— Один... два... три... четыре... пять... шесть! Он лежит на глубине шесть морских саженей.
— Я легко смогу донырнуть.
Луа сняла с себя меха и осталась в одной рубашке. Немного постояв, она вошла в озеро и, когда вода дошла ей до пояса, поплыла.
— Там! — крикнул Йокот. Луа нырнула и исчезла в волнах.
— Что-то вы все не особо волнуетесь, — язвительно заметила Китишейн.
— Не волнуемся? Я очень волнуюсь. — Йокот не сводил глаз с того места на поверхности воды, где исчезла Луа. Казалось, будто своим яростным взором он пытается вернуть ее назад. — Но она поступила правильно. Гномы хорошо плавают и ныряют в подземных водах, а наши женщины способны нырять глубже и лучше, чем мужчины, если нет гигантских рыб, с которыми нужно сражаться, водяных или коряг, за которые можно зацепиться.
— Но разве можно рассчитывать, что тут... — Китишейн вовремя прикусила язык, чтобы не высказать вслух свои мысли. Конечно, они могли доверять Духу Воды, если он только что сохранил им жизнь, но, будь этот вопрос высказан, стихия могла бы рассвирепеть и возжаждать мести. Китишейн взяла Йокота за руку, думая, что пытается успокоить его, и не понимая, что сама хочет почувствовать себя увереннее. Она сжимала руку гнома, пока человечек не застонал.
— Держи, девица. — Кьюлаэра протянул ей огромную ручищу, которую она с благодарностью приняла. — Сожми изо всех сил, если хочешь, — буркнул он.
Китишейн последовала его совету.
Небольшой бурун вспенился на водной глади. Луа вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух, и поплыла к ним.
Йокот вскрикнул, прыгнул за ней в воду, чтобы обнять ее, но потом отвернулся и ограничился тем, что взял ее за руку и помог выйти на берег.
— Ну, нашла? — спросил Миротворец. Луа кивнула, задыхаясь, и протянула конец веревки. Кьюлаэра взялся за него и потянул.
Глава 18
Кьюлаэра дернул, и мешок выскочил из воды. Он вытащил его на берег. С кожи стекали потоки воды.
— Скорее! Он цел? — закричал он, развязывая мешок.
— Спокойствие, воин, — сказал Йокот. — Вода не причиняет золоту вреда, так же как соль и холод. Если сундук цел, металл не мог испортиться..
Кьюлаэра успокоился, заглянул в мешок и осторожно открыл крышку сундука. Золотые монеты заблестели в полумраке — нерассыпавшиеся, неиспортившиеся. Он облегченно вздохнул:
— Пока я не нарушил своего обещания.
— Не нарушил, — согласился Миротворец, — но нам еще предстоит отнести сундук Аграпаксу.
Кьюлаэра вздохнул, закрыл сундук, запер его, засунул обратно в мешок, встал и вскинул свою ношу на спину.
— Что ж, подъем предстоит долгий, и все же я рад, что эта ноша снова у меня на спине. Ведите, гномы.
Йокот повернулся, чтобы идти, но Миротворец остановил его прикосновением посоха:
— Не туда, не вверх.
Гном непонимающе взглянул на него.
— А куда же?
— Веди нас к озеру расплавленной породы.
Йокот и Луа замерли и уставились на мудреца. Луа спросила:
— Откуда ты знаешь об этом озере, Миротворец?
— Он много всякого знает, — сказал Йокот, — очень много. Меня не удивляет, что он и об этом озере знает. Но Миротворец, там очень опасно!
— Опасно, верно, — кивнул мудрец, — но мы не станем подходить слишком близко.
— И не получится, — кисло проговорил Йокот. — Жар спалит нас задолго до того, как мы увидим сияние, а если и нет, то мы задохнемся в смрадных испарениях!
— И так близко не подойдем, — улыбаясь, сказал Миротворец. — Мы найдем то, что нам нужно, до того, как станет опасно.
— Там страшный шум, — протестовала Луа. — От такого жуткого лязга у нас лопнут барабанные перепонки.
Кьюлаэра был озадачен и хмур.
— Как камень может расплавиться? И как он может издавать лязг?
— Горы тоже плавятся, если огонь достаточно силен, — и заверил его Йокот, — расплавленное железо стекает с горы, под ним сгорает древесный уголь. А вот откуда возникает лязг, этого я не знаю.
— Узнаешь, — пообещал Миротворец. — Вперед же, Йокот, веди нас к озеру, к горячим водам.
— Как скажете, — вздохнул Йокот, повернулся и двинулся в путь бок о бок с взволнованной Луа.
