Кьюлаэра.
— Верно! Но почему?
— Потому что... данное слово надо выполнять, — наконец более свободно заговорил воин. — Потому что, нарушив данную тебе клятву, король предал своих крестьян, простых людей, таких же, как те, что взрастили меня, таких же, как я сам! Он втаптывал их в грязь, которую они пахали, чтобы выжать из них еще несколько золотых монет! Они жили в жалких лачугах, в то время как он выстроил для себя высоченный дворец и украсил его дорогими вещами, какие только хотелось иметь его жене! Нет, великий Аграпакс, это было несправедливо, еще как несправедливо! — Кьюлаэра понял, что перешел на крик, и, застыв, затрясся, с вызовом глядя на улина.
А Аграпакс кивнул медленно, с одобрением:
— Значит, увидев в его крестьянах самого себя, ты заставил его выполнить обещанное. Ответь же, как тебе это удалось?
— В... в поединке, великий Аграпакс. Один на один.
— В поединке?! Как ты мог победить того, кто был вооружен моим мечом и облачен в мои доспехи?
— Огерн снял их с него, — просто ответил Кьюлаэра.
— Снял?! — Кузнец повернулся к мудрецу. — Как тебе удалось это, о смертный мастер?
— Я узнал твою работу, как только увидел ее, — ответил Огерн. — Дотронувшись до доспехов посохом, я попросил их оставить того, кто их не достоин.
На некрасивом лице улина появилась улыбка. Он оглушительно, но беззлобно засмеялся.
— Молодчина, молодчина, Огерн! А вот будь ты плохим, а тот король хорошим — доспехи остались бы на нем и его защитили! Да, очень мудро! — Он повернулся к Кьюлаэре. — Значит, ты, крестьянин, победил короля и заставил его выполнить обещанное! Но почему ты не заставил его самого принести мне первый урожай?
— Я не мог ему доверять, — просто ответил Кьюлаэра.
Аграпакс кивнул:
— Мудро, тем более когда рядом с ним находился посланец Боленкара.
— О, Огерн прогнал его.
— В могилу, надеюсь? — Кузнец весело шлепнул себя по бедрам. — Ну и славно! Смело! Ты взялся принести мне первый урожай, который дал тебе король, но ведь он давным-давно сгнил! Нет, я забыл — ты говорил, что он обменял его на золото! И где же оно?
— Здесь, великий Аграпакс. — Кьюлаэра сбросил мешок, развязал его, вытащил сундук, открыл замок и отбросил крышку.
У кузнеца перехватило дыхание, когда он увидел чудесное золото.
— Красота, красота! Настоящее золото, чистое золото! Чудо, что ты дотащил его, — ведь золото тяжелое, очень тяжелое! Да, когда ты сказал, что взял на себя королевскую ношу, ты именно это и имел в виду, верно? — Он махнул рукой. — Подай-ка его мне!
Кьюлаэра наклонился, взялся за ящик, резко выпрямился, умудрившись поднять его до уровня груди, а потом, собрав всю свою силу, поднял сокровище над головой. Кудесник протянул руки и взял сундук, коснувшись своими пальцами рук Кьюлаэры, который вздрогнул от прикосновения Улина.
Аграпакс этого не заметил. Он поднес сундук к лицу, извлек большим и указательным пальцами несколько брусков.
— Прекрасно, в самом деле прекрасно! Можете передать королю, что он выполнил свое обещание куда лучше, чем если бы отдал мне зерно или скот! Да, это украсит мои лучшие работы, это обогатит мое искусство!
Он заметил, как удивленно смотрит на него Йокот.
— Да, гном, я бы и сам смог найти его и очистить, что было бы много легче, чем ковать оружие и доспехи для нечестного короля, но тогда он позабавил меня своей глубокой тревогой за свой народ, а золото всегда прекрасно, откуда бы ни взялось!
Он повернулся к Кьюлаэре.
— Ты заслужил награду за свою службу, смертный! Что ты хочешь получить?
Кьюлаэра только таращил глаза.
— Ну, ну, ни один человек не служит без награды! — нетерпеливо сказал кузнец. — Что ты просишь?
— Ну... ничего, великий Аграпакс. — К Кьюлаэре вернулся дар речи. — Я поступил так, потому что это было справедливо, я не мог стерпеть такого обращения с крестьянами; я принес золото сюда, потому что нельзя было доверять королю. Я и не думал о том, чтобы просить платы за свой труд.
Аграпакс нахмурился и повернулся к Огерну:
— Это правда? Да, я сам вижу: ты весь раздулся от гордости и лицо твое сияет! Ты слепил человека из этого куска мяса, правда? Ты сделал его благородным мужчиной, гораздо более достойного стать королем, чем тот, кого он победил, ибо этот человек понял, как ценна сама по себе справедливость! — Он посмотрел на Кьюлаэру. — Но справедливость нуждается в доспехах для защиты и оружия, чтобы вершить ее! Ты — воин, значит, ты любишь сталь! Говори, человек! Что ты хочешь, чтобы Кудесник сделал для тебя? Проси!