Кьюлаэра глянул на старика, решил, что улыбка мудреца ему не нравится, согнулся под тяжкой ношей и пошел вслед за крохотными вожаками.
Весь этот и весь следующий день они шли подземными переходами, спали при свете огня факелов, которые горели постоянно, но при этом не становились ни на дюйм короче. Там и тут узкие коридоры выводили в пещеры, большие и поменьше, затем стены снова тесно смыкались. Дважды они проходили по длинным коридорам, и Кьюлаэра с Китишейн были восхищены настенными рисунками животных. Казалось, что нарисованные звери движутся, озаряемые отблесками огня факелов.
— Чья это работа? — тихо спросила Китишейн.
— Наши предки говорили, что это нарисовали люди давным-давно, — ответил Йокот. — Но нам неизвестно, зачем они занимались столь странными делами.
— Деяния людей частенько необъяснимы, — сказала Китишейн и пошла вслед за гномами, а Кьюлаэра еще немного постоял, в недоумении провожая девушку взглядом.
Они шли и шли вперед сквозь ночь, и мрак нарушал лишь свет факелов. Кьюлаэра не замечал, насколько стало жарче, пока ему не пришлось наконец стереть со лба пот. Он посмотрел на вспотевшие ладони, и страх скрутил его внутренности в узел. Неужели и впрямь существует озеро расплавленной горной породы? Впрочем, деваться было некуда — и нельзя было понять, зачем Миротворцу понадобилось туда идти. Кьюлаэра, конечно, мог бы поинтересоваться, но он не сомневался, что Миротворец скажет ему: «Подожди и увидишь все сам». И Кьюлаэра безропотно шел туда, куда вели гномы.
К концу дня они услышали лязг — далекий и как будто приглушенный каменной толщей, он звучал настойчивее биения сердца. Следовало несколько ударов, потом они смолкали, потом звучали снова, и так в течение часа. Затем могло наступить кратковременное затишье, после чего звуки возобновлялись.
Кьюлаэре хотелось сказать, что они приближаются к сердцу горы — ее больному сердцу, но, взглянув на лица друзей, он счел за лучшее промолчать.
Следующую ночь они провели в каменном тоннеле — в том его месте, где он был широк почти как пещера. Путники положили рядом несколько факелов, только чтобы вскипятить воды и почувствовать себя увереннее в их свете, а в тепле они нисколько не нуждались.
К счастью, ночью было тихо.
Проснувшись, они позавтракали и отправились в путь. Пот лился ручьями, становилось все жарче и жарче. Кьюлаэра утешал себя тем, что Миротворец обещал не подходить слишком близко к расплавленному озеру. Наконец гном остановился там, где тоннель разветвлялся.
— Налево — путь в обход кузницы, — сказал он, — а если нам нужна она, мы должны пойти направо.
— Что еще за «кузница»? — нахмурилась Китишейн.
— Озеро расплавленного камня, о котором я вам говорил. И гномы, и дверги называют его «кузницей Аграпакса». Существует предание, что некогда там находилась кузница бога, — глупость, конечно.
— Как близко мы должны подойти к ней? — спросил Кьюлаэра.
— Так близко, что будет очень жарко, но не так близко, чтобы сгореть. Говорят, что зрелище это приводит в трепет.
Йокот действительно дрожал мелкой дрожью, глаза его блестели.
Кьюлаэра понял, что это означает, и улыбнулся:
— Но сам ты этого никогда не видел, верно?
— Никогда, — подтвердил Йокот, — а очень бы хотелось.
Кьюлаэра повернулся к Миротворцу:
— Это важно для шамана?
— Очень важно, — ответил мудрец.
— Тогда пойдемте посмотрим, — улыбнулась Китишейн.
Йокот засмеялся и запрыгал, ударяя пятками друг о друга:
— Идемте же!
Он повернулся и быстро зашагал в правый тоннель. Друзья пошли следом, только Луа немного замешкалась, охваченная дурными предчувствиями.
Тоннель вел вверх, становилось все жарче. Кьюлаэра несколько раз осторожно, готовый сразу же отдернуть руку, прикасался к скале, но камни не были обжигающе горячими. Наконец они вышли к краю обрыва, за которым находилась гигантская пещера, освещенная красноватым сиянием.
— Теперь будьте осторожны.
Йокот лег на живот, подполз к краю, глянул вниз и оцепенел.
Любопытство победило. Кьюлаэра бросил свой мешок, лег и пополз вперед; Китишейн поступила так же, а чуть погодя и Луа. Миротворец подошел к краю и оперся о посох.