Кьюлаэра был настолько потрясен, что у него потемнело в глазах.
Глава 19
— Давай, не молчи! Я вас, людишек, знаю! Вы еще жаднее, чем драконы! — ревел Аграпакс. — Я сам предложил тебе награду, смертный! Не бойся, проси!
— Я... Я не могу, — выдавил Кьюлаэра. Китишейн приблизилась к нему и выпалила:
— Не трусь, Кьюлаэра! Проси, что хочешь, и никто не сможет победить тебя!
Упал тот камешек, с которого начинается лавина. Та самая Китишейн, которую он обижал, на которую он набрасывался, которая должна была бы опасаться его и безоружного и вдвое сильнее опасаться увидеть вооруженного непобедимым мечом, теперь побуждает просить о таком! Ее доброта и умение прощать потрясли Кьюлаэру, воин упал на колени, опустил голову, сраженный могущественностью улина и скрытым величием старого бродяги, который стал его учителем, пристыженный скромностью и благородством женщины, которая была его другом.
— Что это? — взревел улин. — Герой корчится в самоуничижении? Так негоже!
Что-то ударило Кьюлаэру по голове, боль пробудила злобу. Он резко поднял голову, его глаза вспыхнули, и он увидел, что это кузнец-кудесник протянул руку и коснулся его головы.
Он замер, уставился в глаза великану, и в голове его как будто вспыхнул свет, вместе с которым пришло озарение — понимание того, что все на свете едино, ничто не существует без воли Творца, что воля эта проникает внутрь всех вещей, которые иначе не существовали бы. Он вдруг понял, что кузнец и его металл в родстве меж собой, что молот — родня наковальне, что два врага — это два проявления единой жизненной силы, хоть они и пытаются отрицать свое родство, что Зло — отрицание человеческой природы как части всеобщей природы, каковая является частью самого Творца. С оглушительной ясностью Кьюлаэра понял, что ему незачем так страшиться Аграпакса, ибо кузнец понимает тайну этого родства, но ни за что не стал бы обижать никого, кроме того, кто попытался бы это родство отрицать.
Кьюлаэра протянул руку и коснулся руки Китишейн, услышал ее вздох и почувствовал, что она, как и он, вдруг осознала, что связь мужчины и женщины, постоянное стремление двух душ слиться — это всего лишь одно из проявлений того высшего Всеобщего Единства во Творце, попытка заново осознать связь, знание о которой было утеряно людьми при рождении. Любовь по сравнению с этой жаждой соединения казалась маленькой, мелкой, но сама эта жажда виделась еще и истинным смыслом Любви, ее общностью и цельностью, самой великой и всеобъемлющей из всех известных людям сил.
— Кьюлаэра... — пробормотала Китишейн, потрясенная до глубины души.
Он обратил к ней сияющие глаза и улыбнулся ей своей лучезарной улыбкой.
— Я был прав, — прошептал он, — все это время — я был прав, что хотел любить тебя, хотя то, как я это делал, было совсем не правильно. О, когда я нападал на тебя, я был не прав, это все извращало, но под этим скрывалась искореженная, исковерканная жажда правды.
— Значит, теперь ты понял это? — спросила она тихим голосом, и ее рука дрогнула в его руке.
— О да! Да, понял — или понял, где правда и как ее искать.
— Ну и чушь они городят, эти молодые, рабы собственных желаний! — сказал кузнец мудрецу.
А Огерн покачал головой, горящими глазами глядя на своих друзей.
— Здесь столько же желания, как в твоем мастерстве и искусстве, Аграпакс, и в конечном счете эти желания ведут к одной и той же цели.
Кузнец рассматривал его в течение минуты, а потом фыркнул:
— Всем известно, какие у тебя желания, Огерн! В твоем-то возрасте, слабоумный распутник! — Прежде чем мудрец успел ответить, он повернулся к воину и сказал:
— Теперь ты понял, чего хочешь?
— О да, — сказал Кьюлаэра, по-прежнему не спуская глаз с Китишейн, и, повернувшись к кузнецу, добавил:
— Теперь я знаю — и я получил это. Спасибо тебе, о Аграпакс. Нет слов, чтобы отблагодарить тебя.
Улин удивленно уставился на него, а потом повернулся к Огерну, на лице его было омерзение.
— Это как это так? Ты так его переделал, что в нем не осталось ни капли алчности?
— Нет, это ты направил его алчность в нужное русло, Аграпакс. Должен поблагодарить тебя за это.
Оскорбленный гигант уставился на мудреца:
— Ты намеренно привел его сюда, Огерн! Ты воспользовался мной, чтобы перековать его!