Под ними находился красный кипящий котел. Бурлящая поверхность густой жидкости заполняла всю пещеру. Там и здесь вздымались, надувались и лопались гигантские пузыри. Кьюлаэра замер, потрясенный, и пролежал бы так, наверное, больше часа, если бы горячий поток восходящего воздуха не ударил ему в лицо. Он быстро отполз назад. То же самое сделали остальные. Они уставились друг на друга. Всех трясло, несмотря на жару.
— Если где-то есть обитель демонов, — сказал в конце концов Кьюлаэра, — то это здесь!
— Жарче любой печи. — Обычное самообладание покинуло Йокота. — Неудивительно, что это место называют кузницей Аграпакса!
Как будто услышав его, вся пещера вдруг с лязгом задрожала. Так продолжалось несколько минут. Три удара, тишина, еще четыре или пять, тишина, и так далее. Наконец все кончилось, эхо ударов затихло. Друзья, побледневшие и ошеломленные, переглянулись.
— Не может же это и в самом деле быть... — Китишейн запнулась.
— Не может? — спросил Йокот.
— Не здесь. — Миротворец сделал знак рукой. — Идемте.
Он увел их обратно в тоннель, где было не так жарко и где они смогли облегченно вздохнуть. Кьюлаэра был удивлен — несколько минут назад он думал, что в тоннеле очень жарко, а теперь он казался прохладным!
Мудрец остановился у развилки:
— Вот здесь.
Йокот обескураженно глянул на старика. Тоннель, по которому они спускались вниз, уходил налево; этот же уводил направо.
— Когда мы здесь проходили, этого поворота не было! Я впервые его вижу!
— Впервые видишь, а он был здесь, — сказал Миротворец. — Мы бы и сейчас не увидели его, если бы кузнец Аграпакс не заинтересовался нами.
— Но тут ходило не одно поколение гномов — я вижу приметы! И дверги тоже! Как они могли не знать о том, что здесь находится дверь в кузницу Аграпакса?
— Потому что дверги и гномы — такая же природная часть подземного мира, как камень и руда. Аграпакс все это прекрасно знает и любит, — объяснил Миротворец. — Но появление под землей людей — это нечто из ряда вон выходящее. Вы возбудили в кудеснике интерес. Не сомневаюсь, ему захотелось взглянуть, кто проник так далеко в его владения, тем более что он понимает, что природное любопытство, свойственное людям, потянет нас сюда.
— Значит, меня он понимает плохо, — сказал Кьюлаэра. — Чтоб тебе пусто было, старик! Это ты научил меня бояться!
— Я лишь напомнил тебе о страхе, а научился ты ему в детстве, — пожал плечами мудрец и повел их в проход. Лязг возобновился — казалось, что звенит все вокруг.
Вдруг тоннель вывел их к сводчатому проходу. Лязг зазвучал громче, гораздо громче. Пещера впереди была залита зловещим светом, похожим на свет расплавленной породы, в озере к этому свету примешивались более яркие вспышки желтого и оранжевого пламени. Друзья замерли: в конце прохода они увидели две широко расставленные огромные ноги толщиною со старый дуб — волосатые, испещренные ожогами. К ногам уходящими вверх полосками кожи крест-накрест были привязаны сандалии.
Миротворец подошел к началу прохода и дал остальным знак двигаться вперед. Они пошли медленно, опасливо, взгляды их устремились все выше и выше: на туловище, которое было намного шире ног, плечи — еще шире туловища, и руки, бугрящиеся мышцами, блестящими от пота, такими же могучими, как ноги.
Венчала тело огромная голова с седой бородой и блестящими глазами, в которых отражался огонь. Лицо, некрасивое, покрытое копотью, принадлежало тому, кого ничего не занимало, кроме собственного дела.
Великан был в три раза выше человека. Его окружали ровно сложенные металлические болванки, драгоценные камни и другие материалы. Перед кузнецом кипел в котле расплавленный камень. В тот миг, когда путники увидели его, одной рукой он сжимал щипцами над расплавленной породой металлический брусок, а другой потянул за рукоятку, которая была скорее всего стволом векового дерева. От расплава к бруску взметнулось пламя. Кузнец-великан отпустил рукоять; ревущее пламя ослабло, он перенес брус на наковальню из черного металла, которая была выше человеческого роста, шириной с лодку, и весила наверняка немало.
Он работал молча. Когда он обрабатывал брусок, глаза его блестели. Китишейн могла бы поклясться, что он не заметил их появления, но вскоре кузнец отложил брус, чтобы тот остывал, и заговорил голосом, от которого по пещере пронесся гул, подобный грохоту землетрясения.
— Зачем ты пришел сюда, Огерн? — Он повернулся и злобно поглядел на Миротворца. — Чего тебе понадобилось в моей кузнице? Мало тебе было проваляться несколько веков в постели с моей женой?
Словно пораженные громом, друзья уставились на Миротворца.
А щеки Миротворца раздулись от гнева, и он заговорил с великаном так, будто тот был надоедливым деревенским сплетником:
— Никогда она не была твоей женой, Аграпакс!
— Не была, но должна была стать, поскольку улинов осталось так мало, а мы с ней — двое самых могучих. Ты украл ее у меня, малявка!
— Я не мог украсть у тебя то, что тебе не принадлежало! У тебя никогда не было прав на нее, да и быть не могло, ибо ты на нее и внимания не обращал! Мыслями ты всегда возвращался в свою кузницу. Ты и ушел бы в кузницу исполнять свои новые замыслы, бросив ее! Нет, никогда ты не смог бы стать верным мужем, ибо ты всегда был обвенчан со своим искусством!
— Все те же старые песни. — Кузнец-великан отвернулся и плюнул на наковальню. — На самом деле все женщины считали меня уродом. Разве что только какая-нибудь захотела бы добавить чудесного кузнеца к перечню своих побед. Я криворукий, хромой, весь в ожогах, косоглазый, длинноносый и неуклюжий. Ну да ладно, мои металлы любят меня, а я люблю свои металлы.
Китишейн подумала, что из всего сказанного только это и было правдой. Верно, великан выглядел неказисто, но вовсе не уродливо, и хоть он был огромен, но его могучие мышцы сами по себе были весьма привлекательны. Он был не из тех, кого женщины выбирают в любовники — но в мужья? И это было бы вполне возможно, будь у него не такой скверный характер.
На Кьюлаэру же Аграпакс произвел ошеломляющее впечатление. Кьюлаэра любил действовать, он был воином, он всегда чувствовал странное чувство превосходства над кузнецами, ковавшими для него оружие, — и вот он увидел кузнеца, который мог просто по рассеянности его раздавить, расплющить гигантским молотом, а потом вернуться к своей работе, ничего не заметив! Он увидел кузнеца, который не интересовался ничем, кроме своего искусства, но который запросто убил бы Кьюлаэру, приди тот сюда в одиночку.
Но он пришел не в одиночку, что было еще хуже. Чувствовать себя мелюзгой рядом с кузнецом было достаточно неприятно, но, узнав, что воспитавший его учитель, учитель, которому он смел дерзить, — мифический Огерн, Кьюлаэра почувствовал себя настоящим олухом. Как он вообще мог помыслить о бунте! Ему нестерпимо хотелось не думать об этом, он твердил себе, что этот старик — простой смертный, названный в честь великого героя. Но когда Кьюлаэра услышал, как сам Аграпакс обращается к этому человеку, как к равному, чуть ли не близкому знакомому — хоть и без приязни, — услышал, как Огерн отвечает Аграпаксу, не пресмыкаясь, имеет дерзость поучать бога, — сама душа как будто съежилась внутри него. И даже если бы он смог отрицать все остальное, причина распри была совершенно ясна: Огерн был любовником улинки! Этот бродячий учитель был, возможно, и до сих пор ее возлюбленным!
О ком еще, кроме самой Рахани, они могли говорить?
Смертный мудрец Миротворец, к которому Кьюлаэра все время относился как к презренному нищему старику, жил с богиней, с той самой богиней!
Нет, не с богиней — с улинкой, поправил себя Кьюлаэра. Всего лишь улинкой. В конце концов, так сказал Миротворец, а какой смертный мог знать больше, чем Огерн?
— И все-таки мне хочется поколотить тебя. Ты богохульник, раз якшался с улинкой, Огерн, — проревел кузнец. Он взял щипцами новый брус металла и принялся изучать взглядом его поверхность.
— Ну, поколоти, — сказал Огерн тихо и, пожалуй, даже сочувственно. — Поколоти, если у тебя хватает смелости прогневать дух Ломаллина.
Аграпакс изучал тускло блестящий металл.
— Дух или не дух — Ломаллин по-прежнему всесилен.
— Дух или нет, — ответил Огерн, — но ты бы не рискнул потерять расположение одного из тех немногих улинов, которые относятся к тебе дружески.
Аграпакс нетерпеливо пожал плечами:
— Ломаллин ко всем относится дружески.
— Даже ко мне, — сказал Огерн. Аграпакс долго смотрел на огонь. Наконец он повернулся и сухо кивнул мудрецу:
— Это так, поэтому я буду разговаривать с тобой вежливо, ибо друг моего друга — мой друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42