— Что может быть почетнее для кузнеца? — с вызовом ответил Огерн. — И кто больше годится для этой работы?
— Да, возможно.
Улин задумчиво воззрился на стоящего перед ним человека.
— Итак, он исполнен таким рвением к справедливости, что сейчас же готов бежать сломя голову, чтобы убить Боленкара без оружия и должной подготовки. Так не пойдет, Огерн, согласись?
— Не пойдет, — согласился мудрец, — но твой меч нам не нужен, Аграпакс, — я сам выкую ему клинок.
— Выкуешь? — Аграпакс неожиданно насторожился. — Ты о Звездном Камне? Это погубит тебя, Огерн!
— По крайней мере мое тело, — кивнул Огерн. — Это та цена, которую я обязан заплатить, и дело того стоит, если Звездный Меч сразит Боленкара.
— Тебе нельзя рисковать своей жизнью! — Крик вырвался из уст Кьюлаэры прежде, чем он успел сообразить что к чему.
Огерн посмотрел на него грустно, а Аграпакс плюнул на них и повернулся к своей кузнице.
— Ну, если твой меч он взял на себя, смертный, то я обеспечу тебя доспехами и щитом. Вы все очистите мою кузницу! А ты можешь остаться, Огерн, тебе еще есть чему поучиться в кузнечном деле, и скоро тебе это пригодится. Убирайтесь, козявки! — Он показал в сторону узкого сводчатого прохода. — Туда! Ешьте, пейте, отдыхайте! Отдохните, наберитесь сил, ибо этот слабоумный старикашка потащит вас в изнурительный поход! Вернетесь, когда я позову, а теперь вон отсюда!
Он сосредоточился на работе, а четверо друзей, избавленные от внимания улина, воспряли духом и поняли, что он начисто забыл про их существование, как будто они и не приходили в его кузницу.
Йокот шагнул вперед и махнул рукой. Кьюлаэра поднялся, чтобы последовать за ним, ухмыльнулся, чтобы скрыть огромное облегчение и столь же огромное воодушевление. Он пошел за Йокотом, не выпуская руки Китишейн.
Гном вел их по проходу, который вскоре превратился в узкий тоннель и через два поворота вывел их в довольно-таки просторную пещеру. Свет факелов отбрасывал их тени на стены; оглянувшись, Кьюлаэра увидел, что Луа захватила с собой горящие поленья.
Йокот осмотрелся, уперся руками в бедра и злобно воззрился на Кьюлаэру.
— Ну, что, волкоголовый! Теперь ты у нас тоже шаман, почище меня!
Кьюлаэра удивленно уставился на него, потом нахмурился, подумал и обнаружил, что теперь у него есть что-то вроде чутья на врагов и оружие.
— Может, и так, — медленно проговорил он, — но только насчет войны и поединков. — Он улыбнулся гному с искренней теплотой. — Не бойся, Йокот, я никогда не буду считать тебя своим врагом.
Гном замер, напрягся, захваченный врасплох, злой, но Луа коснулась его руки своей ладошкой, он посмотрел на нее краем глаза, потом снова перевел взгляд на Кьюлаэру. Взгляд гнома остался сердитым, но теперь в нем все же стало больше понимания и согласия.
* * *
Некоторое время Кьюлаэра стоял и смотрел на свет факелов, наслаждался покоем пламени и ощущением благополучия, наполнившим его душу до краев, — ему даже казалось, что оно должно литься из него, а рука Китишейн в его руке делала ощущение полноты бытия еще более сильным. Наконец он поднял голову, посмотрел ей в глаза — широко раскрытые, удивленные, немного испуганные и все-таки счастливые — и понял, что она хотя бы немного разделяет его радость.
Наконец он ощутил, что лязг возобновился и продолжается уже какое-то время, сопровождаясь тем же самым ревом, какой он слышал в кузнице Аграпакса. Он понял, что Кудесник снова взялся за работу. Молот с грохотом бил по металлу, воздух с гулом вырывался из меха. Кьюлаэра попытался представить себе, что же служит Аграпаксу мехом.
Он повернулся и увидел, что по пещере бродит Йокот, пряча за спиной руки и что-то бубня себе под нос. Луа что-то стряпала у огня — судя по запаху, варила мясной суп.
— Кузнец скоро закончит работу, — сказал Кьюлаэра. — Не волнуйся, мой маленький брат.
Йокот вздернул голову и сердито зыркнул на воина:
— Я не позволял тебе называть меня так!
Злость и боль Йокота почти физически ударили по Кьюлаэре, его поразило, что он мог теперь улавливать чувства гнома.
— Прости, Йокот. Я сказал лишь о том, что теперь мне понятно: все на свете братья и всякая рознь между нами связана с заблуждениями.
— Что мы все разные лишь внешне, и что гораздо важнее то, что нас объединяет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42